ГЛАВА 12
— Проходи! — Савин жестом пригласил Виктора.
С чувством душевного смятения Виктор переступил порог и, плотно прикрыв за собой дверь, обитую коричневым дерматином, огляделся. Кабинет небольшой. Метров пятнадцать, с окном на улицу. Зеленоватые стены, два однотумбовых письменных стола с перекидными календарями, телефонные аппараты…
Виктор сел на стул, оказавшийся чуть отодвинутым от стола, и сразу же ощутил неловкость. Облокотиться было не на что. Он не знал, куда деть свои руки.
В кабинете очень светло и необычайно тихо.
Савин неторопливо разложил перед собой какие–то бумаги, полистал их. Потом достал из ящика бланк протокола допроса.
— Ну, Пушкарев! Будем знакомиться. Меня зовут Юрий Михайлович, я капитан милиции. Твое дело поручили мне. — Он не торопил события, не спешил начинать допрос. Думал о том, как установить контакт с Пушкаревым. Знал: без этого нужного разговора не получится. Поэтому сказал не таясь:
— Я за тобой всю ночь гонялся. Устал очень. — Он начал спрашивать об отце и матери, о друзьях, школе, о том, как «срезался» в университете…
«А может, рассказать ему, о чем я думал в коридоре? — вдруг подумал Виктор. — Нет, нет! Это чересчур глубокое, личное. Он чужой человек, не поймет. — И про себя решил: — В душевность играет. Сейчас наверняка сигареты предложит, чтобы расположить…»
Но Савин делать этого не собирался. Он облокотился на стол и задумался. Потом не спеша налил из графина полстакана воды и, вытряхнув из темного пузырька таблетку, большим глотком запил ее.
— Чувствую, давление подскочило. Видно, от погодного перепада.
«Чего голову морочит? — внутренне усмехнулся Виктор. — Мать в такую погоду на давление никогда не жаловалась».
— Последнее время хмурило, а сегодня сразу солнце. Не смог быстро перестроиться, — словно угадав его мысли, просто сказал Савин и потер затылок.
«Конечно, играет, — не поверил Виктор. — Теперь будет с важным видом читать эти бумаги, вот, дескать, материала сколько на тебя собрали».
Савин бумаг не читал. Он достал из кармана потрепанную записную книжку и позвонил какому–то Петровичу. Деловито спросил его о жизни и о том, купил ли учебник по немецкому для сына.
«Нет, не заигрывает и под простачка не работает, — решил Виктор. — Отвлекает внимание, чтобы потом задать каверзный вопрос…»
Но Савин спросил:
— Какой самый сложный класс — пятый или шестой?
— Когда учился, то самым трудным был шестой и восьмой, — ответил Виктор серьезно, хотя и старался показать, что весь этот разговор ему безразличен.
Допрос начался обычно.
— Ты, конечно, догадываешься, за что тебя задержали и о чем пойдет разговор?
— Да, знаю, — довольно равнодушно обронил Виктор. — О деньгах, которые я взял у летчика Куприянова.
Савин, выдержав паузу, подумал: неужели не понимает, что совершил? Стараясь не оглушать Виктора острыми оценками его поступка, проговорил:
— Мы о тебе немало знаем. Может, не все, но основное известно. И дело не в том, что взял, — это теперь уже дело десятое. Как жизнь свою дальше будешь строить — вот главный вопрос. — Ничего не осталось от спокойного тона, которым он только что спрашивал об учебе в школе. — Можешь врать. Это твое дело. Не меня обманешь. Мы встретились и разошлись. Обманешь себя, мать, будущее — вот ведь какие масштабы. Потом совсем запутаешься. Это ты понимаешь?
Виктор почувствовал, что от волнения ладони стали влажными. Он незаметно вытер их о колени.
Савин сложил пополам протокол и по его сгибу провел пластмассовой ручкой.
— Фамилия, имя, отчество?
Этот простой формальный вопрос ввергнул Виктора в замешательство, он вздрогнул и растерянно посмотрел на Савина. Его смутило слово «отчество».
Их взгляды встретились. Настороженный и требовательный.
— Рассказывай без утайки. Это нужно для истины, для установления отягчающих и смягчающих обстоятельств. Так требует закон.
