IV
Заведение Телятникова находилось в самом центре торговой Солянки, между мрачным солидным зданием Купеческого общества, где с апреля семнадцатого размещался Комитет торгово-промышленного союза, и меблирашками Ерпенева. В отличие от Большого Патрикеевского трактира Тестова, который славился поросятиной, расстегайчиками в гурьевской кашей, или, допустим, «Саратова», где купцы лакомились соляночкой, бесподобными котлетами а ля Жердиньер и ачуевской паюсной икрой, трактир Телятникова никогда не был пристанищем для гурманов. Кормили здесь неважно, а то и просто плохо.
Тем не менее «Теленочек», как ласково именовали трактир его завсегдатаи, никогда не пустовал. Здесь были свои немаловажные преимущества.
Любители коммерческих игр могли перекинуться в карточном зальчике в пикет, безик, сибирский винт или мушку. Для тех, кто любит погорячить кровь азартом, находились партнеры для рамса, фаро, штосса и базета. Не оставались внакладе и ценители дамского общества. Стоило лишь мигнуть разбитному половому – и пожалуйста, только выбирай. На все вкусы.
Но главное было не это. Главным были молчаливая скромность видавшей виды прислуги и полнейшая безопасность, в которой нуждались многие посетители. Телятников почище страхового общества «Якорь» страховал своих клиентов от всяких неприятностей, и в первую голову от нежелательных встреч с полицией. В дела завсегдатаев «Теленочка»: сомнительных дельцов, аферистов, скупщиков краденого, шулеров и молчаливых солидных громил – он не вмешивался, хотя и не одобрял, когда из трактира приходилось вытаскивать чей-то труп и подбрасывать его на соседнюю Хитровку.
Полиция в трактир носа не совала. А уж если совала (то ли на лапу забыли дать, то ли новый дурак в участке объявился), хорошего клиента тут же препровождали из трактира через потайной подземный ход. И получаса не прошло, а он уже за столиком в трактире «Пересыльный» в доме Румянцева или на Кулаковке в заведении Афанасия Поликарповича Тараканова. Пьет себе смирновочку да посмеивается…
– Счастливо повеселиться, ваше здоровье! – весело пожелал мне лихач и отъехал в сторонку, где уже стояло несколько саней, а извозчики, собравшиеся в кучку, обсуждали свои дела.
За марлей падающего хлопьями снега покачивались под вывеской трактира привешенные на цепочках медная бутылка в окружении латунных лафитничков и тупорылая, похожая на акулу, селедка. Когда-то здесь еще болталась и громадная вилка, но ее кто-то по пьяному делу оборвал.
У чугунного фонарного столба, почти сливаясь с ним, стоял сиротливо Артюхин. Чуть подалее, в подворотне меблирашек, светился огонек папироски Волжанина.
По проезжей части улицы пронеслась одноместная «эгоистка», в которой сидел, сгорбившись и подняв воротник хорьковой шубы, солидный господин.
Откуда-то, со стороны Хитровки, донесся хлопок выстрела. Один, другой… В меблирашках сипло и разухабисто орали: «Я гуляю, как собака, только без ошейника! Кого бьют, кого колотят? Все меня, мошенника!…»
Из ярко освещенных полуподвальных окон трактира рвались на улицу шум пьяных голосов, тонкий визг скрипки, женский смех. Верхние окна были зашторены, лишь кое-где проглядывал сквозь шторы свет.
Восемь часов вечера – «час убийств». Сейчас в дежурке уголовно-розыскной милиции звенели тревожно телефоны. И после каждого телефонного сообщения дежурный инспектор аккуратно записывал в журнал регистрации: «На… спине обнаруженного на Чистых прудах трупа мужского пола множественные колотые и резаные раны, в результате коих и наступила смерть…», «При убитой выстрелом в лицо гражданке документов не обнаружено. Смерть вышеуказанной гражданки последовала в результате огнестрельного ранения…»
С шумом растворилась дверь трактира, заклубилась густым морозным паром. Мускулистый, голый по пояс татарин, густо покрытый затейливой татуировкой, и низкорослый крепыш в чуйке вытащили за руки и за ноги пьяного. Раскачав, как бревно, бросили на обледеневший от помоев сугроб.
