ПОСЛЕСЛОВИЕ
Путешественник — ученый — гуманист; эти три слова наиболее полно и точно выражают главное содержание всей жизни Николая Николаевича Миклухо-Маклая — жизни до обидного короткой, удивительно цельной и яркой…
Тяга к путешествиям, казалось, была у Миклухо-Маклая в крови. Он признавался, что вид моря, гор, дальних островов неудержимо увлекал его. Он не мог усидеть на одном месте больше нескольких месяцев, — едва завершив одно путешествие, уже начинал готовиться к другому. Среди замыслов, которым так и не суждено было осуществиться, — экспедиция в глубь Африки, поездка в Японию, в Индию, возвращение в Россию через Сибирь. Но и то, что Миклухо-Маклай успел осуществить, ставит его в ряд самых крупных, активных и неутомимых путешественников Нового времени. Он побывал на всех материках (кроме Антарктиды), совершал длительные тысячемильные плавания, высаживался на многих островах, нередко проникал в такие места, куда до него не ступала нога европейца. Его путешествия почти полностью связаны с тропиками, и можно смело сказать, что в истории мировых путешествий немного героев, которые бы познали тропики так, как познал их Миклухо-Маклай. Маленькие атоллы, заброшенные в безбрежном океане, с сияющими под раскаленным солнцем лагунами и до блеска отмытыми песчаными отмелями, над которыми царственно возвышались кокосовые пальмы; малаккские джунгли, где надо было сутками прокладывать путь сквозь переплетения лиан, пробираться по пояс в болотах или плыть в лодках по речушкам, скрытым в темной глубине тропического леса; прибрежные чащи, горные тропы и быстрые реки Новой Гвинеи; зеленые долины Квинсленда, — для Миклухо-Маклая все это составляло привычный и близкий мир с которым он по-настоящему сжился и изучению которого отдал многие годы.
Миклухо-Маклай умел находить в путешествиях высокие радости: тропическая природа, таившая в себе множество неожиданностей и загадок, была для него неизменным источником наслаждения, душевного спокойствия и неиссякаемым материалом для наблюдений. Его ум был склонен к философским раздумьям, и нигде так хорошо ему не думалось, как в одиночестве на берегу залива Астролябии. Вместе с тем в Миклухо-Маклае было очень развито художническое восприятие природы: он остро схватывал разнообразную красоту ландшафтов, тонко подмечал малейшие перемены вокруг, мог во всех подробностях описать ночное мгновение, открывшееся ему при вспышке молнии…
Истинное удовлетворение в путешествиях доставляло ему преодоление препятствий, недостатка в которых, разумеется, не было. Он никогда не старался облегчить свой путь, если думал, что это может хоть как-то увести его от выполнения намеченной программы. Трудностей, казалось, для него не существовало, и в экспедициях он не жалел ни себя, ни своих спутников, настойчиво устремляясь к назначенной цели. Можно было бы даже сказать, что борьба с разнообразными преградами и целеустремленное их преодоление представлялись Миклухо-Маклаю естественными и необходимыми условиями жизни путешественника, без этого он не мыслил своего существования. В путешествиях, как, впрочем, и в обычной обстановке, он довольствовался самым необходимым и ограничивал себя во всем. Гамак или раскладной стол в экспедиции считались уже предметами комфорта. Он привык к самой простой и однообразной пище, мог месяцами обходиться без обычных для европейца продуктов — хлеба, соли, сахара, часто, как бы не замечая, переносил вовсе отсутствие самого необходимого, терпел голод. О болезнях нечего и говорить: лишь приступы лихорадки и сильнейшие боли, вызванные ревматизмом или другими заболеваниями, могли на самый короткий срок задержать, но не остановить его.
Надо сказать, что путешествий самих по себе, "просто так" либо ради знакомства с новыми землями, Миклухо-Маклай себе никогда не позволял. Он был не просто путешественник, но путешественник-ученый, для которого любая экспедиция, длительная или короткая, дальняя или близкая, подчинялась какой-то научной программе и могла считаться законченной и успешной лишь в том случае, если путешественнику удавалось получить ответы на вопросы, казавшиеся ему важными с научной точки зрения.
Карта его путешествий 1866–1883 годов поражает причудливым переплетением линий, кажущейся случайностью и неожиданностью маршрутов.
Случайного действительно было немало. Ну кто мог предвидеть, что «Изумруд», которому предписывалось с Берега Маклая проследовать прямо в Батавию и оттуда — в Кронштадт, изменит курс (из-за эпидемии на Яве) и направится на Филиппины, в Гонконг и Сингапур? Мог ли Миклухо-Маклай определить заранее курс шхун "Sea Bird" и "Сади Ф. Кэллер", если он был всего-навсего пассажиром, а шкиперы и тредеры руководствовались в своих маршрутах корыстными торговыми интересами? Путешественник не мог предположить, что, высадившись на заброшенном островке, он попадет на пароход известного миссионера Чалмерса, совершит на нем длительное плавание вдоль южного берега Новой Гвинеи, а затем волею обстоятельств ему доведется провести чуть не год в австралийской провинции Квинсленд?
И так было почти всякий раз: неожиданные повороты в маршрутах, случайные встречи, вносившие свои поправки, непредвиденные остановки и т. д… И объяснить это не так уж трудно; у Миклухо-Маклая не было средств для снаряжения с о б с т в е н н о й экспедиции, ни от кого не зависимой, полностью подчиненной выработанным в кабинетной тиши задачам. Ему всякий раз приходилось приноравливаться к людям, вступая в договорные отношения с лицами, с которыми он подчас предпочел бы вообще не иметь никаких дел. Среди многочисленных героев великих путешествий, которым вечно не хватало средств, Миклухо-Маклай, должно быть, — самый необеспеченный: у него не было ничего, кроме долгов, и он не мог рассчитывать на то, что путешествия принесут ему хоть что-нибудь материальное.