Вздрагивающим голосом Виктор сказал:
— Не обстоятельства, признание вам нужно…
— Знаешь, Пушкарев, у нас разговор нешуточный, и лучше тебе вести его серьезно. Скажу откровенно. У тебя два хороших момента — не судим и ущерб нанес небольшой. Возместится быстро. Как ни странно, о тебе потерпевший хорошо отзывается. Можешь почитать. — Савин указал взглядом на заявление Куприянова.
Виктор в первый раз посмотрел прямо на Савина. «С подходцем разговор повел: «Расскажи все, тебе же легче будет». А как он может облегчить?»
Виктор вспомнил вчерашний тревожный день и критически посмотрел на Савина.
— Я снисхождения не ищу…
Савин не дал ему закончить:
— Осторожнее, парень! В твоем положении не до амбиций, — с нескрываемой досадой проговорил он, откладывая ручку в сторону. — Этой строптивости тебе на день–два хватит, а что потом? Поэтому веди себя достойно.
Нервы Виктора не выдержали:
— Спрашивайте, задавайте вопросы…
— Если сам не решил, как отвечать, то мои вопросы не помогут, — проговорил Савин.
— Что вас интересует?
— Почему ты взял чужие деньги? Почему?
Не поднимая головы, Виктор спросил:
— Для чего это вам?
Савин невольно про себя повторил вопрос: «Для чего это вам?» Смутная, далекая догадка заставила его задуматься. Он сказал:
— Когда понимаешь, легче прощается. Да и следствие вести я формально не научился. От формального плохо будет нам обоим.
— Вам–то что плохо?
— У меня перед законом ответственность. И перед тобой тоже.
— Можно вам задать один вопрос? А правда, бывают смягчающие обстоятельства? — Виктор смотрел с надеждой.
— Не веришь — читай. — Савин раскрыл «Уголовный кодекс», отыскал нужную страницу и протянул его Виктору. — Очень нужная, справедливая человеческая статья.
— И суд учитывает это?
— Обязательно. Скажи, поверил бы ты человеку, который говорит правду лишь тогда, когда его припрут фактами и ложь доказывают на каждом шагу?
…Виктор стал рассказывать торопливо, словно боялся, что его не выслушают до конца.
— …Только прошу — не сообщайте матери, что я натворил. И Тамаре, если можно.
— Сам скажешь. Будет такая возможность.
Виктор от волнения встал.
— Сиди.
Он сел на край стула.
— Я был вынужден взять. Я остался без денег. Здесь дело чести…
— Скажи, как повернул. Кто ж ее задел? Честь–то?
Виктор не ответил.
— Кто от такой «защиты» чести выиграл? Ты? Мать?.. Подумал бы хоть о себе. О своем будущем…
Виктор сказал не раздумывая:
— Мне о себе думать нечего. Мое будущее на помойке. Я сам для себя уже ничего не представляю. Чересчур некрасиво все получилось. Мне безразлично…
Савин рассердился.
— Перестань! Людям хуже твоего бывает, но они не говорят: «Мне безразлично». Ты, как слабак, только о себе думаешь.
— Ну, это уж слишком. — Виктор опустил голову и плотно сомкнул губы.
Савин был доволен, что парня задели его слова. Он повторил свой вопрос, только прозвучал он уже несколько иначе:
— Почему совершил кражу?
— Я взял…
— Не дали же.
Пожалуй, только сейчас Виктор понял всю суть совершенного. Ему казалось, что Савин знает о нем что–то большее. Знает и о том, что происходило в его душе, когда он сидел на лавочке в коридоре. Но успокоил себя: «Не ясновидец же он, чтобы читать чужие мысли?»
А Савин между тем сделал новую запись в протоколе и теперь, покручивая ручку, терпеливо ждал ответа.
Виктор перехватил его взгляд и невольно отвел глаза. Этот простой вопрос: «Почему совершил кражу?» — вдруг с необычной силой всколыхнул все переживания, которые обрушились на него в последние дни, вспомнились и поездки с Гурамом на вокзал и в магазин. Он почувствовал приближение новой опасности.
— Когда я брал деньги, то мало что соображал. Был выпивши, — отвернулся, не закончив фразы.
Савин понимал, что перед ним не закоренелый преступник, прошедший через колонии и научившийся многим хитростям.
— Плохо, Пушкарев, очень плохо! Ссылка на «камыш» и деревья, которые гнулись, тебя не оправдывает. И моего вопроса не снимает, — отчеканил он строго. — Говори правду, — пододвинув к себе телефон, стал распутывать шнур, давая тем самым время на обдумывание ответа.
