Этот обширный лесной край прорезала единственная железная дорога, прямая как стрела. Она была похожа сверху на голый ствол с одинокой ветвью, потому что от дороги отходила единственная ветка, дугообразная, терявшаяся где-то в густых лесных дебрях.

На конце этой ветки, если смотреть с большой высоты, висело нечто буро-ржавое, напоминавшее прошлогоднюю сосновую шишку. А если у кого была охота прошагать по ветке между двумя рыжими рельсами по источенным, полусгнившим шпалам до самого ее окончания, тот мог увидеть несколько неожиданную картину: железнодорожный путь упирался в забор из колючей проволоки, со сторожевыми вышками на углах, которые издали казались скворечниками, а пространство, огороженное забором, было застроено длинными деревянными бараками. Тлен и запустение царили вокруг.

Здесь когда-то содержались военнопленные, бывшие офицеры гитлеровской армии, в подавляющем большинстве из войск СС. Они работали на лесозаготовках и могли считать, что им повезло. Отнюдь не все, что было, для нас поросло быльем, однако пленные давным-давно отпущены по домам, и лагерь, оставленный за ненадобностью на произвол ветра и дождя, заполонили буйные кусты и травы. Бараки осели и покосились, крыши сделались как решето.

И вдруг в один прекрасный день к лагерю подъехала мотодрезина, к которой была прицеплена платформа, нагруженная строительными материалами. Из вагончика спрыгнули на полотно люди в спецовках. Их было немного, всего пять человек.

Обследовав лагерь, они принялись за работу. Сначала напилили в лесу бревен, сделали подпорки для бараков. Затем приступили к починке крыш — вместо безнадежно проржавевших листов настилали новые. И в довершение покрасили крыши зеленой краской. После этого подправили сторожевые вышки и приступили к очистке всей территории от густых зарослей. В ход пошли пилы, косы и топоры. Пять дней трудилась бригада, взглянула на дело рук своих и осталась довольна.

Случись тут посторонний наблюдатель, он был бы немало озадачен. Что за чертовщина? Кажется, эти люди намеревались реставрировать заброшенный лагерь. Но тогда почему же они сделали все на скорую руку, тяп-ляп? Подлатали крыши, подперли готовые рассыпаться бараки, расчистили землю — и убрались. Нет, всерьез так ничего не восстанавливают. Недоумение возросло бы еще больше, если бы после этого наблюдатель обнаружил, что на заброшенной железнодорожной ветке появился старенький маневровый паровоз и с ним пять изношенных пульмановских вагонов. А через несколько дней на этом паровозе был доставлен к лагерю человек, привезший с собой четыре небольших металлических ящика. Он вырыл между бараками четыре неглубокие ямки, положил в них эти ящики и присыпал их сверху слоем земли. И уехал.

Если же нашему наблюдателю пришлось повоевать во время Великой Отечественной войны, то у него в конце концов, несомненно, возникли бы определенные ассоциации. Он подумал бы о широко распространенном на войне способе, при помощи которого сбивали с толку авиаразведку противника. Например, делалось так.

На огромной поляне расположились огневые позиции дальнобойной артиллерии резерва главного командования. Подъезды и подходы к батарее тщательно замаскированы, землянки личного состава укрыты в лесу, над каждым орудием растянута громадная маскировочная сеть.

В недалеком соседстве, тоже на поляне, стоят такие же по размерам орудия, но деревянные. Они тоже замаскированы, но маскировка носит следы намеренной небрежности.

Фашистский самолет-разведчик — его звали «рамой» или «костылем» — прилетит, покружит над плохо замаскированной деревянной батареей, сообщит по радио своим артиллеристам данные для стрельбы. Через десять минут на ложную позицию обрушивается беглый огонь крупнокалиберных стволов. Пилот «рамы» смотрит с неба, засекает попадания и радуется: через полчаса можно считать батарею несуществующей. К ночи, глядишь, нисколько не пострадавшая настоящая батарея подает свой смертоносный голос. А специально выделенная команда делает новые орудия — деревянные, конечно. Потом выбирает новую полянку и устанавливает на ней свои гигантские игрушки.

И опять прилетает «рама»…

Труд, затраченный на создание ложных артиллерийских позиций и аэродромов, даже если это и казалось иному ленивому солдату пустой блажью начальства, всегда оправдывал себя сторицей.

