В НАШЕМ ГОРОДЕ ДОЖДЬ...

Песенка была старой, полузабытой, а вот вспомнились же ясно, четко слова, зазвучала, словно пластинку запустили, мелодия: в нашем городе дождь, он идет днем и ночью... И еще: я люблю тебя очень...

А дождь действительно шел ночь, день и еще вечер.

— Кончится он когда-нибудь? — спросила Тоня Привалова у Андрея так, словно он в чем-то провинился.

Они шли по Сиреневому бульвару. Просто так. Гуляли. Сиреневый бульвар — гордость нашей Оборонной, и Мишка теперь демонстрировал его Тоне. Время, конечно, было для этого не лучшее, но девушки предусмотрительно прихватили зонтики, под их цветными полусферами было уютно.

— Хорошо-то как! — вдруг сказала Елка.

— А дождь? — Мишке непонятно, отчего Елка пришла в такой восторг.

— Дождь пройдет, а такой вот вечер в память запишется.

— Елка у нас склонна к романтике, — отметила Привалова.

— Чего-о? — Елке показалось, что такая склонность современную девушку не украшает. А ей очень хотелось быть модерновой, чтобы парни при виде ее восклицали: «Ну, балдеж...»

— Я вчера по телеку Гурченко видела, — сообщила она, — вот балдеж.

— Что? — теперь удивилась Тоня.

— Судя по всему, нужен переводчик, — ехидно заметил Андрей. — С младшего языка на старший... Балдеж — от слов «балда», «балдеть»... Звучит весомо и грубо, но я не сказал бы, что зримо. Скорее наоборот. Придает высказываниям двусмысленное выражение. Ты ведь хотела сказать, — повернулся он к Елке, — что Людмила Гурченко тебе очень понравилась?

— Еще бы!

— А вот Тоня может воспринять твой всхлип совсем наоборот. Я знаю, это словечко сейчас в ходу, только за что ему такая честь, не пойму.

— Во дает, журналист! — восхитился Мишка. — Учи, просвещай нас, темных.

— Умный очень, — забормотала Елка.

— Ум еще никому не вредил, — ответил Андрей. — А вот отсутствие такового...

— Ладно, хватит, — положила конец перепалке Привалова. И неожиданно для всех и для себя тихо пропела:

Отходчивая Елка восхитилась:

— Ну...

— Балдеж! — хором закончили Мишка и Андрей.

Все расхохотались. Засмеялась и Елка:

— Не буду больше!

На бульваре пустынно. Лишь изредка встречались пожилые люди, медленно идущие под черными зонтами — был час вечерних прогулок. Склонились ветви сирени, увешанные сотнями дождинок. Дождь шел тихий, какой-то монотонный, успокаивающий.

— Удивительно, что у тебя вечер оказался свободным, — сказал Андрей Тоне.

— Он не совсем чтоб свободный... Хотела с нашими ребятами из оперотряда провести рейд, да вот дождь...

— В такую погоду пацаны забились по хатам, — знающе подтвердил Мишка.

Андрей сказал:

— А зачем еще рейд? Наш Мишка все норы в округе знает.

Мишка всерьез обиделся:

— Ну и что из того? Сроду доносчиком не был... Последнее это дело — клепать на дружков.

— Мишенька, успокойся, — сказала Привалова. — В данном случае мы обойдемся без твоих консультаций, собственными силами. Никто на твою честь не посягает...

— Взялись-таки, заразы, за нашу Оборонную, — грустно отметил Мишка, — надо хоть пацанов предупредить.

— Ты что, сдурел? — набросилась на него Елка. — К тебе по-человечески, с доверием, а ты...

Привалова жестом остановила Елку.

— Зачем ты так, Елочка? Пусть предупредит... Мы даже просим об этом. Мол, так и так, дорогие друзья-товарищи, комсомольцы с автозавода решили взять шефство над нашей Оборонной. Поэтому пусть каждый закругляет те дела, из-за которых ему в случае чего будет стыдно. Кто не работает и не учится — подавайтесь на работу, комитет комсомола автозавода поможет устроиться. И не топчитесь, дружочки, на «пятачке» — церемониться там больше не будут, можно и сроки схлопотать за спекуляцию, в оперотряде ребята решительные, к церемониям не приучены. У кого же кулаки чешутся, пусть обратятся во Дворец спорта автозавода, там имеется распоряжение, чтобы ребят с Оборонной принимали без всякой волокиты, особенно в секции бокса, самбо, вольной или классической борьбы, — там можно показать свою доблесть.

— Целая программа, — уважительно протянул Андрей. — Молодцы те, из автозаводского комитета.

— Обложили, — уныло констатировал Мишка. — В кино видел: так флажками волков обкладывают, оставляют только проходы, а там охотнички с берданками...

Тоня оборвала его:

— Какие вы волки? Чепуху мелешь, Мишенька. Ребята есть очень хорошие, мы знаем. А кто хотел бы кривыми дорожками поплутать, тому действительно проходы оставили — иди по ним, работай, занимайся спортом, записывайся в школу рабочей молодежи, становись человеком, а не хануриком, прощелыгой, мелким спекулянтиком...

— Красиво говоришь... Работай, это вкалывай, значит?