Теперь, столетие спустя, изучая шаг за шагом дела Миклухо-Маклая путешественника, мы видим, как а организации им экспедиций проявлялись его могучий характер, целеустремленность, решимость все перенести ради высоких целей. Все свои экспедиции Миклухо-Маклай предпринимал в одиночку: у него не было ни сотрудников, ни помощников, единственное, кого он вынужден был привлекать, были командиры судов для плавания, носильщики и проводники для пеших экскурсий, слуги — при длительных высадках. Он обладал редким свойством — располагать к себе людей, от которых часто зависела судьба его планов. Напомним, как началась его новогвинейская экспедиция: молодой человек 23 лет, только что окончивший Иенский университет, без всяких связей в высоком обществе, совершенно без средств, незадолго до этого совершивший два не столь уж заметных путешествия — на Канарские острова (с группой немецких ученых) и на берега Красного моря (в одиночку), появляется в Петербурге, и здесь ему сравнительно быстро удается добиться одобрения программы научных путешествий по островам Тихого океана в Русском географическом обществе, которое — это все тогда знали — к далеким от границ России путешествиям не проявляло особенного интереса; мало того, автору проекта назначают пособие в 1500 рублей и обеспечивают возможность плавания к местам работы на корвете «Витязь». Командир и весь экипаж принимают горячее участие в устройстве его на берегу Новой Гвинеи, ему выделяют часть продуктов из запасов корабля, и командир оставляет ему шлюпку, его дом на мысе Гарагасси ограждают на всякий случай минным полем.
Этот человек с не бросающейся в глаза внешностью, небольшого роста, с тихим голосом, неизменно производил на окружающих сильное впечатление своей энергией, глубокой убежденностью в важности предпринимаемых им дел, полным отсутствием даже намека на корыстные интересы, на погоню за славой, успехом и прочими суетными вещами. Он умел как-то очень просто заставить поверить, что служит единственно одной науке, с которой он постоянно связывал служение на благо человечеству.
Его жизненная позиция вызывала уважение, и перед ним открывались двери правительственных учреждений, кабинетов ученых с мировыми именами, канцелярий деловых людей и даже дворцов местных правителей. Он умел почти всюду добиться хотя бы малой поддержки своих планов и доказать важность своих дел.
Миклухо-Маклай не любил громких слов, но, когда речь заходила о науке, он не боялся говорить или писать торжественно и даже с пафосом. "Если я ч т о делаю или ч т о говорю, то это е д и н с т в е н н о д л я н а у к и, т. е. для истины". "Единственная цель моей жизни п о л ь з а и у с п е х н а у к и и б л а г о ч е л о в е ч е с т в а".
Какой же науке служил Миклухо-Маклай?
В Иенском университете он учился на медицинском факультете, преимущественное внимание отдавая сравнительной анатомии и зоологии. Врачом он не стал, хотя медицинская подготовка пригодилась ему в годы пребывания на берегу Новой Гвинеи. В первых экспедициях он занимался главным образом зоологическими исследованиями морской фауны и даже получил некоторую известность работами в области анатомии губок.
Но уже программа тихоокеанской экспедиции представляет нам Миклухо-Маклая совершенно в особом свете, не как специалиста в одной научной сфере, но как ученого чрезвычайно разносторонних интересов, обширных познаний и того, что в наше время называется комплексным подходом.
Программа предусматривала обширные зоологические исследования — с особенным вниманием к низшим формам животных: "…Проследить изменение и зависимость животных организмов от различных внешних факторов, а потом анатомия и история развития этих организмов".
Другой раздел программы относился к физической географии и метеорологии: предусматривались обследования и нанесение на карту новых или малоизученных мест, наблюдения за температурой воздуха, воды, почвы, за давлением, испарениями, ветрами и т. п.
Наиболее важная часть программы посвящалась антропологии и этнографии, то есть наукам о человеке — о его физической природе, расовых особенностях и различиях и о формировании, истории, образе жизни и культуре этнических общностей (народов).
Таким образом, в экспедиции Миклухо-Маклай должен был работать одновременно как натуралист, географ, антрополог и этнограф — ведь намеченную программу предстояло выполнять ему одному!
В истории путешествий и экспедиционных исследований такое встречалось нечасто.
Готовя программу, молодой исследователь обратился за содействием к ряду известных европейских ученых — писал им, ездил в некоторые страны для бесед с ними. К Миклухо-Маклаю отнеслись с полной серьезностью и пониманием — он получил от крупнейших специалистов и необходимые вопросы, и ценные советы. Многие месяцы провел он в музеях крупных европейских городов, штудировал научную литературу, перечитал массу книг и статей, относящихся к Океании и ее населению, особенно внимательно изучая отчеты и рассказы участников прежних экспедиций.
Теперь станет понятным, что в ноябре 1870 года на борт «Витязя» взошел молодой ученый, вооруженный обширными специальными познаниями в различных областях современной ему науки, хорошо подготовленный к разнообразной и сложной исследовательской работе, с глубоким убеждением в громадной общественной значимости начатого им дела и с твердо выработанными жизненными принципами, которым он был намерен никогда не изменять.
Миклухо-Маклаю шел 25-й год.
Попробуем высветить в его жизни, предшествовавшей этому поворотному событию, те моменты, которые можно было бы считать определяющими в формировании его личности.
Он вступает в сознательную пору жизни в начале 60-х годов, когда в России ширится освободительное движение и могучие демократические силы ведут борьбу с самодержавием. Подобно многим своим сверстникам, гимназист Миклуха (в эту пору второй части фамилии у него еще нет) тайно читает Герцена, увлекается Писаревым, участвует в уличных выступлениях петербургских студентов и даже оказывается однажды в массе арестованных в Петропавловской крепости. Исключенный из гимназии (по причинам, истинный характер которых пока не выяснен), он поступает вольнослушателем на физико-математический факультет Петербургского университета, откуда очень скоро его тоже исключают (видимо, за участие в сходках).
