8
Громкий, стрекочущий звук пулеметной очереди внезапно раздался совсем близко. Начальник четвертого зонального управления уголовной полиции капитан Даги Нгоро вздрогнул, вскочил и тут же плюхнулся обратно в кресло.
—Что с вами? — рассмеялся комиссар, в кабинете которого они находились. — Проклятый пневмомолоток. Всякий раз, когда рабочие открывают пальбу по асфальту, я тоже ловлюсь на их удочку.
—Не могли проложить свой дурацкий кабель где-нибудь в стороне, — смущенно проворчал капитан, — разворотили всю улицу.
—Скоро закончат. — Комиссар снял куртку, вытер влажную шею платком, подошел к окну. — Весело работают, черти. Работы теперь хватает.
Он смотрел в окно, задумчиво покачиваясь с каблуков на носки.
Окружной комиссар выглядел старше капитана, хотя обоим было не больше сорока, оттого что очень сутулился и имел привычку как-то по-стариковски складывать руки на животе.
Вид за окном открывался, мягко говоря, не слишком привлекательный. Облезлые стены домов, тесный дворик, обозначенный зарослями мимозы. Крохотный гараж не имел кровли, и оба его бокса просматривались сверху.
Улица, на которой велись ремонтные работы, была скрыта низкими постройками, однако плоские кроны высоких зонтичных акаций, тянувшихся по ее обочинам, указывали путь в город. Небо млело под палящим Солнцем,
— Без малого четыре, — мягко поправил Даги Нгоро. — Все хорошо. Очень хорошо... Благодарю. Разве только...
— Старина Ойбор? Это вы хотели сказать? — Комиссар с улыбкой вернулся в свое плетеное кресло. — Что вы имеете против него?
— Иногда я не могу понять, кто из нас возглавляет управление, этот сержант или ваш покорный слуга, заслуженный офицер.
— Не будем мерить с ним наши заслуги, — сказал комиссар, — но глава четвертой зоны, неоспоримо, вы. К нему же просто следует привыкнуть. Не думаю, чтобы он дерзил или не повиновался.
— Я этого не утверждаю, — сказал Нгоро, — но не раз замечал, как обращаются к нему, минуя меня. Это непорядок.
— Естественная тяга молодых к опыту. Вам я тоже советую не пренебрегать таким богатством под рукой.
— Безусловно, — кивнул Даги Нгоро, — только, на мой взгляд, излишняя самостоятельность сержанта — плохой пример моим подчиненным. Я имею в виду здоровое чинопочитание.
— Конечно, капитан. Но, повторяю, Киматаре Ойбор, насколько нам известно, учит молодых и этому. Так что же у вас с ним произошло?
— С ним? Прекрасные отношения. Но если быть откровенным, мне не совсем понятно, почему такое важное дело поручено не офицеру, как положено, а сержанту. Да еще и через голову начальника управления. Вернее, вопреки его просьбе. Я уж не говорю о том, что обычно подобными делами занимается полиция безопасности, а не мы.
— Хорошо, отвечу по порядку, — сказал комиссар твердо, не меняя, однако, радушно-доброжелательного выражения лица. — Во-первых, не следует вам определять компетенцию полиции безопасности или уголовной. Еще слишком мало служите у нас. Во-вторых, никто не отдавал распоряжений через вашу голову, просто вас не было на месте, верно?
— Да, — поспешно сказал Нгоро, — я отсутствовал два дня по служебной необходимости. Ездил в Блутовн по делу контрабанды. Это отражено в моем рапорте.
—В-третьих, — продолжал комиссар, — Ойбор взялся за расследование, пусть ведет, и вы окажете ему неограниченную поддержку. Что же до чинов, скажу вам: Киматаре Ойбор стоит многих офицеров, и он давно получил бы подобающий ему шлем, если бы согласно закону прошел соответствующий курс в спец-И1коле или удостоился бы звания в армии, как вы. Но старик упрям, не желает в свои годы познавать по бумаге то, чему его научили шрамы от всех видов огнестрельного и холодного оружия.
— Все это не вызывает одобрения сотрудников.
— Вы хотите сказать, что в четвертом управлении существуют какие-то трения между сотрудниками?