— Ты, Миша, скажи настоящему рабочему человеку, что он вкалывает, так он и в ухо двинуть может за такую обиду. Потому что работай — это значит трудись...

Они давно уже стояли под развесистой кроной каштана, по широким, плотным листьям которого барабанил дождь. Говорили громко — не было никого на бульваре, сиротливо мокли желтые, зеленые, синие скамейки, и в свете фонарей тянулся серебряной канителью дождь.

— Обдумать все надо, — протянул Мишка. — Я-то вот, к примеру, работаю, только радости от такого труда не вижу. Прикати контейнер с картошкой... Отнеси мешок капусты... Сбегай за бутылкой... Куда прешь, дурак? — передразнил он кого-то. — Не видишь, Анютой отложено?

Мишка тяжело, в упор глянул на Привалову:

— А «отложено» Анютой, к твоему сведению, пять ящичков апельсин. Приедет потом усатый дядя на «Волге»-«пикапе», мы ящички зашвырнем в «пикап» без суеты и шума, дядя наклейки, что это апельсины из Марокко, отдерет и пошурует на Центральный рынок... Понятно? А прибыль пополам, или как они ее там делят... А в магазине давка за апельсинами, только хватает их не всем в очереди.

— ОБХСС на вас нет, — разозлился Крылов. И загорелся неожиданной идеей. — Мишка, давай я фельетон сделаю? Или ты напиши письмо в редакцию?

— Нашел дурака! — уже спокойнее ответил Мишка. — Да они мне головку, как куренку, свернут, и кукарекнуть не успею. Это дяди серьезные...

— Гады они, а не дяди, — вмешалась Елка, — такие вот на дефиците живут. Набьют карман червонцами, а потом спокойненько к тебе подходят: «Девочка, ты какими предпочитаешь, крупными или помельче?» Сволочи...

Когда Елка начинала ругаться, она делала это неистово и энергично. И странно было слышать некоторые словечки из уст молоденькой, симпатичной девчонки с большими, чуть наивными глазами.

— Остановись, Елка, — засмеялся Андрей. — Гнев твой разделяем.

— А дождь все идет... — неожиданно грустно сказала Тоня.

— Вот что, друзья, — предложил Андрей. — Поскольку, как верно заметила товарищ Привалова, дождь все идет, двинули ко мне на чашку чая. Хоть согреемся. Я здесь совсем рядом обитаю.

— Ой, правда? — Елка, казалось, сейчас запляшет от радости. — Ты приглашаешь?

— Пошли! — решительно сказал Андрей.

— Хорошо, — согласилась Тоня. — А то действительно промокли.

Она зябко повела плечами, плотнее запахнула плащик.

— Двинули. — Мишке идея Андрея тоже пришлась по душе.

Домой идти ему очень не хотелось. Там вечно причитающая мать, хмурый Геннадий. Брат в последнее время все больше мрачнел, порою на него набегала лютая злость, и тогда в их маленькой квартире устанавливалась могильная тишина — не обидеть бы чем Геннадия Степановича, а то будет буря. Вчера Десятник прямо с порога влепил Мишке затрещину, да такую, что в ушах зазвенело. «Понял, за что?» — спросил. «Не-е», — чистосердечно признался Мишка, поматывая головой. Брат двинул с другой стороны: «А теперь?» — «Перестань!» — закричала мать. — Пришибешь ведь младшенького!» — «Идиот, — злобно цедил Десятник. — К нему как к человеку, а он фокусы начинает показывать... Я тебе такой цирк сейчас устрою, что имя свое паршивое навеки забудешь, дерьмо ослиное...» Мишка наконец сообразил, что привело старшего брата в такую слепую лють. История с апельсинами из Марокко имела свой конец. Обычно каждый грузчик, принимавший участие в «операции», получал свою долю «на бутылку». А в тот день, когда все это случилось, Мишка с утра насмотрелся на очередь за апельсинами. Особенно запомнилась женщина в простеньком, прополощенном многими дождями плаще, которой не досталось этих чертовых золотых шариков. Ей не хватило буквально за несколько человек, и она пыталась упросить продавщицу Зину. «Дайте хоть немного, у меня сынок в больнице, очень просил». — «Нету-у! Я из себя их не делаю!» — кричала Зинка. Какой-то пожилой мужчина предложил: «Возьмите мои, вот здесь два килограмма». — «А как же вы?» — растерялась, залилась краской то ли от смущения, то ли от благодарности женщина. «А я что? Для себя покупал, обойдусь. Вашему мальчику будет радость. А я ничего, не хлеб ведь. Возьмите, будьте добры». — «Ой, огромное вам спасибо», — женщина все никак не решалась взять пакет с апельсинами. «Интеллигенты! Будьте добры — огромное спасибо...» — зло шипела продавщица Зина. «Они интеллигенты, а ты дура, — свирепо сказал Мишка, которому случилось оказаться рядом. — Еще и жадная притом...»

А через какое-то время его позвали загрузить «пикап» ящиками со злополучными апельсинами.

— Не буду, — отрезал Мишка.

— Ты чего? — очень удивилась Анна Юрьевна.

Когда завмаг удивлялась, она слегка приподнимала левую бровь, выщипанную в тонкую ниточку, — ей казалось, что это делает ее лицо еще более привлекательным.