– И-их! – тонко взвизгнул татарин и засмеялся.
Плашмя ударившись боком о ледяной наст, пьяный сполз на панель.
«Хулиганом я родился, хулиганом и помру. Если голову отломят, я полено привяжу…» – захлебывались пьяным весельем меблирашки.
Выгнувшись гусеницей, пьяный встал на четвереньки. Роняя на снег капли крови из разбитого носа и мотая головой, заскулил, зафыркал. Попытался подняться на ноги и снова упал.
– Свинья поганый! – сказал татарин и пхнул пьяного носком валенка в бок. – Пьяный морда!
На левой стороне груди татарина была вытатуирована виселица. На ней висел, расставив ноги, человечек. Под ним полукругом надпись: «Виси кореш у маево серца».
Напарник татарина заметил меня. На знакомом мне еще по бурсе «перевертыше» сказал:
– Глядипо ан гоэто.
– Жуви, – ответил татарин.
– Жиська, но, Ахметка.
– Но, но, – подтвердил татарин.
– К Никите Африкановичу? – обратился ко мне крепыш.
– К нему.
– Ждем, ждем.
В гардеробе он помог мне раздеться. Стряхнул снег о пальто и шапки.
– Ждут вас Никита Африканович. Очень ждут.
Я услышал, как хлопнула входная дверь, – это в трактир вошли Артюхин и Волжанин.
– Пожалуйте…
Татарин повел меня через узкий длинный зал, наполненный папиросным дымом и кухонным чадом. Зал гудел голосами, звенел вилками и ножами, чавкал, вскрикивал, рыгал, пел. На маленькой, забившейся в угол эстраде раскачивался маятником худосочный молодой человек в длинной бархатной блузе с бантом – то ли начинающий поэт, то ли именитый карманник. Худосочный махал руками и что-то говорил, но слов из-за шума разобрать было нельзя.
Толстяк под фикусом тупо и сосредоточенно лил вино из бутылки на голову уткнувшегося лицом в тарелку соседа.
Держа друг друга за грудки, матерились двое «деловых». Жеманясь и хихикая, терлись у простенка молодые люди с крашеными губами и подведенными глазками. Хитрованский босомыжник на потеху публике грыз зубами стопку. Некто багровый и расхристанный хлопал босомыжника по спине и кричал:
– Жри, друг, за все плачу!
Лысый, в офицерском кителе со споротыми погонами, расставив ноги, щелкал языком: «Гоп-гоп-гоп!» Он изображал лошадь: на одном его колене подпрыгивала в такт курцгалопу пьяная до изумления девочка с размазанной по лицу помадой, на другом тряслась, вцепившись в край стола, пышнотелая матрона с валиком волос над выщипанными бровями. Видно, лошадь проскакала уже не одну версту: голый череп офицера был в крупных каплях пота, пот струнками скатывался по щекам к плохо выбритому острому подбородку. «Гоп-гоп-гоп…»
Офицер мешал проходу. Татарин без видимого напряжения – лишь задергал ногами висельник на безволосой груди, – сдвинул стул со всеми тремя в сторону:
– Свинья пьяный!
Чудом удержавшись на стуле, офицер поднял глаза и неожиданно трезвым голосом скорбно сказал:
– Там – германцы, тут – татары…
– Не связывайся с Ахметкой, Петенька, – изувечит, – обняла его за шею пышнотелая.
– Тьфу, свинья пьяный! – плюнул татарин на покрытый опилками пол.
Он молча провел меня мимо буфетной на кухню, где между раскаленными чадящими плитами метались красные от жара повара в грязных колпаках. Ни слова не говоря, показал рукой на низкую дверь. Мы оказались в полутемном коридоре, затем свернули в другой, поуже. Свернули направо, еще раз направо. Татарин распахнул обитую войлоком дверь и отдернул тяжелую штору:
– Привел, Никита Африканович.
– Вот и хорошо. Хлеб да соль!