— Никак нет, просто наш ветеран своим примером не способствует воспитанию в молодежи естественного стремления продвинуться по службе. Глядя на обладателя трех золотых лент, не пожелавшего в свое время учиться на курсах, молодые могут возомнить, что учеба и совершенствование профессионального мастерства в полиции не обязательны. Я убежден, что обучение новобранцев сейчас важнее всего.
— Ваше убеждение похвально, — серьезно отметил комиссар, — но относительно старины Киматаре Ойбо-ра, думаю, ошибаетесь. Передавать свой опыт новичкам — его страсть. Жаль только, что предпочитает натаскивать всего одного-двух по выбору. Правда, как правило, распутав с этими какое-нибудь головоломное дело, к следующему расследованию приобщает новых учеников, и это хорошо. — Комиссар усмехнулся. — А сам действительно упрямо полагается только на себя даже в постижении тех истин, которые известны коллегам. Возможно, я слегка утрирую, но суть его упрямства такова.
— Необъяснимое упрямство, — сказал Даги Нгоро.
— Объяснимое. Старики — это дети. Это самые капризные дети, капитан.
Зазвонил телефон. Комиссар поднял трубку.
—Слушаю, — сказал он, раздосадованный, что прервали его беседу с капитаном, — что, что? Некогда ждать, пока вы прожуете! Кто? — И вдруг смутился: — Простите великодушно, что-то с аппаратом... — Свободной рукой он подхватил висевшую на спинке кресла форменную куртку и набросил ее на плечи. — Да, да, слушаю. Именно так, гражданин министр. Делаем все возможное. Разрешите доложить через... в конце дня. Благодарю. Вам тоже почтительно желаю успехов. —
Положив трубку, повернулся к Нгоро: — Вы слышали?
—Нет.
Комиссар подошел к Даги Нгоро, тот встал по стойке «смирно».
— Настоятельно просит форсировать следствие по делу инженера и нашего парня из отряда охраны дип-корпуса. А что я могу доложить правительству утешительного?
— Сегодня же снова приму меры, гражданин окружной комиссар.
— А вчера?
— Уверяю вас, делаем все возможное. Постараемся сделать и невозможное. Прослежу лично.
Комиссар нахмурился. Снял куртку и вновь повесил ее на спинку кресла, промакнул лицо и шею платком.
— Потрудись объяснить, капитан, почему следователь не поставлен в известность о телефонном сообщении сотрудницы «Абреже»?
— Я не успел, — ответил Нгоро, — как раз сегодня я вызвал его к двенадцати, чтобы ознакомить с донесением.
Комиссар взглянул на часы, затем строго на капитана, бросил:
—Вас больше не задерживаю.
Без четверти двенадцать Нгоро был уже в своем управлении. Приказал разыскать Киматаре Ойбора.
Последний не получал никакого указания капитана относительно доклада на двенадцать и находился в отряде охраны дипкорпуса, в котором служил погибший полицейский, так что вестовому пришлось изрядно потрудиться, прежде чем он обнаружил сержанта.
— Есть что-нибудь? — спросил Нгоро, едва Ойбор явился в его кабинет. — Только не рассказывайте мне о заключениях экспертизы, я хочу знать, есть ли новости у вас.
— Пока ничего нового. Я немедленно доложу, как только выясню кое-что.
— Что именно?
— Картина происшествия уже вырисовывается, но еще много загадок.
— Например?
— Например, немаловажный интерес вызывает тот факт, что постовой, судя по всему, добровольно подпустил к себе убийцу и даже вошел с ним в служебную будку. Он его знал. Доверился или подчинился. А ведь это далеко не просто даже сослуживцам — войти в будку. Любой полицейский из охраны дипкорпуса — столп дисциплины.
—Да, это странно, — согласился Нгоро. — Но меня удивляет, что вы уклоняетесь от главного. На месте происшествия должна быть какая-нибудь весомая улика. Какая-нибудь вещица, которую вы упустили при осмотре площади. Это предчувствие меня не оставляет, просто не дает покоя. Думаю, не помешало бы еще раз как следует допросить каждого, кто входил в оперативную группу.
Киматаре Ойбор выслушал эти слова капитана так, как слушают лепет внуков.
