Глава 26
— Это новый город, — сказал Роберт, когда они ехали по широким, плохо освещенным улицам Каруны.
Оранжевые фонари горели вполнакала, их слабый свет терялся в чахлой, пыльной листве акаций.
На поворотах свет фар упирался порой в здания, выстроенные в колониальном стиле, белые, с колоннами и галереями, обвитыми зеленью, и обязательно со старинными чугунными пушками у чугунных узорчатых ворот.
Потом жилые кварталы сменились деловыми. Вдоль улицы высились здания в стиле модерн, украшенные неоновой рекламой. Названия банков, фирм, магазинов вспыхивали и гасли в черном небе.
Роберт бывал в этом городе несколько раз и теперь чувствовал себя почти профессиональным гидом.
— Собственно, старый город находится от нового милях в трех. Их разделяет большое поле, куда кочевники пригоняют для продажи скот. Завтра я покажу вам старую Каруну. Там совершенно неповторимый рынок и мечеть — самая большая во всей Африке, южнее Сахары.
Элинор молчала. После сцены у хижины на колебасовом поле она за всю дорогу не проронила ни слова. Да и мужчины перебросились всего лишь двумя-тремя десятками незначительных фраз. Впрочем, полупустынная саванна не давала слишком много тем для разговоров.
Мысли Петра были целиком заняты тем, что он услышал от учителя. Теперь Петр был почти наверняка уверен, что найдет в Каруне какой-нибудь документ, связанный с событиями 1902 года.
«Начать поиски нужно с университета, — размышлял он. — Письмо профессора Нортона откроет доступ к архивам. А там посмотрим».
Он осторожно дотронулся до кармана, в котором лежала запись рассказа Атари. Стив... Петр верил — Стив обязательно ему поможет! И тогда... И вдруг он поймал себя на том, что совершенно спокойно смотрит на Элинор и Роберта, сидящих рядом.
Лицо Элинор, казавшееся каменным после отъезда из лагеря доктора Смита, смягчилось. И сейчас она напоминала Петру больного, только что перенесшего кризис и возвращавшегося к жизни. И наоборот — настроение австралийца становилось все мрачнее, все тягостнее. Теперь, выступая в роли гида, он явно старался скрыть это натянуто-веселыми замечаниями и потоком этнографических деталей.
— Мы остановимся в отеле «Сентрал». Я заказал там три номера по телефону из Бинды. Это лучший отель в городе.
И Петр, и Элинор были заняты собственными мыслями, и никто не ответил ему, да он, собственно, и не ждал ответа: он говорил, чтобы говорить, чтобы заполнить время и уйти от самого себя.
Петр жадно всматривался в темноту.
Так вот она, Каруна, древняя столица могущественнейшего когда-то африканского государства!
— Сейчас город занимает лишь одну треть площади, окруженной городской стеной. После захвата его англичанами он так и не смог оправиться, — вздохнул Роберт.
— А почему бы нам не проехать по старому городу сейчас, прежде чем мы попадем в отель?
— Не терпится? Я тоже, когда сюда впервые приехал, так и поступил. А мисс Карлисл?
— Мне все равно, — прозвучал безучастный ответ.
Роберт свернул в ближайший переулок, в темноту. Машина запрыгала по разбитой, неасфальтированной улице.
С четверть часа они петляли по темным переулкам, пока наконец не выбрались на огромный пустырь. Дорога пересекала его и упиралась в высокую глиняную стену, увешанную рекламными щитами кока-колы, мыла «лакс» и патентованных лекарств.
В стене темнели ворота под двойной аркой. Над левой частью проезда висел под фонарем круглый дорожный знак-указатель с надписью «ин», на правой — такой же знак с надписью «аут».
Оттуда, из-за ворот, доносился гортанный голос, многократно усиленный громкоговорителями: кто-то напевно читал по-арабски молитву.
— Кофар Нассарава. Ворота Победы.
Роберт притормозил под огромным деревом, стоявшим неподалеку от ворот.
— Дальше нам не проехать.
Он первым вышел из машины.
Лишь только Петр открыл дверцу, как его охватил озноб. Здесь было удивительно свежо, даже, пожалуй, холодно. Холодно и сухо.
Да, климат здесь был совсем не такой, как в душном от влажности Луисе.
Художница накинула на плечи шерстяную кофточку. И Петр пожалел, что заранее не достал свитер, прихваченный по совету Роберта из Луиса: свитер лежал сейчас в чемодане, а чемодан — в багажнике «пежо».
