Прошла неделя, Зара похоронили. Разговоры о его трагической смерти в городе не смолкали. На Пиекунские скалы устремлялись потоки людей — мне всегда казалось непонятным, почему места катастроф и всевозможных мрачных событий не только не отталкивают, а, наоборот, притягивают, возбуждают любопытство большинства людей; так и здесь — всем хотелось своими глазами увидеть, как выглядит скала, сорвавшись с которой нашел свой конец Зар. Эту скалу даже окрестили «Скалой директора».

Мало-помалу возбуждение улеглось, жизнь вошла в обычное русло, и трагическим происшествием продолжали интересоваться только у нас в прокуратуре.

Судебно-медицинская экспертиза установила, что у покойного на груди в области ключицы имеется подкожный кровоподтек, который мог явиться следствием несильного удара или толчка. Кровоподтек не был результатом падения на камни: Зар упал на них спиной, сломав позвоночник и разбив затылок. Прокурор Друва высказал подозрение, что произошло убийство. Ведение следствия он поручил следователю Альфреду Бредису.

Насколько продвинулось следствие по этому делу, я знал лишь в общих чертах. Были допрошены все участники пикника, но от них Бредису не удалось узнать ничего существенного. В то время, когда Зар упал со скалы, он, по-видимому, был совсем один.

Однажды все-таки у нас случилось нечто из ряда вон выходящее, и Друва по этому поводу созвал совещание.

Прежде всего Старый Сом прочитал нам анонимное письмо, только что полученное Бредисом. Оно было составлено из букв и слов, вырезанных из газеты и наклеенных на лист бумаги. На конверте — рижский штемпель. Письмо было заказное, обратный адрес, как выяснилось, вымышленный. Текст гласил:

— Н-ну? — дочитав письмо, обронил Друва.

Все молчали.

Друва предложил высказаться самому Бредису.

Бредис пользовался репутацией следователя с завидным талантом, но как о человеке и товарище по работе сотрудники прокуратуры высказывали о нем настолько разноречивые мнения, что, слушая их, я пожимал плечами.

Одни утверждали, что Бредис неприятный, прямо-таки невыносимый субъект, надменный всезнайка, который всякого норовит уколоть, бесчувственно поиздеваться над каждым... Ничто якобы не доставляет ему такого удовольствия, как возможность показать и доказать, насколько он сам умен, а его коллеги — ограниченные люди, если не круглые идиоты... Он отказывается от любых приглашений в гости, у него нет друзей... Зазнавшийся, замкнувшийся в себе индивидуалист, равнодушный к товарищам, ко всему, что не относится непосредственно к работе... Но и в работе Бредис полагается исключительно на собственное мнение, игнорируя или высмеивая мысли, высказываемые товарищами по работе...

Другие же коллеги, в разговоре с которыми мне случалось упоминать о Вреднее, поражали меня совершенно противоположными утверждениями: правда, следователь Бредис — индивидуалист и чудак, но его колкости нацелены лишь на дураков и мещан, которые их целиком заслужили. Зато к тем, кто добился его уважения и признания, Бредис всегда относился хорошо и чутко. Это Бредис бесчувственный? Что вы! Как раз наоборот: может ли быть бесчувственным человек, любящий и знающий поэзию — он же читает наизусть целые поэмы! И меньше всего ханжа: в приятном ему обществе Бредис от рюмки не откажется и резвится иногда, как школьник, всегда готовый на сногсшибательные штуки...

Итак, самые противоположные оценки — уже одно это могло бы заинтересовать меня и заставить искать удобного случая поближе познакомиться с Бредисом. Пока такого случая не представлялось. На первый взгляд Бредис относился ко мне чуть свысока, хотя я не был в этом уверен, может быть, мне, начинающему, так только казалось. Что же касается прокурора, он уважал Бредиса и ценил его очень высоко. Я сам слышал, как Старый Сом заявил однажды: «М-да, если Бредис что-то говорит, значит, это не взято с потолка. На этого человека можно положиться...» И это говорил Старый Сом, от которого так нелегко добиться одобрительного слова!

И вот Бредис поднялся во весь свой немалый рост, безуспешно попытался пригладить пышную шевелюру, окинул присутствующих быстрым взглядом. Глаза, в противоположность черноте волос и необычно широких, густых бровей, были у него светлые, искристые, с лукавинкой.

Бредис говорил быстро, порой подчеркивая слова своеобразным движением левой руки — казалось, он рубил ладонью воздух перед собой:

— Анонимное письмо заставило меня призадуматься С тех пор как я начал заниматься делом Зара, меня томит предчувствие, что я допускаю какую-то ошибку, ищу решение не там, где следовало бы искать. — Бредис опять окинул нас взглядом, задержавшимся лишь на нахмуренном лбу прокурора. Усмехнулся и продолжал: — Я вижу, вы удивлены — с каких это пор я стал поддаваться предчувствиям, мы же обязаны считаться лишь с фактами? В том-то и дело, что у меня не хватает фактов!

