II
Облик архимандрита мало чем напоминал о монашеском смирении. Гордо посаженная голова, развернутые, правда, не широкие, но и не узкие плечи, изящество линий которых подчеркивал спускающийся с шеи и крестовидно перепоясывающий грудь параман – двойная перевязь, символизирующая крест, который берет на себя монах, чтобы следовать в своей жизни за Христом. Узорчатый серебряный наперсный крест. В петлице воротника щегольской шелковой рясы – другой, маленький, свидетельствующий о том, что ризничий защитил диссертацию и является магистром богословских наук.
Он вошел в кабинет своей обычной энергичной и легкой походкой. Раздув тонкие ноздри и брезгливо морща лоб в черной рамке клобука, втянул в себя застоявшийся прокуренный воздух комнаты. Сейчас должна была последовать привычная фраза: «Вы слишком много курите, Леонид». Именно с этой неизменной фразы начинались наши ночные разговоры, когда, мучимый бессонницей и головной болью, настоятель Валаамского монастыря приезжал на Святой остров, где мне была отведена комната в одной из покосившихся хибарок скита.
Бессонница и головные боли мучили Димитрия периодически уже лет пятнадцать. Но он не обращался к врачам и не принимал лекарств, считая это чем-то вроде мудрого напоминания о бренности всего земного. В такие дни и недели его бледное лицо становилось совсем белым, словно вырезанным из бумаги, а синие глаза темнели. Говорил он медленно и тише обычного, будто опасаясь вспугнуть благодатную боль, которая сверлила его голову, время от времени подергивая болезненной судорогой сжатые губы.
«Вы слишком много курите, Леонид…» Привычные слова на этот раз сказаны не были: Димитрий старательно подчеркивал официальный характер встречи. Мы представляли два враждебных лагеря: я – «узурпаторов и безбожников большевиков, захвативших с помощью вооруженного насилия власть и возвестивших об этом расстрелом Кремля», а он – «невесту Христову – православную церковь». И все же в глазах у него не было той враждебности, которую я заметил в Кремле, когда осматривал разграбленную ризницу.
Перехватив страдальческий взгляд Димитрия, я встал на стул и открыл форточку. В комнату ворвался свежий морозный воздух.
– Надеюсь, вы не простудитесь?
– Нет, не простужусь.
– Что ж, я к вашим услугам, Александр Викентьевич, слушаю вас.
Перебирая длинными пальцами граненые янтарные четки и смотря сквозь меня, Димитрий медленно, будто каждое слово давалось ему с трудом, сказал:
– Я уже излагал господину Дубовицкому цель своего визита. Насколько я понимаю, вы с ней тоже знакомы. Поместный собор и его святейшество патриарх Тихон испытывают вполне понятное беспокойство о судьбе похищенного из патриаршей ризницы церковного имущества. Между тем, к нашему глубочайшему прискорбию, нынешние властители не считают нужным сообщать собору о ходе дознания, что вызывает естественное недоумение не только у духовенства, но и у всего русского православного народа. Было бы весьма печально, если бы в России и за ее пределами создалось впечатление, что Совет Народных Комиссаров по каким-то своим соображениям, о которых мы можем только догадываться, не заинтересован в розыске и возвращении сокровищ русской православной церкви.
В хорошо отшлифованных фразах помимо намеков содержалась и неприкрытая угроза. Видимо, текст «ноты» продумывался в резиденции Тихона.
– Думаю, что ни в России, ни за границей ни у кого не создастся впечатление, что мы не заинтересованы в розыске похищенного уже хотя бы потому, что украдено не столько церковное достояние, сколько всенародное, – сказал я. – Вы, видимо, не имели возможности изучить текст декрета Совета Народних Комиссаров «О свободе совести». А там прямо сказано: «Все имущества существующих в России церковних и религиозных обществ объявляются народным достоянием».
– Вы хорошо знаете, что русская православная церковь не признает этого закона, – возразил он. – Поместный собор и святейший патриарх обратились к православным христианам с призывом препятствовать его проведению.
– Знаю и недоумеваю: церковь утверждает, что всякая власть от бога…
– Этот закон противоречит и божеским и людским установлениям, – сказал Димитрий. – История России не знает ничего подобного.
– Так ли? Неимоверные богатства русской церкви и монастырей всегда вызывали нарекания. На них покушались в Петр I, и Елизавета, и Петр III, и Екатерина II…
– Тем не менее церковь сохранила и приумножила свои имущества.
