Глава 6
Мы практически молча ползем по пробке на 405-м шоссе. Дейв следит за дорогой, руки на руле. От его одежды пахнет сигарами. Значит, перед тем, как приехать ко мне, он заезжал в мужской клуб, сидел в кожаном кресле, фыркал, пока какой-нибудь брокер рассказывал скабрезный анекдот, и наслаждался тем, что принадлежит к элите. Но как бы ни тешило это его эго, стоило ему оказаться рядом со мной, и вся его радость рассыпалась прахом.
Я хочу сказать ему, что, если ему так противно мое общество, пусть позволит мне уйти и освободит нас обоих. Но я знаю, что он на это не пойдет. Здесь уже замешана гордость и, может, если выражаться словами Аши, привилегии. Есть и другое, какие-то скрытые от меня эмоции и мотивы, но я сегодня слишком устала, чтобы заглядывать в этот бульон. Я прижимаюсь виском к оконному стеклу и думаю о том, как долго я сумею протянуть с разговором.
– Я сегодня беседовал с твоими родителями, – бросает он.
Я чувствую, как легкие заполняет смог.
Я заставляю себя не поддаваться панике и рассмотреть факты. Дейв – это не Аша. Он вполне способен солгать. И сейчас может говорить неправду. У него есть причины желать вывести меня из себя.
– Ты звонил им, – скорее утверждаю, чем спрашиваю я. Если я ошибаюсь, он ухмыльнется, невольно давая мне ключ к тому, что происходит. Если же я права, он сочтет, что я знаю его лучше, чем есть на самом деле.
Но выходит, я совсем его не знаю. Сидящий рядом со мной мужчина не более чем ледяная скульптура теплого живого существа, которое когда-то обнимало меня по ночам.
Дейв не ухмыляется. Он просто кивает, неохотно признавая правоту моего заявления. Может, жаждет подержать меня в неведении.
– Хочешь знать, что я им сказал?
Забавно, я никогда не слышала, чтобы угроза так плотно сплелась с надеждой. Он хочет, чтобы я заглотила наживку. Он хочет победить в этой игре. Для него это спортивное состязание, причем тренироваться он начал совсем недавно.
Для меня же это война.
– Если только ты сам хочешь рассказать. – Я совершаю ложный маневр, пытаясь выудить из него правду.
Он бросает на меня острый взгляд:
– Думаю, это не важно. Вполне очевидно, я сказал достаточно, чтобы они перестали звонить тебе.
– А это очевидно? – спрашиваю я. Еще одна пуля уходит в молоко.
– Что ты имеешь в виду?
– Разве ты не пытаешься доказать обратное? Ты намекаешь, что они не стали звонить мне после вашего разговора, но ты даже не спросил, звонили они или нет. – Я наклоняюсь и беру его за руку, не обращая внимания на то, каким бездушным кажется это прикосновение. – Если ты действительно хочешь помочь мне, как утверждаешь, тебе придется быть честным со мной.
И снова Дейв молчит, не сводит взгляда со светофора; его огни похожи на красные глаза следящего за нами чудовища.
– Все должно происходить определенным образом, – говорит он, когда мы проезжаем очередные полмили. Это предложение вроде бы сказано не для меня, но чтобы он разговаривал с самим собой, тоже не похоже. Это больше напоминает молитву, словно он пытается поправить Бога, напоминая ему о том, как должна работать вселенная.
Моя ладонь по-прежнему лежит на его руке, удерживая силовое поле.
– Что ты сказал моим родителям, Дейв?
– Я очень зол на тебя. – И опять непонятно, кому предназначены эти слова, мне или Богу, хотя они подходят нам обоим. – Я не собираюсь отпускать тебя, но не могу позволить, чтобы это продолжалось! Говорят, что любовь и ненависть – две стороны одной медали, но раньше я не понимал этого выражения. Теперь понял.
Я убираю руку. Если под силовым полем кроется нечто подобное, не стоит тратить на него время.
– Это тебе медалька, – говорю я. – Будь так, я просто взяла и перевернула бы ее на любовь. Раз – и готово. – Я щелкаю пальцами и задумчиво смотрю на них. – Как было бы здорово!
Он ничего не отвечает, просто сидит и смотрит на дорогу.
– Я сказал им, что ты вела себя как Мелоди. Мне даже не пришлось вдаваться в детали, все остальное они сами додумали.
Я мертвею. Эта пуля попала в цель. Горло сдавило. Но…
– Если бы ты и впрямь сказал им это, они бы уже давно мне позвонили.
