ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Генерал Спиридович теперь чаще, чем раньше, наведывался в охранное отделение, встречался там с коллегами, которые были ему симпатичны и с которыми он мог говорить более или менее откровенно. Спиридович все неувереннее чувствовал себя возле царя. Уже бывали случаи, когда Николай не брал его для сопровождения и личную охрану монарха нес генерал Воейков. Чувствительнее стала и неприязнь царицы. Как-то она вдруг спросила: почему он плохо относится к Распутину? «Помилуйте, ваше величество, — ответил он, — у меня к нему нет никакого отношения, я же служу у его величества…» Ответ его, конечно, был не лучшим, и в нем была некоторая двусмысленность, и царица это заметила, сжала тонкие губы и отвернулась от него… А три дня назад, когда он сопровождал царскую чету в церковь, произошел досадный инцидент — в момент, когда царствующая чета входила в церковь, дорогу им перебежал дежуривший в церкви штатский агент охранки. Царица испуганно отпрянула, поскользнулась и чуть не упала, ее вовремя поддержал муж. Она оглянулась на шедшего позади Спиридовича и спросила злобно: «Это, по-вашему, порядок?» В общем, Спиридович понимал, что его положение стало весьма шатким, и, бывая в охранном отделении, втайне присматривал себе местечко, думая, что здесь ему вообще будет лучше, по крайней мере, он получит возможность бороться с опасной революционной крамолой.
В этот солнечный осенний день он снова приехал туда и прошел в кабинет полковника Игумнова. Некогда в Киеве он был его подчиненным и затем по его рекомендации был переведен в Петроград. В охранном отделении он работал в отделе, который вел разработку революционного подполья, и пользовался авторитетом. Игумнов гордился визитами к нему Спиридовича и всячески старался выразить ему свое ученическое почтение, показать, что он свято блюдет советы и рекомендации генерала.
Вот и сейчас Игумнов стал рассказывать Спиридовичу о, как он выразился, невероятно вязком деле, которым он уже давно мучается.
— Не согласитесь хотя бы полистать дело? — попросил Игумнов. — Герой дела как раз из давно интересующего вас стада социал-демократов большевиков.
Спиридович взял дело, перелистал первые страницы и сказал:
— Я прочитаю. Но я вам не помешаю?
— Ну что вы, Александр Иванович! Для меня ученье у вас помехой быть не может. Я в это время почитаю материал по другому делу…
Спиридович начал читать и вскоре увлекся…
Это было дело Александра Воячека. Первое, что вызвало интерес генерала, был отобранный в Москве у Воячека рукописный альманах под названием «Смерть последней надежды». В подзаголовке стояло: «Крик души обреченных, мнивших себя мыслителями». Несколько страничек, исписанных мелким каллиграфическим почерком. На первой странице — цитаты из Библии и Корана, высказывания каких-то безымянных авторов, какая-то мешанина из мистики и мелководной философии вроде: «Человек, ты ничто, ты пылинка во Вселенной, и, помня об этом, забудь гордыню» или: «Судьба, как грозный молох, повелевает, кому, когда и как умереть, роптать бессмысленно, склонись перед молохом» и тому подобное.
Судя по пометкам на полях, в Москве в охранном отделении этот альманах интереса не вызвал, отчеркнуто было только стихотворение под заголовком «Все».
Ничто на свете не спасет Россию. Надежду, Веру и Любовь — Все смыла праведная кровь, Цветы в полях война скосила.
Все! Никто уж не спасет Россию,
Мы падаем в разверстую могилу, И славный государь наш милый Покинут богом, он бессилен.
Все! Молчат колокола, и опустели храмы, Они как памятники о недавнем. Святые лики с состраданьем Глядят на завершенье драмы.
Все!
Спиридович еще раз прочитал стихотворение и положил дело на стол:
— Этот Воячек большевик?
— Безусловно, Александр Иванович, — с готовностью ответил Игумнов. — Притом изворотливый, как ящерица, в этом кабинете он оставил не один свой хвост.
— Он сознался в принадлежности к организации?
— О нет, но я думаю, Сибирь ему обеспечена и без этого.