– Совершенно верно, – подтвердил я. – По сведениям профессора духовной академии Ростиславова, к концу прошлого века монастырские капиталы в банках России составляли десятки миллионов рублей, а стоимость золота, серебра и драгоценных камней вообще не поддавалась учету. Профессор писал, что в Чудовом монастыре имеются иконостасы в 100 тысяч рублей, царские врата, на которые израсходовано до 13 пудов серебра. Но так ли это все необходимо для служения богу? Ведь сказано: «Не собирайте себе сокровищ на земле… но собирайте себе сокровища на небеси… Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше… Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному усердствовать, а о другом нерадеть станет. Не можете служить богу и маммоне».
Димитрий нахмурился:
– Спаситель имел в виду людей, а не храмы. Богатством владеет церковь, а не ее служители.
– Не беру на себя смелость толковать писание. Но, насколько мне известно, далеко не все священнослужители считали пышность убранства необходимой принадлежностью божьих храмов. Преподаватель семинарии Александр Викентьевич Щукин часто напоминал семинаристам о пастырях я духовных писателях, осуждавших церковные и монастырские богатства. Например, Щукин рассказывал о великом старце Ниле Сорском, который выступал против монастырской собственности. Старец считал излишним золото в церкви. Он любил говорить, что бог еще никого не карал за плохое украшение храма. По его мнению, богатства следовало раздавать нищим, а не жертвовать церкви. Если мне не изменяет память, Щукин восхищался великим старцем и его последователями… Мне не изменяет память, Александр Викентьевич?
Димитрий молчал. Пальцы его быстро перебирали четка. Потом движение пальцев замедлилось. Он поднял глаза:
– Уж не хотите ли вы доказать, что в вашем Совнаркоме сидят истинные христиане, а Декрет о свободе совести, который разоряет церковь и лишает куска хлеба тысячи преподавателей закона божьего, преследует сугубо богоугодные цели? – спросил он.
– Отнюдь нет, Александр Викентьевич, – засмеялся я. – Таких далеко идущих целей я не преследую.
– Но чему тогда служит вся ваша аргументация?
– Вы когда-то говорили мне, Александр Викентьевич, что каждому понятию должно быть отведено свое место.
– И что же?
– Следуя этой мысли, я и расставил все по местам. В соответствии с декретом ценности ризницы – народное достояние, во всяком случае, основная их часть, непосредственно не связанная о отправлением культа. Уже в силу одного этого обстоятельства – немаловажного обстоятельства! – отпадают всякие нарекания и разговоры о том, что мы не заинтересованы в их розыске. Нас никто не посмеет упрекнуть в небрежении национальными сокровищами России. Мы ищем похищенное и найдем его. Теперь о самом декрете. Это акт государственной власти. Он существует и будет проводиться в жизнь вне зависимости от того, признает ли его церковь в лице Поместного собора и патриарха Тихона или нет. Что же касается моральной стороны вопроса, то изъятие монастырских и церковных богатств производится в интересах миллионов тружеников, поэтому не может противоречить «божеским и людским установлениям».
Говоря это, я внимательно наблюдал за Димитрием. Нет, я не ощущал враждебности. У Димитрия был философский склад ума, а из таких людей редко получаются озлобленные фанатики хотя бы потому, что они, порой даже вопреки собственному желанию, не могут не задуматься над аргументами оппонента. Подобным людям свойственно желание понять, а это уже нечто: ведь Вавилонская башня не была достроена лишь потому, что люди перестали понимать друг друга.
Димитрий вздохнул, отложил в сторону четки. Лицо его слегка порозовело: видно, головная боль утихла.
– Вы уверены, Леонид, что сумели все правильно и без ошибок расставить по своим непреложным местам?
– Убежден.
Он кивнул, задумчиво сказал:
– Ну да, «убежден»… Вы любили это слово еще в семинарии. А ведь для того, чтобы иметь право на убежденность, надо или ничего не знать, или знать все. И то и другое одинаково несвойственно человеку. Человек знает только то, что ему предопределено знать. Он очень мало знает. Может быть, в этом и заключается его счастье: «Ибо от многой мудрости много скорби, и умножающий знание умножает печаль» – сказано в книге Экклесиаст.
– Тем не менее я встречал много убежденных людей.
– Я тоже, и это меня удивляет.
– Только убежденные могут что-то переделать в жизни.