1864–1868 годы — Германия, университеты Гейдельбергский, Лейпцигский, наконец — Иенский. Упорные занятия естественными науками, языками, и одновременно — в новой обстановке — живая общественная активность, чтение Чернышевского, французского социалиста-утописта Сен-Симона, конечно же, Писарева… Квартира его в Лейпциге была чем-то вроде центра сборищ эмигрантов — русских, польских, здесь шли споры, перенесенные из демократических кружков России. В мае 1864 года мать сообщает ему о приговоре над Чернышевским. Судя по следующему ее письму, Николай Николаевич был намерен послать ссыльному революционеру деньги и просил его портрет. Кстати, о деньгах: в Германии он форменным образом бедствовал. "Мой черный сюртук почти совсем разлезается; оказывается, что, зашивая какую-нибудь дыру, нитка крепче сукна, и зашивать — это увеличивать дыру".
Типичный студент-разночинец, он смотрит на мир глазами своих революционных учителей и в повседневном жизненном поведении старается следовать героям Чернышевского, в чем-то — Базарову. Самое замечательное, что усвоенные им принципы для него не мода, не кратковременное увлечение, а норма на всю жизнь. Вот строки из его писем: "Я всегда испытываю большую симпатию к бедным и тем, кто находится в плохих политических и социальных условиях; у меня большая симпатия к бедным и бесправным, чем к богатым и полноправным. В вопросе отношений между мужчинами и женщинами в мужчине вижу богатого и полноправного, а в женщине — бедную и бесправную" (неизвестной — 1865); "Я пишу тогда, когда хочу что-нибудь сказать или сообщить, — и пишу то, что мне надо, а не пустые фразы" (ей же); "Ты, может, еще помнишь мое правило: никого не с т е с н я т ь!" (сестре 1874); "Какая-либо зависимость, даже самая ничтожная, д л я м е н я… н е в ы н о с и м а" (другу — 1875); "Я бы не мог поступить и н а ч е, будучи связан с л о в о м" (П. П. Семенову — 1876); "Я не хочу стеснять твоего свободного выбора своей будущей деятельности н и к а к и м и советами. Человек всегда лучше всех других знает, что он может и что он хочет. Делать это наполовину никогда не годится, а если не сам выбрал свою деятельность, то выходит всегда полудеятельность" (брату Михаилу — 1883). Сохранился набросок "Несколько правил жизни Н. Н. М.-М.", составленный, видимо, довольно рано, где мы, в частности, читаем: "Твои права оканчиваются там, где начинаются права другого; Не делать другому того, что не желаешь, чтобы сделали тебе; Не обещай — раз обещав, старайся исполнить; Не берись за дело, не будучи уверенным, что его выполнишь; Раз начав работу, старайся ее кончить как можно лучше — не переделывай ее несколько раз. На следующей работе исправь все повторяющееся в первой…"
Юношей выработал в себе Миклухо-Маклай органическое пренебрежение ко всякого рода «общепринятым» условностям и правилам «светскости», решительное нежелание тратить время, силы, внимание на дела суетные, пустые; предельную скромность и строгое самоограничение во всем, что касалось личных желаний и потребностей; неизменную внимательность к интересам и заботам других.
Люди подобного склада представляли характерный тип русской демократической молодежи 60-х годов. Из них выходили общественные деятели, писатели и публицисты, врачи, ученые, революционеры… Новые люди нужны были во всех сферах жизни. Миклухо-Маклая нетрудно вообразить и участником "хождения в народ", и членом подпольной революционной организации, и земским врачом… Глубокая внутренняя работа, совершавшаяся в нем в годы пребывания в Иене, привела его к бесповоротному решению — посвятить себя науке: той науке, которая, по словам Писарева, способна будить общественное мнение и направлена на благо человечества; науке, которая требует не повторений сказанного уже кем-то, не толкования фактов, извлекаемых из чужих книг, а самостоятельных наблюдений и анализа фактов, добытых собственноручно.
Путешественник-ученый — этот тип деятеля науки более всего увлекал Миклухо-Маклая; проникать в неизведанные места, открывать самому новое, наблюдать и наблюдать, собирать факт за фактом и самому их анализировать, сопоставлять, обобщать, опровергая кабинетные конструкции ученых, шаг за шагом воссоздавать мир, дотоле неведомый или искаженный ошибочными теориями.
Почему он выбрал Новую Гвинею?
Главное он сам сказал в статье, которую писал на борту «Витязя»: Новая Гвинея составляла почти не затронутую современной цивилизацией область первобытного мира. На первом плане Для него было — "выяснить антропологическое отношение папуасов к другим расам" и "определить распространение этой расы сравнительно с остальными племенами Тихого океана". Успешное решение этих задач Миклухо-Маклай видел не только в проведении собственно антропологических исследований, то есть в изучении папуасов со стороны физической, но и в широких исследованиях этнографических, то есть в сравнительном изучении всей культуры коренного населения.
О Новой Гвинее было написано уже немало — но как же отрывочны, неполны и ненадежны были знания о ней! О папуасах даже вроде бы серьезные ученые говорили подчас совершенно фантастические вещи. В тогдашних учебниках по антропологии можно было прочитать, что папуасы имеют якобы такие расовые признаки, каких нет у людей других рас (например, волосы у них будто бы растут пучками), и по этим признакам их следует ставить где-то между обычными людьми и их животными предками. Подобные теории были на руку работорговцам и охотникам до колониальных захватов. Между тем Миклухо-Маклай принадлежал к убежденным сторонникам единства человеческого вида; все люди, как бы ни разнились они по расовым признакам, от природы одинаковы и равны. Только ради того, чтобы фактами доказать правоту этих гуманных идей, Миклухо-Маклай готов был прожить на Новой Гвинее сколько понадобится.