— Я почитаю еще…
Спиридович заглянул в первую страницу дела, где была приклеена фотография Воячека с. нее почти весело смотрел парень с пышной, небрежно закинутой назад шевелюрой.
Увидев, что генерал рассматривает фотографию, Игумнов сказал:
— Да, вот таков он, сей господин студент Воячек, ниспровергатель монархии, агитатор среди солдат…
— Он кто, откуда?
— Говорит, русский. Отец и дед — крестьяне. Уроженец Тверской губернии. В Москве взят на вокзале по нашему наведению, но московские коллеги прошляпили — он успел отделаться от свертка в котором были номера газеты «Социал-демократ» и кое-что еще… И вот этот сопливый альманах.
— Вы знаете, мне кажется очень интересным: почему у большевика оказался этот продукт салона столичного полусвета? Альманах — порождение, как вы правильно выразились, сопливой интеллигентщины, но что в нем заинтересовало большевиков, почему этот Воячек вез его вместе с таким важным для них изданием, как «Социал-демократ»?
— Александр Иванович, а вы можете это у него спросить, — оживился Игумнов. — Он уже доставлен на допрос, помогите мне, как бывало не раз в Киеве, когда вы вдруг заходили в мою комнатушку, включались в допрос и сразу все прояснялось до дна.
Спиридович согласился. Вскоре в сопровождении конвойного в кабинет вошел рослый Воячек в студенческой тужурке, тесно обхватывающей его плечистую фигуру. Но буйных волос не было, тюремная стрижка оголила его крупную голову, но он то и дело, по привычке, проводил растопыренной пятерней по клочковатому ежику. Опустившись на стул посередине комнаты, он несколько удивленно глянул на сидевшего сбоку стола генерала, потом его веселые глаза остановились на Игумнове, потом на висящем над ним портрете царя — он улыбнулся.
— Его величество свидетель — опять вы зря время на меня тратите, — сочувственно сказал он и, скользнув рукой по стриженой голове, добавил твердо:
— Никаких показаний, требующихся вам, я давать не буду.
— Необходимы только некоторые уточнения, — мягко ответил Игумнов. — Наконец, разве не можем мы поговорить… просто так… Секретаря, как вы видите, нет. Вот и мой непосредственный начальник пожелал познакомиться с вами…
Воячек покачал головой, усмехнулся:
— В этом заведении и разговор просто так? — Воячек смотрел на Спиридовича, как бы приглашая его удивиться вместе с ним.
— Вы что же, и за людей нас не считаете? — добродушно спросил Игумнов, смотря на Воячека спокойными умными глазами. А тот в это время думал об одном: зачем тут генерал? И готовился к опасности. «Они не боги», — повторял он про себя.
— Нет, почему же, — ответил он Игумнову. — Вы люди. Но с другой планеты. У нас языки разные, разговора не получится.
— Но мы же вот уже разговариваем?
— Это вам только кажется…
— Меня, например, — вступил Спиридович, — интересует совершенно не относящееся к вашему делу. Вот это, — он показал Воячеку альманах. — Вы прочитали сие?
— Ваши сослуживцы в Москве ознакомили меня. Какая-то замогильная дребедень. Надеюсь, вы не думаете, что стишки писал я. А за то, что они там приплели царя, я не ответчик…
— Целиком с вашей оценкой согласен, — улыбнулся Спиридович. — И об ответственности за это вообще речь не идет. Но меня крайне удивило и заинтересовало, почему эта дребедень оказалась у вас.
— Кто-то на вокзале, когда я уезжал в Москву, сунул мне это почитать в дороге, — привычно ответил Воячек.
Спиридович поморщился:
— Нам абсолютно не требуется знать, как и от кого вы это получили, меня интересует, почему в вашей среде оказалась этакая муть. Спрошу более открыто: не решили ли большевики заняться нашей прокисшей интеллигенцией?
— Это мне неизвестно…
Спиридович пренебрежительно швырнул альманах на стол:
— Ну а теперь насчет того, что вам хорошо известно… — Он помолчал, смотря в глаза Воячеку, и продолжал — Мне хотелось бы не в порядке протокольных показаний услышать от вас… Как вы видите, я генерал и все мы — жандармские офицеры — люди военные… Мне, честное слово, непонятно, какова конечная цель вашей деятельности в армии.