– Переделать? Люди ничего не могут переделать. Они могут только хотеть. Что же касается убежденных, то я уже много лет назад говорил вам, что они достойны уважения, но не одобрения. Никто столько не совершает ошибок, сколько убежденные, и никто столько не приносит вреда, сколько те, которые хотят во что бы то ни стало принести людям пользу. Разуверившись в слове, убежденные рано или поздно прибегают к насилию. А божии создания хрупки… Когда я думаю об убежденных, я иногда вспоминаю одну очень добрую девочку, которая хотела спасти щенка, оставшегося без матери. Девочка уговаривала щенка полакать молоко. Но он еще не умел пить. Тогда девочка, разуверившись в силе слова, но убежденная в своем праве насильно творить добро, стала тыкать его мордочкой в миску. Она так настойчиво его тыкала, что щенок захлебнулся и погиб. А ведь девочка была убеждена, что сможет исправить оплошность всевышнего…
Смысл притчи был достаточно ясен, но именно сейчас дискуссия никак не входила в мои планы. Да и что могла дать эта дискуссия? Поэтому я только сказал, что щенок бы и так погиб от голода. Он вяло улыбнулся:
– Может быть, и так… Что ж, допустим, что вы не ошиблись и все правильно расставили по своим местам.
– Тогда, с вашего позволения, вернемся к ризнице, Александр Викентьевич, – предложил я. – Ни у меня, ни у Московского Совдепа, который поручил мне расследование ограбления, нет причин скрывать общий ход дознания. И если бы Поместный собор и патриарх действительно были заинтересованы в получении соответствующих сведений, они бы их получили без всяких препятствий и несколькими днями раньше.
– Вы, разумеется, в этом тоже убеждены?
– Конечно. К сожалению, церковь, судя по всему, была заинтересована не в этом, а совсем в другом.
– В чем же?
– В использовании ограбления для антисоветской пропаганды.
– Вы ошибаетесь. У вас предвзятая точка зрения, – возразил Димитрий. Но чувствовалось, что мой выпад его по-настоящему не задел и возражал он скорей формально, в силу своих обязанностей, как официальный представитель Поместного собора. Кажется, ограбление ризницы, в отличие от обстрела Кремля, он не ставил в вину большевикам, а вся поднятая вокруг ограбления шумиха сочувствия у него не вызывала. Пожалуй, патриарху следовало бы возложить это деликатное поручение на другого, менее совестливого иерея.
Я достал из сейфа папку, на обложке которой было написано: «Дело об ограблении Московской патриаршей ризницы в Кремле», и извлек из нее решение президиума Московского Совдепа.
– Прежде всего ознакомьтесь с этим, Александр Викентьевич.
Держа в вытянутой руке документ – архимандрит страдал старческой дальнозоркостью, но пользоваться очками не любил, хотя и носил их постоянно в кармашке подрясника, – Димитрий негромко прочел вслух:
– «…Обратиться ко всем гражданам Российской Республики за содействием к розыску и возврату похищенных драгоценностей, попутно предложить вознаграждение за розыск и доставление похищенного до 1000000 в зависимости от значения и ценности указанных предметов… Обратиться через комиссара иностранных дел ко всем странам с предупреждением о совершенном хищении национальных сокровищ и предложением оказать содействие задержанием их в пограничных пунктах…»
– Когда было принято это решение?
– Четыре дня назад. По приказу председателя Совета милиции Рычалова оно уже размножено и будет разослано по всем губерниям республики. Комиссар иностранных дел, насколько мне известно, тоже принял соответствующие меры. Кроме того, я отправил всем Советам народной милиции списки с перечнем наиболее ценных вещей. Кстати, когда я разговаривал с юрисконсультом патриарха, он говорил, что подобные же списки будут им подготовлены для рассылки по епархиям. Это сделано?
– Нет.
– Почему?
– Не знаю.
– Жаль.
– Да, епархии следовало бы оповестить, – согласился он и спросил: – Вы разрешите мне снять копию с этого решения?
– Разумеется. Но зачем? Сразу же после того, как решение было принято президиумом Совдепа, я отправил его Тихону с курьером уголовно-розыскной милиции.
– Патриарх не получал этого документа.
– Почему вы так считаете, Александр Викентьевич?
– Он мне о нем ничего не говорил.
– Разумно.
– Что именно? – не понял Димитрий.
– Разумно сделал, что не сказал, – объяснил я. – Иначе бы заявление, с которого началась наша беседа, получилось бы у вас менее внушительным и официальным. Умолчанием он значительно облегчил вашу задачу: «Большевики не заинтересованы в розыске похищенного и совершенно ничего не делают в этом направлении». Очень разумно.
Архимандрит нахмурил брови:
– Вас всегда отличало неуважение к служителям церкви, Леонид.
– Мне слишком часто приходилось с ними встречаться.
