– Может быть, тебе сейчас тяжело, – сказал как-то раз Ромео, – но жизнь – это… – он щелкнул пальцами, показывая, насколько она коротка, – а рай – навсегда.

Наверное, он хотел меня ободрить. Мы все, дескать, должны терпеть ради будущего вознаграждения. Мои тюремщики были уверены, что так повелел Аллах. В моем представлении неволя была мигом, длинным мигом, который рано или поздно закончится. Мы все ждали другой жизни. Но только я планировала остаться в живых.

Мы снова переехали, все более отдаляясь от Могадишо. Новое место было в районе порта Кисмайо, недалеко от границы с Кенией. Я не должна была знать об этом, но знала. Мы ехали туда двенадцать часов на внедорожнике, за рулем которого сидел Ахмед. Мы пробирались по каким-то колеям в пустыне, но чаще всего по бездорожью среди песка, избегая выезжать на шоссе. Мальчики занимали передние сиденья, а мы с Найджелом, боясь обменяться хоть словом, лежали в багажнике, зажатые между Ромео, который почему-то вызвался ехать сам, и огромной канистрой бензина. Я слышала, как мальчики восторженно бормочут: «Кисмайо, Кисмайо», невольно разглашая тайну. Они радовались, точно школьники на экскурсии. Наверное, так далеко от дома они еще не забирались.

В Кисмайо я сразу почувствовала вкус Индийского океана, хотя не видела его. Мои кандалы поржавели во влажном воздухе, окрасив кожу у меня на лодыжках в оранжевый цвет. Пусть океан оставался для меня невидимым, но ничто не мешало мне его представлять. Он раскинулся широкой блестящей гладью отсюда до Австралии. Там были яхты, танкеры, острова, полные людей, занятых своими делами. Ночью на берег обрушивались штормы, и тогда выпадал дождь.

Ромео и Ахмед давно угрожали продать нас Аль-Шабаб, и я была уверена, что они привезли нас сюда для совершения сделки, поскольку Кисмайо был известен как один из опорных пунктов Аль-Шабаб. Одна мысль о том, что нас ждут новые хозяева с новыми, более жестокими правилами, нагоняла на меня ужас. Однако вскоре я поняла, что мы всего лишь бежали сюда от войны. Две ночи мы провели в городской квартире на втором этаже, а потом перебрались в необитаемый офис. Это место было вдали от шумного центра – позже мы назвали его Пляжный Дом. Скорее всего, наши похитители платили Аль-Шабаб, чтобы те позволили им тут остановиться. Несколько раз во время поездки Ахмед останавливал машину, и Скидс выходил и отдавал наличные за проезд по территории, контролируемой той или иной бандой.

Найджела поселили в комнате напротив. Мальчики расположились в приемной, свалив свои Кораны кучей на секретарскую стойку в углу. На всех был один грязный, заплеванный туалет. Воду мы брали из канистры высотой в метр, где сновали личинки москитов.

За старшего теперь был Ромео. В течение десяти месяцев лица в нашем окружении менялись. Исчез Али, подвигший нас принять ислам, исчез четырнадцатилетний Измаил, который отчего-то боялся нас как огня, Яхья-младший, жена которого недавно родила ребенка, пробыл с неделю в Пляжном Доме и уехал навсегда. Capo, мою молчаливую соратницу по несчастью, вообще не взяли в Кисмайо.

Я имела довольно смутное представлении о том, что связывает наших похитителей. Я знала, допустим, что Измаил сирота и работает на банду за еду и крышу над головой. Еще когда мы с Найджелом жили в одной комнате, Абдулла рассказывал, что вся семья Измаила погибла под минометным обстрелом, а сам Измаил был тяжело ранен. Ему снесло мышцу на левой икре – так что теперь его левая нога выглядела как обглоданная куриная ножка – и осколками изрыло весь торс. Когда Измаил исчез, я спросила Ромео, куда он подевался, и тот в первый момент даже не понял, о ком я говорю. Потом пожал плечами и ответил, что, наверное, Измаила передали в один из отрядов ополчения. Словом, сунули в другую колоду карт.

 

Я никогда не понимала, как организована банда – кто дергает за ниточки, кто набирает мальчиков, кормит их, кто принимает решение о переезде. Кто решает убить нас или освободить? И кто, в конце концов, рассчитывает обогатиться за счет выкупа? Много позже я познакомилась с расследованием одного журналиста, который писал о пиратах в Аденском заливе. Оказывается, существуют целые хорошо организованные пиратские корпорации – у них есть инвесторы, бухгалтеры и чуть ли не фонды заработной платы с тарифными ставками. Журналист изучал случай захвата корабля, за который похитителям был выплачен выкуп в 1,8 миллиона долларов. Половина суммы досталась инвесторам, менеджеры среднего звена (такие как Адам, Дональд Трамп и Ромео) получили около шестидесяти тысяч каждый, а солдаты около двенадцати тысяч. В стране, где средний годовой доход составляет двести двадцать шесть долларов на человека, это очень неплохие деньги. Конечно, если все пройдет без сучка без задоринки.