— А убийство! Разве само убийство не факт номер один? — спросил Друва резко.

— В данном случае бесспорным является не факт, а только предположение. Во время пикника исчезает человек, его находят на камнях разбившимся. Убийство? Это еще надо доказать. Кровоподтек на груди — следствие возможного удара? Кровоподтек невелик, он мог появиться от совсем слабого удара. Убийцы, насколько мне известно, слабых ударов не наносят. К тому же небольшой кровоподтек мог возникнуть по иной причине: скажем — человек нечаянно наткнулся на какой-либо твердый предмет.

— А это уж ваше предположение. — Друва был явно недоволен. — Экспертиза заявляет, что Зар получил удар в грудь, хоть и не сильный, но удар, от которого остался небольшой кровоподтек. Из этого можно заключить, что удар нанесен чем-то твердым. Теперь же, после получения анонимного письма, я совсем не верю в случайность упомянутого кровоподтека. Именно так: не верю.

— Слабый удар, — продолжал Бредис, — и больше никаких следов насилия. Никто не слышал призывов о помощи, крика. Я действительно сомневался, имело ли здесь место убийство. Зар совсем недавно принял руководство фабрикой. До этого в работе фабрики отмечались различные упущения, нарушения финансовой дисциплины. Новый директор, конечно, обязался и решил изжить их. В этом направлении он уже начал действовать. Перед пикником главный инженер и главный бухгалтер были вызваны в министерство, где им пришлось выслушать различные упреки как в отношении расходования средств, так и низкого качества продукции. Инженер и бухгалтер вернулись из Риги в день пикника и на Пиекунские скалы приехали с опозданием. С плохими новостями директора ознакомили во время купания. Зар покинул купающихся, сказав неопределенно, что пойдет организовать возвращение в город. Вместо этого он забрался на скалу. Зачем? Чтобы успокоиться после дурных известий, обдумать их? Об этом можно лишь гадать. Ясно, что Зар был в дурном настроении, встревожен. Перед этим — заботы, длительное переутомление на работе, бессонные ночи. На пикнике — алкоголь, курение. Наконец — подъем по неудобной тропинке. Что удивительного, если Зар был рассеян, невнимателен? Ботинки на кожаной подошве, скользкий камень — один опрометчивый шаг, подошвы скользят, следует падение. Такова была моя первая версия. Товарищи ее уже знают. Некоторые со мной не соглашались. Вторая версия — самоубийство. В подобных обстоятельствах надо считаться и с этой возможностью. Мотивы самоубийства выглядят слабоватыми, учитывая жизнерадостный характер Зара, и все же... Словом, в версию об убийстве я лично не верил. Допрос участников пикника еще больше усилил сомнения. Установлено: никто из них не находился поблизости в момент падения Зара. Ничто не указывало, что в тот день близ Пиекунских скал появлялись какие-либо неизвестные нам люди... Теперь, с получением анонимного письма, все изменилось. Письмо заставляет сделать вывод. Во-первых, является фактом то, что на Пиекунских скалах произошло убийство; во-вторых, виновного или виновных не приходится искать среди участников пикника. Сравнивая и уточняя показания, я установил, чем занимались в каждый момент и где находились все участники вылазки... Встает вопрос: могли ли в тот день на Пиекунских скалах появиться пока еще неизвестные нам лица или лицо? Отвечаю: да, такая возможность допустима, хотя участники пикника и никого не видели. Директор после неприятного разговора с инженером и бухгалтером шел по верхней тропинке, тогда как никто из участников пикника на эту тропинку не поднимался; вторая тропинка, как вам известно, проходит гораздо ниже. Никто не заметил, куда делся Зар. Точно так же участники пикника могли не заметить убийцу или убийц, если те поджидали Зара вблизи верхней тропинки. К тому же убийцы имеют обыкновение прятаться. Убив Зара, они могли беспрепятственно уйти по верхней тропинке и скрыться в лесу. Купальщики в это время были на пути к месту привала. Анонимное письмо пока что позволяет сделать лишь вывод, что убийство — факт. Остальные выводы еще неясны.

Закончив, Бредис пожал плечами и поглядел на прокурора.

— М-да! — буркнул Друва, — а что вы думаете относительно угроз, адресованных лично вам?

— На всякий случай хожу с оружием.

— Само собой. Считаете ли вы, что угрозы могут быть реализованы?