— Мне очень нужны были деньги, вот и вся причина, — выдавил из себя Виктор.
Савин не был жестким прагматиком. И вопрос: почему Виктор совершил кражу, имел для него не чисто «утилитарное» значение, существенное для выяснения причин. Этот вопрос был для Савина и нравственно важен, потому что в интересах самого Виктора было необходимо разобраться в этих причинах.
— Так–так. Значит, говоришь, были очень нужны? И то ладно. Только деньги в принципе нужны каждому, а вот кражи совершают единицы. Чтобы пойти на это, помимо твоего «очень», нужно плюнуть себе в душу, забыть близких, отказаться от всего хорошего, что было в жизни… Но и этого недостаточно. — Савин с горечью смотрел на Виктора. — Так что давай не крути.
— Я не крал. Я Куприянову записку оставил. Правда, когда сунул под подушку, показалось, что в наволочку она попала. И подумал: спать будет ложиться — обнаружит. Написал, что сразу верну переводом. Подумал, что сто шестьдесят рублей его лимитировать не будут. Это правда!
Слова о записке были неожиданными. После долгой паузы Савин сказал:
— Тогда и мою правду знай. Записка не меняет положения. Ты взял деньги без спроса… Тайно… Распорядился как своими… Тебе, оказывается, многое растолковывать надо.
Виктор смотрел озадаченно. Объяснение Савина его расстроило.
— Твой ответ о записке отразить в протоколе?
— Пишите, вам виднее.
Савин чуть улыбнулся.
— Запишу! Только вот беда, записки твоей не было. Ее не видели ни мы, ни Куприянов.
Виктор посмотрел недоверчиво.
— Как не было? Я писал. Я чистосердечно…
— Ты это серьезно? — спросил Савин. — Есть правильный путь — сначала честно рассказать, а уж потом говорить о чистосердечности. Где ж твоя записка?
— Положил ее Куприянову под подушку, — повторил он.
Савин вспомнил, что во время осмотра гостиничного номера ни он, ни Арсентьев под подушку–то не заглядывали.
Несколько секунд они смотрели друг на друга. Савин удивленно, наморщив лоб, Виктор — растерянно.
— Ну, допустим, положил… А теперь объясни, почему ты остался без денег? Растолкуй, как понять это «остался».
— Наверное, не точно сказал.
— Вот твой ответ, вот твоя подпись. Читай. — Савин приподнял бланк протокола и повернул его в сторону Виктора. — Давай внеси ясность, что значит «остался». У тебя их украли, отняли, потерял?
Виктор не ответил.
— В Москву когда приехал?
— Неделю назад.
— Сколько взял с собой денег?
— Какое это имеет значение?
— Имеет!
— Триста сорок.
— Ух ты! И за неделю без рубля? — удивился Савин. — Даже матери на пальто не оставил. Странное дело получается. Чего прячешь глаза? Боишься?..
Виктор с отчаянной решимостью взглянул на Савина и понял, что тот смотрит на него с досадой. От этого почувствовал еще большее огорчение.
— Чего бояться? Наказания? Чем больше, тем лучше, — возбужденно проговорил он.
— Если настроен вести разговор в таком тоне, то лучше его не вести.
Виктор опустил голову.
— Слушай, парень, брось… — навалившись на стол, громко сказал Савин. — Об этом говори другим, если они слушать пожелают. Еще никто в этом кабинете не говорил, что наказание желанно. Каждому хотелось поменьше. Наказание не страшно только несмышленышу… Ну, так куда же ты дел свои деньги?
Было видно — вопрос беспокоил Виктора.
— Как мне понимать твое молчание?
И только теперь, когда от обиды и стыда Виктор замкнулся, когда жизнь показалась ему лишенной всякого смысла, когда ожила терзающая душу тоска, он впервые услышал отчетливые посторонние звуки. Они жили в этом, казалось бы, непроницаемом кабинете. Сквозь распахнутую настежь форточку с улицы доносился шум самосвалов, скрежет железного скребка о тротуар, смех мальчишек, почувствовавших наступление весны. Там, за окном, шла такая знакомая, теперь уже ставшая для него невероятно далекой жизнь.
— Ты меня не слушаешь, Виктор, — нарушил молчание Савин. — Приди в себя и пойми ситуацию.
— Какую ситуацию?
