Мы с Найджелом сидели, сцепив руки, на заднем сиденье, стиснутые между Мохаммедом-младшим и одним из двоих мужчин, которые только что в мечети защищали нас, но успели уже принять сторону наших врагов. Второй сел за руль, рядом с Абдуллой и Скидсом. Джамал прыгнул в кузов. Двери захлопнулись. Взревел двигатель. Несколько человек в толпе замахали руками.

Куда бы мы ни ехали, там все будет по-другому, не так, как прежде.

Меня начала бить дрожь. А потом я заговорила, обращаясь в основном к Мохаммеду и новобранцам в банде.

– Как вы могли это сделать, – говорила я, глядя на Мохаммеда, который смотрел вперед и не поворачивал головы. Заталкивая меня в машину, он нанес мне несколько ударов по лицу, так что едва не свернул челюсть. – Вы говорите, что вы мусульмане, но мы тоже мусульмане. Вы держите нас в заложниках, и это неправильно.

Никто не отвечал, лишь Найджел крепче сжал мою руку. Впереди, наполовину скрытая в облаке желтой пыли, ехала машина Ахмеда и Дональда.

Через десять минут езды по ухабам у фургона лопнула шина. Это случилось прямо напротив розового здания с вывеской «Университет Могадишо», что подтверждало мою догадку о том, что нас держат в пригороде, если не в самом городе. Стены здания были изрыты пулями и снарядами: студенческая жизнь в Могадишо – это вам не прогулка в парке.

Мальчики выгнали нас на улицу и пересадили в машину Ахмеда. За руль сел Дональд, а Ахмед остался в обездвиженном фургоне. Скидс, занимавший переднее пассажирское кресло, обернулся, потыкал пальцем в меня и Найджела и сделал «пиф-паф».

– Они сейчас убьют нас, – безучастно сказала я, чувствуя страшную усталость во всем теле, хотя могла бы и не говорить – все и так было ясно.

Я заметила, что майка у Найджела порвана почти пополам и сквозь прореху виднеется кожа воскового оттенка. Мохаммед, сидевший рядом, вдруг ударил его в лицо. Найджел уронил голову и закрыл глаза. Я видела, что он едва сдерживается, чтобы не заплакать. Тут у Мохаммеда зазвонил телефон – на рингтоне у него квакали лягушки, – и это, возможно, уберегло Найджела от следующего удара.

Пока Мохаммед болтал по телефону, я шепотом говорила Найджелу, что он должен будет передать моим родным, если меня убьют, а он останется в живых. Помимо очевидных слов любви, сожаления и просьб о прощении, я попросила сказать моей маме, чтобы она съездила в Индию, если хочет лучше понять меня.

– А папа и Перри пусть съездят в Таиланд, – говорила я, – им там очень понравится.

Найджел в свою очередь просил и меня передать такие же слова его родителям, братьям, сестре и его девушке – сказать, что он любит их и что он очень виноват перед ними.

Мохаммед нежно ворковал в свой телефон. Мне даже показалось, что я слышу в трубке щебечущий голос ребенка, который смеется, слушая, что говорит ему Мохаммед.

Мимо проносились городские дома, эвкалипты, мини-автобусы, автомобильные покрышки, разложенные вдоль дороги. Штукатурка на некоторых зданиях пожелтела, как старая кость. Мужчины, толкающие тачки, женщины с ведрами, дети, глазеющие на машины, – все это было словно за закрытой дверью, напоминая, как глухо Сомали к нашему в нем присутствию. Один раз мы остановились, чтобы заправиться. На углу стояла тощая сомалийка и несколько канистр. В руках она держала жестяную банку. Скидс протянул в окно деньги, и она банкой налила в бак бензин. Мы с Найджелом на заднем сиденье были хорошо ей видны, но, заметив мой умоляющий взгляд, она отвернулась. Мы поехали дальше. У меня было ощущение, что нас возят кругами, дожидаясь некоего часа, чтобы убить. Словом, нам осталось недолго.

Сзади в багажнике сидел Дональд. Помня, что он не раз на протяжении всех этих месяцев выражал нам сочувствие, я повернулась и схватила его за рукав рубашки.