– Однако святейшего патриарха вы не знаете и никогда с ним не говорили, – возразил он, тем не менее копии с решения Совдепа снимать все-таки не стал.
– Кроме того, – сказал я, делая вид, что не заметил впечатления, которое на него произвела забывчивость патриарха, – нами было проведено в эти дни около двадцати облав в разных местах Москвы: на Грачевке, Верхней Масловке, в Марьиной роще, на Хитровом рынке, Смоленском, на Сухаревке. Проводили мы и обыски, прежде всего в ювелирных и антикварных магазинах.
– Вы нашли что-нибудь из похищенного?
– Да. При повальном обыске в Верхних торговых рядах агентами уголовно-розыскной милиции обнаружено 37 жемчужин, из которых три, бесспорно, похищены из ризницы.
Этим удачным обыском в Верхних торговых рядах занимался Волжанин. Поэтому-то я после сегодняшней неудачи с Мессмером и не потребовал его отчисления. Как-никак, а эти жемчужины были первым нашим реальным, а главное – осязаемым успехом.
На Димитрия сказанное произвело впечатление.
– 37 жемчужин… Где, говорите, их нашли?
– В Верхних торговых рядах, в магазине Глазукова.
– Глазукова? Анатолия Федоровича?
– Совершенно верно.
– Позвольте, позвольте, но я его знаю как благочестивого человека, – поразился Димитрий. – Он же в союзе хоругвеносцев.
– Он прежде всего коммерсант, Александр Викентьевич, – уточнил я. – Глазукова допрашивал наш инспектор. На допросе он сказал, что купил жемчуг по случаю у неизвестного, которого встретил в Богородской бирже труда, где ему должны были рекомендовать приказчика. Человека, продавшего жемчуг, он, само собой понятно, не запомнил и узнать не сможет, очень сожалеет, что попал в историю, и прочее.
– Может быть, он действительно не знает человека, у которого купил жемчуг?
– Может быть, хотя и сомнительно. Но как бы то ни было, а жемчужины у нас. Если хотите полюбопытствовать, пожалуйста…
Примерный прихожанин, член союза хоругвеносцев и скупка краденого никак не могли совместиться в голове архимандрита.
– Я же хорошо знаю господина Глазукова, – пробормотал он, – порядочен, благочестив, глубоко религиозен…
– Человек от природы многогранен, Александр Викентьевич, – утешил я. – К вам он повернулся одной гранью, к нам – другой. Да и стоит ли его уж так винить? Может быть, он не знал, что жемчужины из ризницы? Может быть, он предполагал, что они украдены где-то в другом месте…
– У вас злой язык, Леонид, – сказал Димитрий.
– А как вы расцениваете действия этих жуликов?
– Как недоразумение.
– А если это нечто похуже?
– Я не уверен в своем праве осуждать кого-либо, – сказал он. – Но не будем спорить. Я хотел вас спросить о другом: насколько верно, что найденные вами жемчужины похищены из ризницы?
Я достал из сейфа жестяную коробочку из-под монпансье. Выудил из нее двумя пальцами черную жемчужину, напоминающую своей формой отсеченную человеческую голову с длинными волнистыми волосами.
– Не узнаете?
– Я плохо разбираюсь в драгоценностях.
– Это одна из трех черных жемчужин с золотой бляхи, которая находилась на митре патриарха Никона.
Димитрий перекрестился, не беря жемчужину в руки, подвинул поближе настольную лампу.
– «Три отрока»?
– Да, в описи похищенного они именуются «Тремя отроками». Память об умерших детях Никона…
Димитрий взял четки. Перебирая их, сказал:
– Кербель мне говорил, что черный жемчуг встречается реже, чем жемчуг других цветов, но…
– Это не просто черная жемчужина. Обратите внимание на ее форму.
– Голова?
– Да. Такие жемчужины, как объяснил мне тот же Кербель, называются парагонами. Черные парагоны – редкость, но черные парагоны-близнецы еще никому не попадались. Между тем и по форме и по весу эта жемчужина полностью соответствует одной из тех, которые были на митре Никона. – Я положил парагону в коробочку и достал молочно-белые жемчужины грушевидной формы. – А вот эти две украшали вклад Екатерины Второй – золотую звезду с мелкими бриллиантами.
– Но эти-то как можно опознать? Обычный крупный жемчуг.
– Не совсем обычный, Александр Викентьевич, не совсем. Это так называемый кокосовый жемчуг. Среди похищенного в ризнице жемчуга были всего две кокосовые жемчужины грушевидной формы весом в 18 каратов с четвертью и 17 с половиной. Вот они перед вами.