— Почему такой обидчивый тон? Не нравится мой вопрос? Хорошо. Задам другой. Скажи: в Москву приехал с чужими людьми или с друзьями?
— С друзьями.
— Что же у них взаймы не взял? Ну, у Тамары неудобно — это ясно. А у Тарголадзе? Насколько мне известно, он деньгами располагал.
— Мне его денег не надо, — отрывисто проговорил Виктор.
— Поссорился, что ли?
— Нет!
— Выходит, проще украсть, чем попросить? — не отступал Савин. — Мудришь ты очень!
«А ведь я хитрю со следователем, — подумал Виктор. — Даже на этот вопрос не ответил». И все же сказал:
— Мне нечего скрывать. Это легко проверить.
— Этим я и занимаюсь. Ты неспроста уходишь от вопроса. Раз на мелочах путаешь, значит, есть другая вина. Твое упорство настораживает…
Виктор покраснел. Он почувствовал смущение и стыд. Сказал с излишней поспешностью:
— В чем меня подозреваете? Чего добиваетесь?
— Чего на людей бросаешься? Я правды добиваюсь. И не внушай себе, что мои вопросы обижают. — Савин продолжал спрашивать: — Тамаре сказал об отъезде?
— Нет, — ответил дрогнувшим голосом.
— Вот это уж выше моего понимания. Даже и этого не сделал. Выходит, от своей девушки потихоньку убежал?
Виктор сконфуженно молчал.
— Будем считать, что молчание — тоже ответ. Поехали дальше. Гурама когда видел?
Виктор отвернулся и стал смотреть в угол кабинета.
— Три дня назад. Точно — три дня, — соврал он.
Савин посмотрел сердито.
— Не верю! — бросил он резко. — Скажи, ты, случаем, не алкоголик?
— Не понимаю, о чем вы…
— Ишь ты! — усмехнулся Савин. — Неужели не понимаешь? Любишь выпить?
— Вы шутите? Такой вопрос не ко мне.
— Я не шучу. Я серьезно. Давай поговорим о конкретных фактах. Вчера утром ты покупал коньяк в буфете? Напомнить подробности?
Виктор понял, что следователь спросил о коньяке не случайно. «Нет, я о Гураме ничего не скажу, — решил твердо. — О своих делах пусть сам отчитывается». Пришли на память слова Гурама: «Про меня скажешь — про себя скажешь».
— Так ты покупал коньяк? — повторил Савин.
— Мне захотелось выпить, — сказал Виктор. — Было плохое настроение.
Савин покачал головой.
— Ложь — плохой помощник. Мне жаль, что ты лжешь, причем активно! Ты ведь с собой воюешь, не со мной. — И спросил напрямик: — Где ночью был?
Виктор лихорадочно обдумывал ответ.
— Ночью? — переспросил он. — Об этом тоже говорить? С какой стати? Но это, извините, личное, — и смутился.
На Савина смотрели растерянные глаза. Их выражение никак не вязалось с тоном, каким были произнесены слова. Такое состояние человека, когда дерзость и боязнь объединились в единое целое, было знакомо Савину.
— Не кипятись! Я не покушаюсь на твое личное. — Он нахмурился. — Назови место, где был. Вопрос имеет прямое отношение к делу.
— Я не могу.
Савин почувствовал, что его вопрос смутил Виктора. И сказал не сердясь:
— Вот именно, не можешь! Поэтому и нервничаешь. Все хочешь выгадать, не прогадать. А в номере кто был утром?
— Никто! — ответил громко, не моргнув глазом.
— Ты плохо слышишь?
— Нет, а что?
— Тогда чего кричишь? Почему скрываешь, что был Тарголадзе? Зачем он приезжал? Ну, говори? Я жду!
Виктор надолго задумался.
— Зачем его ввязывать?
— Блестящий ответ! Выходит, он «ввязан»? Так надо понимать? — расчетливо спросил Савин. Вопрос попал в цель. — Так вот почему ты за него горой.
Виктор страдальчески поморщился и сидел теперь подавленный. С каждым вопросом Савина, с каждой новой его фразой он все больше убеждался в том, что следователь знает о нем многое. Да и невозмутимая манера разговора Савина подтверждала это.
— Понимаете, обстоятельства. — Губы Виктора дрожали.