— Обрабатывайте своих леваков сами, — сказал Мишка. Ему хотелось, чтобы эти слова прозвучали твердо, но голос предательски дрогнул.

— Мишель решил с нами не водиться, — захихикала Зинка.

— Миша неправильно понял, — сдерживаясь, сказала Анна Юрьевна, — эти апельсины предназначаются для подшефного детского садика. И в следующий раз прошу без фокусов.

Нашли идиота, подумал Мишка. Через полчаса апельсинчики будут на рынке — по пятерке за кило. Он уже хорошо знал механизм таких махинаций — и сам кое-что видел, да и грузчики за бутылкой портвейна откровенно восхваляли удачливость Анюты, которая своего не отдаст и чужого не пропустит. Понимал Мишка и то, откуда такое неумеренное количество золотых колец на цепких пальчиках Анны Юрьевны. «Всем взяла баба, — рассуждал Мишкин покровитель Степан Макарович, — а мужа у нее в наличии нету, не держатся у нее мужики, спроваживает их быстро». Кто-то из компании сказал, что у Анюты есть хахаль, да она его скрывает, какой-то бригадир или мастер со стройки. «Уж не Геннадий ли? — начал догадываться Мишка. — У него ведь кличка — Десятник...»

Мишка стоял перед Анной Юрьевной, опустив глаза в землю.

— Иди, Миша, и больше так не поступай, — наконец по-матерински назидательно сказала Анюта. А потом, видно, пожаловалась брату.

— Я тебя, сучонок, научу порядок соблюдать, — пригрозил напоследок Геннадий Степанович, опустив на стол тяжелые кулаки.

Мишка забился в угол, затих. Он хотел включить телевизор, шел детектив про милицию, но побоялся озлить еще больше брата, тот терпеть не мог фильмы про то, как милиция вылавливает уголовников, совершивших преступление. «Мусора́, — злобно цедил, — попались бы мне...» В угрозы Мишка не особенно верил, хотя бы потому, что трижды старший брат «попадался» сам. Обо всем этом Мишка не рассказал Андрею, к которому относился со все большим уважением, только потому, что еще не принял никаких решений. А что они необходимы, он уже почти не сомневался.

Как-то так получилось, что они теперь часто встречались — Тоня, Андрей, Елка и он, Мишка. Просто так — гуляли, говорили про жизнь, Елка «липла», по мнению Мишки, слишком уж откровенно к Андрею, Тоня очень интересно рассказывала про заводские дела. Мишка несколько раз пытался затащить всех в бар «Вечерний», но Тоня сказала, что там неинтересно. Она каждый раз придумывала все новые маршруты для прогулок, и Мишка понял, что девушка что-то изучает, выясняет для себя. Окончательно он в этом убедился, когда Привалова мимоходом спросила: «А ты почему на «пятаке» вчера не топтался? Или я тебя не заметила?» Было это после минувшего воскресенья. «А ну их, — махнул рукой Мишка. — Бизнесмены недоразвитые...» И вдруг сообразил: «А ты что там забыла?» — «Быт и нравы изучала», — коротко ответила Привалова.

Обо всем этом думал Мишка, пока они шли к дому, где жил Андрей.

— Прошу, — распахнул дверь своей квартиры Крылов. — Только, извините, у меня не убрано.

— А замочек-то у тебя хлипкий, — заметил Мишка, когда они снимали мокрые, отяжелевшие куртки.

— Выдержит, — беспечно ответил Андрей.

— Ну-ну, — неодобрительно покачал головой Мишка. — Сейчас я покажу вам фокус.

Он вышел на лестничную площадку, демонстративно сильно хлопнув дверью. В замке что-то пошуршало, поскребло, и Мишка, распахнув дверь, торжествующе спросил хозяина квартиры:

— Понял?

— Не замечал за тобой таких талантов, — изумился Андрей. — Отмычкой?

— Гвоздем. — И объяснил: — В нашей компании был один ханурик, так он научил. Приволок старые замки и часами пацанов тренировал.

— А пацаны? — спросила Привалова.

— Что пацаны?

— Обучались?

— Так интересно ведь, — простодушно объяснил Мишка. — Как это можно — без ключа... И вроде сильнее себя чувствуешь — в любую дверь войдешь.

— Вот, товарищ Привалова, — серьезно сказал Андрей. — Картинка к нашему разговору о том, что такое уличная педагогика.

— Какая там педагогика, — перебил его Мишка. — Замели ханурика, схватили на горячем, квартирку одну он хотел глянуть, когда хозяева на дачу поехали.

Они прошли в комнату, и Андрей гостеприимно предложил:

— Располагайтесь, считайте, что вы у себя дома. Елка и Тоня, на кухне есть все необходимое для чая и кофе — кто что пожелает. Мишка, выкати вон тот столик, мы сейчас его сервируем по всем правилам приемов на высоком уровне. А я пока соображу музыку.

Елка цепко осмотрела квартиру. Так вот, значит, как он живет, этот странный Крылов. Тот, который ездит по стране, пишет очерки и им написанное читают другие люди — что ни говорите, а быть журналистом — это классно. Тот Крылов, который может быть очень свойским парнем, не пижоном и не занудой.