В комнате горели лишь две или три свечи, слабо освещая заросшее пегой курчавой бородой лицо кряжистого человека. Он сидел на лавке за непокрытым скатертью столом, на котором стояло несколько длинных бутылок довоенного пива «Санценбахер» с фарфоровыми пробками, окутанными проволочкой, графин смирновки, какая-то закуска на плоских тарелках, пивные кружки и стопки.
Махов неспешно приподнялся, упираясь ладонями в столешницу. Не разгибаясь, окинул меня взглядом. Его цепкие, темные под кустиками густых бровей глаза нащупали в боковом кармане моего пиджака браунинг. Он ухмыльнулся:
– А револьвер-то к чему, Леонид Борисович?
– Привычка, Никита Африканович.
– Разве что так. Привычка – оно, конечно. А так-то револьверт здесь ни к чему. Не любят здесь револьвертов. Да и не стрельнешь здесь из револьверта – не успеешь: упредят. Здесь народ хоть и конобойный, а все по-тихому любит, без пальбы… Здесь вот так, – он выразительно провел ребром ладони по горлу и, сжав руку в кулак, вскинул ее вверх. – Вон как! – Он тихо засмеялся и огладил бороду.
За моей спиной скрипнула половица – я обернулся. Татарин, легонько наклонившись вперед, стоял у задернутой шторы, застыв изваянием. Мускулы напряжены, но недвижны, глаза-щелки, губы – в блаженной улыбке, в уголках рта – пузырьки слюны. В руках у татарина был витой шелковый шнур, который он перебирал пальцами.
Мигнул бородатый разбойничек за столом – хоп! – и захлестнулась удавка. Врезался шнур в горло – не разорвешь, не вырвешься, не снимешь. Все туже и туже затягивается мертвая петля… Без пальбы, без шума – лишь хрип, по-тихому…
Только врешь ты, Никита Африканович, «министр вольного города Хивы». Врешь. Не для того ты меня сюда звал. Не мигнешь ты татарину – это тебе так же ни к чему, как мне сейчас револьвер. Просто веселый ты разбойничек, Никита Африканович.
Кто для веселья водку пьет, а кто удавочкой балуется…
– А это что? Тоже привычка? – кивнул я на татарина.
– Выходит, так. У вас револьверт – у меня Ахмет. – Он ощерил в улыбке крепкие зубы.
– Хват! Ничего не скажешь – хват!
Каждому весельчаку приятно, когда находится человек, способный оценить его шутку. Махов не был исключением. Засмеялся, глядя на нас, и татарин: он тоже был веселым человеком.
– Вот так, вот сяк, вот и эдак, вот и так! – сказал Махов и разлил водку по стопкам. – С приятным человеком и поговорить приятно. Иди, Ахмет, – кивнул он татарину. – А товарищей сыскарей, что прихряли с Леонидом Борисовичем, как положено, прийми. Наверх их проводи – и поспокойней им там будет, и почище. А то как бы матросу внизу золотые зубы не вылущили… Пущай за мой счет накормят. Только без самопляса – на службе.
Оказывается, не зря Борин и Хвощиков с почтением относились к этому бородачу: сыскное дело у него было поставлено получше, чем у нас…
Татарин неслышно ушел, задернув за собой штору.
– Телохранитель?
– Шестерка, по-нашему. Да только козырная… Такая шестерка и туза прихлопнет.
– Или придушит.
– Или придушит, – согласился он и вновь ощерил в улыбке зубы. – Одна беда – татарин. Бездушный, значит.
У самого Махова душа, понятно, имелась, и в свободное от дел время он о ней заботился. Поэтому, как я понял из дальнейшего разговора, Никита Африканович не сомневался, что ей уже давно приготовлено место в раю, где она будет распевать хоралы в обществе херувимов и серафимов. Правда, он не считал себя праведником или страстотерпцем. Но к всевышнему относился с должным уважением, хотя и не без фамильярности. В отличие от бога архимандрита Димитрия бог Махова был таким же хитрованцем, как сам Никита Африканович. Поэтому Махов с ним ладил. В сделках с ним бородач за барышом не гнался, но внакладе тоже старался не оставаться. Все шло баш на баш. Согрешил – покаялся, оскоромился – помолился, пренебрег заповедью – внес в церковь вклад.