— Вот оно что! Я о них наслышан. Они разные бывают. — Савин стремительно встал и зашагал по кабинету. — Только я все больше убеждаюсь, что самые вредные обстоятельства — это цинизм, унижение, обман, подлость. И еще наглость. Но это не твои обстоятельства. Скажи откровенно, что у тебя общего с Тарголадзе? Чем он занимается в Москве?
Виктор нервничал.
— Вы ведь не хотите, чтобы я наговаривал?
— Конечно, не хочу. За наговор судят так же, как за укрывательство. Он говорил с тобой о вещах? Только прямо и быстро!
Виктор пожал плечами.
Савин перестал мерить шагами кабинет и остановился против него. Сказал преднамеренно спокойно:
— Хорошо. Я помогу. Почему молчишь о кофточках? Он же продал их твоим соседкам в гостинице. Я спрашиваю о фактах, которые тебе хорошо известны.
Виктор выпрямился. Взгляд стал сосредоточенным. Он понимал, что нужно отвечать на этот простой, но нелегкий для него вопрос. Через силу сказал:
— Я сейчас вспомню… Я слышал… — и умолк.
Внимательно наблюдая и контролируя его поведение и ответы, Савин все больше убеждался в том, что в показаниях Виктора о краже было все верно, кроме фраз о ее причине и о друзьях. Он подумал: «Вот ты с какой стороны открылся. Выходит, задел я нужную струну. Похоже, действительно все дело в Гураме».
— Ты врешь и думаешь, будто тебе верят. Только учти: я человек дотошный, — заверил Савин. — Должно быть, ты не по своей воле живешь — по чужой указке.
Возникла томительная тишина.
— Куда ездил с Гурамом на машине? — стараясь не упустить инициативы, наступал Савин. — Ответь, если не затруднит. Молчишь? Лужи как следует не видел, а в болото лезешь. Говори правду, чтоб совесть не мучила.
Виктор был расстроен. Он не предполагал, что следователь знает о его поездке с Гурамом. Подняв голову, удивился. На лице Савина не было недоброжелательности. Оно было озабочено и… огорчено.
«Конечно, он знает все. Чего я морочу голову?» — подумал Виктор и, словно избавляясь от тяжелого груза, проговорил:
— Дайте немного подумать, собраться с мыслями.
— Ну что ж, годится. Подумай, — сказал Савин. — Серьезно подумай. Я вижу, совесть у тебя есть. И помни: потеряешь совесть — потеряешь себя.
…Перед тем как выйти из кабинета, Виктор спросил:
— Скажите, что значит кочан гурийской капусты?
* * *
В отделении милиции, как и в любом учреждении, жизнь шла в двух измерениях — внутреннем и внешнем. Первое для людей посторонних было скрыто. Второе проходило самым заурядным образом. Люди, одни озабоченно, другие спокойно, заходили в кабинеты, через какое–то время выходили оттуда с сосредоточенным или довольным видом. Чтобы понять их состояние, необязательно вглядываться в лица. Достаточно было прислушаться к звукам дверей. Одни приоткрывали их осторожно, другие хлопали ими уверенно. Обычный круговорот служебных отношений и житейских переживаний.
Арсентьеву такая суета была привычна. За двенадцать с лишним лет работы в уголовном розыске он научился точно разбираться в настроении людей и ситуациях, с которыми они сталкивались в милиции.
Сегодняшний рабочий день, если даже и не считать бессонной ночи, ушедшей на поиски Пушкарева, для Арсентьева оказался напряженным. Около одиннадцати зазвонил телефон. Он снял трубку и по голосу сразу понял, что это из управления Аносов, которого Арсентьев знал около года и уже имел о нем свое мнение. Аносов в милицию пришел из другого ведомства. Поначалу произвел впечатление человека невероятной работоспособности. Приходил на службу раньше всех. Уходил — когда другие кабинеты были уже заперты. Заглядывал вроде бы ненароком к руководству — вот смотрите: и я с личным временем не считаюсь, как и вы, озабочен делами. Но вскоре стало ясно: это не от рвения, а от отсутствия специального образования. Довольно скоро он освоил азы оперативной работы и научился манипулировать общими ее терминами с поразительным мастерством.
Однажды спросил Аносова: как же без знания специфики милицейской деятельности он руководит?
Ответил:
— Были бы недостатки, а требовать их устранения не проблема.
— А если их нет?
— Тогда руководить еще проще.
Он на хорошем счету: аккуратен, настойчив, требователен… Всегда в отутюженном костюме, модном, умело завязанном галстуке.
