7 апреля, после объезда всех войск в северной и южной частях Курского выступа, Жуков сформулировал свое мнение. На следующий день, в 05:30, он отправил Сталину доклад со своими предварительными соображениями относительно дальнейших действий. Вот показательные выдержки оттуда:

«Товарищу Васильеву [кодовое имя Сталина].

Докладываю свое мнение о возможных действиях противника весной и летом 1943 года и свои соображения о наших оборонительных боях на ближайший период:

1. Противник, понеся большие потери в зимней кампании 1942 – 43 годов, видимо, не сумеет создать к весне больших резервов для того, чтобы вновь предпринять наступление для захвата Кавказа и выхода на Волгу с целью глубокого обхода Москвы. […] Противник вынужден будет […] развернуть свои наступательные действия на более узком фронте и решать задачу строго по этапам, имея основной целью кампании 1943 года захват города Москвы.

Исходя из наличия в данный момент группировок против нашего Центрального, Воронежского и Юго-Западного фронтов, я считаю, что главные наступательные операции противник развернет против этих трех фронтов […].

2. Видимо, в первом этапе противник, собрав максимум своих сил, в том числе до 13–15 танковых дивизий, при поддержке большого количества авиации нанесет удар своей орловско-кромской группировкой в обход Курска с северо-востока и белгородско-харьковской группировкой в обход Курска с юго-востока. […]

6. Для того чтобы противник разбился о нашу оборону, кроме мер по усилению ПТО (противотанковой обороны.  – Пер.) Центрального и Воронежского фронтов, нам необходимо как можно быстрее собрать с пассивных участков и перебросить в резерв Ставки на угрожаемые направления 30 полков иптап (истребительный противотанковый артиллерийский полк.  – Пер.), все полки самоходной артиллерии… и сосредоточить как можно больше авиации в резерве Ставки…

Я незнаком с окончательным расположением наших оперативных резервов, поэтому считаю целесообразным предложить расположить их в районе Ефремов – Ливны – […] Воронеж – Елец. […]

Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным. Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем ему танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем основную группировку противника […].

Подпись: Константинов [кодовое имя Жукова]».

В этих строках весь советский план действий под Курском. 10 апреля Василевский по телефону сообщил Жукову о согласии с его предложениями. В тот же день оба составили директиву Ставки о создании крупных резервов, объединенных в новый Степной фронт, поставленный позади выступа. Начались совещания с командующими фронтами и их начальниками штабов. Многие, в том числе Ватутин, предпочитали предпринять упреждающее наступление на немцев. А вот Рокоссовский полностью поддержал идею глубокой обороны, предшествующей переходу советских войск в наступление.

12 апреля Жуков, Василевский и Антонов представили Сталину свои выводы, подкрепленные картами. Верховный отказался от идеи упреждающего наступления, но продолжал полагать, что вермахт намерен ударить с юго-востока на Москву. В конце концов он согласился с тем, что главная опасность угрожает Курску, направление на который должно быть усилено в первую очередь. Но, настаивал он, для устранения всякой угрозы Москве следует создать эшелонированную систему обороны такой глубины, чтобы исключить малейшую вероятность выхода противника в дальний тыл. Кроме этого, танковые резервы должны прикрывать основные направления, в первую очередь московское. Несмотря на эти страховочные меры, Сталин в мае и июне продолжал сомневаться, правильное ли решение он принял: ведь Ватутин и Хрущев предлагали наступать – прорваться от Черкасс к Днепру и взять в кольцо группу армий «Юг». Это был практически тот же план, который в феврале осуществлял тот же Ватутин, чье продвижение было остановлено контрнаступлением Манштейна. Лишь в конце июня Жуков, Василевский и Антонов окончательно уговорили его отказаться от этой идеи. И все-таки 2 июля, после звонка Ватутина, вновь потребовавшего нанесения превентивного удара, Сталин опять поставит вопрос: «Стоит ли дожидаться удара противника?»