Однажды днем явился Ромео и с порога объявил, что его приняли в аспирантуру по специальности «информационные технологии». Через несколько месяцев он уезжает в Нью-Йорк, где будет учиться в университете, и у него ко мне много вопросов. Была ли я в Нью-Йорке? Холодно ли там? Поймут ли американцы его акцент? Он планирует остановиться у родственников, которые давно перебрались в Америку. А мой выкуп поможет ему оплатить обучение. Иншалла, прибавил он, если будет на то воля Аллаха.

Ромео принялся за мое мусульманское образование. Взяв у Найджела Коран, он приходил и читал мне длинные проповеди о набожности и судьбе. Я была рада любой книге, даже Корану, и снова превратилась в усердную студентку. В присутствии Ромео мне разрешалось сидеть и разговаривать. Я чувствовала себя человеком. Кроме того, Ромео охранял меня от Абдуллы и остальных. Раз или два он показывал в Коране строки о «тех, кем владеет твоя десница», которые, по его мнению, имели прямое отношение ко мне. Ему было известно, что его подельники насилуют меня, но даже если он сам не опускался до подобной низости, то считал, что мне не стоит жаловаться на мальчиков. Такова, дескать, судьба невольницы, а моя судьба, как и у всех людей, была записана в моей душе, когда я еще находилась в чреве матери.

– Аллах решит, когда этому настанет конец, – объяснял Ромео. А пока Аллах, видимо, решил направить его на обучение в Нью-Йорк.

– Почему, – спросила я его, – ты хочешь учиться в стране неверных? – Я много раз слышала, как он высказывается о США в подобном духе.

Если Ромео и смутился, почувствовав лицемерие своей позиции, то лишь на миг.

– Аллах позволяет нам ездить в эти страны, если мы едем туда с целью принести пользу нашей исламской стране, – отвечал он своим обычным ровным тоном.

Иногда Ромео отваживался на что-то вроде кокетства.

– Как по-твоему, сомалийские мужчины красивые? – спросил он однажды. – Красивее, чем ваши мужчины?

Я не ответила. Тогда он попробовал зайти с другой стороны.

– За кого из солдат тебе хотелось бы выйти замуж? – вкрадчиво поинтересовался он.

Я ответила, что я не хочу замуж за солдата.

– Вот как? – Ромео приподнял брови. – А если бы я предложил тебе выйти за меня замуж, ты была бы счастлива?

Я отметила, что он не спрашивает согласия. Я давно догадывалась, куда он клонит, но сейчас, услышав эти слова, я вздрогнула от ужаса. Если они заставят меня заключить какой-нибудь формальный брак, то мне никогда отсюда не выбраться.

– Я не в том положении, чтобы принимать такие решения, – отвечала я, энергично тряся головой, чтобы подчеркнуть, что шансов нет никаких. – Я невольница.

– О да, – согласился Ромео, – но так решил Аллах. – Он молитвенно сложил руки. – Ты должна принять это, Амина.

Я подозревала, что для Ромео эти разговоры о замужестве были отчасти способом приятно провести время, помечтать вслух, поскольку даже он уставал от бесконечного чтения и комментирования Корана. Он признался, что ему хочется и выкуп и невесту и что он женился бы на мне сию секунду, если бы не товарищи, которые могут заподозрить, что он отбирает у них деньги. Так что сначала надо завершить «программу». А когда все закончится, я смогу жить в доме его матери в Харгейсе, пока он будет учиться в Нью-Йорке. И поскольку я белая, то мне придется безвылазно сидеть в комнате. «В большой комнате!» – уточнил Ромео, явно рассчитывая поразить меня этой блестящей перспективой. А иначе есть риск, что меня изнасилуют или похитят.

– Если бы ты стала матерью моих детей, – мечтал Ромео, – ты бы учила моих сыновей джихаду. Ты бы отправила их на джихад в Сомали или другую страну. Ты бы учила их Корану, и очень, очень хорошо.

Но его лесть была мне слабым утешением. Однажды он подошел ко мне, низко наклонился и показал хорошо известные мне строки в Коране: Ваши жены являются пашней для вас. Приходите же на вашу пашню, когда и как пожелаете. Пашня, насколько я понимала, – это поле, которое пашут.