Комплексная программа его исследований была рассчитана, во-первых, на многие годы и, во-вторых, на стационарную экспедиционную работу. Сначала Миклухо-Маклай намеревался фундаментально изучить папуасов одной части острова, затем для сравнения и проверки своих наблюдений и выводов побывать в других частях; после этого ему предстояло провести исследование других темнокожих народов, живших в глухих местах Малаккского полуострова, на Филиппинах и заселявших обширный район Океании — Меланезию. Ученый надеялся, что ему удастся также выяснить картину взаимодействия их с соседствующими народами Юго-Восточной Азии и Океании.
Можно сказать, что Миклухо-Маклай главные задачи программы осуществил. В свете сказанного становится очевидным, что его экскурсии к негритосам на остров Люсон (Филиппины), две экспедиции по Малаккскому полуострову, несколько многомесячных плаваний по островам Меланезии, путешествия на западный и южный берега Новой Гвинеи вовсе не были случайными, а входили в обширный и тщательно продуманный план фундаментального исследования черной расы Океании. Другое дело — что завершить программу такого масштаба и выполнить ее разделы сколько-нибудь исчерпывающе полно не было под силу ни одному человеку, ни даже поколению ученых: программами такого рода наука занимается, раз начав, непрерывно и без видимого конца, ставя все новые и новые задачи. Естественно, что Миклухо-Маклай не мог охватить и малой части территории, подлежавшей изучению. Он не мог проникнуть в глубь Новой Гвинеи — изучение горного населения острова по-настоящему развернулось десятки лет спустя и продолжается в наши дни, принося поразительные результаты. Миклухо-Маклай не имел возможности сосредоточиться на отдельных сторонах жизни, культуры, социальных отношений, с тем чтобы досконально и всеобъемлюще их изучить; ему приходилось заниматься почти всеми сторонами сразу, и, конечно, не так глубоко, как это делают теперь этнографы, обычно специализирующиеся в одной или нескольких областях. Миклухо-Маклай своими исследованиями прокладывал пути науке, ставил вехи, собирал первые факты, делал первые описания и обобщения.
Миклухо-Маклай был убежденным и последовательным сторонником научного метода, согласно которому только непосредственное наблюдение за явлениями природы и общественной жизни, только прямой опыт и опора на реальные видимые, осязаемые — факты могут дать надежные результаты. Он считал, что доверять можно лишь тому, что видишь собственными глазами. Он избегал задавать вопросы, на которые нельзя было получить точных ответов, Дни, недели, месяцы он мог выжидать в расчете непосредственно столкнуться с предметом или явлением, его интересовавшим. Как ученый он не давал воли фантазии, не занимался реконструкциями и редко строил гипотезы. Все его печатные труды основаны только на анализе собственных данных, на чужие работы он ссылается, лишь чтобы подтвердить или опровергнуть высказанные там идеи.
Строго реалистическая позиция Миклухо-Маклая давала ему немалые преимущества, она уберегала от скороспелых выводов, заставляла следовать не популярным теориям, а фактам, приводила к результатам точным, хорошо обоснованным, надежным. Миклухо-Маклай быстро завоевал авторитет в ученом мире — ему верили, зная, что все, о чем он пишет, пропущено через его личный опыт и серьезный критический анализ.
Миклухо-Маклай был поистине великим наблюдателем. Материалом для научных наблюдений ему служила в с я окружавшая его природа и жизнь людей. Любая ситуация, любой случай, любая встреча превращались для него в опытное поле. Он изучал и описывал все, что попадало в сферу его видения: жилища, орудия труда, лодки, предметы быта, плантации, одежду, украшения, татуировку, пляски и пиршества, способы обработки земли и ношения ребенка женщинами, приготовление напитка кеу, манеру есть, курить, жевать бетель, прически, способы счета и т. д. и т. д. Нередко он как опытный режиссер сам создавал ситуацию, позволявшую ему выяснить что-нибудь интересное. С особенным вниманием относился он к общественным отношениям, которые открывались только в ходе длительного наблюдения. Так, ему удалось установить, что среди папуасов его Берега нет власти, нет разделения на бедных и богатых, нет сословий, все живут равном жизнью и только разделения по полу и возрасту, по старшинству дают себя знать. Ему удалось многое выяснить по поводу взаимоотношении между деревнями и общинами, увидеть формы обмена, взаимных посещений и проч. Упорно преодолевая затруднения, изучал он физические свойства папуасов, исследовал волосяной покров (с удовлетворением обнаружил, что разговоры о пучкообразном характере волос — сущая чепуха), кожу, части тела, вплоть до положения пальцев ног, характер ногтей, болезни и многое, многое другое. Его глаз ученого и аналитический ум не прекращали работы ни при каких условиях — и когда он находился в смертельной опасности перед лицом возбужденных, с оружием в руках, папуасов, и когда очередном приступ лихорадки сваливал его, и когда он наслаждался покоем а гамаке близ своей хижины.
Конечно, в позиции Миклухо-Маклая — наблюдателя были и уязвимые моменты. Общественная жизнь папуасов, их внутренние отношения, их мировоззрение отличались такой сложностью, таким богатством содержания, которые нельзя было по-настоящему понять, опираясь только на непосредственные эмпирические наблюдения. Необходима была система опросов, нужны были долгие доверительные беседы, записи мифов, фиксация разного рода понятий и терминов, пояснений самих людей относительно их обрядов, масок, «телумов» и многого другого. Миклухо-Маклай должен был с огорчением признать, что для всей этой работы его познаний языка Бонгу оказалось недостаточно, нужны были еще годы, чтобы проникнуть в эту интереснейшую область Духовной культуры.