– Пожалуйста, помогите нам.

Дональд вспылил.

– Вы думаете, вы такие одни? – в ярости зашипел он. – Есть немцы, итальянцы, они все запросто уезжают домой. – Наверное, он слышал о подобных случаях по телевизору. – Никто не хочет за вас платить, а теперь вы делаете проблемы. – Он вырвал у меня свой рукав.

Я отвернулась. Мое израненное тело обрело чувствительность, которую ранее заглушал адреналин. Кожа на спине была содрана до мяса, ноги распухли и были все в засохшей крови. Если бы не пульсирующая боль, я могла бы подумать, что они чужие.

Мы кружили по дорогам, пока не остановились у какого-то дома. В отличие от прочих наших пристанищ это было обитаемое. На крыльце валялась детская обувь, на веревке висела женская одежда. Дональд и Скидс молча протащили нас по коридору, мимо нескольких закрытых дверей, в одну из комнат, и оставили там – под охраной Абдуллы и Мохаммеда. Рядом находилась кухня – до нас долетал запах стряпни.

Я догадывалась, что это дом капитана. Комната, в которой нас оставили, была спальня, и не просто спальня, а настоящий будуар с рюшами, оборками, ситцевыми занавесками в райских птицах и цветистым покрывалом на огромной супружеской кровати. На деревянном секретере были аккуратно расставлены тюбики крема, флаконы духов и баночки с гелем для волос. Судя по всему, мы неожиданно угодили в чье-то милое семейное гнездышко. Со двора долетал рассерженный и возмущенный женский голос. Надо думать, что хозяйка не обрадовалась прибытию двоих иностранцев и банды немытых подростков с автоматами.

Вернулся Дональд.

– Сидеть, – велел он нам, указывая на пол.

Мы сели у стены напротив кровати, и Дональд начал допрос. Точнее, капитан Скидс задавал вопросы на сомали, а Дональд переводил, передавая не только смысл вопросов, но и бешенство, присутствующее в оригинале. Почему вы убежали? Как вы выбрались из дома? Кто вам помог? Вы хотите умереть?

На каждый вопрос приходилось отвечать по нескольку раз. Дональд разносил нас, говоря, что мы глупцы и плохие мусульмане, а мы просили прощения, клялись, что нам никто не помогал, говорили, что не хотим умирать и только хотим домой.

Скидс ткнул в меня трясущимся от ярости пальцем.

– Это все ты, – перевел Дональд, – это была твоя идея.

Конечно, они считали, что во всем виновата я, греховная и недостойная женщина.

Вопрос сопровождался избиением. Когда я сгибалась от боли, Мохаммед бил меня прикладом между лопаток.

Под конец Дональд озвучил кульминационный вопрос.

– Почему, – зашкварчал он, брызжа слюной, – почему ты сказала, что мы тебя трахаем? Да ты знаешь, что это такое? Мы могли бы, но не делаем это с тобой. Ты лгунья!

Обвинение повисло в воздухе. Я кожей ощутила горящее во взгляде Абдуллы предупреждение. Все хмуро смотрели на меня.

Мои мысли понеслись вскачь. Настал момент разоблачить Абдуллу, и все же что-то не позволяло мне сделать это. Страх. Он, без сомнения, станет все отрицать, и снова вина падет на меня.

– Та женщина не понимала по-английски! – сказала я Дональду. – Она не поняла. Я такого не говорила. Я не лгала, я мусульманка! Скажи им, что я не говорила, – обратилась я к Найджелу.

Найджел молчал.

Пока Скидс и Дональд совещались, Абдулла и Мохаммед продолжали меня избивать. Я чувствовала слабость и тошноту, будто подо мной провалилась земля. Дональд принялся шагать по комнате. Когда он проходил мимо, я ухватила его за штанину.

– Пожалуйста, помогите мне! Помогите!

Найджел шепнул мне:

– Они уже все решили. Тебе лучше не отпираться.