Вплоть до 18 апреля Жуков находился в Москве, в Ставке и в Генштабе. Он курировал доработку представленного 12-го числа Сталину реалистичного плана, свидетельствующего об оперативной зрелости, достигнутой советским Верховным командованием. План, разработка которого завершилась в мае, предусматривал именно то, что произойдет летом 1943 года. Первое: изматывание атакующих в направлении Курска немецких сил путем ведения активной обороны. Второе: первое наступление с целью ликвидации на севере Орловского выступа (операция «Кутузов»). Третье: освобождение Харькова на юге (операция «Румянцев»). Выровненная таким образом советская линия фронта устранила бы угрозу фланговых контратак противника, и все фронты, от Орла до Черного моря, смогут двинуться прямо к Днепру.

Тогда Сталин направил Жукова и Штеменко на Кавказ, чтобы помочь советским войскам ликвидировать неприятельский плацдарм на Кубани (на Таманском полуострове), удерживавшийся XVII немецкой армией, и полностью освободить военный порт Новороссийск. Жуков пробыл в этом районе – который ему не нравился и куда Ставка направила второсортные войска – до 10 мая. Он разработал план наступления 56-й армии и проследил за его осуществлением, начавшимся 29 апреля. Советские войска продвинулись вперед на 10 км и взяли Крымскую, но их наступательный порыв разбился о мощные немецкие оборонительные позиции: «Голубую линию». Жуков повел себя необычно: попросил Сталина отозвать его в Москву, с чем Верховный согласился. Можно полагать, что он опасался застрять на юге и не находиться на главном участке фронта в тот момент, когда немцы начнут под Курском наступление, намеченное на 15 мая. В рассказе об этой поездке в его «Воспоминаниях» есть одна фраза – удивительная и вызывающая улыбку у советских читателей: «…мы хотели посоветоваться с начальником политотдела 18-й армии Л.И. Брежневым, но он как раз находился на Малой земле, где шли тяжелейшие бои». Чтобы маршала Жукова интересовало мнение никому не известного полковника Брежнева, естественно, было ложью, навязанной цензорами, назначенными тем же самым Брежневым. Жукова с большим трудом удалось убедить вставить в книгу эту нелепую фразу. А Брежнев, похоже, так и не понял, что выставил себя на посмешище.

С 10 по 13 мая Жуков находился в Москве, где изучал планы летнего контрнаступления. 14-го он приехал к Рокоссовскому на Центральный фронт. Немецкое наступление, намеченное на 15-е число, не началось. Общая тревога, объявленная 19-го, также оказалась ложной. Жуков пробыл на выступе до 26 мая, проверяя малейшие детали подготовки к обороне, мероприятия по которой приобрели невообразимый размах. Войска, сосредоточенные вокруг Курска, устроили минные поля, ловушки, перекопали многие тонны земли, соорудили земляные и бетонированные укрепления. Военная история еще не видела ничего подобного. Было сооружено восемь оборонительных рубежей общей глубиной 300 км. Каждая представляла собой лабиринт траншей, дотов и дзотов, минных полей (был установлен миллион мин!), проволочных заграждений. Каждый дом, хутор, деревня были укреплены. Берега рек были обтесаны под углом 90°, чтобы не позволить вражеским танкам преодолеть их вброд. Жуков всюду ездил, все видел, все проверял. Особенно он заботился о создании специалистами инженерных войск противотанковой борьбы. Для одной только 13-й армии Центрального фронта он предписал создание трех оборонительных рубежей со 158 укрепленными противотанковыми пунктами, с 300 позициями для артиллерии и ПВО. Из воспоминаний всюду сопровождавшего его шофера Бучина: «Если чем и запечатлелось в памяти Курское побоище – думаю, так точнее называть полдень Великой Отечественной, а не Курская битва,  – так это земляные работы в поле. По всему фронту и тылу на сотни километров на восток каждый день мелькали лопаты, подальше от фронта ревели экскаваторы, вывозили и привозили грунт. Натужно хрипели изношенные двигатели грузовиков, доставлявших бревна, мотки колючей проволоки, бетонные и стальные конструкции. Муравейник! […] День за днем, неделя за неделей Жуков объезжал Курский выступ. Он вникал в мельчайшие детали строительства укреплений, установки заграждений».