– Я велел им не делать этого. Я сказал, что сам все исправлю… или нет.
– Я не понимаю.
Если твое утверждение не имеет смысла, оно не может быть правдой, хочется добавить мне. Это не может быть правдой. Даже думать об этом не смей!
– Твоя мать считает, что это ее вина. Может, она и права. Она истеричка. Отец, скорее всего, с ней согласен, но он никогда не признается. А поскольку они считают виноватыми себя, они позволили мне решить возникшую проблему.
Я чувствую, как кровь бросается мне в лицо.
– Ты считаешь, что в ответе за меня?
– Да. Ты им противна, Кейси. Они видят в тебе обычную шлюху, которая пробивает себе путь наверх, раздвигая ноги. После нашего разговора отец даже выдвинул предположение, что ты оказывала услуги некоторым из профессоров в университете.
– Заткнись!
– Скажи, как ты получила высший балл по физике, если не в силах отличить деления от синтеза? Оставалась после уроков? Забиралась под учительский стол и терлась о его ногу, как сука в течке?
– Я заработала каждый балл.
– О да, конечно, но как ты их заработала? В поту? Чем ты взяла профессоров, своими работами, положенными им на стол, или склоняясь над этим столом и выгибая спину дугой, предлагая свое тело в качестве зачета? – Он качает головой. – Думаю, самое грустное, что мне доводилось слышать в жизни, это слова твоего отца. Он сказал, лучше бы у них вообще не было детей. Не знаю, Кейси, может, ты окончательно раздавила их. Как раздавило их разочарование, которое они испытали еще до тебя, даже до того, как она умерла.
Я вижу, как отец сидит рядом с матерью на кухне. Слышу, как он перебирает грязные детали, а мать тем временем делается все меньше и меньше. Они не знают, что я здесь, стою прямо за дверью, подглядываю. Мне исполнилось девять всего несколько дней тому назад; мой день рождения закончился плохо – отец поймал сестру в спальне с несколькими мужчинами.
– Она была под кайфом, Донна, – говорит он матери. – Думаю, он дал ей наркотики. Вот чем она занималась, она расплачивалась с ним единственной имеющейся у нее валютой. И она сделала это прямо на дне рождения у Кейси. Она разрушает все, к чему прикасается. Придется выкинуть ее вон. Я не желаю иметь в доме эту заразу.
– Она наша дочь.
Я не сразу понимаю, что говорит моя мать. Голос совсем не похож на ее. Идеальное произношение лишилось лоска, слова словно голые, они не могут прикрыть отчаяние.
– Она перестала быть нашей дочерью, когда стала проституткой.
Дрожит ли его голос? Как ему дается это заявление? Я не знаю. Я слышу только желание защититься. Я слышу презрение. Только вчера мы были невинными созданиями, я и моя сестра. Ее странности считались эксцентричностью; она была просто хулиганкой. Отцу надо было взять ее в руки, вот и все.
А теперь она проститутка.
Проститутки – это ничто, пустое место.
Проституток можно выгонять из дому, наказывать, ненавидеть. Я наблюдаю за тем, как отец учится ненавидеть мою сестру.
– Только не под моей крышей, – заявляет он, и я сомневаюсь, что когда-нибудь увижу ее вновь.
Я тянусь к сумочке, но Дейв останавливает меня взглядом:
– Что ты делаешь?
– Звоню родителям.
Дейв открывает было рот, чтобы возразить, потом закрывает его и пожимает плечами. Машин на дороге убавляется, пока я выуживаю сотовый и звоню отцу.
Как трудно держать телефон; руки скользкие от пота, на глаза наворачиваются слезы, окружающие предметы расплываются.
Отец берет трубку.
– Кейси? – Он явно удивлен. Может, не думал, что у меня хватит наглости позвонить.
– Папа, я… нам надо поговорить. Я знаю… я знаю, что ты на меня сердишься.
На другом конце повисает долгая пауза, и я лихорадочно ищу подходящие слова.
– Кейси, ты что-то пытаешься мне сказать? – осторожно интересуется он. В каждом слове сквозит замешательство.
– Ты… ты не понимаешь, почему должен сердиться на меня? – Я смотрю на Дейва. Он ухмыляется. – Ты что-то натворила?
Я убираю аппарат от уха. Мне хочется смеяться от облегчения, истерики, боли. Дейв играет в игры. Я веду бой. Он выигрывает, я умираю.
Я трясущейся рукой снова подношу телефон к уху.