— Сомневаюсь. Какой им смысл убивать меня? Дело же из-за этого не будет закрыто. И второе: собираясь кого-то убить, обычно обходятся без предупреждения. У меня все.

— Вопросы есть? Кто хочет высказаться? — предложил Друва.

Я встал и сказал:

— Рассуждая логически, убийце ясно, что подозрения в первую очередь падут на участников воскресной вылазки. Возможно, он знает, что их допрашивают. Зачем же убийце вдруг понадобилось посылать анонимное письмо? Не будь его, следствие, очевидно, пошло бы в другом направлении, возможно, было бы даже прекращено. Бредис, по его словам, установил, что в момент смерти Зара никого из участников пикника не было поблизости. Нет также доказательств того, что на Пиекунских скалах в тот день находился еще какой-либо Икс. Неприятности на работе заставили следователя вначале думать, что директор погиб по собственной неосторожности. А то и совершил самоубийство. При таком выводе следствие, как мне кажется, было бы скорее всего прекращено. И вдруг анонимное письмо! Без серьезных причин никто не стал бы его посылать. По-моему, единственно серьезной причиной могли быть опасения убийцы, что ему уже наступают на пятки, вот-вот разоблачат. Откуда появились бы у убийцы эти опасения и страх, если бы они не имели оснований? Чего ради он раздувает огонь, который почти погас? Только из страха перед разоблачением можно было послать подобное письмо, иначе посылать его не имело смысла.

— Возможно, оно преследует иные цели, — заметив Старый Сом. — Например, кто-то не хочет, чтобы следствие было прервано.

Бредис с откровенно веселым любопытством посмотрел на меня, ухмыльнулся и сказал:

— Мой молодой коллега удивляется, чего ради убийце «раздувать огонь, который почти погас». Мне кажется, удивляться тут нечему. Страх перед разоблачением не покидает преступника никогда, а страх, как известно, плохой советчик. Но главное — убийца никак не может знать, какие я делаю предположения и выводы. Подобную информацию я не выношу на улицу. Или вы, Адамсон, полагаете, что убийца занимается телепатией и читает мои мысли?

— Ваши шутки мне кажутся неуместными, — возразил я.

— Извините, коллега! Однако же согласитесь со мной: ни о каком «прекращении дела» или «угасании огня», как вы образно выразились, убийца не имеет понятия.

— Ну-ну. Вы удовлетворены ответом, Адамсон? — буркнул Старый Сом, по-моему, с изрядной долей иронии.

Я тем более расхрабрился:

— Только частично. Если бы убийца, глядя со стороны, — как выразился мой старший коллега, — заметил, что следствие идет в неверном направлении, он не стал бы угрожать. Я уверен: анонимное письмо говорит только о том, что следствие развивается правильно и что мой старший коллега на одном из допросов уже имел контакт с убийцей. Когда и какой контакт — вывод напрашивается сам собой: при допросе одного из участников пикника.

Бредис набросился на меня:

— Ах вывод напрашивается сам собой! В том-то и беда, товарищ Адамсон, что он  н а п р а ш и в а е т с я. А что, если убийца вовсе не круглый идиот, каким вы его, кажется, считаете? Если он тоже понимает, какой вывод сам собой напрашивается по прочтении его записки? Если преступник полагает, что мы будем ликовать: ага, он грозит, пугает, значит, мы на верном пути! И будем гнать по этому пути дальше, сиречь — стараться прижать к стене именно участников пикника. Тогда как правильный путь ведет в противоположную сторону. А пока мы будем топтаться на месте, убийца выиграет время, заметет следы. Что, если так?! Допускаете ли вы, мой молодой коллега, что у преступника тоже может быть голова на плечах, своя хитрость? Если нет, мне очень жаль. Разумно ли недооценивать противника? Неуместная самоуверенность была причиной многих поражений...

Бредис говорил с жаром, пристально глядя на меня своими веселыми, искристыми глазами, время от времени энергично рубя воздух левой рукой. Что я мог добавить? Что без уверенности в победе победа тоже невозможна? Напрасно он глядел на меня так насмешливо. И Старый Сом тоже. Что ж, могу и замолчать. Возможно, Бредис более правильно оценивает положение. Я не стану оспаривать его оценку, вмешиваться в его дела...

Совещание закончилось тем, что прокурор попросил начальника милиции майора Зиверта передать в распоряжение Бредиса мотоцикл, поскольку наша собственная «Победа» стояла в ремонте. Водителем был назначен милиционер Лапсинь, бойкий, языкастый парень, неоднократный победитель мотогонок.

С этого дня у нас было объявлено чрезвычайное положение, на поиски убийцы Зара и автора анонимного письма были мобилизованы все наличные силы. Меня, правда, почему-то решили не трогать, и я продолжал заниматься порученными мне мелкими делами.