Миклухо-Маклай явился пионером подлинно научного изучения папуасов, он собрал такой ценнейший материал и сделал такие важные обобщения, которые никогда не утратят своего значения. Заслуга его состоит прежде всего в том, что он открыл, изучил, описал мир, до него не соприкасавшийся с современном цивилизацией, живший и развивавшийся по своим историческим законам. Уже через несколько лет после Миклухо-Маклая замкнутость этого мира была разорвана, естественность развития резко прервана, исторический процесс пошел по новому пути. Благодаря Миклухо-Маклаю наука получила реальные представления о папуасском обществе. Как ученый он выполнил важную гуманную роль — показал всему цивилизованному миру, что папуасы такие же люди, как все, что в своем первобытном состоянии они обладают множеством достоинств по сравнению с современным обществом белых людей, но вместе с тем они во многом отстали и это их состояние исторически обусловлено и преходяще…
Была в исследованиях Миклухо-Маклая, в его повседневной работе этнографа и антрополога одна особенность, которую следует особо выделить. Как известно, наука всегда стремится, анализируя повторяющиеся факты, дать некую общую картину, выявить закономерности, обнаружить процесс. Единичное для ученого — материал для общего, пример, иллюстрация. Грубо говоря, этнографа интересует не отдельная хижина, а тип постройки, жилища, с характерными его качествами, равным образом — типы одежды, орудий, лодок и т. д. То же самое относится к физическому облику людей, к семейным и общественным отношениям. Поэтому труды этнографов обычно представляют собою обобщенные описания, где материал «обезличен», лишен индивидуальной окраски. При таких обстоятельствах и люди, с которыми сталкивается этнограф, выступают для него прежде всего как носители какой-то общей информации. Миклухо-Маклай довольно решительно нарушает эту ученую традицию. Естественно стремясь к обобщениям, к типовым описаниям, он одновременно с этим сохраняет устойчивый и живой интерес к единичному, конкретному. Его сочинения воссоздают общую картину папуасской жизни в ее типовом содержании, но в то же время дают очень конкретное описание жизни нескольких деревень, прежде всего — Бонгу, Горенду, Гумбу, знакомят нас не просто с населением побережья, но и с реальными людьми, которые много значили для самого Маклая. Туй, Саул, Каин, Бонем и другие одновременно и этнографические типы, и личности, знакомство с которыми позволяет нам понять папуасский мир неизмеримо полнее, глубже, ярче, чем если бы дело ограничилось одними общими характеристиками.
Миклухо-Маклай установил новью принципы отношений между ученым-исследователем и обществом — объектом исследования. Он внес в эти отношения дух полного равенства, естественного взаимного уважения и доверия, а затем и настоящей дружбы, понимания и признания взаимных интересов, взаимопомощи. Для многих поколений путешественников, ученых он является образцом поведения в иноэтническом и инокультурном мире.
Однако эта сторона его отношений с папуасами имела гораздо более широкий общественный и человеческий смысл, который был очень хорошо понят на родине Миклухо-Маклая. В России 70-х годов увлеченно следили за перипетиями новогвинейской эпопеи путешественника, журналы охотно печатали заметки о нем, иногда даже его письма, помещали фотографии. Когда стало известно о бедственном его положении, многие откликнулись на призыв либеральной газеты «Голос» помочь ему материально. Передовая Россия встретила восторженно приезд Миклухо-Маклая в 1882 году. Газеты подробнейшим образом писали о его путешествиях, помещали интервью, оценивая сделанное им как великий подвиг. Миклухо-Маклай получал приветственные адреса и телеграммы из разных концов страны, его избрали почетным членом ученых обществ, на время он стал самой живой темой дня. Независимо от увлечения им люди мыслящие и передовые особенное внимание обратили на характер его отношений с папуасами, увидев в них пример того, как вообще должны строиться отношения между народами, между людьми разного цвета кожи, разных культур и уровней развития. Прекрасно сказал об этом Л. Н. Толстой (см. письмо его в начале книги). Много раз позднее Лев Николаевич вспоминал о Миклухо-Маклае с нежностью и исключительным уважением, например, однажды, когда прочитал в газетах о действиях англичан в Африке: "Все это ужасно… Почему же людям, живущим христианской жизнью, не пойти просто, как Миклухо-Маклай, жить к ним, а нужно торговать, спаивать, убивать".
Нашлись публицисты, которые громко сказали о том, что опыт общения Миклухо-Маклая с «дикими» имеет громадное значение для опровержения идей о «низших» и «высших» расах, для утверждения принципов равенства всех рас, наконец, для справедливого разрешения национального вопроса в самой России, где немало еще так называемых инородцев бесправны и угнетены: следует "изучить мир инородцев и дикарей, способствовать здоровому взгляду на жизнь этой чуждой для цивилизации среды, рассеять предрассудки и установить правильное к ней отношение". Судя по газетным глухим отголоскам, во время публичных выступлений Миклухо-Маклая раздавались голоса и тех, кто не сочувствовал его взглядам. В одном из выступлений в Петербурге он прямо сказал: в некоторых местах Океании "убить черного все равно что собаку… Я держал пистолет не против черных, а против белых, оскорблявших черного".
Реакционеры припомнили ему эти слова, как и вообще его позицию в отношении к угнетенным и бедным. В 1882 году враги еще молчали, но они постарались рассчитаться с путешественником позднее, способствуя провалу его проекта русского поселения в Океании и создавая завесу молчания вокруг него в самые тяжелые дни его жизни в Петербурге зимой — весной 1888 года.