Жуков не знал, что германские руководители никак не могли договориться относительно даты начала операции «Цитадель» – наступления на Курск. Манштейн хотел как можно скорее начать наступление. Модель, как и Гудериан, генерал-инспектор танковых войск, против этой операции. Его начальник, Клюге,  – за. Гитлер, боявшийся потратить впустую свой последний патрон, ждал, пока с заводов начнут поступать новые тяжелые танки «Пантера» и «Тигр», которые, вместе с самоходными артиллерийскими установками «Фердинанд», должны были наверняка прорвать советскую оборону. Цейтцлер, начальник Генерального штаба ОКХ, бывший поначалу сторонником «Цитадели», затем выступил против нее. Разноголосица достигла высшей точки. И вот 21 июня Гитлер решил, что «Цитадель» начнется в начале июля.

С 26 по 31 мая Жуков находился на своем излюбленном участке – на Западном фронте. Он помог Соколовскому разработать план наступления на Смоленск – цель, остававшуюся недосягаемой для него с начала 1942 года. Затем, после пяти дней, проведенных Жуковым в Москве, Сталин 5 июня направил его на Юго-Западный фронт к Малиновскому и к его соседу слева – на Южный фронт, Толбухину. На этот раз речь шла о том, чтобы по окончании операции под Курском подготовить освобождение крупного промышленного района Донбасс. Жуков добавил, что здесь же возможно произвести отвлекающую операцию, если таковая понадобится во время сражения за Курск, что и произойдет. Особую заботу он проявлял о стыках фронтов, в первую очередь Воронежского и Юго-Западного. Соединение оборонительных систем, совместная организация артиллерии, радиосвязь, согласованные планы контратак – все это было тщательно разработано, а затем проверено на картах. У всех в памяти еще была харьковская катастрофа 1942 года, одной из основных причин которой явилось отсутствие связи между фронтами. С 16 по 28 июня маршал работал в Ставке. Немцы все еще не начинали наступление, и напряжение усиливалось. Сталин был сильно обеспокоен: что, если Гитлер тоже сделал выбор в пользу стратегической обороны? Не лучше ли атаковать сейчас, рискнуть нанести упреждающий удар? Переносить мучительное ожидание, воздерживаться от необдуманных действий Жукову помогали его холодный ум и стальные нервы. Все разведданные говорили о том, что Клюге и Манштейн накапливают значительные силы против северного и южного фасов Курского выступа. Возможно, именно желание начать наступление побудило Сталина отправить Жукова 30 июня на Брянский фронт. До 2 июля он объезжал армии, которым предстояло участвовать в наступлении на Орел (операция «Кутузов»)  – остававшийся втайне удар против IX армии Моделя. 4 июля он вернулся на КП Рокоссовского на Центральном фронте. Немцы активизировались. Участились налеты авиации и пристрелочная стрельба артиллерии. Около 01:30 ночи по московскому времени командующий 13-й армией Пухов доложил, что его люди захватили сапера из немецкой 6-й пехотной дивизии. Этот человек, некий Фермелла, рассказал, что общее наступление назначено на 3 часа утра. Жуков тут же приказал начать упреждающую артподготовку, не запрашивая разрешения Сталина, и велел подняться в воздух 600 самолетам, чтобы подавить на земле силы люфтваффе. В этот момент позвонил Верховный. «Я почувствовал, что Верховный находится в напряженном состоянии,  – пишет Жуков.  – Да и все мы, несмотря на то что удалось построить глубоко эшелонированную оборону и что в наших руках теперь находились мощные средства удара по немецким войскам, сильно волновались и были крайне возбуждены. Была глубокая ночь, но сон как рукой сняло». Жуков, как и Сталин, мучился вопросом: сумеет ли в этот раз Красная армия остановить немецкое летнее наступление? Первые две меры оказались малоэффективными. Артиллерия причиняла незначительный ущерб немцам, а советская авиация понесла большие потери: она лишилась нескольких сотен самолетов и уступила на день господство в воздухе своему противнику.