То, что было сделано с заброшенным лагерем военнопленных, напоминало старый военный прием. Дряхлые бараки были, если можно так выразиться, омоложены посредством косметического грима. Был имитирован ряд производственных зданий с характерными признаками объекта оборонного значения. Подновлена железнодорожная ветка. А замаскированные радиоэлектронные установки и специальные закладки будут, когда это нужно, издавать сигналы, излучать волны, которые обязательно засекут и зафиксируют те, кому этого очень уж хочется. Одним словом, все было так, как бывает в действиительности, с той лишь разницей, что никакого развернутого производства здесь нет и не предвидится.

Лагерь военнопленных располагался именно в том квадрате, в котором был помечен стратегически важный объект, указанный в последней радиограмме, переданной Павлом в разведцентр от имени Надежды. Загримированный вскоре после отправки этой радиограммы по приказу полковника Маркова лагерь представлял теперь собой вместе с железнодорожной веткой вполне подходящий объект для разведки. Можно было полагать, что иностранный разведцентр не оставит без внимания столь важное сообщение Надежды и перепроверит его.

Какими бы точными и всепроникающими ни представлялись небесные автоматические шпионы, оснащенные самыми последними достижениями науки и техники, все-таки живой человеческий глаз во многих случаях бывает вернее и нужнее. Вот почему Антиквар, вызвав Коку на свидание, убедительно просил его совершить дальнюю поездку и снабдил фотоаппаратом, смонтированным в роговых очках. Кока не ожидал подобного поручения, он думал, что речь пойдет о дальнейшем изучении Владимира Боркова, и, между прочим, так и сказал шефу. Но тот ответил, что Борковым они займутся — и очень серьезно — несколько позже, а сейчас необходимо ехать.

Инструкции были короткие и несложные. Антиквар нарисовал схему железной дороги, пометил на ней две станции, между которыми от дороги отходит влево ветка. Кока должен выбрать такой поезд, чтобы он следовал по этому участку в светлое время суток, — вообще-то можно сфотографировать и ночью, но днем надежнее. Заранее предвиделись затруднения: на помеченных станциях, вероятно, дальние поезда не задерживаются, пролетают их с ходу. Через стекло фотографировать нельзя, даже если окна в поезде будут незамерзшие. Следовательно, придется Коке проявить изобретательность, придумать что-либо, исходя из обстановки.

Антиквар без особого труда научил Коку пользоваться фотоаппаратом. Чтобы сделать снимок, надо нажать пальцем медную головку винтика, соединяющего правую дужку с оправой стекол. Вторичный нажим переводит пленку на следующий кадр. Всего в пленке пятьдесят кадров, но Кока, наверное, успеет сделать всего два-три…

15 декабря Кока выехал на восток. Поезд был выбран удачный: он проходил нужный участок около одиннадцати часов утра.

Как и предвидел шеф. Кока испытал при съемке неудобство. Окна в мягком вагоне были не просто замерзшие — их стекла покрылись пухлой изморозью толщиной, пожалуй, в палец. Двадцать минут простоял Кока в ледяном тамбуре, чтобы не пропустить ветку, отходящую влево от дороги. Каждые пятнадцать-двадцать секунд открывал дверь, очень боясь при этом, что вагон качнется и его вышвырнет. Мимо все время шастали туда-сюда пассажиры в ресторан. Один, увидев, что Кока открывает дверь, поинтересовался: «Вы что, папаша, прыгать собираетесь? Не советую. Холодно там».

Кока в сердцах проклинал шефа, думал о том, что тот совершенно не знает жизни и, посылая его в эту поездку, не учитывал реальных возможностей. Ну разве может здравомыслящий человек рассчитывать, что из поезда, несущегося со скоростью восемьдесят километров в час по бескрайней лесной глуши, покрытой белым саваном снега, удастся заметить ничем не обозначенную ветку? И кто должен заметить? Человек, впервые едущий по этой дороге. И не просто заметить, а еще и успеть сфотографировать. И стоя не на твердой земле, а в тамбуре немилосердно раскачивающегося вагона при открытой двери, под обжигающим ветром.

Но Кока всегда был везучим. Он вовремя открыл дверь, увидел ветку и на ней вдали паровоз и сделал три снимка. В Москву он вернулся 22 декабря с выполненным заданием и жестоким насморком: стояние в тамбуре не обошлось даром.