— Я вас приветствую! — хорошо поставленным голосом проговорил Аносов. И, не ожидая ответа, спросил: — Какие результаты по краже? Какой прогноз раскрываемости на квартал?
Первый вопрос был не из простых. «Выходит, большое начальство уже знало о краже у Школьникова, — подумал Арсентьев. — Теперь Аносов будет одолевать звонками и требовать исчерпывающую информацию о результатах розыска». Второй вопрос поставил Арсентьева в затруднительное положение. Он почувствовал досаду и, не скрывая ее, проговорил:
— Это зависит от того, как закончится месяц март. Жулики и хулиганы со мной свои планы не согласовывают.
Аносов выразил неудовольствие и сказал внушительно, что пора бы научиться предвидеть итоги и сообразно этому строить работу подчиненного аппарата.
— Мы с вами ведем разговор о конкретных фактах. У вас до сих пор нераскрытая кража. Значит, в работе не все в порядке. От потерпевшего поступают звонки, — пророкотал он. — Делайте выводы…
Упрек был необоснованный. Судя по всему, Аносов привык, чтобы больше выслушивали его. Арсентьев сказал в трубку не колеблясь:
— Не все преступления раскрываются с ходу. А что касается выводов, то я уже их сделал. Если о работе отделения судят по одной нераскрытой краже, которая совершена два дня назад, и еще по звонкам человека необъективного, то действительно где–то что–то не в порядке.
— Что вы имеете в виду, товарищ Арсентьев? Мы недовольны…
Обычно уравновешенный и покладистый, Арсентьев не сдержался:
— Почему вы делите людей на «мы» и «вы»?
На вопрос Аносов не ответил, но зато настойчиво порекомендовал активизировать оперативную работу, обеспечить дневной поиск в районе новостроек. Проговорил так, будто ничего важнее для него сейчас не было. Арсентьев шумно вздохнул.
— У меня две трети территории под новостройками…
На другом конце провода энергично гмыкнули.
Потом было совещание и служебная подготовка с участковыми инспекторами. Около двенадцати начали звонить оперативники, работавшие на территории. Их короткие информации о проверке взятых под подозрение лиц стали вносить ясность в контрольные мероприятия. Дал знать о себе и Филаретов. Он сообщил, что по имеющимся у него данным кражу из квартиры Архипова совершил высокий, крепкого сложения мужчина, одетый в коричневую спортивную куртку. Такие же сведения были получены его сотрудниками и от жильцов, которые гуляли около дома в часы происшествия.
— Сориентируй своих ребят о приметах, — попросил Филаретов. — Будем розыск вести сообща. Если получишь новые данные, дай знать без задержки.
Звонок Филаретова конкретизировал поиск, давал хорошую основу для проведения целевых розыскных действий.
В кабинет, позвякивая ключами, вошел Савин.
— Привет сыщику! — бодро сказал Арсентьев, отрывая взгляд от бумаг на столе. — Чего хмурый?
— Устал после ночи. Но все равно упущенное наверстаю, — ответил Савин. — Приеду домой и сразу под душ, потом чай с молоком, и буду спать до утра, — последнюю фразу проговорил так уверенно, что сомневаться в этом решении было нельзя.
О том, что устал, Савин не преувеличил. Выглядел он утомленно.
— Судя по виду, ты в отличной форме, — подбодрил его Арсентьев. — Придется чаще тебя брать в «ночное».
Савин не принял шутки.
— Не разыгрывай… Я и вправду замотался. Спросишь: почему? Допрос Пушкарева оказался гораздо сложнее, чем предполагал! А насчет «ночного» — в дальнейшем будешь обходиться без меня. Я не гладиатор, чтоб по три смены вкалывать.
— Ничего, ты явление исключительное. Выдержишь! — Арсентьев, добродушно улыбаясь, похлопал его по плечу. — Потом не забывай: следователь, как и оперативник, должен быть стройным, подтянутым…
— Самое главное — мудрым!
Присев на край стола, Арсентьев спросил:
— Ну, что у тебя там? Говори! Какие головоломки с парнем?
— Вообще–то Пушкарев орешек не из трудных. Показания о краже дал сразу. Без утайки, — ответил Савин. — Эта задача, можно сказать, была решена за пять минут.
— Браво, мастер! Ну а на чем же ты надорвался?