Нгоро, вероятно, и сам почувствовал цену своего рассуждения, он усмехнулся и произнес, как бы оправдываясь:
— Меня вызывал комиссар. Президент придает инциденту на площади важное значение, министр тормошит комиссара, комиссар — меня, а я, естественно, вас. Враги уже пытаются придать этому несчастному случаю политическую окраску. Очень серьезно, мой друг, очень. Так что советую вам не тянуть.
— Понимаю важность своего задания, — сказал Ойбор, — но и не могу поддаваться поспешным выводам.
— Я вас не гоню. Лишь поторапливаю. Может быть, нужны еще помощники? Мне кажется, вы избрали слишком неопытных.
— Я на них полагаюсь полностью, — сказал сержант, — с вашего позволения.
— Ну, хорошо, хорошо, действуйте, как считаете нужным, только действуйте. Кстати, поступило сообщение, будто бы какой-то башмачник, если на него нажать, может добавить ясности в следствие. Площадь Освобождения, номер сорок два.
— Кто сообщил?
— Какая-то девочка из «Абреже». Надо проверить. Но особое внимание, мне думается, следует уделить тому русскому, замешанному в деле. Лу-ков-ский.
— Осмелюсь заметить, замешана его машина, не он.
— Конечно, конечно, — сказал Нгоро, — но я, как и вы, не люблю делать поспешные выводы. Все слишком туманно.
— Что-нибудь конкретно она сообщила?
— Кто?
— Упомянутая вами сотрудница газеты.
— Конкретного ничего, в том-то и дело, — сказал Нгоро. — Мне кажется, что с ней самой следует хорошенько разобраться. Как бы не оказалось, что она подставное лицо тех, кто хотел бы увести расследование в сторону. В нашей службе нужно быть осмотрительными, ничего нельзя исключать.
— У вас есть основание сомневаться в искреннем желании журналистки помочь нам?
— Пока нет. Сержант, не вам напоминать, что среди добровольных охотников посодействовать полиции, среди самозваных осведомителей не так уж много попадается искренних и бескорыстных граждан. Бывают, знаете, любители и хитрецы, которые так и норовят из каких-либо личных соображений, мести, например, или просто неприязни подставить ни к чему не причастного человека в поле зрения полиции и тем самым доставить ему беспокойство.
— Так точно, гражданин капитан, подобные случаи встречались и в моей практике. Однако, простите, это вовсе не означает, что ко всякому добровольному проявлению со стороны населения нужно относиться с предубеждением, а уж тем более игнорировать информацию, имеющую хоть какое-то отношение к нашей работе. Как вы сами очень справедливо только что заметили, ничего нельзя исключать.
— Разумеется, разумеется, дорогой мой. Не сомневаюсь, как и более высокое ваше начальство, что вы знаете совершенно точно и безошибочно, как нужно поступать в подобных случаях.
— Благодарю вас, гражданин капитан.
— Это я вас благодарю за вдумчивое отношение к службе, за похвальное достоинство, с которым вы держитесь в разговоре с офицером, своим непосредственным начальником.
— Я немедленно отправлюсь к башмачнику. Разрешите идти?
— Нет. Его допросите завтра. А сейчас вы нужны в управлении.
— Но позвольте, в интересах...
— К нему завтра! Сегодня вы мне нужны. Семьдесят третий, приказываю вам сегодня выехать на полигон для проведения занятий с группой «А».
— Слушаюсь.
9
Пассажирский самолет авиакомпании «Тюрк хава йоллари» прибыл из Африки в Анкару точно по расписанию, в одиннадцать ноль восемь по местному времени.
Стюардесса, прелестная, как все бортпроводницы мира, осветила салон обворожительной улыбкой и объявила:
—Дамы и господа! Пассажирам, следующим до Стамбула, предлагаем тоже покинуть самолет на двадцать минут, всем без исключения, оставив на сиденьях ручную кладь. В зале ожидания аэровокзала вас ожидает короткий, но, надеемся, приятный отдых.
Подчинившись, пассажиры потянулись вереницей от трапа к небольшому и приземистому аэровокзалу турецкой столицы.