С Советской властью у него были отношения более сложные.
– Землю мужику, а заводы мастеровому – это по справедливости, – говорил он, стерев ладонью пивную пену с усов и бороды. – А вот то, что забижаете невесту Христову, церковь православную, – это зря: и перед богом и перед людьми грешите.
Кажется, на эту тему он мог говорить долго. Но когда я повернул разговор к вещам, имеющим непосредственное отношение к деятельности уголовно-розыскной милиции, Махов особого недовольства не высказал.
Разговор разговором, а дело делом. Товарищ Семен просил его помочь, и он согласен. Уважая Советскую власть, лично меня и православную церковь (как-никак, а разграблено было имущество «невесты Христовой»), он готов был внести свою лепту в розыск тех, кто пренебрег божескими и рабоче-крестьянскими законами. Никита Африканович не сомневался, что его доброхотство зачтется ему не только всевышним, но и Советской властью. Добрые дела без поощрения не остаются. А нет так нет: лишний грех с души снимет – и то благо… Но уговор: на него, Махова, не ссылаться. На Хиве всякие людишки имеются. Много там у Никиты Африкановича друзей-товарищей, многих он облагодетельствовал, но известно, всем не угодишь – есть и враги. Так что должен я сам понимать…
Ризницу, как я уже, верно, от Дублета да от Пушка знаю, брали не наши – такого святотатства Никита бы Африканович не допустил, – а саратовские. Имена, фамилии? За этим дело не станет. Знает Никита Африканович и у какого барыги в Саратове та воровская добыча отлеживается. Тот барыга некогда на Хитровке промышлял, да продуванился, нехристь…
Махов говорил неторопко, не спуская с меня темных, занавешенных густыми бровями глаз. Говорил начистоту – «все одно, что на исповеди!».
Тогда я эту трогательную откровенность «первого министра Хитрова рынка» относил за счет влияния анархистов. Немного позднее понял, что ошибался. Вес анархистов был не столь уж велик: Хива жила и продолжала жить по своим воровским обычаям. Что же касается Махова, то он, как всегда, действовал в своих собственных интересах. Его откровенность была той же «удавкой». Только на этот раз он вручал ее не Ахмету, а мне. Никита Африканович хотел руками Московской уголовно-розыскной милиции «удавить» своего старого саратовского конкурента и его присных.
Когда мы прощались, богобоязненный разбойничек сделал широкий жест – вручил мне две жемчужины из ризницы, подаренные им – «кто не грешен»? – Лизе Тесак (через несколько дней Кербель признал их искусно сделанными стразами. Никак не мог перебороть Никита Африканович свою натуру!).
Обратно меня провожал все тот же Ахмет. На этот раз мы уже шли другими коридорами, минуя большой зал трактира. Татарин был предупредителен и нежен. Почтительно подал пальто, сняв с него невидимую пушинку. Согнувшись в поклоне – лакей из хорошего дома, да и только! – пожелал доброго пути.
– Может, когда и свидимся, Леонид Борисович! Все в воле аллаха…
Я вышел из трактира на улицу, вдохнул полной грудью морозный воздух и провел ладонью по горлу. На моей шее был шарф, толстый шерстяной шарф… Я сдернул его, скомкал, засунул в карман пальто. Еще раз вобрал в легкие до отказа воздух и подумал, что Махов во мне ошибся: природа явно обделила меня чувством юмора…
На следующий день в Саратов было направлено телеграфное сообщение, и туда выехали Борин, Волжанин и Хвощиков.
Президиум Московского Совдепа.
Гражданский комиссариат.
Московский совет рабоче-крестьянской милиции
Срочное телеграфное сообщениепо литере «А»
(распоряжение Наркомпочтеля республикии комиссара Московского телеграфа)
Строго конфиденциально
Саратов. Президиум губернского Совдепа.
Лично начальнику Саратовской губернскойуголовно-розыскной милиции
Сообщение
Как вам известно из ранее направленных в ваш адрес решения президиума Московского Совдепа, сообщения ПТА (Петроградского телеграфного агентства) и уведомления Московской уголовно-розыскной милиции, в Москве совершено дерзкое ограбление патриаршей ризницы в Кремле.