– Кокосовый жемчуг? Никогда о таком не слыхал.
– Я тоже до последнего времени не подозревал о его существовании. Но постоянное общение с ювелирами весьма расширило мои познания. Оказывается, за жемчугом необязательно нырять на дно, иной раз достаточно вскарабкаться на пальму… Кокосовый, или молочный, жемчуг извлекают не из раковины, а из ореха, кокосового ореха. Иногда этот жемчуг розовый, но чаще – белый. По твердости и блеску он превосходит обычный, а к ювелирам попадает значительно реже. В России кокосовый жемчуг почти неизвестен. Так что здесь ошибка тоже исключена. Надеюсь, я рассеял ваши сомнения?
– Собственно, в подобных случаях я привык полностью доверяться Федору Карловичу, – сказал Димитрий. – Он сведущ в ювелирном деле и знает как свои пять пальцев все самоцветы ризницы. Раз он утверждает, что эти жемчужины из ризницы…
Так мы оказались на развилке дороги, где мне предстояло принять решение: куда поворачивать дальнейший разговор. Риск, конечно… Но выигрыш стоил этого риска.
– Кербелю жемчуг мы, правда, не показывали, – будто мимоходом сказал я. – Но жемчужины осматривали другие опытные ювелиры.
– Не показывали Федору Карловичу? – изумился Димитрий. – Но кто же лучше него знает ценности ризницы? Я не беру на себя смелость вмешиваться в ваши дела и что-либо вам советовать, но я, признаться, удивлен.
– Понимаю вас, Александр Викентьевич, понимаю, – постным голосом примерной епархиалки сказал я. – Если бы не одно прискорбное обстоятельство, я бы разделил ваше недоумение. Кербель с его опытом и знанием действительно мог бы оказать неоценимую услугу в розыске драгоценностей, но, к моему глубочайшему сожалению, мы не сможем в дальнейшем пользоваться его услугами…
– Но почему?
– Я надеюсь, наш разговор конфиденциален?
– Если вам это угодно, то…
– Я хочу быть с вами предельно откровенным, Александр Викентьевич, рассчитывая на то, что моя откровенность не будет обращена во зло…
– Я уже вам говорил, Леонид, что для того, чтобы делать зло, нужно быть убежденным в своей правоте…
– Кербель обманул наше доверие, Александр Викентьевич. Его добросовестность представляется крайне сомнительной.
– Добросовестность Федора Карловича?! Он, разумеется, не разделяет ваших убеждений, но что касается его порядочности, добросовестности… Простите, я отказываюсь вас понимать.
– Видите ли, Александр Викентьевич, я уже обращая ваше внимание на многогранность человеческой натуры. Прискорбно, конечно, обманываться в людях. Но если даже член союза хоругвеносцев, преодолевая угрызения совести и рискуя вечным блаженством, покупает украденный в патриаршей ризнице жемчуг, то… Кстати, через час Глазукова приведут ко мне на допрос. Я не возражаю против вашего присутствия.
– Благодарю за любезность, но я ею не воспользуюсь.
– Как знаете, Александр Викентьевич. Так вот, если член союза хоругвеносцев покупает краденое, то почему бы другому благочестивому мирянину не оказать содействие в укрывательстве преступников?
– Кербель не мог этого сделать, – твердо сказал Димитрий.
– «Мог» или «не мог» – это философские понятая, а я вынужден считаться лишь с фактами, с уликами, если вам угодно. Я ведь прагматик, Александр Викентьевич. Но не хочу быть голословным. Я вас познакомлю с некоторыми уже бесспорными обстоятельствами, а выводы сделайте сами, без моей помощи.
Он молча наклонил голову.
– При осмотре места происшествия, – сказал я, – вашими агентами в снегу, как раз под окном ризницы, были обнаружены обломки шкатулки. Эта шкатулка никакого отношения к вещам, хранившимися в ризнице, не имела. Поэтому естественно было предположить, что она собственность кого-то из грабителей. Вскоре нам удалось установить хозяина шкатулки. Владельцем ее оказался некто Мессмер, барон Василий Мессмер, бывший офицер, полковник, проживающий в Петрограде и служащий там в штабе округа. Незадолго до ограбления ризницы этот офицер ездил в Москву и брал с собой шкатулку. Обратно в Петроград он ее не привез. Далее. Сразу же после того, как в газетах было распубликовано сообщение об ограблении патриаршей ризницы, Василий Мессмер вновь поспешно выезжает в Москву. Перед отъездом он отправляет телеграмму ювелиру патриаршей ризницы Федору Карловичу Кербелю… – Лицо Димитрия было непроницаемо: ни волнения, ни интереса. Я даже не был уверен, что он меня слушает. – Это еще не все. Приехав в Москву, Василий Мессмер едет с вокзала не к отцу, а прямо к Кербелю. Но ювелир избегает встречи с Мессмером, его не оказывается дома…
– Вы арестовали Василия Мессмера? – перебил меня Димитрии.