Каждого тщательно обыскали аскеры * в форме армейской службы безопасности. Никто не роптал, зная, что во многих провинциях страны и в самой столице объявлено чрезвычайное положение в связи с разгулом терроризма.
* Аскер — солдат {тур.).
Утомленные полетом люди разбрелись по отведенному для транзитников крошечному залу, рассматривая этикетки бутылок на полках крохотного бара, рекламные проспекты, плакаты на стенах, вертушки с открытками и всевозможные поделки а-ля Восток, предлагавшиеся в качестве сувениров расторопными смуглолицыми продавцами.
Один из пассажиров, худощавый, чуть прихрамывающий мужчина средних лет, обратившись к первому попавшемуся служителю, с большим трудом растолковал тому с помощью мимики и жестов, что желает видеть кого-нибудь из начальства.
— Говорите ли вы по-английски? — спросил пассажир у чиновника, к которому его привели.
— Да, сэр, — последовал ответ, — объясниться сможем, если вы будете говорить медленно. Слушаю вас.
— Я дипломат, направляюсь в Стамбул, откуда без задержки намерен вылететь дальше, в Европу. Времени, как видите, мало, а мне хотелось бы повидаться с родственником, он сейчас в Измире, можно сказать, постоянный и желанный гость Турецкой республики. Рассчитываю на ваши служебные возможности, которые, несомненно, позволят связаться с Измиром мгновенно. В этом случае мой родственник успеет прилететь в Стамбул и мы встретимся между моими рейсами. Вы меня поняли? Я говорил достаточно медленно?
У немолодого уже турка были удивительные глаза, они смеялись, хотя весь остальной его облик был воплощением чрезвычайной серьезности и внимания. Он сказал:
— С удовольствием помог бы вам, эфенди, но боюсь, что дозвониться не успеем, сейчас объявят посадку. И не уверен, что вашему родственнику удастся сразу же вылететь из Измира. Но, если хотите, могу поинтересоваться расписанием всех внутренних рейсов.
— Благодарю, не нужно. Мой родственник вылетит частным самолетом. Он состоятельный человек, подданный Соединенных Штатов.
— Очень рад, сэр, но, право, не знаю, эфенди, как помочь, аллах свидетель.
— Может быть, воспользоваться телеграфом? — раздраженно спросил пассажир, поглядывая на часы.
— Вон там, в конце зала, рассыльный, — сказал чиновник, — за сотню лир или доллар он мигом все устроит, эфенди. Только напишите ему крупными буквами, сэр, поразборчивей.
Пассажир не замедлил поступить именно так. Текст телеграммы гласил:
«Элу Броуди, отель «Этап», 107, Измир. Срочно.
Дорогой дядя! На пути домой представилась возможность свидания. Есть новости бизнеса. Спешу на Остров. В Стамбуле остановлюсь на день, не больше. Поторопись. Отель «Бале» или «Пииар». Нежный привет Карине и малышкам. Твой Слим Нордтон».
Через полчаса после взлета самолет приземлился в Стамбуле. А еще через сорок минут Слим Нордтон расплатился с шофером такси в Галатасарае у входа в девятиэтажный треугольник не слишком фешенебельного отеля «Бале», из его верхних окон открывался вид на лабиринты старых кварталов, вскарабкавшихся на холмы, и на залив Золотой Рог, дважды пересеченный древними мостами и ощетинившийся мачтами стоявших на приколе рыбацких шаланд.
Приняв душ, Слим Нордтон позвонил портье и попросил заказать ему билет до Лондона на утренний рейс во вторник, затем спустился вниз и пообедал.
Снова поднялся на свой этаж. Выйдя из лифта, еще в коридоре он услышал, как трезвонил телефон в его номере.
—Нордтон слушает.
— Хэлло, дружище! Это Хабахаттин Бозок. Не узнал?
— Узнал. Откуда ты взялся? Я жду Броуди, мой мальчик, не тебя.
— Не повезло тебе, дружище, Эл нездоров. Он поручил мне обнять тебя и выслушать новости. Ну как в Африке?
— В Африке жарко, — отрезал Нордтон, — вспомни школьный учебник.
Эта реплика явно позабавила Бозока, он так рассмеялся, что Слиму пришлось на несколько мгновений оторвать трубку от уха.