В результате произведенных нами розыскных действий получены сведения о предполагаемых грабителях и укрывателях награбленного.
Согласно этим сведениям преступление совершено уроженцами села Ягодные Поляны Саратовского уезда Саратовской губернии братьями Прилетаевыми – Константином и Дмитрием. Вышепоименованные являются ворами-рецидивистами.
КОНСТАНТИН ФЕОКТИСТОВИЧ ПРИЛЕТАЕВ (он же Поликарп Иванов, он же Константин Савельев, он же Филипп Елкин), 1882 года рождения. Роста выше среднего, узкоплеч. Волосы русые, волнистые, редкие, длинные. Голову держит склоненной к правому плечу. Нос мясистый, плоский. Походка вразвалку, «морская» (в юности работал матросом на волжских судах). На груди татуировка. Известен в уголовном мире под кличками Матрос и Долговязый.
ДМИТРИЙ ФЕОКТИСТОВИЧ ПРИЛЕТАЕВ (он же Дмитрий Филимонов), 1889 года рождения. Данными о внешности Дмитрия Прилетаева не располагаем.
Организатором ограбления патриаршей ризницы в Москве (наводчиком) и укрывателем похищенных в ризнице ценностей предположительно является житель Саратова, владелец магазина колониальных товаров на Немецкой улице, купец третьей гильдии Савелий Ферапонтович Бровин.
Оперативно-розыскными действиями установлено, что подлинная фамилия Бровина – Чуркин.
САВЕЛИЙ НИКОЛАЕВИЧ ЧУРКИН, 1870 или 1875 года рождения, из мещан, до 1915 года проживал в Москве, где содержал лавку москательных товаров на Хитровом рынке, но основной доход получал не от торговли, а от скупки и перепродажи краденого.
В начале 1915 года, находясь под следствием по статье 180 Устава о наказаниях (покупка похищенного и принятие его в заклад), Чуркин приобрел фальшивые документы и скрылся от сыскной полиции, поселившись в Саратове под фамилией Бровина.
В декабре 1917 года Чуркин-Бровин во время своего приезда в Москву предложил рецидивисту Мишке Мухомору, который в настоящее время находится в Пскове, осуществить ограбление ризницы. Мишка Мухомор согласился. Однако вскоре он был арестован Московской уголовно-розыскной милицией по подозрению в ограблении ювелирного магазина на Кузнецком мосту. Тогда Чуркин-Бровин предложил свой план Константину Прилетаеву, который и осуществил ограбление совместно с братом Дмитрием.
По оперативным данным Московской уголовно-розыскной милиции, отвезя драгоценности в неустановленное нами место, Константин Прилетаев пытался часть их реализовать на Хитровом рынке. Когда это не удалось, он перевез их в Саратов, где они, полностью или частично, переданы Савелию Бровину (он же Савелий Чуркин).
На основании изложенного просим принять срочные меры к установлению местопребывания всех вышепоименованных лиц, их незамедлительному аресту и изъятию похищенных в Московской патриаршей ризнице драгоценностей.
О всех проводимых вами по данному розыскному делу действиях просьба подробно, безотлагательно и строго конфиденциально телеграфировать лично мне по литере «А», имея в виду, что право пользоваться вами этой литерой оформлено распоряжением Наркомпочтеля республики.
В ваше распоряжение в Саратов откомандирована для работы по настоящему делу бригада Московской уголовно-розыскной милиции в составе инспектора Борина, агента второго разряда Волжанина и агента второго разряда Хвощикова.
Подтвердите принятие настоящего сообщения.
Товарищ председателя Московского совета рабоче-крестьянской милиции Косачевский
Срочное телеграфное сообщениепо литере «А»
(распоряжение Наркомпочтеля
и президиума Саратовского Совдепа)
Строго конфиденциально
Товарищу председателя Московского советарабоче-крестьянской милиции Косачевскому
Нами объявлен розыск Прилетаевых и приняты меры к их задержанию на территории Саратовской губернии. О результатах вам безотлагательно будет сообщено телеграфно.