– Дело в данном случае не в Мессмере, – уклонился я от ответа, – а в ювелире патриаршей ризницы. Мы допрашивали Кербеля.
– И что же?
– Его ответы еще более усугубили наши подозрения. Кербель не смог более или менее правдоподобно объяснить, что именно его связывает с Василием Мессмером. Если хотите, я вас могу познакомить с протоколом допроса.
– Не надо.
– Как изволите. Но повторяю: его ответы на допросе вызывают серьезные сомнения в его искренности.
– А то, что брат Василия Мессмера – монах Валаамского монастыря, у вас разве не вызывает сомнения в моей искренности? – спокойно спросил Димитрий.
Такого поворота я не ожидал. Вопрос архимандрита застал меня врасплох, и я не сразу нашелся.
– Можете не отвечать, – сказал Димитрий.
– Почему же? Охотно вам отвечу, – сказал я, затягивая время и перебирая в уме возможные в этой ситуации ответы.
– Не надо, – покачал головой Димитрий. – Лучше промолчать, чем солгать.
– Поэтому вы и предпочитаете умалчивать о вещах, которые могли бы облегчить нам розыск похищенного? – перешел я в наступление.
– Нет, Леонид, – так же тихо и спокойно сказал он, – если бы я знал похитителей, я бы их назвал. Вещи, хранившиеся в ризнице, – национальные сокровища России, вне зависимости от того, кому они формально принадлежат – церкви или государству. А я не только служитель православной церкви, я русский. И вы русский. Если б я знал тех извергов, для которых корысть дороже их родины, я бы назвал вам их имена. Но я их не знаю. Зато я знаю другое…
– Что именно, Александр Викентьевич?
– Вы идете по ложному следу, Леонид. Ни Василий Мессмер, ни Федор Карлович не причастны к осквернению патриаршей ризницы.
– Мне хочется вам верить, Александр Викентьевич, – сказал я. – Но человеку, как известно, свойственно ошибаться. Вы, например, ошиблись в Глазукове. Почему же вы не можете ошибиться в Мессмере или Кербеле?
– Тут совсем другое, – сказал Димитрий, – совсем другое… Я, к сожалению, не вправе объяснить вам, что произошло в действительности, и разъяснить таким образом недоразумение. Но если мое слово что-либо для вас значит, поверьте: ни Василий Мессмер, ни Федор Карлович к ограблению не причастны. В этом они чисты и перед богом и перед вами.
– Всевышний в доказательствах не нуждается, Александр Викентьевич, – сказал я грубей, чем мне бы хотелось, – он все знает и все видит. Что же касается меня… Я верю вам и вашему слову, но я хочу, чтобы вы меня правильно поняли…
Он мгновенье колебался, потом твердо сказал:
– Я вас понял. Вам нужны доказательства, и я позабочусь о том, чтобы вам их представили. Я обещаю, что у вас вскоре будут доказательства невинности Василия Мессмера и Федора Карловича.
– Я вам заранее благодарен, Александр Викентьевич. Если вам в этом потребуется моя помощь…
– Нет, не потребуется. Вам придется выполнить лишь одно условие.
– Какое же?
– Прекратить ремонт телефонных проводов в Кремле.
Я посмотрел на часы:
– Считайте, Александр Викентьевич, что ваше условие уже выполнено.
Допрос владельца ювелирного магазинагр. А.Ф.Глазукова, произведенныйзаместителем председателя Московского советанародной милиции Л.Б.Косачевским
К О С А Ч Е В С К И Й. На сколько возрос оборот вашего магазина в семнадцатом году?
Г Л А З У К О В. Какой там возрос! Еле концы с концами свожу. Уж вы мне поверьте.
К О С А Ч Е В С К И Й. Верю. Но тогда другой вопрос: ежели дела так плохи, то зачем вам потребовался еще один приказчик, за которым вы якобы отправились на биржу труда?
Г Л А З У К О В. Я хотел уволить одного из своих приказчиков.
К О С А Ч Е В С К И Й. Кого из двух?
Г Л А З У К О В. Вишнякова.
К О С А Ч Е В С К И Й. Но он работает у вас двенадцать лет, и все эти годы вы были им довольны.