—Ты всегда мне нравился, дружище! — восклицал Бозок. — В остроумии с тобой лучше не тягаться! Вот и Эл сказал мне то же самое про тебя! Ему безумно понравилось, что ты назвал его дядей в телеграмме!
—А что с ним?
—Пустяки, не беспокойся, обычная мигрень, ты же знаешь его манеру путать день с ночью.
—Это он сообщил тебе, где меня найти?
— Да. Только что позвонил мне в контору, а я сразу тебе.
— Мог бы позвонить мне самому, — буркнул Нордтон, — значит, не пожелал меня видеть. Почему?
— Не будь мнительным, дружище. Мигрень — скверная штука. Если не ошибаюсь, кажется, из-за мигрени Наполеон проиграл битву при Ватерлоо.
— Чушь. Просто он не учел, как некоторые с мигренью сегодня, что моя нация ему не по зубам.
—Нет, ты определенно вызываешь у меня восторг!
— Ладно, Хаби, я не против поговорить с тобой, — сказал Нордтон, — приезжай, если хочешь.
— Лучше в кафе, идет? «Бебек» на набережной тебя устроит?
—Сойдет. Буду в половине четвертого.
Слим Нордтон переоделся в костюм попроще, вероятно, оттого, что не хотел дразнить вызывающе шикарным видом огромное число неимущих и легкоранимых гордецов в толпе трудяг, заполняющих в эти часы улицы и переулки почти непостижимо своеобразного Вечного города на меже Европы и Азии.
Без особого душевного подъема отправился он на встречу с человеком, которого считал далеко не самым достойным для общения.
День выдался безветренный, ослепительно яркий. Господствующие над городом минареты Сулеймании и Айя-Софии вонзались в безоблачное белесо-голубое небо, слегка подкрашенное блеклыми дымами.
Прихрамывая, опираясь на трость, Слим Нордтон шел, уверенно определяя дорогу, ведущую от проспекта Независимости вниз, к набережной знаменитого пролива, соединившего воды Черного и Мраморного морей, Оба моря при желании можно увидеть одновременн© с крыши любого небоскреба на горе.
Шел и усмехался, глядя на громаду моста через Босфор. Он усмехался от приятной мысли о том, что его старший брат имел некоторое отношение к группе британских проектировщиков и строителей этого грандиозного сооружения, чувствительно потрепавшего и без того худой турецкий карман, зато накрепко связавшего европейскую и азиатскую части материка.
Автомобилей на улицах и площадях было много, однако они больше простаивали у обочин, нежели ездили, так что пешеходу было вольготно, он, пешеход, относительно безбоязненно пересекал городские магистрали во всех направлениях, в отличие от автовладельцев не проклиная острый бензиновый голод.
Он усмехался также от мысли, что здесь канистра бензина обходилась сумевшему ее заполучить значительно дороже, чем его заокеанскому или прочему «равноправному брату» по НАТО и «Общему рынку».
Слим Нордтон усмехался не с иронией, порожденной сочувствием к водимому за нос западными «друзьями» турку, вовсе нет, ибо он презирал всех и вся. Он усмехался потому, что воочию убеждался снова и снова, какие огромные барыши сулила даже в одной только этой стране спекуляция горючим, если его иметь в соответствующем количестве.
«Нефть, нефть, нефть, — колотилось в его голове, — всюду она кричит о себе. Я выбрал стоящее дело, не зря ввязался в драку за доступ к ней, если уж не на Ближнем Востоке, то хотя бы в глубинках Черного континента, пока туземцы с помощью красных сами не прибрали ее к рукам. За нефть я готов рисковать и водиться даже с плебеями вроде Бозока, этого тупого фашиста из «коммандос» ПНД *, подонками вроде Рыка, который чуть не завалил меня и дело из-за своей кровожадности, или с выскочками вроде Эла Броуди, этого великого финансового воротилы фруктово-овощ-ного пошиба, который всегда выйдет сухим из воды и глазом не моргнет, если нас переловят и вздернут. Сволочи, вы еще узнаете Слима!»
* Партия националистического движения в Турции (неофашистского толка).
Он немного опоздал. На столике перед Хабахатти-ном Бозоком стояли уже три пустые рюмки.
