Миша Арставин, нагловатый парень с томными глазами и пухлым ртом, не слишком стремился «засвидетельствовать» слова своего приятеля с Сухаревки. Он бы вообще предпочел оказаться в эти дни подальше от Москвы. Но он был практиком, поэтому понимал, что бессмысленное запирательство к добру не приведет и от «уголовки» можно ожидать еще больших неприятностей, чем от Махова. Поэтому мы с ним вскоре поладили… После перекрестного допроса и очной ставки с Пушковым Арставин подтвердил, что действительно жемчужины отдал Дублету не кто иной, как сам Никита Африканович. И произошло это в присутствии его, Арставина. Дальше дело пошло еще успешней.

Мы провели несколько очных ставок между Пушковым и Арставиным, а затем свели их с Дублетом. Дублет ершился недолго. Под напором осмелевшего от страха «вышеозначенного» и Михаила Арставина он стал сдавать свои и без того шаткие позиции.

Теперь, сопоставляя протоколы допросов, можно было получить некоторое представление об интересующих нас событиях и о той роли, которую играл в них Махов.

Выяснилось, что купеческий сын познакомился с Маховым еще в 1909 году и с тех пор постоянно поддерживал с ним отношения.

Именно Арставин и свел Дублета с Маховым. Махов обласкал Дублета, пригрел и приспособил к делу. Он же дал деньги на оборудование подпольной мастерской по изготовлению фальшивых драгоценностей и подыскал Дублету помощников-мастеров. Продукция мастерской сбывалась через коммивояжеров Махова не только в Москве, но и в других городах: Петербурге, Киеве, Тифлисе, Самаре, Саратове, Владикавказе. В лавке «вышеозначенного» Махов устроил что-то вроде склада подделок (во время обыска мы там обнаружили под полом около трехсот стразов и дублетов, свыше сотни перстней, браслетов и сережек из фальшивого золота).

Сама мастерская помещалась, вначале на Маховке. А затем, когда туда зачастила полиция, была переведена на Солянку в задние комнаты обширной квартиры поборницы прав московских проституток Лизы Тесак, которая, кстати говоря, немало способствовала процветанию подпольной торговли.

Туда, на квартиру к Лизе Тесак, Махов и привез похищенные в ризнице самоцветы. Среди камней, с которых Дублету предстояло снять копии, были бриллиант «Иоанн Златоуст», три черные жемчужины-парагоны, астерикс «Схимник» с посоха патриарха Филарета, бесцветный бриллиант «Слеза богородицы», рубин-оникс «Светлейший» и жемчужина «Пилигрима».

Когда Дублет сделал стразы (их предполагалось пустить в оборот, как только в газетах появятся сообщения об ограблении ризницы; Пушков даже составил список тех, кто, видимо, захочет купить «похищенные драгоценности»), Махов забрал у него подлинные камни и куда-то их увез.

Во второй приезд Махова сопровождал Мишка Мухомор, который в 1917 году привлекался по делу об ограблении ювелирного магазина Гринберга на Кузнецком мосту и судьбой которого я интересовался у Сухова после ограбления патриаршей ризницы.

Затем через два или три дня Мишка Мухомор разыскал Дублета в трактире Лазутина на Солянке и привел к Махову. Тогда-то Махов и поручил Дублету продать тридцать семь жемчужин, которые купил по дешевке член союза хоругвеносцев. Из выручки Махов отсчитал за труды полторы тысячи рублей, а остальные оставил себе. Две жемчужины он, по утверждению Арставина, подарил Лизе Тесак.

Махов никому не говорил, откуда взялись привезенные им камни, и его никто об этом не спрашивал. Но словоохотливый Мишка Мухомор, которому, видимо, что-то перепало, под пьяную лавочку проговорился Дублету и Пушкову, что камешки не откуда-нибудь, а из самой патриаршей ризницы. По его словам, ризницу «брали не наши». Махов ничего не знал о готовящемся ограблении и был раздосадован, что его обошли. Кажется, грабители не хотели восстанавливать против себя влиятельного министра вольного города. Во всяком случае, после ограбления они предложили ему купить похищенные драгоценности. Махов охотно согласился, но «не наши» заломили такую цену, что Никита Африканович, поторговавшись, вынужден был отступиться. Единственное, чего он добился, – это согласия «не наших» дать ему на время наиболее ценные камни, чтобы снять с них копии.

Неуступчивость контрагентов могла для них печально кончиться («Перышки-то на Хиве завсегда вострые, а Никиту Африкановича атаман никому в обиду не даст»). Видимо, понимая это и желая умилостивить Махова, «не наши» и подарили ему часть похищенного жемчуга.

Кто именно «брал ризницу», Арставин, Пушков и Дублет не знали. Так они, по крайней мере, утверждали, и я склонен был им поверить.

Мишка Мухомор, как мы уже знали (после ограбления ризницы Сухов наводил о нем справки), уехал из Москвы в Псков, который теперь был захвачен германскими войсками. Правда, Волжанин уверял меня, что сможет пробраться в Псков, разыскать Мухомора и доставить в Москву, но предлагаемый им план был настолько фантастичен, что и его сразу же отверг. Следовательно, на «не наших» мог вывести лишь сам Махов. А добраться до него было сложно. Хитровка являлась своеобразной крепостью, которую одинаково трудно было взять как штурмом, так и планомерной осадой. Но другого выхода как будто не имелось…

Подготовку операции я поручил Сухову, Хвощикову и Волжанину. Однако осуществить ее нам не привелось…

Когда Павел Сухов пытался убедить меня, что для оцепления Хитрова рынка и прилегающих к нему переулков потребуется никак не меньше трехсот красногвардейцев, в кабинет вошел дежурный субинспектор и доложил, что меня хочет видеть какой-то гражданин.