Г Л А З У К О В. Какое там доволен! Жулик он, бестия…
К О С А Ч Е В С К И Й. Ах вон как? Ну что ж, спасибо, что раскрыли нам глаза. А то ведь мы ему поверили, что вы первого февраля ни на какую биржу труда не ездили, а провели целый день у себя в магазине. Очень он убедительно рассказывал… А второй приказчик тоже, конечно, бестия?
Г Л А З У К О В. Да нет… Филимонов честный малый.
К О С А Ч Е В С К И Й. Странно. Дело в том, что он говорит то же самое. Врет?
Г Л А З У К О В. Зачем «врет»? Запамятовал, верно. Разве мудрено числа перепутать?
К О С А Ч Е В С К И Й. Да и мы так думали. Но он говорит: точно. Первого февраля, оказывается, день ангела его жены – вот какое дело. Хотел, говорит, пораньше с работы уйти, да не смог: хозяин весь день безотлучно в магазине сидел. То одно, говорит, ему требовалось, то другое…
Г Л А З У К О В. Напутать всегда можно.
К О С А Ч Е В С К И Й. Совершенно справедливо. А какое впечатление на вас произвел гражданин, который предложил купить у него жемчуг?
Г Л А З У К О В. Да какое впечатление? Обычное. Гражданин как гражданин. Одет чисто, вежлив…
К О С А Ч Е В С К И Й. Не кусался? Не лаял?
Г Л А З У К О В. Это зачем же? Не сумасшедший ведь, при своем уме…
К О С А Ч Е В С К И Й. Странно.
Г Л А З У К О В. Что странно-то?
К О С А Ч Е В С К И Й. Приобретенный вами у неизвестного жемчуг стоит самое малое 30–40 тысяч рублей на золотые царские деньги, а уплатили вы за него две с половиной тысячи рублей. Так продешевить мог или сумасшедший, или вор, которому нужно было поскорей избавиться от награбленного. Сумасшедший отпадает. Следовательно, вор. И вы, предложив ему меньше одной десятой цены, знали, что это вор.
Г Л А З У К О В. Помилуйте, гражданин Косачевский! Да мало ли какие обстоятельства могут быть у человека!
К О С А Ч Е В С К И Й. Обстоятельства, конечно, могут быть разные. Но тем не менее вы не сделали записи о своей покупке в книге. Почему?… Вот то-то и оно. Вы знали, что покупаете краденое. Мало того, вы знали, что жемчуг похищен именно в патриаршей ризнице.
Г Л А З У К О В. Побойтесь бога, гражданин Косачевский!
К О С А Ч Е В С К И Й. Бога следует бояться вам, для члена союза хоругвеносцев это особо тяжкий грех.
Г Л А З У К О В. Не знал я, что жемчуг из ризницы.
К О С А Ч Е В С К И Й. Не могли не знать. Среди жемчужин была вот эта черная, парагона с митры Никона. А жемчуг на митре вам показывал Кербель. Специалист по жемчугу не мог не узнать этой уникальной парагоны. Ее узнал бы даже я. А покупка заведомо краденого является, как вам известно, преступлением, за которое полагается тюрьма. Вам это известно?
Г Л А З У К О В. Известно…
К О С А Ч Е В С К И Й. Вот видите, к каким прискорбным результатам мы с вами пришли.
Г Л А З У К О В. Что же делать?…
К О С А Ч Е В С К И Й. Я бы вам советовал проявить искренность, Анатолий Федорович. Очень похвальное качество, и мы, большевики, его ценим…
Г Л А З У К О В. Но я все сказал…
К О С А Ч Е В С К И Й. Охотно верю. Но пока будете сидеть в камере, все-таки подумайте. Займитесь воспоминаниями. А вдруг что-то упустили. Бывает же такое?
Г Л А З У К О В. Бывает.
К О С А Ч Е В С К И Й. Вот видите! Я здесь пробуду еще два часа. Если вам удастся припомнить что-либо существенное, попросите дежурного проводить вас ко мне. Буду счастлив продолжить беседу.
Г Л А З У К О В. А если я припомню что-либо, как вы изволили выразиться, «существенное», меня выпустят?
К О С А Ч Е В С К И Й. Я не коммерсант и торговаться не привык. Но думаю, что это не исключено. Видимо, все будет зависеть от того, что именно вы припомните.
Продолжение допроса владельцаювелирного магазина гр. А.Ф.Глазуковазаместителем председателя Московского советанародной милиции Л.Б.Косачевским
К О С А Ч Е В С К И Й. Так что вы припомнили за эти полтора часа?