— Эй! Ты не закрыл машину! — крикнул он австралийцу, вспомнив про багажник.
Роберт махнул рукой:
— Здесь не воруют.
Они подошли к воротам и остановились. Сразу же за стеной была довольно обширная площадь, залитая ярким белым светом карбидных ламп.
Начиная от самых ворот, на площади сидели люди в белом — ряд за рядом, скрестив ноги и опустив лица. На дальнем конце площади — на невысокой трибуне — виднелась маленькая белая фигурка с микрофоном в руках. И мощный голос, выкрикивающий арабские слова, казалось, исходил не с далекой трибуны, а прямо с неба: репродукторы, установленные в разных концах площади, не давали никуда скрыться от этого голоса. И ряды молящихся падали лицом в пыль, их спины казались подставленными под удары гневающегося аллаха — они были рабски покорны.
На площади сильно пахло жареным мясом, острыми специями. Петр потянул носом воздух и почувствовал, как сильно он проголодался. Австралиец, видимо, почувствовал то же самое.
— У них сегодня последний день поста. А за что страдаем мы? — тихо сказал он Петру и подмигнул. — Кстати...
Он кивнул на белый листок, наклеенный на стену. Петр подошел к стене. И здесь была листовка объединенного забастовочного комитета, напечатанная на двух языках — английском и местном.
— Мы должны убраться отсюда до начала заварухи, — озабоченно сказал Роберт.
Петр окинул взглядом бесконечные ряды покорных спин: молитва гремела над площадью, заполняя все, не оставляя души людей ничему другому. И листовка на стене казалась здесь нереальной, ненужной, по ошибке явившейся совершенно из другого мира.
— Неужели же...
Петр не договорил, но австралиец его понял.
— Когда дело дойдет до повышения заработка, тут их не сдержит никакой аллах! — цинично усмехнулся он.
— Здесь что же, левые профсоюзы?
Петру действительно не верилось, что эти люди, так покорно сгибающие сейчас спины, могут подняться на забастовку, на протест против своей нищеты и беспросветной жизни.
— Здесь есть и левые. Но большинство профсоюзов под властью хаджи Имолы. Имола трижды совершил паломничество в Мекку. Здесь для мусульман это имеет большое значение. Еще бы — профсоюзный лидер, имеющий право называться «аладжи», «совершивший паломничество»! Правда, сам Имола — из феодалов, он даже здесь, на Севере, член палаты вождей. Но если сейчас он выступит против забастовки, для него это будет конец. Слишком уж туго приходится здешним рабочим.
— И много их? — все еще недоверчиво спросил Петр.
— Точно не знаю. Наверное, несколько сотен. Здесь большая ткацкая фабрика, железнодорожные мастерские, оружейный завод. Еще кое-какие предприятия помельче. Ну и кустарные мастерские. Рабочих поддержат ремесленники.
Роберт кивнул на площадь.
— Кстати, это место называется площадью Красильщиков. Вот там, у той стены, в землю врыты огромные чаны. Им уже лет по четыреста. Ткани, покрашенные индиго в Каруне, известны были еще в средние века. Кстати, это любимейший цвет кочевников-туарегов. Их даже называют людьми с голубой кожей — кожа их приобретает голубоватый оттенок от постоянной носки тканей индиго.
Он оглянулся, отыскивая глазами Элинор. Художница стояла в нескольких шагах от них и быстро делала зарисовки в своем блокноте. Карандаш легко и бегло касался бумаги.
В отеле «Сентрал» им действительно были забронированы три комнаты. Собственно, это был не отель, а целый городок зданий — четырехэтажных, трехэтажных. Отдельные домики — маленькие и большие — раскинулись на территории тенистого парка с теннисными кортами и площадками для гольфа, с плавательным бассейном и небольшим зверинцем.
В центре городка тянулось длинное одноэтажное здание. Здесь размещались контора, ресторан.
Холл перед стойкой портье был увешан рекламными плакатами международных авиакомпаний. Тут же красовалось на большом щите расписание международного аэропорта Каруны.
Они заполнили обычные анкеты и получили ключи от комнат — с большими грушами из слоновой кости, на которых были написаны номера.
— Корпус «би», — сказал портье-южанин.
Юноши в красных фесках взяли из багажника их чемоданы и пошли вперед, указывая дорогу. В темных аллеях было прохладно, порывами налетал ветерок, и листья громко шелестели. Пахло цветами — пряной свежестью, запахом, неизвестным Петру.