— Что будем пить?
— Я вижу, ты управился с тремя дозами коньяка, — сказал Нордтон, присаживаясь, — но я пригубил бы ракы. Из уважения к твоей нации.
— Еще раз выражаю тебе свое восхищение! Мустафа, ракы и воду!
— Я слушаю, — сказал Нордтон, едва официант, мигом исполнив заказ, отпрянул от них с почтительным поклоном.
— Это я тебя слушаю, — мягко поправил Бозок, — так что там в нашей, то есть вашей, экзотической стране? Только, пожалуйста, не надо про жару и носорогов, это уже слышал.
— Что именно тебя интересует?
— Меня интересует то же, что и нашего друга, который так неудачно развлекся прошлой ночью, заработав мигрень.
— Мне нужны деньги.
— Всем нужны деньги.
— Но я их заработал, — резко сказал Нордтон, — деньги не мигрень.
— Это не обязательно слышать соседям. Лучше доверительно признайся мне одному, разве тебя не поощрили на месте?
— Шеф был в отъезде, а мне пришлось уносить ноги немедленно. Еле попал на самолет. А мог и не вырваться вообще.
— Летел через Триполи? Рискованно.
— Нет, через Нджамену, Каир и Анкару. Обошлось.
— А что мне передать Элу?
— Сам передам, что надо нашему дорогому спецу по фруктам.
— Он поручил мне, — напомнил Бозок. — Уже без четверти четыре, а у меня на пять заказан разговор с Измиром, чтобы передать ему что-нибудь от тебя и тебе от него. Не тяни, дружище, а то обижусь и не поведу тебя вечерком в «Луна-парк» развлечься с ласковой компанией и насладиться пением Айжды и Кочиит-ха-ным. За мой счет, разумеется, ты дорогой гость.
— Хорошо, — бросил Слим Нордтон с натянутой улыбкой. — В экспедиции, похоже, будет наш человек. Этим занимаются.
— Купили все-таки?
— Нет, с подкупом намеченного вышла осечка. Пришлось прибегнуть ко второму варианту.
— Кто?
— Только не я, — сказал Нордтон. — Мне приказано было лишь предложить ему чек. Он ответил слишком бурно, даже полез на меня с кулаками. Я не сдержался, вернее, защищался и... короче, Рык его прикончил. А заодно и фараона, прибежавшего на шум. Рык позаботился и, уверен, позаботится впредь, чтобы ищейки остались с носом. С его возможностями это не так уж трудно, я думаю. Теперь надо заполнить вакансию в экспедиции, я уже говорил, этим занимаются сообразительные люди.
— Рык? А-а-а, тот нигер, которого охмурила твоя Магда-Луиза.
— Да, он, Черный Рык, хитрый и жестокий парень. Далеко пойдет. Я бы не хотел оказаться среди его врагов. Хладнокровный дьявол. У меня не поднялась бы рука ухлопать и одного, а он двоих в считанные секунды, я и опомниться не успел.
— Понимаю, — кивнул Бозок, — я тоже не смог бы убить человека. Но на войне об этом не думают. Мы ведь воюем с ними, защищаем свободный мир, защищаем свой бизнес. Повторяю, я бы не смог тоже, но кто-то должен это делать, очищать нас от красных, нас и наши идеи.
— У тебя это отлично получается. — сказал Слим, — насчет слов.
Помолчали немного, затем, покачав головой, Бозок произнес:
—Мне кажется, дружище, вы провернули дело не слишком удачно. Второй вариант не предусматривал шума. Если не деньги, то несчастный случай, катастрофа или что-нибудь в этом роде. Умно и бесследно. А вы с Нигером, судя по твоим словам, увлеклись хлопками, все получилось скверно, чревато неприятными осложнениями, не сомневаюсь. Легко сказать: ухлопали спеца и фараона впридачу... Теперь ищейки зашевелятся всерьез, вполне могут выйти на твой след, вполне.
— Не думаю.
— То-то и оно, что думать надо. Всегда и обязательно надо думать. Где гарантия, что за тобой не потянулся хвост в нашу сторону?