Привалова, наоборот, вела себя так, будто была здесь не первый раз — спокойно, даже безразлично.

— Тоня, кофе в левом ящике, — крикнул Андрей, он запустил проигрыватель, и музыка заполнила комнату.

— А где у тебя чайные ложечки? — спросила Привалова.

«Ага, не знает, где эти самые ложечки», — отметила Елка, и это ее успокоило: значит, Привалова здесь тоже впервые.

— Девочки, почему ни звука по поводу моей обители? — спросил Андрей.

— Ждешь, что будем хвалить? — откликнулась Привалова. — Запущено немного, пыль две недели не вытирали, а так ничего.

— Нет, вы подумайте, — возмутился Андрей. — На стене — удивительное ружье бельгийской фирмы «Зауэр» еще довоенного производства, в книжном шкафу — редкие издания по живописи, в дискотеке — грампластинки с самой современной музыкой, а она про какую-то пыль...

— А мне нравится. У тебя так мило, Андрюша, — восприняла всерьез его слова Елка. — Конечно, не хватает...

— Чего?

— Женской руки.

Мишка ухмыльнулся:

— Сейчас она тебя, Андрей, кадрить будет.

— Перестань! — Елка залилась багровым румянцем. — Если хочешь знать, я ничего подобного и не имела в виду.

На письменном столе Андрея в беспорядке были разбросаны папки, вырезки из газет, листы белой бумаги, исписанные неразборчивым почерком страницы, какие-то книги. В пишущую машинку заложен лист бумаги, и на нем отпечатаны две строки: «И вот прошли ливни, было солнце, и снова к земле тянулись косые струи дождей, а встречу с нею забыть не могу...»

Елка прочитала вслух, возбужденно спросила:

— О ком это ты так красиво, Андрюша?

С некоторого времени она перестала величать Крылова на иностранный манер — Андре.

Потом Елка увидела на письменном столе фотографию девушки: большие глаза, белокурые локоны, высокий чистый лоб, очень дерзкое выражение лица.

— Кто это?

— Нельзя так бесцеремонно, Елочка, — мягко одернула ее Привалова. — Может, Андрею Павловичу не хочется об этом говорить.

— Почему же? — Андрей посмотрел на фотографию, и взгляд у него изменился — стал детским, восторженным. — Это Нина.

— В тоне больше информации, чем в словах, — сказала Тоня. Она критически осмотрела столик, на котором расставляла стаканы, сахарницу, конфеты, печенье, и осталась довольна: — Готово!

Андрей широким жестом пригласил всех:

— Располагайтесь, хорошие вы мои люди.

Дождь барабанил в стекла — звонко и приветливо. Было хорошо. Дождь, словно скользящая, переменчивая ширма, казалось, отделял их от всего мира. И настроение нагонял не мрачное, а ровное, спокойное. Андрей рассказывал о своей последней поездке в Африку, как там трудно, люди сражаются за независимость, и как советские специалисты в очень тяжелых условиях оказывают им помощь. Он несколько раз упомянул имена профессора Жаркова и доктора Жарковой. Профессор Жарков открыл вместе со своими помощниками очень ценные ископаемые. В той стране, где он работает, его считают если не волшебником, то, во всяком случае, исполняющим его обязанности. Разработка новых источников сырья дала работу тысячам людей и помогла стать на ноги молодой национальной экономике республики. Профессора пытались сманить на Запад, обещали большие деньги, научную лабораторию и «простор» для исследований, так он одного такого «советчика» через окно своего коттеджа выбросил во двор, хорошо еще, что дело было на первом этаже, а то скандал...

— Это отец Романа Жаркова? — спросила Тоня.

— Собираешься о нем писать?

— Возможно. После того, как он вернется на родину. Я о профессоре со многими беседовал, читал его работы, но самого Жаркова встретить не посчастливилось, командировка у меня была короткой, а он как раз ушел в глубь страны с экспедицией. Вот приедет в Москву, тогда, возможно, удастся сделать материал.

— Смотри ты, знаменитый предок у Романа. — Мишка даже присвистнул от удивления.

— А чем занимается твой отец, Миша? — спросила Привалова, — Ты никогда о нем ничего не говоришь...

Елка посмотрела на Привалову остро и жестко.

— Молчи, Мишка... Больно ведь, — почти прошептала.

— Отчего же? — Мишка еще больше погрузился в свое угрюмое спокойствие. — Уже переболело. Был мой отец вором и алкоголиком, понятно? И старший брат трижды, как вы говорите, привлекался. Тоже ясно? Так и что вы не особенно мне доверяйте — яблоко от яблони... наследственность и все такое прочее, по которому одним быть профессорскими сынками, а для других...

— Извини меня, Миша, я не хотела тебя обидеть. — Привалова чувствовала себя неловко, могла бы и догадаться, что, если парнишка молчит про отца, значит, есть у него на то причины.

— Глупый ты парень, — серьезно сказал Крылов. — При чем здесь наследственность? Жизнь по-разному людей на твердость пробует, одни это выдерживают, другие нет. У тебя так, жаль, конечно, но не ты жизнь своих родных делал... У других бывает иначе...