— Понимаешь, когда допрос идет обычно — один упорно врет, а другой с еще большим упорством доказывает правду, — здесь все ясно. Стандартная ситуация. Но когда допрос по самым острым моментам проходит гладко, но при этом малозначительные обстоятельства и факты настойчиво отрицаются, то невольно спрашиваешь себя: что за этим кроется? Что происходит с задержанным? — Савин прервал рассказ и задумался. — Обычно такое бывает, — продолжал он уже с большей уверенностью, — когда за этим малозначительным стоит что–то серьезное. Вот я и разбирался…
Арсентьев вышел из–за стола, походил по кабинету и, привалившись спиной к сейфу, спросил:
— Ты не ошибся в парне? Что может быть за ним?
Савин вспомнил весь ход допроса.
— Понимаешь, Пушкарев производит хорошее впечатление. Я почувствовал это по его ответам, даже тону. Особенно когда стал давать показания… — Савин встал, линейкой ткнул в форточку. Поток прохладного воздуха сразу же раздул парусом золотистую штору. — Но почему о своих связях он ни слова. Вопросы о Тарголадзе принимал в штыки: не знаю, не видел, не помню. В чем дело? С каждым его ответом я все больше убеждался, что он скрывает. Пушкарев явно чего–то боится. Может, кого–то.
Арсентьев слушал с интересом и изредка, словно поддакивая, кивал головой.
— В этом ты видишь какие–то доказательства?
— Никаких! Только улики поведения. Но чем больше думаю о них, тем больше прихожу к выводу, что мои вопросы о Тарголадзе попали в цель.
В кабинете было по–прежнему душновато, судя по всему, в котельной работали с перевыполнением плана; батареи дышали жаром. Савин легким движением руки ослабил узел галстука.
— А может, он просто волновался? — сказал Арсентьев. — Может, о своих связях не говорит потому, что боится огласки? Стыдно парню. Рассуди и по–другому. По сравнению с твоей у него была невыгодная позиция. Ему и маленький вопрос мог казаться больше Гималайских гор. Допрос не обычный разговор. Он записывается и подписывается. Ты же не новичок в следственной работе. Спрашивать и отвечать — не одно и то же. Состояние разное…
— Конечно! Но допрос — тоже экзамен на честность. Вот где обнажается вся суть человека, совершившего преступление… Почему он скрывал Тарголадзе?
— Не забывай и другого: нигде так не грешат против истины, как на допросе. — Арсентьев помолчал. — Ты вот что… Как вышел на свои маленькие вопросы? — поинтересовался он.
Савин легко усмехнулся:
— Старая хитрость. Ей тысяча лет. Проиграл то, что удалось получить при осмотре, выяснить у Тамары, работников гостиницы, потерпевшего… В общем использовал имеющуюся информацию, ну и импровизация небольшая. При таком материале это несложно.
— Похоже, ты жестко допрашивал.
— Наоборот! Мягко указал на нелогичность, на противоречия. Для пользы следствия это не возбраняется и не вредит делу.
Арсентьев опять заходил по кабинету.
— Что было дальше? Говори, не скрывай.
— Мне нечего скрывать. Пушкарев в конце сказал, что на словах я гуманист, а на деле хочу еще одного человека посадить. Понимаешь, еще одного! Значит, знает кого и знает за что! Потом уже, в самом конце, спросил: что означает кочан гурийской капусты…
Арсентьев остановился.
— Стоп! — скомандовал он. — Вот это уже интересная деталь! Кочан капусты на языке дельцов — десять тысяч рублей. Похоже, у Тарголадзе длинные руки и большой аппетит.
— Вот этого я и ждал от тебя! — сказал Савин. — Такие деньги могли бы пойти и на покупку краденых ценностей.
— Не исключено.
— Мы должны тщательно проверить Тарголадзе. Выяснить, что он за фрукт и чем занимается в Москве.
— Ты гений, Савин. Очень дельная мысль, — усмехнулся Арсентьев. — Осталось уточнить, что означает «мы».
Савин был настроен решительно.
— «Мы» — это ты и я, — ответил он, не обращая внимания на усмешку. — Проверь его по своим каналам. Только надо срочно.
— Надо, надо, — поддразнил Арсентьев. — Ох и хитрец! Хорошо. Я дам задание оперативникам. Они поработают. А ты заходи через час. Пообедаем вместе и обсудим. Но не задерживайся. Мне еще сегодня население принимать.