Воячек молчал, смотря мимо Спиридовича — умные глаза генерала мешали, он весь сжался, ожидая нелегкого допроса сразу двумя жандармами…
— Право, не понимаю… — продолжал Спиридович спокойно, негромким голосом. — Ну, допустим, вы достигли успеха и наша армия прекращает борьбу. Но немец-то вне вашего влияния? Он воспользуется этим и беспрепятственно ринется в глубь России и захватит ее. Как же вы и ваши единомышленники будете реагировать на это? Вы видите, что мой вопрос чисто умозрительный и к вашему следственному делу отношения не имеет, я и полковник Игумнов просто хотим понять то, что вам, очевидно, понятно. Думаю, что в этом заинтересованы и вы, ведь если у вас, большевика, нет какого-то своего разумного расчета, связанного с вашей работой в армии, тогда вас надо обвинять по военному закону за призыв к измене отечеству. Вы понимаете меня?
Воячек понимал и думал о том, что, очевидно, охранка, не получив против него улик в какой-то конкретной вине, решила подвести его под закон об измене. Они все могут… Он угрюмо посмотрел на Спиридовича и спросил:
— А что, если такие же агитаторы, как в нашей армии, есть и в немецкой? Тогда большевики добиваются мира.
— Что-то незаметно у немцев следов такой агитации, — повел головой Спиридович Немецкая армия на всех фронтах рвется вперед, и это стоит России большой крови.
И тем но менее… — с вызовом произнес Воячек и, опустив голову, стал рассматривать свои сцепленные на коленях руки.
Вы, конечно, считаете себя патриотом России? — спросил Спиридович.
— А если я интернационалист, господин генерал? — спокойно, не поднимая головы, спросил Воячек и продолжал — Угнетение неимущих классов тоже интернационально. Поэтому и революционное движение тоже интернационально. И поэтому все популярней завет Карла Маркса: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» А солдаты — тот же пролетариат, только одетый в шинели.
— Я Маркса тоже читал, — тихо сказал Спиридович. Воячек резко поднял голову:
— Интересно, почему же вас не арестовали за это, как меня?
— Подождите… Вы прекрасно знаете, что вас арестовали не за чтение Маркса. Но сейчас у нас разговор абстрактный, не по вашему делу — мы же условились. — Спиридович подумал и продолжал — Я бы понял вас и вашу позицию, но для этого нужно, чтобы мечта о единении пролетариев всех стран уже была жизненной реальностью. А без этого ваши действия в военной среде не что иное, как угроза открытия фронта врагу и, как следствие этого, отдача русского, вашего, Воячек, народа в рабство немецким вандалам. Каков же он, ваш благородный интернационализм по Марксу, если он приводит к унижению громадного народа, стоит свободы и чести вашей, Воячек, отчизны?
— Но что такое свобода в вашем понимании? И для кого свобода? — запальчиво, точно на диспуте, спросил Воячек, посмотрел на одного жандарма, на другого и сказал тихо, будто себе самому: — Не лучше ли оставить эти никчемные разговоры? К тому же я не являюсь теоретиком, способным переубедить жандармского генерала.
Спиридович встал и отошел к окну. Игумнов осудительно покачал головой:
— О да, Воячек, вы не теоретик, вы практик, и вы безответственно, даже без должного понимания собственных действий подняли руку на русскую армию, грудью защищающую свою отчизну. И за это мы будем вас судить.
— Можно мне на минуту задержать внимание господина генерала? — спросил Воячек.
— Пожалуйста, — настороженно ответил Игумнов. Спиридович повернулся от окна и холодно обронил:
— Я слушаю…
— Господин генерал, во время нашего разговора «просто так» вы употребляли выражения «ваши действия», «ваши единомышленники», то есть мои действия и мои единомышленники. Я не хотел вас перебивать, а сейчас хочу напомнить, что наш разговор, как вы сами изволили выразиться, был абстрактный и я соответственно тоже в абстрактном плане высказывал вам всего лишь свое мнение по затронутым вами вопросам.