– Я только что поняла, как мало времени уделила вам на вечеринке, и даже не отвезла вас в аэропорт на следующий день. Я вас совсем забросила.
– Поэтому ты попросила Дейва позвонить нам, – говорит отец, в его голосе больше нет настороженности. Он расслаблен; он доволен моими извинениями за столь малые прегрешения. – Дейв рассказал, что творится у тебя на работе. Ты делаешь то, что должна, милая.
– Ладно, – говорю я сама не своя.
– Дейв отличный парень, – задумчиво произносит отец. – Он… достойный и происходит из хорошей семьи. Он мне правда нравится.
– Я знаю.
Дейв выруливает на новую полосу, и мы проезжаем мимо потока машин, медленно пробирающихся к выезду.
– Мы гордимся тобой, Кейси. Мы гордимся тем выбором, который ты сделала в жизни. И не думай о том, что ты слишком занята на работе. Мы с мамой все прекрасно понимаем. Это же не навсегда, правда?
– Правда.
– Отлично! Значит, скоро ты снова станешь той милой, сладкой, внимательной дочкой, которую мы знаем и любим. Только не забывай своего мужчину. Он тоже сокровище.
Доверие, сладость, любовь… эти слова кажутся мне тяжким бременем теперь, когда я живу в мире обмана, горечи и ненависти. Дейв открыто наслаждается тем, как я выпутываюсь из ловушки. Он смакует кислый вкус моего предательства, прокатывает уксус по языку, прежде чем проглотить его, и теперь этот запах чувствуется в его дыхании и просачивается сквозь поры. Он становится его родным запахом.
Я прощаюсь с отцом, приправляя беседу разными любезностями, чтобы он не заметил грустных ноток, которые непременно уловил бы, прислушайся он повнимательнее.
Я смотрю на Дейва. Он все еще улыбается, но улыбка не вяжется со всем остальным обликом. Плечи его напряжены, в глазах лед, руки вцепились в руль, как в ружье, которое кто-нибудь может вот-вот отобрать у него.
– Мне очень жаль, – говорю я. И впервые за сегодняшний день от чистого сердца. – Мне жаль, что я заставила тебя грустить и так сильно разозлила.
Улыбка словно приклеилась к его лицу, но плечи поднимаются еще выше.
– Если я не сказал им сегодня, это не значит, что я промолчу завтра. Отец никогда не простит тебя.
– Дейв, тебе не обязательно делать это.
– Что? – Из его груди вырывается короткий смешок. – Мне не обязательно выставлять тебя напоказ?
– Не позволяй моим просчетам изменить тебя.
С минуту он молчит; мы выезжаем с 405-го на 101-е шоссе, и движение опять встает.
– Когда ты раздевалась перед ним, когда позволяла касаться тебя в тех местах, где только мне дозволено трогать тебя… это были всего лишь просчеты?
– Может, я неправильно выразилась, но…
– Это как если атлет сбивает планку при прыжке в высоту… или защитник пытается передать мяч своему товарищу, промахивается и позволяет перехватить его… Такого рода просчеты?
– Мы не семантику обсуждаем, когда разбиваем друг другу сердца.
– А мы ничего и не обсуждаем; я просто задал вопрос. Я даю тебе возможность объясниться.
– Я уже сделала это.
– Неужели? – Он поворачивается ко мне. Движение встало… наверное, авария. Кто-то по неосторожности сломал чью-то собственность и жизнь.
– У меня была предсвадебная лихорадка… я испугалась…
– И поэтому прыгнула в чужую постель. Ты трахнула страховой полис? Засунула его себе между ног, чтобы почувствовать себя… защищенной?
– Дейв…
– Потому что я сам могу сделать это, если тебе так невтерпеж. – Он засовывает руку меж моих ног и грубо трет ткань над моей вагиной. Мужчина, скучающий в кроссовере на соседней полосе, заглядывает к нам в автомобиль в самый неподходящий момент. Он видит, куда Дейв положил руку, встречается со мной взглядом и удивленно приподнимает брови.
Я хватаю Дейва за руку и отталкиваю ее.
– Прекрати.
– Ага, значит, когда он лапает твою киску, ты чувствуешь себя в безопасности, а когда это делаю я, тебе противно.
– Да, когда ты делаешь это с ненавистью, мне противно.
– А ты хочешь, чтобы тебя ласкали с любовью?
– Да.
– Тогда сделай так, чтобы я почувствовал любовь.