Тогда в России лишь немногие знали, что замечательный эксперимент, осуществленный Миклухо-Маклаем на берегу залива Астролябии, в результате которого он стал близким и верным другом папуасов, уже не удовлетворял самого ученого, перешедшего на позиции активного борца за независимость народа Новой Гвинеи, за установление справедливых отношений с народами Океании в масштабах международных.
Покидая свой берег в 1872 году, Миклухо-Маклай знал, что отныне он связан с людьми, провожавшими его ударами барумов, факелами и шествиями, самым тесным образом: он понял, что не может допустить, чтобы на этот берег высадились однажды работорговцы, увозившие людей силой или обманом на плантации Квинсленда, чтобы здесь началась торговля спиртным или оружием, чтобы у папуасов за бесценок скупали, то есть просто отнимали, их землю и т. д. За время плавания по Океании он насмотрелся и наслушался такого, что навсегда убедило его в невозможности мириться со злом. Одной из целей своей общественной деятельности он поставил открытое разоблачение зла, чинимого колонизаторами на островах Океании, привлечение внимания широкой общественности, требование к властям обуздания разбойных действий, соблюдения законов. Его голос звучал громко и авторитетно — в Австралии и Англии с ним не могли не считаться: с ним вступали в диалог министры, губернаторы, военные, отдельные его требования вынуждены были выполнять…
В деятельности Миклухо-Маклая в защиту островитян, в его планах было немало утопического; он и сам понимал, что успешно противостоять силам колониализма в его условиях очень трудно. Тем не менее Миклухо-Маклай не прекращал своей борьбы до самого последнего дня и продолжал верить в правое дело. В его гуманистической программе можно особо выделить два важных пункта. Во-первых, он настойчиво и громко требовал, привлекая на свою сторону множество людей, введения для населения островов Океании законов и норм, принятых повсюду в «цивилизованном» обществе, с тем чтобы положить конец «людокрадству» и бесчеловечному обращению с островитянами и чтобы уберечь их от разлагающего влияния этой самой «цивилизации», которая приносит только алкоголь, огнестрельное оружие, нищету, новые болезни, падение нравственности и т. д. Во-вторых, Миклухо-Маклай выработал особый план для своего берега. Нельзя без чувства восхищения следить за тем, как пытался он внедрить этот план в жизнь. С полным правом и высоким достоинством он начал выступать всюду от лица папуасов Берега Маклая, как их полномочный представитель и «покровитель». Так уж получилось, что этот сравнительно небольшой клочок далекой от всех центров земли, с населением в несколько тысяч человек, оказался для него необычайно дорогим: близость к нему он завоевал и выстрадал долгими месяцами жизни сначала на мысе Гарагасси, потом на мысе Бугарлом, в тесном соседстве с папуасами. Ему было нелегко: колонизаторы пытались опровергнуть его право представлять этот берег, пытались даже бросить тень на него (германские дипломаты изображали его представителем британских интересов); правительственные учреждения его собственной страны отказались помогать ему; ему пришлось одно время вести борьбу сразу против двух великих колониальных держав Англии и Германии.
Миклухо-Маклай создал проект Папуасского союза, который должен был явиться политическим объединением нового типа: изолированные до сих пор, нередко враждующие общины составили бы одно целое — с Большим советом во главе: избранные в Совет от разных деревень влиятельные пожилые мужчины "тамо боро" обсуждали и решали бы общие дела. Экспортная торговля, развитие плантаций кокосовых орехов, сахара, кофе, устройство небольших предприятий обеспечили бы повышение жизненного уровня народа и окупили расходы на строительство дорог, мостов, создание удобных пристаней, основание начальных школ. В перспективе Маклай видел на своем Берегу центр тропического земледелия, выгодное развитие экономических связей с Австралией, установление дружелюбных отношений с «белыми» странами.
Идеи великого гуманиста опережали время. Понадобились многие десятилетия активной народной борьбы, коренные преобразования в мире, приведшие к распаду всей колониальной системы, чтобы в новых исторических условиях возникло независимое государство Папуа Новая Гвинея. 15 сентября 1975 года в Порту Морсби — там, где когда-то Миклухо-Маклай провел несколько недель в резиденции Дж. Чалмерса, — был поднят черно-красный флаг с золотой райской птицей и пятью звездами Южного Креста…
За четыре года до этого события, ставшего поворотной вехой в истории народа Новой Гвинеи, советское научно-исследовательское судно "Дмитрий Менделеев" бросило якорь в бухте Порт Константин, прямо против мыса Бугарлом, где стояла хижина Миклухо-Маклая во второй его приезд.
Автору этих строк посчастливилось быть в составе этнографического отряда, который сошел на Берег Маклая спустя сто лет после первой высадки здесь русского путешественника. Что изменилось за эти сто лет в жизни папуасов? Какие они теперь, потомки Туя, Саула, Лялу? Помнят ли они Маклая? На эти и другие вопросы мы должны были получить ответы, опираясь и на материалы, собранные нашим великим предшественником, и на новейшие методы современной науки.