Спиридович промолчал, посмотрел на часы, звонко защелкнул их крышку:
— Мне, полковник, надо уходить, а вы продолжайте допрос. Я думаю, полковник, мы можем себя поздравить — в наши руки попался опасный нелегал. Но вы, Воячек, все-таки не помогли мне понять, как можно совместить ваш благородный интернационализм с любовью к отечеству. Видимо, мне придется еще почитать Маркса.
Воячек спокойно смотрел на генерала. Игумнов поспешно вызвал конвойного:
— Уведите арестованного… Дождавшись, когда закрылась дверь, спросил:
— Что думаете, Александр Иванович?
— Я уже сказал — опытный нелегал.
— Он направлялся в Москву специально для работы среди солдат московского гарнизона, вез с собой газету «Социал-демократ» с манифестом большевиков против войны и брошюру Ленина «Социализм и война».
— Манифест я знаю, а что в брошюре Ленина?
— Сильная штука, Александр Иванович… — Игумнов вынул из стола потрепанную книжку и протянул ее Спиридовичу. — Я думаю, что и манифест тоже писал Ленин. Та же железная логика. Но здесь подробнее и взято поглубже.
Спиридович полистал брошюру, задерживаясь на иных страницах, и положил ее на стол:
— Снабжал его этим Петроградский комитет?
— Кто ж еще?
— Но он же был разгромлен?
— Мы накрывали его, Александр Иванович, несколько раз, но он действует и сейчас. Могу сообщить вам неприятнейшую цифру: уже в военное время, точнее, в одном только прошлом году здесь в стачках участвовало полмиллиона рабочих. Полмиллиона, Александр Иванович! И все это работа большевиков.
— А что же законы военного времени?
— Если позволите, Александр Иванович, я скажу вам, что я об этом думаю… — Спиридович рассеянно кивнул. — Два обстоятельства мешают нам достичь сколько-нибудь заметного успеха. Большевики низшим классам дали идею, которая им понятна и по душе. А противостоящей идеи нет — совершенно правильно вы об этом пишете в своей книге. А у нас попросту не хватает сил. Ведь теперь прибавился еще и фронт, где большевики действуют все наглее.
— Случаи братания с неприятелем продолжаются? — спросил Спиридович.
— И весьма часто. Я не могу попять одного: армия, там же не только солдаты, там офицеры, там железная дисциплина. Неужели такие вот Воячеки могут развалить нашу армию?
— Могут, — твердо ответил Спиридович. Он с досадой думал о том, что вот и Игумнов понимает обстановку не до конца… — Война, полковник, с ее неудачами осточертела не только солдатам, и теперь еще неизвестно, кто скорей клюнет на такую агитацию — тупой солдат или образованный офицер? Все мыслящие люди, полковник, хотят сейчас получить ответ на мучительный вопрос: почему все так плохо? И так как от имени власти, как вы сами заметили, им никто не отвечает, они прислушиваются к словам большевистских агитаторов, у которых на все есть свое простое объяснение — долой самодержавие;. Знаете, что самое отвратительное — большевикам помогают паши политики, клянущиеся в верности монархии, а сами поносят ее на каждом шагу — почитайте одни речи в Думе…
— Все это ужасно… ужасно, — тихо проговорил Игумнов.
— Ничего ужасного, полковник, — будто вдруг стряхнув тяжелые мысли, энергично сказал Спиридович. — Просто всем нам надо работать лучше, внимательней и… беспощадней. Вот вы говорили, что увязли в этом деле… как его… Воячека. А с ним нечего было возиться, он виден насквозь… — Спиридович помолчал и, бегло улыбнувшись, добавил — Не коснулась ли и вас, полковник, всеобщая расхлябанность и неверие в свои силы?.. Будьте здоровы, и желаю вам успеха…
Генерал Спиридович шел по коридору охранного отделения. Встречные офицеры, завидев его, замирали в стойке «смирно», но генерал их не замечал — Спиридович был в крайнем смятении. Одно ему было ясно — этот большевик Воячек сильнее Игумнова, которого он всегда считал умным и опытным деятелем охранки. И в этой единственной ясности таилась острая тревога…