Мне чудится, что сквозь пелену злобы в его голосе неожиданно пробивается искренность. Я поворачиваюсь, пытаясь разглядеть выражение его лица, но он упрямо смотрит на дорогу. В его словах есть что-то трагическое.
– Я не знаю, смогу ли заставить тебя почувствовать любовь.
– Он любит тебя?
Я не тороплюсь с ответом.
– Не знаю. Я даже не знаю, важно ли это.
– А ты?
– Ты спрашиваешь, люблю ли я его?
– Да… нет… я… – Его голос замирает, и он немного краснеет, смущенный своей собственной реакцией.
Машины на нашей полосе начинают двигаться. Свидетель дикой выходки Дейва остается позади, превратившись в смутный образ в зеркале бокового вида.
– Что ты хочешь узнать, Дейв?
– Я не верю, что любовь может просто взять и исчезнуть, – говорит он скорее себе, чем мне. – И все же то, что ты сделала… между нами было что-то… большое. Как ты могла так бесцеремонно обойтись с важными вещами?
У меня нет ответа.
– Ты думаешь, я желаю помучить тебя, – продолжает он. – Все может быть. Может, я хочу, чтобы ты испытала хоть десятую долю той боли, которую заставила пережить меня. Но я не верю, что наша любовь исчезла. Я не верю, что женщина, которую я любил, сгинула без следа.
– Я здесь, Дейв. Я никуда не делась.
– Нет, это не ты. Шлюха в овечьей шкуре… в ее шкуре! Это похоже на раздвоение личности или… или на нервный срыв.
– Ты считаешь, что я сошла с ума?
– Я считаю, что тебя надо спасать. – Он делает глубокий вдох. – И я собираюсь сделать это. Я буду твоим героем, хочешь ты этого или нет.
Итак, трагедия сменяется приступом безумия. Он все еще захватчик, который просит своего пленника воспевать ему похвалу, но, может, все похитители немного не в себе. Какая разница, на чем человек помешан, на религии, политике или любви? Фанатизм есть фанатизм: он приправлен сумасшествием, ошибочностью взглядов и, как ни странно, честностью. Фанатики искренне верят во всю эту чушь.
– Теперь я понимаю, – размышляет он. – У тебя есть… нужды… вещи, которые ты должна изгнать из своего организма. И я помогу тебе в этом. Мы воспользуемся твоей склонностью к разврату в наших интересах. Я снова сделаю из тебя женщину, которой ты была, ту, на которой я хочу жениться. К концу моего мероприятия ты тоже вновь захочешь стать ею. Ты увидишь, что твоя нынешняя дорожка ведет лишь к деградации. Ты всем сердцем возжелаешь чистоты и невинности.
Я качаю головой. Не знала, что измена может довести человека до подобного состояния. Прямо современная версия «Укрощения строптивой».
– Сегодня вечером. Мы начнем сегодня вечером.
Я не знаю, что он под этим подразумевает, но подозреваю неладное. Сама мысль о том, что Дейв будет со мной, начнет ласкать меня, засовывать в меня свой пенис, самодовольно разглядывать меня, пока я корчусь под ним… просто невыносима.
– Ты слишком зол на меня сейчас, – мягко произношу я. – Я не хочу… быть с тобой, пока ты не станешь относиться ко мне добрее.
– А ты думаешь, я не слишком добр? – спрашивает он, но это риторический вопрос. Мы оба знаем, что я права. – Тогда начнем медленно, – говорит он. – Домашний обед. Приготовь мне ужин, как ты делала это раньше. Оденься для меня. Покажи, что ты по крайней мере желаешь приложить усилие.
Я отворачиваюсь к окну. Я устала. У меня нет сил ни на что подобное. Но Дейв сделал вполне прозрачный намек, когда солгал насчет звонка родителям. Он дал мне понять, на что способен. Если я не начну стараться, зачем ему держать язык за зубами? Зачем ему вообще что-то для меня делать?
– Я приготовлю ужин, – спокойно отвечаю я.
– И позволишь мне выбрать какой-нибудь милый наряд, в котором ты будешь мне прислуживать?
Прислуживать ему. Мне приходится напомнить себе, что речь идет всего лишь об обеде… но конечно же слова подобраны очень тщательно. Я исповедовалась перед ним, и такое вот он назначил мне наказание. Покаяние не перед Богом, а перед ним.
Поэтому я киваю. Это всего лишь ужин, всего лишь платье. Я предпочла бы сто раз прочитать молитву, но, возможно, это не вполне уместно. Глупо даже пытаться пронести святые вещи в ад.