— Не надо, не надо играть со мной словами, — сощурясь, сказал Нордтон, — я прожил вдвое больше тебя, и повидал, и думал, и узнал всякой всячины на своем веку достаточно, чтобы ты, вернее, чтобы Эл был спокоен на мой счет. — Слим нервно ослабил ворот рубашки. — Вряд ли стоит предъявлять ко мне претензии. Уж если кто и погорячился в этом деле, то не я, только не я, запомни. Он — да. А я, повторяю, вообще не выношу крови.
— А ты трус, Слим Нордтон, клянусь аллахом. Но есть лекарство от страха. Хороший глоток ракы, вот что тебя укрепит!
— Мальчик, — сказал Нордтон, — тебе сколько лет?
— Давно не мальчик, двадцать три.
— Ладно, — усмехнулся Нордтон, — давай выпьем, ты уже большой, уже можно. Двадцать три... почти ничего. Удивительно. Еще в прошлый раз, когда познакомились, я удивлялся, наблюдая за тобой. Далеко обошел своих сверстников.
Бозок рассмеялся:
—Это они понимают, держат руки по швам.
— У ракы, турецкой водки, забавное свойство. Плеснешь воды в стакан с нею — жидкость становится белой как молоко, плеснешь воды еще раз — становится прозрачной. Слим Нордтон больше забавлялся этим свойством ракы, чем пил.
Он почувствовал, что юный трибун норовит подпоить его, и решил не доставлять тому удовольствия потерей контроля над собой. «Сопляк, ничтожество, — с презрением думал он о собеседнике, — не тебе потешаться над стариной Слимом, вонючий лакей с амбицией фюрера».
—Так, — произнес Бозок после недолгой задумчивости, — выходит, у нас есть шанс порадовать Эла весточкой о том, что мавр сделал свое дело и заслужил награду.
—Да, — сказал Нордтон, — деньги мне нужны позарез. Сегодня. Во вторник утром я улетаю. Просто необходимо подновить виллу и хоть на пару месяцев дать нервам отдых и покой.
—Иными словами, тебе необходимо хорошенько спрятаться после африканской заварушки с трупами. Эл поймет тебя, не сомневайся, дружище.
—Благодарю, Хаби, за мной не станет, дай срок. Бозок дружески улыбнулся в ответ, подмигнув, и многозначительно вскинул два растопыренных пальца, указательный и средний.
— Ну, я пойду, — сказал он, — скоро пять. К семи будь в отеле.
— До вечера, — сказал Нордтон. — Заедешь или позвонишь?
— Позвоню. Не торопись, еще есть время, посиди, здесь неплохо. — Хабахаттин Бозок поднялся, ткнул подскочившему гарсону потрепанную купюру и двинулся прочь, обронив: — Начинай успокаивать нервы.
В мыслях Нордтона был скверный осадок.
По Босфору осторожно двигались суда разных стран. Несколько раз он замечал и красный флаг с серпом и молотом. Многие из посетителей скромного кафе, о помост которого терлись волны, провожали этот флаг уважительными взглядами, что вызывало у Слима Нордтона смешанное чувство удивления и досады.
На противоположном, азиатском берегу пролива пестрели нагромождения жилищ. До самой вершины холма, который венчала телевизионная вышка, петляя меж маслиновыми рощицами, тянулось шоссе.
За спиной в крохотной будке бара открытого кафе «Бебек» магнитофон громыхал то американским джазом, то виртуозными импровизациями солистов, то мощным ревом бигбенда, истерично тревожным.
Нордтон почувствовал тяжесть в голове, ему невольно подумалось, что через несколько минут в его черепе разыграется мигрень, как у того господина, на которого он надеялся и который не захотел его видеть.
Он с ненавистью покосился на танцевавших молодых людей, поправил галстук, встал и отправился в обратный путь, к отелю, по шумным улицам. На перекрестках маячили армейские патрули с карабинами наготове, ибо в любой момент могли раздаться смертоносные автоматные очереди юнцов, кроваво играющих в политику.
Поздно вечером, когда зажглись уличные светильники, когда подростки разложили на тротуарах веера омерзительных порножурналов и фотографий, обозначив их стоимость каракулями, когда зазывалы притонов заняли свои посты, когда в пивных Галатасарая усилилось хмельное разноязыкое песнопение, когда затихли до утра радиофицированные голоса муэдзинов, а святые храмы померкли рядом с неоном небоскребов, в шестьсот девятом номере отеля «Бале» зазвонил наконец телефон.