Ромео улыбнулся:

– Ты понимаешь, что это будет значить, когда ты станешь моей женой?

– Да, – ответила я с упавшим сердцем, – но я не хочу это обсуждать.

Для обозначения секса у него служило выражение «делать приятное».

– Когда ты станешь моей женой, иншалла, мы будем все время делать приятное, – сказал мне Ромео. – Потому что я все время хочу делать приятное.

Я сидела потупившись. Он встал и вышел из комнаты.

 

Когда Ромео отсутствовал, мне оставалось только слушать. Я слышала, как мальчики кашляют и плюют за дверью в приемной. Как они моются и молятся. Чистят зубы веточкой акации, травят анекдоты или молчат, сообща страдая от скуки. Я слышала, как щелкают пальцы, веля Найджелу совершать очередное омовение.

Но чаще всего мне доводилось слушать их сотовые телефоны. Телефон был у каждого, а у некоторых по два. Это были дорогие последние модели, иногда с сенсорным экраном, купленные на солдатские деньги еще до нашего похищения. Поскольку в доме не было электричества, заряжали телефоны в киоске на рынке, платя за это несколько монет. Очень редко по телефону кто-то разговаривал, разве что капитан и Ромео, получавшие инструкции откуда-то из Могадишо, и изредка Джамал очень коротко и смущенно переговаривался с Хамди. Однако мальчики не выпускали телефоны из рук, бесконечно меняя рингтоны. Поскольку музыка была запрещена по закону шариата, рингтоны были не музыкальные. Щебет птиц, звонки, кваканье лягушек, детский смех – все это сводило меня с ума. Еще на телефонах у них стояли нашиды – арабские песнопения, восхваляющие величие Аллаха и добродетели Мухаммеда. Порой мальчики заходили ко мне в комнату и показывали видеоролики, скачанные с саудовских веб-сайтов. Эти ролики были сделаны нарочно для того, чтобы возбуждать злобу и ненависть, показывая мертвых палестинцев и афганцев и много мертвых детей. Взрывы в Ираке чередовались с кадрами обрушения Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Моджахеддины в балаклавах учились стрелять из автоматов и гранатометов на фоне зубчатых горных вершин. Внизу бежали арабские субтитры. На одном видео все время появлялся Джордж Буш, который говорил: «Этот крестовый поход, эта война с терроризмом, быстро не закончится». Словом, ислам был в опасности по всему миру. Вскоре я научилась, сидя за дверью в своей комнате, различать видеоролики по голосам имамов, читающих проповеди, пока сзади рвутся снаряды и кричат люди, и могла сказать, какое из джихадистских видео наиболее популярно в данный момент. Видеоколлекция постоянно пополнялась. «Боже, – думала я, – эти ребята по десять часов в день глядят в своих телефонах, как умирают их единоверцы».

 

В туалете было зарешеченное окошко, из которого видны были крыши соседних домов. Вечером где-то вдалеке зажигался неоновый зеленый огонек – я догадывалась, что это вход в мечеть, – и мелькали фары машин. Часто в поисках пищи к нам забредали голодные дикие кошки. Мальчики швыряли в них что под руку подвернется – обувь, мусор, – но кошки находили способ проникнуть даже ко мне в комнату – юркие, тощие, почти лысые существа. Прикованная к своему матрасу, я не могла встать и защититься, когда они появлялись. Они слонялись вокруг, пока я ела, и потом с шипением дрались за мою липкую от жира глубокую миску, которую я под конец ставила на пол.

Шли недели. Пролетел и мой двадцать восьмой день рождения – я точно не знала когда, потому что давно утратила счет дням. Я засыпала и просыпалась, слушая птичий гомон на крыше, – стаи перелетных птиц опускались туда, чтобы отдохнуть. Однажды голос диктора по радио зачастил: Майкл Джексон, Майкл Джексон, Майкл Джексон. Оказывается, Майкл Джексон умер, но об этом я узнала много позже. Пища, и без того скудная, почти исчезла. Утром мне давали три кубика животного жира, чашку водянистой похлебки и пару ломтиков тягучего лаваша. Чай стал редкостью. После вечерней молитвы утреннее меню повторялось, иногда с добавлением перезрелого банана. Порой было не три кубика жира, а два. В иные дни меня вообще не кормили. Мое тело приняло ужасающий вид: тазовые кости торчали, как куриные крылышки, ребра, ключицы выпирали наружу, груди не было. Голод лежал у меня в желудке, точно тяжелый камень с острыми, ранящими краями, а иногда как надутый воздушный шар, готовый взорваться. Мозг кипел, так что тянуло размозжить голову об стену, чтобы прекратилась эта боль.