…Толпа папуасов встречает нас на берегу, и первые слова, которые они слышат от белых людей, никогда здесь не бывавших, — на их языке; "Мы тамо русс", "Мы из страны Маклая", "Мы приехали посетить вас"…
Сразу становится ясным, что имя Маклая для них значит очень много. Позднее самый старый житель деревни — Таног расскажет нам предание о том, как один из его предков, по имени Тойя (то есть Туй), первым познакомился с Маклаем, и как потом все они дружили с ним. Несколько папуасов среднего возраста — точно в таких костюмах и с такими украшениями, как описывал путешественник, с луками, стрелами и копьями в руках, разыграют перед нами сцену первой встречи с Маклаем: роль Маклая исполнит капитан корабля; он высадится на шлюпке и пойдет в гору к деревне, а вооруженные папуасы выскочат ему навстречу и, пораженные его видом, станут требовать, угрожая оружием, чтобы он повернул назад, а он будет продолжать идти и дойдет до самой деревни, и здесь его встретит толпа, которая с криками рассыплется, а потом мы все выйдем на высокий берег — мыс Бугарлом, и отсюда откроется неописуемо красивый вид на океан, и нам станут рассказывать, как Маклай привез быка (тек и будут говорить — "бик"), и он убежал и его не могли поймать… Тому же Таногу мы будем показывать портреты жителей берега, нарисованные сто лет назад Маклаем, и он опознает лицо молодого папуаса. «Асел», — скажет он, и это имя совпадет с надписью, сделанной рукою Маклая… И много раз имя Маклая будет повторяться в самых разных ситуациях, и наше пребывание в деревне закончится великолепным праздником на обширной площади: под удары барума вереница мужчин, одетых в традиционные наряды, с буль-ра и губо-губо, с пучками цветных листьев и ярких птичьих перьев за поясами и браслетами, с раскрашенными лицами и телами, с ручными барабанами в руках — точно такими же, какие привез в Россию Миклухо-Маклай, — выйдет, станет в круг и под пение и удары окамов начнет пляску. И пение и пляска будут совершенно такими, как их описывал Маклай, только мы сможем заснять все это на киноленту, и записать на магнитофон, и запечатлеть в десятках фотографий…
Все дни, проведенные в деревне, мы работали, то есть наблюдали и наблюдали, подобно Маклак", описывали, фотографировали, задавали сотни вопросов, вступали в беседы, понуждали папуасов к рассказам… Постепенно открывалась перед нами картина сегодняшней жизни деревни Бонгу (деревни Горенду и Гумбу не сохранились, а в более отдаленные деревни мы не попали). На каждом шагу мы «узнавали» знакомые черты быта, обнаруживали хорошо известные нам предметы, сталкивались с тем, что многократно, точно и подробно описывал Миклухо-Маклай: табиры, гребни, украшения, музыкальные инструменты из трубок бамбука, ядер кокосового ореха, бутылочной тыквы, женские юбки из волокон, сумки у мужчин, коробочки для бетеля, чашечки для питья кеу, луки и стрелы, деревянные скульптуры — «телумы», маски и разные ритуальные доски; много раз описанная Миклухо-Маклаем привычка папуасов носить с собою для обогрева и раскуривания сигарет тлеющие поленья; манера женщин носить тяжелые сумки с перехваченными через лоб лямками; как и сто лет назад, создание плантаций путем вырубки и выжигания площадок в лесу с последующей тщательной ручной обработкой почвы; те же самые лодки-долбленки с балансирами, только крашенные теперь в современную краску. И многое, многое другое… Казалось моментами, что мы в музее на открытом воздухе, воссоздающем эпоху Маклая.
В действительности, конечно, за сто лет произошло немало перемен. По-другому выглядит деревня; хижины подняты на сваи, они больших размеров, с окнами, с бамбуковым полом, с верандами. Появились жилища нового типа лавчонки, церковь, сараи для просушки копры… В повседневный обиход вошли железные орудия — топоры, мотыги, ножи, решетки для костра. Повседневная одежда теперь — приобретенные в лавке рубашки и шорты у мужчин, платья и юбки у женщин. Вообще в быту множество покупных предметов, вплоть до велосипедов и транзисторных приемников. Разумеется, денег у бонгуанцев мало — они выручают их главным образом от продажи копры. Есть начальная школа, и молодежь получает элементарные знания. С папуасами можно теперь поговорить на инджин-инглиш (язык-посредник, распространенный на Новой Гвинее), а с некоторыми и на английском. Перемены видны и в хозяйстве, и в домашнем жизни. Уже больше нельзя говорить о замкнутом в себе Береге Маклая — мир для папуасов расширился…
Если кратко охарактеризовать Бонгу, каким мы увидели его в 1971 году, то наиболее бросилось в глаза причудливое переплетение старого, традиционного, первобытного (описанного Маклаем) с новым, свидетельствующим о неостановимом, но очень сложном и трудном процессе современного экономического и социального развития.
Сто лет назад к папуасам явился человек во всех отношениях для них необыкновенный. У него была белая кожа: согласно мифологии новогвинейцев белизна была признаком далеких предков, — тех, кто когда-то пришел с Луны или кто после смерти пребывал в мире, недоступном живым. "Человек с Луны" — эта характеристика Маклая была подсказана папуасам мифологическими историями об их первопредках. В этом смысле она не была ни случайной, ни выдуманной. Белый человек, как очень скоро обнаружилось, обладал множеством вещей, которых папуасы никогда не видели, и среди них оказались предметы, орудия, очень полезные: ножи и гвозди из неведомого и очень прочного материала, стекло и т. п. И здесь снова на помощь папуасам пришли их: мифы, в которых рассказывалось, что асе необходимые и новые предметы жизни — орудия труда, лодки, музыкальные инструменты и т. п. — были когда-то принесены, изобретены или похищены где-то героями-предками. В науке о первобытном обществе таких персонажей принято называть культурными героями. В глазах папуасов Маклай был подлинным культурным героем, который не только владел многими ценными предметами, но и принес их для общего пользования. Наконец, с точки зрения обитателей берега залива Астролябии, белый человек обладал могущественные способностями: излечивать больных, без труда добывать огонь, стрелять из чудесного оружия и т. д.; они верили, что Маклай, если захочет, может поджечь море, вызвать землетрясение, остановить дождь и многое другое. Всё это были качества, свойственные только великим мифологическим персонажам.
Отсюда становятся понятными некоторые особенности в отношении папуасов к Маклаю: вначале его боялись, но и уважали; в его необыкновенные способности верили, но и остерегались прибегать к их помощи; взгляда его глаз не выдерживали и либо отворачивались, либо даже отходили; женщинам и детям было категорически запрещено видеть его (подобно тому как им вообще не разрешалось общаться с персонажами и предметами «иного» мира); мужчины прибегали к разным уловкам, чтобы испытать его силы и возможности.