Андрей помолчал, подыскивая какие-то особые слова, не нашел их, заговорил о том, что случилось недавно с сыном одного его старшего друга.

— Он известный писатель, не буду называть его фамилию, в данном случае это ни к чему, талантливый, честный, добрейшей души человек. И его родители из потомственных интеллигентов, земские учителя до революции, и после революции — тоже учителя, они и сейчас живы, когда идут по своей деревне — за десять шагов каждый встречный шапку снимает и здоровается, потому что вся деревня — их ученики. А вот внук этих славных людей, сын писателя, сейчас отправлен на излечение от алкоголизма, с юных лет, стервец, пьет запоем. Наследственность у него — куда уж лучше... Нет, Миша, не так все просто, как иные рисуют... Все в руках человека.

Мишка слушал Крылова угрюмо и равнодушно. Что ему до сына писателя и внука учителей? От сытой жизни соколик лакать начал, такое бывает...

Привалова сказала, что у них на комбинате есть ребята, которые в прошлом совсем было выходили на угол падения, а теперь лучшие в соревновании, после каждого квартала — премии. Или вот Роман Жарков... Отец — профессор, мать — известный врач, семья интеллигентная, а по собственной воле пошел в ПТУ, и отец-профессор понял его, не стал мешать. На комбинате у ребят пользуется авторитетом, работает — любо-дорого посмотреть...

— Влипнет ваш показательный Роман в какую-нибудь историю, — перебил Привалову Мишка.

— Ну уж нет! — категорически возразила Тоня. Она уже перестала смущаться после неловкого своего вопроса, снова обрела уверенность и обычную для нее основательность.

— Помянешь меня потом, когда будете его за уши из дерьма вытаскивать.

Мишка объяснил:

— Вокруг Романа сейчас вертится Инка, Инесса, заметили уже это на стометровке. Инка — это Князь, а Князя прибрал к рукам Хозяин.

— Кто? — удивились одновременно Тоня и Андрей.

— Мишка, помолчал бы, — нерешительно предостерегла Ела.

— Ладно тебе, — отмахнулся парень.

— Что за Хозяин? — спросил Крылов.

— Этого никто не знает. Иначе давно бы его взяли... Я сам-то в далекой стороне от всего этого. Но и я, и ребята со стометровки кое-что умеют видеть.

— У вас прямо как в дурном детективе, — помрачнела Тоня. — Князь, Хозяин...

— И все это под носом у Краснознаменной комсомольской организации автозавода, — ехидно заметил Андрей.

— Ничего, разберемся, — упрямо сказала Привалова. — Разберемся, Миша?

— А это ваше дело.

Мишке был очень важен этот разговор «про жизнь». И хорошо, что он случился именно тогда, когда на душе муторно и тяжело, словно провели по ней ржавым гвоздем. До недавнего времени все было просто и ясно: магазин «Фрукты — овощи», стометровка, бар «Вечерний», по субботам и воскресеньям «комок» на «пятаке»... И вдруг все пошло вразлад... И даже старший брат, которым так хвастался перед пацанами на Оборонной, стал чуть ли не заклятым врагом. А что делать? Завтра с утра снова в магазин, перекантует несколько центнеров этих фруктов-овощей, потом Степан Макарович пошлет в соседний гастроном за портвейном. «Хоть бы эту хапугу Анюту посадили да прикрыли заодно всю лавочку», — с тоской подумалось Мишке. И в самом деле, нет на нее ОБХСС. «Мишенька, — вспомнил он ее заботливую доброжелательность, — ты бы прихватил домой парочку килограммчиков яблок. Побалуй мать... Нет, нет, платить не надо, это я из своих фондов...» А какие такие у нее «фонды»? Глаза этими яблоками замыливает. Когда у той же продавщицы Зинки мальчишка тяжело заболел, Зинка ревмя выла, так Анюта сунула ей полсотни, мол, на лекарства... Опять из каких доходов? Не из зарплаты же своей тощей. Зато Зинка контролеров чует за три версты, сразу другой становится, шелковой: «Анна Юрьевна, у нас контрольные покупки, будьте добры, присутствуйте, видите — грамм в грамм...» Наивные контролеры, что они со своими контрольными покупками, кто будет обвешивать на копейки, если раскинь умом, наклонись и поднимешь сотни?

Время бежит, торопится, а у него, Мишки, жизнь будто застыла.

— А? Чего? — Мишка наконец почувствовал, что его настойчиво о чем-то спрашивает Тоня.

— Долить чаю?

Тоня сноровисто хозяйничала за столом, и Елка охотно уступила ей эту роль. Она сбросила туфли, забралась с ногами на диван, прикрылась мягким пледом. «Хорошо», — блаженно промурлыкала она и даже зажмурилась от странного, давно не посещавшего ее чувства покоя, уверенности в том, что тебя никто не обидит и не надо быть все время готовой с кем-то ругаться, ссориться, отбиваться от оскорблений.

Мишка стряхнул с себя оцепенение, хрипловато спросил:

— А вместо чая можно водки? Мне бы не помешало...

— Зачем тебе? — Андрей спросил это участливо, словно понимал, как несладко на душе у парня. — Последнее дело в таком настроении к водке тянуться.