Облегчения я искала в своем воображаемом небесном доме, где старалась оставаться как можно дольше. Я готовила там еду и ела – супы, рыбу, разные полезные блюда. Я представляла, как собираю овощи в саду, как рву апельсины, взбираясь на высокие лестницы, виденные мной когда-то в Венесуэле. Это помогало. Дом в Небе спасал меня.

И все-таки без еды я не могла. В поисках решения я обратилась к религии моих тюремщиков. Согласно Корану, пророк Мухаммед рекомендовал своим последователям поститься в понедельник и четверг, помимо обязательного поста в месяц Рамадан. Кто-то из мальчиков, как Хассам, постился, говоря, что это придает им чистоты. Хассам как-то объяснял мне, что Пророк советует разговляться хлебом и финиками, но в Сомали принято на разговение вместо хлеба есть самосы. Я решила, что это мой шанс.

– Хассам, – сказала я однажды утром в понедельник, когда он принес мне еду, – Аллах говорит, что правоверные должны поститься. Я тоже хочу поститься, чтобы стать хорошей мусульманкой, как ты.

Хассам широко улыбнулся, зная, что за прирост моей исламской добродетели он, как мой наставник, заработает у Аллаха дополнительные поблажки.

– Хорошо, Амина, очень хорошо.

Он вышел, и я слышала, как он делится этой благой вестью с товарищами. Тут же в дверь просунулись Джамал и Юсуф и поздравили меня с моим решением поститься. Они тоже были удивлены и обрадованны – им зачлось бы это у Аллаха в Судный день. Мой трюк сработал. Отказавшись утром от жира и пустой похлебки, вечером я получила пять маленьких самое – пять хорошо прожаренных пирожков с начинкой из риса и капусты! Джамал еще не успел открыть дверь, а я уже ощутила их волшебный запах, исходящий из пакета в его руках. Я голодала, чтобы поесть. Иногда самосы были теплые и восхитительные, а иной раз несвежие, вызывающие тошноту. Но это было не так важно. Они питали мое тело.

 

На телефонах у мальчиков появился новый голос. Этот спокойный высокий мужской голос был не похож на голоса взвинченных имамов, которые они постоянно слушали ранее. Он же иногда раздавался из колонок проезжающих за окном машин. Однажды днем ко мне пришел Ромео – с телефоном и блокнотом.

– Амина, – сказал он, – мне нужна твоя помощь. – Ромео сел на пол и протянул мне блокнот и карандаш. – Запиши мне слова по-английски, и я их буду повторять. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он нажал кнопку на телефоне и повернул экран так, чтобы я могла его видеть. На экране возникла карта Сомали и в углу неподвижное изображение Усамы бен Ладена с поднятым вверх указательным пальцем, в черных одеждах и белом платке, закрывающем голову и плечи. Когда пошло аудио, я услышала знакомый голос. Бен Ладен выпустил аудиообращение к братьям-мусульманам, воюющим в Сомали, впервые называя их борьбу частью великой войны, которую ведет Аль-Каида. Это обращение успело распространиться повсюду, как заразный вирус. Им были поражены все, кто меня окружал.

– Пожалуйста, – сказал Ромео, – запиши все по-английски.

Я прищурилась, чтобы лучше видеть бегущую строку внизу экрана, и начала писать.

Моим многотерпеливым… стойким… исламским братьям…

Три дня мне потребовалось, чтобы затранскрибировать запись, длящуюся одиннадцать минут. Каждый день приходил Ромео и сидел возле меня, держа перед моими глазами сотовый телефон. Поскольку я уже много месяцев не брала в руки ручку, то писать было трудно и от усилий пальцы сводило судорогой. Бен Ладен призывал исламских воинов свергнуть нового президента Шейка Шарифа, чья власть не мила правоверным мусульманам. Он восхищался сомалийцами, которые воюют на передовой общей битвы за правое дело, защищая своих братьев в Палестине, Ираке и Афганистане. Ровным, отеческим тоном он поносил американцев и всех их западных союзников, говоря, что их необходимо уничтожать без всякой пощады.

Бен Ладен говорил, Ромео смотрел, я писала, низко склоняясь над бумагой в сумеречном свете комнаты. Ромео часто останавливал ролик, чтобы я успевала записывать. Бен Ладен предостерегал братьев-сомалийцев от заключения мирных договоров, от дипломатии, от компромиссов с неприятелем, убеждая, что это не что иное, как ловушки. Можно ли верить, что вчерашние враги, сменив религию, сегодня стали друзьями?

Словом, война должна продолжаться до победного конца.