—Нордтон слушает.
—Все о'кэй, жду тебя в машине на площадке перед муниципальным салоном живописи, это в двух шагах.
—Черт возьми, Хаби, где ты пропадал?
—Не сердись, дружище, хлопотал ради тебя. Нам предстоит приятная прогулка морем. Ты был на Бьюик-ада? Сказочный островок. Там нас ждет парень, которому Эл приказал пополнить твой бумажник.
—Какая у тебя машина?
— «Мурат». Я сам окликну. Спускайся, надо обернуться в хорошем темпе, мы ведь собирались еще поспеть в казино на песенки Айжды Пеккан, не забыл?
— Иду, — проворчал Слим Нордтон, — с моей ногой только бегать...
Допуская, что ему могут вручить крупную сумму и наличными, Слим прихватил наплечную сумку и поспешил к упомянутой площадке возле городского выставочного зала, в котором, как он знал, часто бывали платные демонстрации картин и карикатур, но нечасто бывали зрители. Жизнерадостный и кудрявый юноша с повадками супермена снова назначил встречу в малоприметном месте.
«Понимаю и одобряю Броуди, — подумал Нордтон, -— мальчишка действительно феноменальный, осмотрительный и деловой, не какой-нибудь дебил из мафии, а тонкий, перспективный игрок. Он начинает мне нравиться».
Нордтон пытался прикинуть в уме, на какую сумму может рассчитывать и как держаться на Бьюик-ада перед новым типом из компании Эла Броуди. Настроение Слима заметно приподнялось.
У одного из автомобилей, стоявших на площадке, призывно открылась дверца.
Машины этого образца встречаются в разных странах под разными названиями — «мурат», «фиат» и прочие. Хорошие, удобные машины, они распространены по свету не меньше, чем вездесущие «тоёта» или «форд».
На Бозоке лоснилась новенькая кожаная куртка, парусиновая кепочка была надвинута до самых бровей, растянутые в неизменной улыбке тонкие губы удерживали сигарету.
Прежде чем включить стартер, он протянул усевшемуся рядом Нордтону распечатанную пачку местных сигарет «Самсун» и зажигалку.
— Спасибо, у меня свой сорт, привычка, — сказал Слим, доставая из кармана собственную коробку сигарет.
— Американские?
— Нет, «Хелас Папостратос», из старых запасов.
— Трава, — фыркнул юноша, выводя машину на трассу.
— Дело вкуса, — саркастически молвил Нордтон, — но я курю греческие.
Машина покатила вниз по Истикляль джаддеси, мимо станции метро, через Золотой Рог по мосту Ататюр-ка, через Аксарай прямо к побережью Мраморного моря, где на одной из многочисленных лодочных стоянок ждал маленький прогулочный катер.
Ночь сгущалась над сияющим Стамбулом, роняя в морскую воду отражения лучистых, как стекло, звезд, когда они мчались вдвоем в резвом катере, держа курс на смутно вырисовывавшиеся вдали контуры островов, усеянных мириадами электрических светлячков.
— Даже здесь мне мерещится запах нефти! — воскликнул Слим Нордтон, подставляя лицо под освежающие удары встречного воздуха.
— Неподалеку караванный путь танкеров, — отозвался Хабахаттин Бозок, — море загрязнено! Днем под солнцем запах еще сильнее! Эй, дружище, хочешь за руль? Прекрасно! Смелей, я рядом!
—Давай попробую, — охотно согласился Нордтон. Бозок выключил двигатель, уступил место приятелю, а сам устроился сзади, заливаясь веселым мальчишеским смехом.
— Заводи. Только скорость не сразу, дай ему рявкнуть пару раз на холостых, он у меня с норовом.
— Есть, кэп! — раззадорясь, козырнул Слим Нордтон.
Мотор вновь заревел, но на холостых оборотах, как было велено. Катер окутался облаком едкого дыма. Бозок сунул руку себе за спину под куртку, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил Нордтону в затылок.