И в это время раздался телефонный звонок. Андрей поднял трубку. То ли слышимость была очень хорошая, то ли аппарат в отличном состоянии, но слова телефонистки прозвучали очень четко и ясно:

— Будем говорить с Киевом.

После коротких гудков, пощелкивания и потрескивания трубка весело сказала:

— Крылов, а в нашем городе дождь...

— И у нас он идет днем и ночью, — машинально ответил Андрей и испугался: нет, не могут так совпадать мысли, ведь мелодия этой песни прилепилась к нему на весь вечер.

— И вот, несмотря на плохую погоду, я выхожу замуж.

После паузы Андрей спросил;

— Все решено?

— Да, сегодня. И помня о нашей дружбе, сообщаю тебе первому.

— Нина, — трудно сказал Андрей. — У меня гости. Можно, я тебе позже позвоню?

— Я буду уже спать, Крылов.

— Все серьезно?

— Я надеюсь. Желаю счастья, Крылов.

— Подожди, не вешай трубку...

— Я тоже не одна, Крылов.

— У меня гости, товарищи, друзья, — закричал Андрей.

— А у меня... Ты правильно понял, Крылов. Ты всегда был сообразительным, только очень медленно принимал решения. Если что-то изменится, я тебе позвоню, Крылов. Можешь и ты позвонить. Через несколько дней.

Тоня отвернулась, чтобы Андрей не увидел в ее глазах ни сострадания, ни надежды. Елка зло подсказывала:

— Брось трубку первым, Андрюша. Брось трубку...

Андрей тихо сказал:

— Говорят, дождь к свадьбе — это хорошо.

И там, за несколько сот километров, его услышали:

— Спасибо, Крылов.

Потом в комнате стало очень тихо, и в этой тишине Андрей взял фотографию Нины, спрятал ее в ящик стола, щелкнул замочком и швырнул ключ в открытую форточку.

— Силен журналист, — тихо произнес Мишка.

Тоня предложила закругляться, уже поздно, и надо успеть на последние троллейбусы.

— Посидите еще немного, — попросил Андрей.

Он недолго покопался в дискотеке, поставил на круг проигрывателя новую пластинку. Пела Майя Кристалинская:

Тоня остановила проигрыватель, а Мишка бодрым, как ему казалось, тоном посоветовал:

— Плюнь, журналист. Все они, бабы...

— Не надо, Миша, — спокойно попросил Андрей. — Она прекрасный человек, и мне винить ее не в чем, только благодарить могу за то, что она такая... такая...

— Может, выпьешь? — спросил Мишка. — Я видел, у тебя в холодильнике потеет пузырек...

— Э, нет, Миша, я только что тебе не советовал это делать, а сам тем более не буду.

— Тогда послушай, что я тебе скажу... — выпалил Мишка неожиданно для себя. И он стал торопливо, захлебываясь словами, рассказывать о том, что сам понимать перестал и выхода не видел, потому что в его мире многое сместилось, оказалось, что черное — это и есть черное, а белое все-таки остается белым. И об Анюте говорил, потом, как плохо приходится тому, кто перечит всей этой своре. И о том, как тошно дома, мать все стонет, охает, а брат... Того каждое слово приводит в ярость. Вдалбливает Геннадий: все вокруг сволочи, давить их надо, иначе они тебя придавят, сожрут, закопают и крест не поставят, надо быть сильнее и хитрее других — тогда себе хозяин... Об истории с апельсинами Мишка промолчал, стыдно о таком говорить, нехорошо как-то. Да и очень уж личное это, когда братья выясняют отношения.

Неужели даже в малом нельзя по-честному? Ведь живут же люди нормально, работают, в театры ходят, по вечерам всей семьей собираются вокруг стола. Раньше «жить как все» казалось серым, а вот теперь хочется, чтобы жизнь была в нормальной колее. И с работой... Что, и дальше помогать воровать Анюте? Пройдут годы, и станет он Степаном Макаровичем, старшим, куда пошлют по части «бери побольше, кидай подальше». А может, вообще переквалифицируется в прихлебателя пивнушки, что за углом Оборонной, в дальнем тупичке? Есть там несколько таких: давно спились, вымаливают глоток пива у других.

С тоскливой смелостью думалось раньше: если даже и в колонию попаду — только крепче стану, посижу недолго (сейчас помногу несовершеннолетним не дают, гуманисты...), зато звону будет на всю Оборонную и ее окрестности. Но как бы не стал такой звон отходным... Одним словом, сбежал бы на край света, да мать жалко, пропадет она совсем без него, засохнет. А на стометровку и «пятачок» больше не тянет, даже тошно стало туда ходить: шебуршатся, вертятся вокруг грязной монеты... И пацаны там, между прочим, глуповатые — весь мир для них в «лейблах» шмоток. Недавно включил телевизор, читают стихи: «У советских собственная гордость...» Да какая у Князя и его «фирмы», к примеру, гордость, если они за блок жвачки готовы душу заложить? Видел днями Князя, что-то снова заваривает, зовет в напарники. Попытался было Князь подкатиться к Линке, сестре Романа Жаркова, так та его быстро отшила, даром что малолетка. А Князь просто так ничего не делает, вот как получается: «шестерочка»-Инка липнет к Роману, Князь хвост пушит перед его сестренкой. Сестренка же ничего, о ней на стометровке плохого не болтают, да и Романа опасаются, помнят, как он двух пижонов у витрины учил жить, такое на Оборонной у пацанов в цене...