Все три комнаты оказались на втором этаже.
— Обедать будете в ресторане или подать в номер, са? — вежливо осведомился старший из юношей, принимая от Роберта чаевые.
Роберт вопросительно посмотрел на художницу, потом на Петра.
— Мне в номер, — решительно сказала Элинор и направилась по коридору к своей комнате.
— А мы будем обедать в ресторане. Закажите два места получше.
Австралиец заявил это прежде, чем Петр успел открыть рот.
Откровенно говоря, Петр тоже с удовольствием провел бы этот вечер наедине с самим собой. Только сейчас он почувствовал, как устал — и физически и духовно. Надо было собраться с мыслями, привести их в порядок, разобраться наконец во всей путанице наблюдений и чувств, хаосе событий и впечатлений.
Но через час они уже сидели в битком набитом ресторане «Сентрал-отеля». Места им были заказаны отличные — у раскрытого окна, выходящего в сад.
Столик был на двоих. Он стоял за колонной, и свет огромной люстры, освещавшей зал, сюда почти не доходил.
— Тебя не узнать, — покачал головой Роберт, глядя на Петра, поправляющего галстук. И белая рубашка, и пиджак, и галстук — все это за дни путешествия в «пежо» стало для Петра непривычным, тесным. Воротничок резал шею, пиджак жал под мышками.
— Да и тебя тоже, — ответил он, глядя, как Боб поеживается в точно такой же сбруе.
Светлые волосы австралийца были еще мокры. Он осунулся за дорогу и теперь казался почти юношей — чисто выбритый, загорелый.
Красавец метр, величественный южанин во фраке, принес им толстую книгу-меню: выбор блюд был отменный.
— Я угощаю! — поспешно объявил Роберт.
После ванны и часового отдыха Петр чувствовал себя посвежевшим. К тому же сухость и прохлада воздуха Каруны тоже давали себя знать: после Луиса здесь дышалось удивительно легко.
Австралиец откинулся на спинку стула и принялся пальцами выбивать на столе какой-то мотив. Что-то его волновало.
— Что-нибудь случилось? — не выдержал Петр.
Лицо Роберта стало серьезным, он нахмурился:
— Мне очень не хочется впутывать тебя во всю эту историю, Питер. Да, впрочем, ты здесь и ни при чем!
Он вздохнул, задумчиво поскреб чисто выбритый подбородок:
— Дело в том, что... что...
Слова давались ему с трудом:
— ...что... доктор Смит погиб.
Смысл слов, произнесенных Робертом, не сразу дошел до сознания Петра.
— Мертв, — уже тверже повторил австралиец. — Покончил с собой.
— Когда? — невольно вырвалось у Петра, хотя он давно уже все понял — и почему Смит хотел впервые в жизни напиться, и почему исчез лендровер из лагеря, и почему так спешил с отъездом Роберт.
Но Элинор? Знала ли об этом она?
— Он оставил мне три письма, — тихо продолжал Роберт. — Родителям, ректору университета и...
Он запнулся:
— ...и Элинор. Первые два я уже отправил. Только что. Через портье. А письмо Элинор...
Роберт сунул руку во внутренний карман пиджака и, вытащив оттуда аккуратно сложенный листок бумаги, осторожно положил его перед собою на стол.
— Вот. Утром я передам его Элинор.
— Но, — Петр искал слова.
— Если бы ты видел его лицо, когда он давал мне эти письма, ты понял бы все. Он просил отправить их сегодня вечером — из Каруны, а это...
Он кивнул на пакет, лежащий на столе.
— ...это отдать Элинор завтра утром.
— Он... застрелился?
Австралиец нахмурился:
— Нет...
Петр осторожно коснулся листка, словно желая убедиться в его реальности:
— Элинор... знает обо всем этом?
Но Роберт его не слушал:
— Я завидую ему. Он выиграл эту партию, а я проиграл. И теперь, что бы ни случилось, он всегда будет стоять между мною и Элинор.
— Но ведь это чудовищно! — вырвалось у Петра.
— Я тебе говорил уже не раз: вы, русские, идеалисты. И покойный Смит тоже оказался идеалистом. Немногие из его коллег на его месте поступили бы так, как он. Они просто постарались бы объяснить все по-другому. Или никак бы не объясняли. Ведь без объяснений все гораздо проще и легче!
Наступило молчание. Австралиец тихонько протянул руку и убрал листок во внутренний карман.
— Ох и напьюсь же я сегодня! — мечтательно произнес он.