Г Л А З У К О В. Да вот, относительно жемчужин. Жемчужины эти я, верно, не на бирже покупал…
К О С А Ч Е В С К И Й. Ну это и так было ясно.
Г Л А З У К О В. Принес мне эти жемчужины неизвестный гражданин перед обедом, только двенадцать пробило. Я в задней комнате сидел, счета проверял. Слышу – в дверь стучат. Я думал, Вишняков. Отпер. Гляжу – незнакомый. «Чем могу служить?» – «Да, вот, – говорит, – имею до вас дело – жемчуг хочу предложить. Нужда, – говорит, – так бы не продавал». Посмотрел я эти жемчужины – ясное дело: из ризницы. Хотел тут же в милицию телефонировать. Но при нем же не будешь! Говорю: «Подождите в коридорчике, у меня тут кой-какие конфиденциальные дела». А он ни в какую. «Или, – говорит, – сейчас покупаете, или я тут же ухожу». И к двери. Что тут будешь делать? И так и так, думаю, плохо. Ну, меня черт и попутал: согрешил… Запросил он у меня десять тысяч золотом. Я ему объяснил, что таких денег не имею, предложил две. Сошлись на двух с половиной…
К О С А Ч Е В С К И Й. Дальше.
Г Л А З У К О В. Чего дальше? Вот теперь каюсь, казнюсь, места себе не нахожу. Точит грех душу, гражданин Косачевский, точит…
К О С А Ч Е В С К И Й. Все?
Г Л А З У К О В. Все.
К О С А Ч Е В С К И Й. Стоило из-за этого дежурного тревожить. Ну что ж, не смею вас больше задерживать, Анатолий Федорович. До завтра.
Г Л А З У К О В. Минуточку, гражданин Косачевский. Я хотел еще внешность его описать. Припоминал и припомнил.
К О С А Ч Е В С К И Й. Слушаю.
Г Л А З У К О В. Мужчина в зрелых годах, лет этак тридцати. Держался степенно, с достоинством, будто и не жулик. Помнится, брюнет. Ну что еще? Пальто не без элегантности, шалевый воротник из серого каракуля… Шапка каракулевая – пирожок, тоже серая. Усики. Вот так.
К О С А Ч Е В С К И Й. Так в Москве тысячи выглядят. Меня особые приметы интересуют.
Г Л А З У К О В. Уж вы извините, я в сыскном деле не разбираюсь. Это какие особые?
К О С А Ч Е В С К И Й. Ну, например, шрам на лице.
Г Л А З У К О В. Шрам?
К О С А Ч Е В С К И Й. Вот именно – шрам.
Г Л А З У К О В. Это вам Вишняков, что ли, говорил?
К О С А Ч Е В С К И Й. Вопросы задаю только я, Анатолий Федорович. Так был шрам на лице или его не было?
Г Л А З У К О В. Да будто был, маленький, неприметный. Я только сейчас вспомнил.
К О С А Ч Е В С К И Й. Где именно?
Г Л А З У К О В. Над бровью. Над правой бровью.
К О С А Ч Е В С К И Й. А теперь, будьте любезны, назовите мне фамилию этого гражданина и расскажите, когда и при каких обстоятельствах вы с ним изволили познакомиться.
Г Л А З У К О В. Да в первый раз я его видел, гражданин Косачевский!
К О С А Ч Е В С К И Й. Зачем же так волноваться? Готов вам поверить. Но… Представляете, какой будет пассаж, если, допустим, эта бестия Вишняков возьмет да и заявит, что «неизвестный» и раньше к вам захаживал? А мне бы очень не хотелось, чтобы у кого-либо возникли сомнения в вашей искренности. Кстати, когда вы в последний раз виделись с Арставиным?
Г Л А З У К О В. С каким Арставиным?
К О С А Ч Е В С К И Й. С сынком купца Арставина. С тем самым Михаилом Арставиным, который был замешан в афере с фальшивым бриллиантом «Норе».
Г Л А З У К О В. Путаете вы меня, гражданин Косачевский. Не желаю я больше отвечать на ваши вопросы. Уж пусть лучше меня обратно в камеру отведут.
К О С А Ч Е В С К И Й. Ничего не имею против. Может быть, хотите через меня передать какие-либо распоряжения приказчикам? Я к вашим услугам.
Г Л А З У К О В. Приказчики… Да пропади они пропадом! Змеи они подколодные, а не приказчики!
К О С А Ч Е В С К И Й. Не смею спорить: вам лучше знать своих служащих. До завтра, Анатолий Федорович.