На «пятаке» поговаривают, что Князь сейчас работает по-крупному, «фирму» свою почти забросил, на «комке» появляется все реже. Князевы «фирмачи» разбрелись кто куда: Ник Сыроежкин перебивается случайными заработками, Жорик Сабиров вообще на «комок» махнул рукой, Марк Левин поступил на работу. Словом, «фирма» обанкротилась, а Князь процветает. С чего бы? Шептались Мишкины приятели, что Князь теперь ходит в подручных у какого-то крупного туза и у него новая специальность — редкие книги. Где он их достает, какими путями — того никто не знает. Еще поговаривали, что Хозяин напрочь запретил Князю заниматься мелочовкой на «комке», потому и распалась «фирма».

Потом видел Мишка, как Князь приходил к Анюте в «Фрукты — овощи». Анюта завела его в свой кабинетик рядом с подсобкой, долго о чем-то толковала...

Тревожно все это. Почему, Мишка и сам не сказал бы. Просто не по себе становится, когда приходят на ум Десятник, Анюта, Князь... Какие у них могут быть общие дела? Анюта обхаживала Князя, провожая, строила глазки, руку подала так, чтоб он увидел, какие у нее кольца богатые. «Ничего не боится, зараза», — подумал тогда Мишка. А над «Фруктами — овощами» уже вьется дымок. Первым его учуял старший грузчик Степан Макарович. После бутылки портвейна как-то изрек: «Горим, ребята. Пора смываться». — «Да ты чего? — удивились другие подсобники. — Анька баба умелая. Рукодельница...» — «Дымимся, — пьяно бубнил Макарыч. — Чует мое сердце, слишком умелая у нас Анюточка...» Мишка ждал, что скажут еще, но один из рабочих лишь пренебрежительно махнул рукой: «А нам-то что? Пусть прячут Аньку, наворовалась, пожила себе в радость... А наше дело — грузи, куда скажут...»

Анюта тоже, видно, чувствовала себя не очень твердо, нервная стала, суетливая...

И еще Мишке все-таки было жаль старшего брата — снова сядет, к тому дело идет...

Андрей дал Мишке выговориться до донышка, не перебивал, не охал и не ахал. Девушки, почувствовав, что идет мужской разговор, уединились на кухню, звякали там посудой, говорили вполголоса. И хотя было уже поздно, но никто никуда не торопился — такие вечера, как этот, нечасто выпадают, порою они становятся вехами на пути. И опять же — в нашем городе дождь... Он разрисовывал стекла окон в причудливые узоры, а слышно его почти не было, тихий дождь, спокойный.

— Все о себе я да о себе, — наконец сказал, будто подводя итог своей сумбурной исповеди, Мишка. — А ты как? Эта Нина, она что, твоя любовь? Слышно было по телефону, замуж навострилась... Переживешь?

— Смогу, — твердо сказал Андрей. — Хотя, Миша, и непросто это будет для меня.

— Ой, держите меня, я девушка честная! — послышался с кухни веселый возглас Елки и смех Тони.

— Вот тоже экземпляр, — сказал Мишка. — Болтается без дела день до вечера. А девчонка ничего, это внешность ее рисованная некоторых обманывает. Она в моей компашке вроде своего парня: Елка да Елка... На гитаре хорошо умеет. Но какая-то она неприкаянная, и не очень ты, Андрей, верь ее веселью, у нее тоже на душе тошно, был такой разговор.

— Вижу. — Андрей пытался сосредоточиться на разговоре с Мишкой, а мысль все время возвращалась к тому дню (да и был ли он вообще), когда Нина, его лучшая в мире девушка, говорила: «Закончу работенку, Крылов, и ввалюсь к тебе с чемоданчиком. Жен ведь без сложностей прописывают на жилплощади мужа?» — «Если она позволяет», — ответил Андрей. «А у тебя позволяет?» — «Еще как!» — как о деле решенном сказал тогда Андрей. И вот: «Дождь к свадьбе — это хорошо...»

Андрей вздохнул, снова попытался забыть о телефонном звонке. Ну и пусть... Да нет, ерунда какая, почему «пусть»? Поделать сейчас ничего нельзя, там уже решили — через несколько дней... Надо ждать? Вдруг переменится? Нет, не надо ждать, лучше отрезать сразу, прополоть память, чтобы ничего в ней про то не осталось. Как говорила в минуту откровенности героиня одного из его очерков: «Я забывала все с такой болью, что в глазах было белым-бело...» Он не решился вставить эти слова в материал об известной на всю страну ученой — показались слишком личными. И только потом понял, как от этого очерк проиграл.

— Ты бы, если всерьез числишь Елку своим товарищем, — между тем настойчиво говорил Мишка, — помог ей с работой. Она тебя послушается, я знаю, ты для нее как... — Мишка не смог подобрать сравнения, пошлепал по-детски губами и вдруг изрек: — ...как аятолла Хомейни для мусульман.

— Ого! — засмеялся впервые весело после того телефонного звонка Андрей, — Подковываешься политически?