Купец третьей гильдии Савелий Ферапонтович Бровин (Савелий Николаевич Чуркин) нами арестован в принадлежащем ему доме на Немецкой улице и доставлен в уголовно-розыскную милицию, где в настоящее время содержится в одиночной камере. В доме Бровина (Чуркина) на Немецкой улице, в лавке колониальных товаров, занимающей первый этаж вышеуказанного дома, а также в принадлежащих Бровину водяной мукомольной мельнице на реке Терешке (Хвалынский уезд) и паровой маслобойне в слободе Покровской произведены обыски и оставлены засады.
В результате успешного обыска на маслобойне работниками Саратовской уголовно-розыскной милиции обнаружены иконы старинного письма, а также различные предметы религиозного культа из серебра. Бровин (Чуркин) пояснил, что вышеуказанные вещи приобретены им в разное время в лавках церковных принадлежностей в Москве, Петербурге и Саратове и у антикваров. Категорически отрицая свою причастность к ограблению патриаршей ризницы в Москве и знакомство с братьями Прилетаевыми, Бровин (Чуркин) заявил, что среди изъятых на принадлежащей ему маслобойне предметов нет ни одного украденного в ризнице.
В связи с этим сообщаем вам перечень и краткое описание обнаруженных на маслобойне в слободе Покровской вещей. Просим ознакомить с вышеуказанным перечнем служителей Московской патриаршей ризницы на предмет идентификации нижепоименованных ценностей.
(Далее приводится перечень и дается описание изъятого при обыске.)
Начальник Саратовской губернской уголовно —
розыскной милиции Г.Привалов
Срочное телеграфное сообщениепо литере «А»
(распоряжение комиссара Московского телеграфа)
Строго конфиденциально
Саратов. Президиум губернского Совдепа.
Лично начальнику Саратовской губернскойуголовно-розыскной милициитоварищу Привалову
С переданным Вами по телеграфу перечнем изъятых при обыске предметов ознакомлены специалисты. В связи с краткостью описания затруднительно сделать категорические выводы о принадлежности перечисленных предметов Московской патриаршей ризнице. Тем не менее некоторые из них, видимо, похищены из ризницы. Для отождествления сообщаем:
1. РИПИДА (ОПАХАЛО, УПОТРЕБЛЯЕМОЕ ПРИ АРХИЕРЕЙСКОМ БОГОСЛУЖЕНИИ)
Похищенная из ризницы рипида принадлежала отцу царя Михаила Романова, патриарху Филарету. Она представляет собой серебряный, украшенный по краям зернами жемчуга круг на длинной, утолщающейся к свободному концу рукоятке из кипарисового дерева.
В центре круга – изображение из накладного золота: два шестикрылых херувима над ковчегом завета со склоненными к нему лицами. У каждого из херувимов по двенадцать глаз, сделанных из мелких сапфиров.
По краям круга вырезаны сцены спасения Иваном Сусаниным царя Михаила от поляков.
На рукоятке рипиды инкрустированные серебром изображения Костромского Ипатьевского монастыря, где Михаилу сообщили об избрании его царем, сцена венчания на престол и фигура монахини (видимо, матери Михаила, сосланной Борисом Годуновым в монастырь под именем инокини Марфы).
2. СЕРЕБРЯНАЯ СВЕЧА, УСТАНОВЛЕННАЯ НА ПОДСТАВКЕ В ВИДЕ ВОСЬМИКОНЕЧНОГО КРЕСТА
Похожий предмет похищен из патриаршей ризницы. Он изготовлен в царствование Иоанна Грозного придворными ювелирами в память о так называемом «чуде» – «самовозжении» свечи в Московском Архангельском соборе у гроба князя Дмитрия Донского.
На свече вырезаны изображения Дмитрия Донского, святого Сергия Радонежского, который благословил князя на битву с Мамаем, и двух иноков Троице-Сергиевой лавры, посланных Сергием Радонежским для участия в битве, – Пересвета и Осляби. Кроме того, в нижней части свечи имеется изображение единоборства Пересвета с татарским богатырем Челибеем.