Таким образом, имя "каарам тамо" — "человек с Луны" выражало осознание папуасами сущности и происхождения явившегося к ним белого человека. Они, естественно, думали, что Россия — это название Луны на языке Маклая. Расспрашивая о жизни в России, то есть на Луне, они исходили из подсказанных их мифологией представлений, согласно которым жизнь там подобна жизни на земле, но многое там «наоборот».
"Каарам тамо" нельзя приравнивать к божеству. У папуасов не было еще сложившейся системы религиозных представлений о богах, о поклонении им и т. д. Предметами их культов были предки, обитатели мира умерших, мифологические герои, «хозяева» природы.
Отношение к Маклаю осложнялось тем, что многое в нем для папуасов не совпадало с их мифологическими знаниями и даже противоречило этим последним. Они видели в Маклае человека, одновременно и необыкновенного, из «иного» мира, и подобного им. Эту вторую сторону Маклая они определили словами "тамо билен" — "человек хороший" и постепенно всё больше привыкали и привязывались к нему как к хорошему человеку. Кроме того, его стали звать тамо боро боро. На берегу залива Астролябии люди еще не знали разделения на имущих и неимущих, на тех, у кого в руках власть, и кто бесправен. Во всех общественных делах они опирались на нормы и правила традиции, при этом решающий голос имели тамо боро — пожилые мужчины и старики, собиравшиеся время от времени обсуждать разные вопросы. Именно тамо боро решили просить Маклая остаться у них навсегда и стать полноправным членом их общин. Наименование Маклая "тамо боро боро" означало признание его исключительного авторитета.
Со временем папуасы поняли, что белые люди — пришельцы не с Луны, а с каких-то дальних земель. Маклай был первым, кто попытался рассеять их миф об исключительности белого человека, кто предупредил их об опасностях, грозящих со стороны белых, и дал советы, как от этих опасностей уберечься. Десятилетия общения с белыми — представителями колониальной администрации, торговцами, миссионерами, туристами, учеными — не изгладили из исторической памяти папуасов образ Маклая, но в их сознании Маклай утратил черты мифологического персонажа, "человека с Луны", а на первый план выступили качества "хорошего человека", верного друга, с открытым сердцем, с неудержимым желанием быть им полезным, помочь в ожидавшей их тяжкой борьбе за свободу.
Память папуасов о Маклае теперь перестает поддерживаться одной лишь устной легендой. Несколько лет назад в Маданге — административном центре того округа, куда входит Бонгу, были изданы в переводе на английский язык новогвинейские дневники Миклухо-Маклая. Наборщики-папуасы готовили книгу к печати, Ее экземпляры попали и в Бонгу: участники захода "Дмитрия Менделеева" в Порт Константин в 1977 году видели книжку в руках местного учителя — тоже бонгуанца…
В этой книге собрана лишь малая, хотя и очень характерная, часть сочинений Миклухо-Маклая. Центральное место занимают дневники путешествий. Подобно другим мореплавателям и путешественникам, Миклухо-Маклай считал дневники наилучшей формой закреплении и передачи впечатлений, новых сведений и знаний. Над подготовкой дневников для печати он работал исключительно внимательно и много. Ему не удалось завершить в полной мере этого дела, но главную часть он успел выполнить. В мировой литературе путешествий дневники Миклухо-Маклая занимают почетное место: богатство содержания, полнота, точность, детальность (при отсутствии излишних подробностей), прямота суждений и правдивость отличают их. Особая ценность дневников 1871–1872 годов состоит в том, что они с предельной достоверностью отразили труднейший процесс вхождения Миклухо-Маклая в первобытный мир, запечатлели его беспримерный эксперимент по «завоеванию» этого мира без намека на применение какого бы то ни было оружия, кроме терпения, дружелюбия, гуманного отношения. Эти качества делают дневники Миклухо-Маклая явлением мировой литературы и общественной мысли.
Большое значение Миклухо-Маклай придавал предварительным отчетам о своих путешествиях, в которых делился первыми итогами, обобщениями и наблюдениями. Эти отчеты он нередко писал не только для русских, но и иностранных журналов по-немецки, по-английски и по-французски. Благодаря им ученая общественность всего мира узнавала о его делах.
Миклухо-Маклай вел обширную и оживленную переписку — с родными, друзьями, учеными, политическими деятелями. Далеко не все его письма дошли до нас, но те, что сохранились, раскрывают нам облик Миклухо-Маклая. Публикуемые в книге отрывки позволяют отчетливо представить нам его позиции в жизни, черты его характера, взгляды по многим вопросам, отношение к людям, требования, которые он предъявлял к самому себе. Миклухо-Маклай везде и всюду оставался самим собой — стойким ученым, гуманистом, последовательным противником зла, человеком высоких принципов и истинным демократом.
Полностью труды Миклухо-Маклая изданы в собрании сочинений в пяти томах (шести книгах) Академией наук СССР в 1950–1954 годах. Тексты для настоящего издания взяты из соответствующих томов собрания сочинений, за исключением случаев, которые специально оговорены в примечаниях.
Б. Н. Путилов
Желающих более подробно ознакомиться с жизнью и деятельностью Миклухо-Маклая отсылаем к книгам о нем:
Бутинов Н. А. Н. Н. Миклухо-Маклай — великий русский ученый-гуманист. К 100-летию его первой экспедиции на Новую Гвинею. Л., 1971;
Бутинов Н. А. Путь к Берегу Маклая. Хабаровск, 1975; На Берегу Маклая (Этнографические очерки). М., 1975;
Путилов Б. Н. Николай Николаевич Миклухо-Маклай. Страницы биографии. М., 1981.