Я потом долго помнила эти слова. Очень долго. Даже во время самых тяжких испытаний, что мне еще предстояли, я обдумывала их, крутила так и этак в своей памяти, точно камень в руке, ища несуществующий шов.

Тебе лучше признать свою вину.

– Не могу, – шепотом отвечала я Найджелу.

Дональд и Скидс продолжали допрос, мальчики продолжали бить меня. Найджел молчал о том, что идея побега принадлежала ему, что потом мы вместе обсуждали этот план. Нет, он держался так, будто не имеет к этому отношения. Самое большее, на что он решился, так это сказать хриплым от страха голосом: «Простите, я не знал, что я делаю. Напрасно я послушал». То есть напрасно он послушал меня. И мне лучше не отпираться.

 

Какие чувства вызывал у меня Найджел? Ненависть, любовь, недоумение, зависимость – все сразу. В тот момент мне было недосуг распутывать этот узел. Он был Найджел, а я была Аманда, и мы с ним были в одной лодке. Если задуматься, то мои тогдашние чувства к нему мало отличались от тех, что я испытывала ребенком, когда жила в раздираемой страстями семье. Невозможно злиться, когда тебе кто-то настолько необходим.

Не могу в точности сказать, сколько еще продолжался допрос – семь минут, пятнадцать или пятьдесят. Я чувствовала только, что мое сознание проваливается куда-то в пустоту, в пропасть без пола и стен, без связи с внешним миром.

Я, помнится, думала: «Мы умираем. Они будут бить нас, пока у нас не отнимется язык. Они оставят нас только после смерти».

Наконец, Дональд сказал, что ему пора. Сидя на кровати под покрывалом в цветочек, он покачал головой, будто мы ему страшно надоели и он совершенно измучен.

Я не хотела, чтобы он уходил. Все-таки он был не такой зверь, как Скидс.

– Пожалуйста, не надо, – пробормотала я, – останьтесь.

Дональд посмотрел на меня почти отеческим взглядом и похлопал ладонью по кровати – иди, мол, сюда. Мохаммед начал было возражать, но Дональд лишь отмахнулся. Я с трудом поднялась, превозмогая боль в ребрах, и села на кровать.

– Ты очень плохо выглядишь, – заметил он, касаясь моей вздувшейся щеки. От его прикосновения щеку будто огнем обожгло.

Он прибавил, что надо идти и он сожалеет о том, что нас еще ждет.

– Я не знаю, что будет, но будет плохо.

Зазвонил его телефон.

– Салям, – кратко ответил Дональд и поглядел на меня, держа телефон далеко от уха.

Я услышала скорострельную женскую речь.

– Вот видишь? – Дональд с улыбкой поднялся. – Я уже опаздываю. Я должен идти.

Когда он ушел, явился Хассам, неся что-то в коричневой сумке, которую передал Скидсу. Скидс вытряхнул из сумки содержимое – две длинных цепи и четыре замка со звоном рухнули на пол. Тяжелые толстые цепи почерневшей стали – такие, наверное, покупают на местном рынке для хозяйственных нужд, чтобы, например, соединить две двери.

Взгляд Хассама скользнул по мне, по вздувшемуся от побоев лицу, кровоподтекам и ссадинам, и мне показалось, что в нем на мгновение мелькнули тревога и даже сочувствие и тут же исчезли, как кролик в лесу.

Скидс взвесил цепи на руках, довольный их солидностью. Одну он протянул Мохаммеду, и тот, наклонившись, обернул ее концы вокруг моих лодыжек и повесил с двух сторон по замку. Теперь обе моих ноги были заключены в плотные манжеты из прохладной стали и соединены между собой цепью длиной дюймов шесть. Найджелу досталась такая же цепь.

Они заковали нас в кандалы. Я не смотрела на Найджела. Теперь мне трудно было видеть в нем союзника или хотя бы товарища по несчастью. Я была одинока – как никогда в жизни, заперта в собственном теле, в собственной судьбе. Ходить я могла, но только очень медленно, и при каждом шаге металлические звенья впивались мне в кожу, причиняя боль. Побег был исключен. Мы целиком принадлежали нашим похитителям. Мы проиграли.