Изучение пяти томов архивного дела, как и следовало ожидать, не прошло бесследно. Снова и снова я возвращался к нему, чтобы до конца разобраться в отношениях, связывающих убийцу и его жертву. Георгий Волонтир и Игорь Красильников — чем больше я о них думал, тем очевиднее становилась эта связь. Они были людьми не только разного возраста, но, по сути, и разных поколений, это верно. И все же что-то объединяло их, притягивало друг к другу, по неуловимым для окружающих признакам они узнавали «своего» и отличали его от «чужого»…

Это «что-то», несомненно, существует, думал я. И еще думал, что много лет назад, в сороковом, там, на Первомайской, вряд ли кто обращал особое внимание на Дмитрия Волонтира. Знали за ним недостатки, слабости, осуждали за пьянки, за грубое обращение с младшим братом, но никому — я уверен, никому — и в голову не приходило, что парень с их двора, утром усердно метущий улицу, вечером слушающий, как в беседке задушевно поют под мандолину, а в сорок первом вместе с другими ушедший на фронт, спустя год вернется в город с оккупантами и будет хладнокровно уничтожать беззащитных стариков, женщин и детей — своих сограждан, соседей. И дело тут не в маске, за которой, дескать, скрывался хитрый, вероломный враг. Суть в другом: задолго до того, как он предал, в душе его уже зрели ростки алчности, трусости, жестокости — того, что мы привыкли называть емким словом «пережитки», забывая, впрочем, как смертельно опасны порой бывают их носители. Что говорить — иной раз внешняя, так сказать, анкетная благополучность подобных людей вводит в заблуждение: чувствуешь червоточину, а разобраться в человеке, понять его успеваешь далеко не всегда…

Но вернемся к Красильникову. Несмотря на разницу в возрасте, он имел много общего со своей жертвой: оба нечисты на руку — один по мелочи воровал на базе, другой выколачивал «левые» с клиентов в ателье, — оба пили, оба были равнодушны к делам общественным и активны в личных и, как результат, оба, быть может, не отдавая себе отчета, были внутренне готовы стать на скользкий путь, ведущий к предательству, измене, преступлению. Нет, не внешнее, бросающееся в глаза сходство объединяло их, а тайное, спрятанное глубоко внутри. В этой их похожести, наверное, и крылась разгадка расследуемого дела…

Размышления размышлениями, а следствие продолжало идти своим чередом. На прошлой неделе мы предприняли выезд на место происшествия.

С первых минут в доме Георгия Васильевича Красильников повел себя по классической схеме «Убийца на месте преступления». Сначала впал в заторможенное состояние, потом стал озираться по сторонам, нервничать, а во время эксперимента с газовой плитой даже порывался бежать. За этим не последовало признания (втайне я немного надеялся на него), но пищи для размышлений эксперимент дал предостаточно. Во всяком случае, все мы пришли к твердому убеждению: случайно оставить газ открытым было просто невозможно — через минуту в тесной кухоньке начинал ощущаться сильный запах, а ведь Красильников, по его собственным словам, искал спички довольно долго. Кроме того, в полной тишине — Игорь подтвердил, что в доме было исключительно тихо, — становился слышен звук, с которым вытекал газ.

Так удалось отмести еще один пункт «легенды» Красильникова. Факт преднамеренного убийства оказался доказуемым, но мотив… мотив продолжал оставаться загадкой.

Все вместе, включая последние показания Тихойванова, Аронова, Харагезова и других, наталкивало на мысль о сложной и глубокой связи между прошлым покойного, путевкой для Нины Ивановны, вывернутой в прихожей лампочкой и утренним опозданием Красильникова на работу. Даже последовавшее за новыми показаниями Харагезова признание Игоря о взятке, которую он дал заведующему ателье, тоже, пусть косвенно, относилось к этой цепи. У меня не оставалось сомнений: каждая из перечисленных деталей имеет отношение к делу, случайных звеньев здесь нет. Скажу больше: я не сомневался, что мы стоим на самом пороге разгадки, хотя шли довольно сложным путем — через выяснение обстоятельств смерти Волонтира к мотиву его убийства. Количество рано или поздно переходит в качество, так получилось и с нашим делом.

Перелом в ходе следствия произошел на следующий день после выезда на место происшествия, то есть четыре дня назад…

Я сидел у себя в кабинете. Время близилось к шести.

Дневная работа была закончена, и в ожидании последней сводки из уголовного розыска я потихоньку собирал со стола бумаги. Не знаю почему — возможно, потому, что ждал звонка, а скорее всего без всякой связи — мне вспомнился фильм, который мы с женой смотрели неделю назад, вспомнился неправдоподобно закрученный сюжет, благообразный седовласый сыщик, лазавший по чужим чердакам в поисках всемирно известных шедевров живописи. Наверное, по аналогии с забитым хламом чердаком в сознании всплыла прихожая в квартире Красильниковых, а от нее мысли перекинулись на Нину Ивановну — безобидную старушку, которой так и не довелось съездить в санаторий за счет необъяснимой щедрости соседа. Необъяснимой… Мне бы способности киношного сыщика, вот для кого не существовало тайн!

И все же: зачем Красильникову понадобилось доставать путевку для Щетинниковой?

В бескорыстие его не то чтобы не верилось, я его просто исключал. «Не тот он человек, чтобы вкладывать деньги, не предусмотрев процента прибыли», — думал я словами Харагезова. Действительно, не тот. Но для чего же тогда? Какие проценты могло принести ему здоровье Нины Ивановны? Да никаких!.. А что, если поставить вопрос иначе: какие проценты мог принести ему отъезд соседки?..

И вот тут меня осенило — с нами, следователями, это случается; правда, не так часто, как с киногероями. Удивительно, как это я раньше не догадался?! Еще тогда, в день убийства, когда менял в прихожей лампочку?! И Красильникову и Волонтиру нужна была квартира Щетинниковой! Пустая квартира! И лампочка — она тоже… Ну, конечно!

Не медля ни секунды, я вызвал дежурную машину, соединился с отделом внутренних дел и спустя пять минут, прихватив двух понятых, вместе со своими ребятами выехал на Первомайскую. Уже по дороге вспомнил: за месяц, что мы возились с делом, жильцов дома успели выселить, предоставив им новые квартиры, и сейчас в доме наверняка никого нет, двери могут оказаться запертыми. Сотниченко, догадавшись о моих сомнениях, успокоил, показав никелированную отмычку, с которой, вероятно, расставался только на время сна.

Когда мы свернули на Первомайскую, в боковое окошко я мельком увидел Тихойванова с дочерью. Они стояли на трамвайной остановке. Федор Константинович что-то говорил Тамаре, и та, слушая его, кивала и слабо улыбалась чему-то. Между ними, взявшись за руки деда и матери, стояла Наташа, дочь Красильникова, — самый таинственный, но в определенном смысле и самый главный участник этой истории. Главный потому, что любой поворот в судьбе близких ей людей в первую очередь и больнее всего отзовется на ее жизни. Как ни громко звучат эти слова, но часть ответственности за ее будущее ложилась и на мои плечи — я ни на секунду не забывал об этом.