— Стал твою газету читать, — довольно ответил Мишка. — А ничего там попадаются статейки, по правде. А есть такие — ну будто с другой планеты...

— Прав, к сожалению, — согласился Крылов, — Так вот, о Елке. Только между нами, а то она девица с норовом... На днях ей предложат работу на фабрике. Сперва, конечно, получится, а потом от нее все будет зависеть. Но сразу попадет она в крепкие руки, ее будущую наставницу я знаю, писал о ней.

— Правильно, — одобрил Мишка. — Чем валандаться с пакетами от Князя и его «фирмы», пусть у станков покрутится.

— Зрело рассуждаешь, — чуть приметно улыбнулся Андрей.

— Слушай, может ты и мою жизнь уже нарисовал? — подозрительно спросил Мишка,

— Не ершись, мой дорогой товарищ, не лезь, извини, сам знаешь куда...

— ...в пузырек?..

— ...в бутыль о напитком под поэтическим наименованием «убей меня»...

— ...то бишь «солнцедаром»?

— Ага. Так вот не кидайся собою, Миша. То, что ты рассказал сейчас, очень серьезно. Вот представь себе: человек подошел к перекрестку: налево пойдешь... направо... Это у каждого бывает когда-нибудь в жизни. У одного раньше, у другого позже. У тебя труднее, чем у других. Сам знаешь почему. Вышел ты из дома: направо пойдешь — стометровка, налево двинешь — «Фрукты — овощи», прямо — «комок» на «пятаке». Сам свою жизнь так построил. Теперь ломай ее, чтоб только треск пошел. Хочешь?

— Один не смогу, — тихо ответил Мишка. — Да и брат, Геннадий, зашибет... Или кому-то из своих скажет, и все...

— Не такой уж он всесильный, твой брат по кличке Десятник.

— Знаешь? — удивился и испугался не на шутку Мишка.

— Не дрожи, Мишель, недаром же тебя Мушкетом именуют... Серьезные шаги требуют и сил и мужества. Тоня! — позвал неожиданно Андрей.

Тоня вошла, смеющаяся после разговора с Елкой.

— Ты, Андрей, только послушай, что подруга говорит...

— Потом, Тоня, — сказал Андрей. — Вот Миша интересуется, как его жизнь дальше сложится.

Тоня сразу стала серьезной, той Антониной Приваловой, которую встретил Андрей в комитете комсомола автозавода.

— Хорошо это, — одобрила. — Я хочу, чтобы подумал Миша вот над чем: не перейти ли ему к нам, на автозавод? Работа с хорошей перспективой у нас всегда найдется. Я, краем слышала, как он свою лавочку «Фрукты — овощи» разделывал... Порядок там, конечно, наведут, можно будет нормально трудиться, любой честный труд у нас почетен, и это не просто слова. Однако кажется мне, что Мише все-таки больше по душе техника. И Володя-испытатель, ты с ним, Миша, кажется подружился, тоже так считает.

— Серьезно? — с волнением спросил Мишка.

— У него глаз наметанный, в таких случаях ошибается редко.

Мишка поднялся, заходил по комнатенке — два ее угла оказались слишком близкими друг от друга, и ему пришлось снова сесть.

— Решаем? — требовательно спросила Привалова.

— Я бы с радостью, — почти с отчаянием ответил Мишка, — но...

— Что еще за «но»?

— Брат...

Вмешался Андрей:

— Это ты, Миша, сам...

— Сбежать бы... — наконец вырвалось у Мишки наболевшее, — за тридевять земель, куда угодно, только подальше от всего этого...

— Брось, — оборвал Андрей. — От себя не убежишь.

Он недолго подумал, достал из кармана пиджака ключи на брелоке, снял один, бросил его Мишке:

— Лови!

— Что за ключик?

— От квартиры. Надо бы на блюдечке с голубой каемочкой, — пошутил Андрей, — только нет у меня такого блюдечка. А серьезно — будет трудно, мотай сюда. Располагайся, а уж потом что-нибудь придумаем. Я ведь не всегда дома бываю, то в командировках, то за полночь на работе, а ты, когда понадобится...

— Знаешь, — с дрожью в голосе сказал Мишка, — ты... мы...

— ...Вот именно, — подтвердил серьезно Андрей. — Ладно, Миша, не трепыхайся, так в жизни положено...

Мишка бережно спрятал ключ в карман.

— Не забудь, что гвоздем замки не стоит открывать, если есть от них ключи, — съязвила Елка. И спросила Тоню: — А когда за меня возьметесь? Перевоспитайте, пожалуйста, хотя я и так девушка честная...

— Попробуем, Ела, — очень серьезно пообещал Андрей.

Тоня решительно сказала, что уже поздно и пора расходиться, ведь завтра рабочий день, надо, чтобы настроение было нормальное.

— Оставь меня у себя, — тихо прошептала Елка Андрею, улучив минуту, — мне с тобою поговорить требуется.

Она скромно потупила глаза.

— Не надо, Елочка, — чуть слышно ответил Андрей. — Ты девушка строгая...

Он чуть переиначил ее любимую поговорку, и Елке это понравилось, она хотела было обидеться, но на ходу передумала.