Подставка свечи покрыта смешанной эмалью (частью выемчатой, частью перегородочной). На тыльной стороне – надпись: «Свеща сама о себе возгореся и небесным светом оба полы светяще и на много дни говоряще, воску ж не умаляющуся. Есто же та свеща и доныне в церкви той. От нея же мнози с верою приимаху воску онаго и от различных болезней здравие приимаху».
Товарищ председателя Московского совета рабоче-крестьянской милиции Л.Косачевский.
Срочное телеграфное сообщениепо литере «А»
(распоряжение Наркомпочтеля
и президиума Саратовского губернского Совдепа)
Строго конфиденциально
Товарищу председателя Московского советарабоче-крестьянской милиции Косачевскому
Нами произведено отождествление рипиды и серебряной свечи на подставке в форме восьмиконечного креста. Оба эти предмета похищены из Московской патриаршей ризницы, чего сейчас не отрицает и сам Бровин.
В результате учиненного гражданину Бровину (Чуркину) вторичного допроса он сознался, что проживает в Саратове по фальшивым документам с 1915 года, а до этого содержал в Москве лавку москательных товаров на Хитровом рынке и в виде промысла занимался скупкой и перепродажей краденого.
Продолжая отрицать свое участие в организации ограбления патриаршей ризницы в Кремле, Бровин (Чуркин) тем не менее признал, что знал заранее об этом ограблении от братьев Прилетаевых, с коими имел давние преступные связи, и обещал Константину Прилетаеву укрывательство и покупку похищенного в ризнице.
По словам Бровина (Чуркина), в последних числах января текущего года к нему в лавку явился Константин Прилетаев и рассказал, что они вместе с братом «обчистили» ризницу пудов на восемь. Когда Бровин (Чуркин) предложил Константину купить похищенное, тот якобы ответил, что ежели Бровин продаст даже самого себя, то и тогда он не сможет с ними расплатиться. Отказался Константин Прилетаев и от услуг Бровина в хранении ценностей (Бровин предлагал свезти их на свою мукомольную мельницу в Хвалынском уезде). Константин предложил Бровину лишь посредничество в распродаже украденного. Бровин согласился. На следующий день Константин Прилетаев принес Бровину (Чуркину) в большом чемодане два ковчега византийской работы, в которых будто бы хранились находившиеся временно в ризнице одежды Иисуса Христа и богородицы, змеевидную золотую рукоять с бирюзой от посоха какого-то патриарха, три наперсных золотых креста, рипиду, серебряную свечу на подставке в форме восьмиконечного креста и десять золотых слитков, общим весом восемь фунтов.
Константин Прилетаев оценил все это в пятьдесят тысяч золотых рублей, посулив Бровину (Чуркину) четверть выручки. В случае успешной продажи Константин Прилетаев обещал принести еще. Ни своего адреса в Саратове, ни места хранения украденого он не сообщал. Дмитрия же Прилетаева Бровин после ограбления ризницы не видел и где тот находится, не знает.
Допрошенный показал, что все принесенные Константином Прилетаевым вещи, кроме рипиды и серебряной свечи, он распродал различным лицам, но Константин Прилетаев у него больше не появлялся (деньги, вырученные от продажи краденого, нами у Бровина изъяты).
С помощью прибывшей сегодня в Саратов группы сотрудников Московской уголовно-розыскной милиции нами продолжается активный розыск братьев Прилетаевых, а также лиц, коим Бровин (Чуркин) продал вышепоименованные ценности.
О ходе розыска вам будет ежедневно сообщаться по телеграфу мною и старшим Московской группы уголовной розыскной милиции инспектором Бориным между двенадцатью и часом ночи.
Начальник Саратовской губернской уголовно —
розыскной милиции Г.Привалов
Заместителю председателя
Московского совета рабоче-крестьянскоймилиции тов. Косачевскому Л.Б.
Ставлю Вас в известность, что в связи с неисправностью телеграфных проводов (место и причины неисправности выясняются) телеграфная связь с Саратовом временно прервана. О ее восстановлении Вам будет сообщено безотлагательно.
Комиссар Московского телеграфа Иваньков