Этим гражданином оказался не кто иной, как товарищ Семен.

Молча сунув мне и Сухову свою жесткую руку, товарищ Семен огляделся. Более чем скромная обстановка моего кабинета его разочаровала: в Доме анархии было куда как роскошней. А тут что? Ни мягких кресел, ни широких диванов, ни картинок на стенах. Да и стены обшарпаны. Одно слово – «уголовка»!

– Семечками пришел угостить? – спросил Павел.

– Не, – мотнул лохматой головой гость. – Дело есть.

– Выходит, «обкашляли» в своем союзе? – спросил Павел.

– А как же? Обкашляли. Говорил я с товарищами блатными…

Сухов улыбнулся:

– Блатные что? С «товарищами блатными» и мы говорили…

– Знаю, – кивнул товарищ Семен. – Про то, что Пушка и Дублета замела «уголовка», вся Хива знает.

– А про что Хива не знает? – в тон ему сказал Павел. – Хива про все знает.

– Не, – возразил товарищ Семен. – Про то, кто брал ризницу, Хива не знает. Про то только Никита Африканович знает.

Сухов многозначительно посмотрел на меня. Он, впрочем, как и я, уже не рассчитывал на то, что недавний разговор в пропагандисткой отделе Московской федерации будет иметь какое-либо продолжение.

Председатель «Союза анархистской молодежи» был не из торопливых. Он не спеша расстегнул крючки полушубка, снял и пристроил на коленях свою заячью шапку. Достал из кармана вышитый кисет.

– Давеча я беседу с товарищем Никитой Африкановичем Маховым имел…

– Ну, ну, – поторопил его Сухов.

– Товарищ Никита Африканович заявляет, что от Николашки и гражданина Керенского он ничего, окромя притеснений, не имел и против трудового народа не пойдет, – торжественно сказал товарищ Семен. – Потому Никита Африканович желает оказать с ризницей помощь рабоче-крестьянской власти.

– Похвальное желание, – одобрил я. – Этот пламенный борец за идеалы народа здесь?

– Никита Африканович-то?

Товарищ Семен вытащил изо рта самокрутку и посмотрел на меня недоумевающими глазами. Ну и ну, отмочил штуку. Никиту Африкановича ему подавай! Но что возьмешь с нового человека, который не знает, что к чему? Какой с него спрос? Чтобы Махов собственной персоной пожаловал в сыскную – придет же такое в голову! Нет, Никита Африканович не из таких. Никита Африканович предлагает встретиться в трактире Телятникова на Солянке. Сегодня, в восемь вечера. Там и ему и мне сподручней будет. За тем товарищ Семен и пришел. Как я отыщу Махова? А искать не придется: меня к нему проводят. Люди Никиты Африкановича меня в личность знают. В лучшем виде доставят… Пушок и Дублет? А что Пушок и Дублет? Разговор будет не о них. Разговор будет о ризнице. Чего ему, Махову, о Пушке и Дублете попечение иметь? Никита Африканович так считает: сами в дерьмо вляпались, пусть сами его с себя и слизывают. Никита Африканович за них не заступник. И за Мишу Арставина не заступник. Не жалует он ветродуев. Никита Африканович хотя и не анархист, а к индивидуальной личности уважение имеет и с «Союзом анархистской молодежи» ладит. Сомневаться в нем нечего.

О Махове товарищ Семен говорил с не меньшим почтением, чем о князе Кропоткине.

– Ну что ж, подумаем, – сказал я.

– Подумайте, – сказал юный вождь хитровских анархистов и стал застегивать свой полушубок.

– А не взять ли нам, Леонид Борисович, этого «борца за народ» прямо в трактире? – предложил Павел, когда товарищ Семен, завершив свою дипломатическую миссию, ушел, оставив после себя крепкий запах самосада, мокрые следы валенок на полу и противоречивые мысли. – Возьмем десятка полтора ребят из боевой дружины, обложим со всех сторон заведение Телятникова да и прихлопнем как муху.

– Так «хлопнешь» – только руку себе отшибешь, – возразил Хвощиков.

– Совершенно справедливо, – поддержал его Борин. – Трактир Телятникова – вроде ящика с двойным дном.

– Потайные ходы в нем, – объяснил Хвощиков.

– Да-с, потайные ходы. Махов, Леонид Борисович, не зря там встречу назначил: в случае чего под пол уйдет – и поминай как звали. Мы у Телятникова несколько облав проводили – как вода сквозь решето. Хитрый трактирчик. Только вспугнем Махова. Да и какой резон теперь его арестовывать?

– Резон-то, положим, есть, – возразил Сухов.

– Какой? Махов сам ищет встречи. Нет резона, уважаемый Павел Васильевич. Арест лишь усложнит обстановку. А вот над охраной Леонида Борисовича, ежели он пожелает встретиться с Маховым, подумать не мешает…

Встреча с королем барыг в трактире Телятникова мне не улыбалась, однако я понимал – Борин прав: упускать такую возможность нельзя.