СТРАННЫЕ ПАССАЖИРЫ. ПРОЩАНИЕ

Ужин кончился, но моряки не торопились расходиться, а, перебравшись в соседнюю со столовой курительную комнату, дымили сигаретами и с интересом поглядывали на сеньора Ортегу, который тоже пускал дым из широких волосатых ноздрей. Все ж живой миллионер.

— Коля, расспроси все же Фернандо, как же он стал богатеем? — вновь попросил Володин. — И вообще, что для этого надо?

— О, что для этого надо? — оживился Ортега, когда Русов перевел вопрос. Он улыбнулся, хлопнул себя ладонью по обширному лбу, а потом вытянул вперед и показал морякам грубые, как у боцмана, с вековыми мозолями руки. — Чтобы стать миллионером, надо в башке иметь мозги, а не маисовую кашу, раз, и руки, это два. И еще везение, случай, удачу. Вот я, например, работать начал в лет... — Ортега прервал свой рассказ, задумался, лицо его стало грустным. — Да, лет в пять-шесть. Семья у нас была одиннадцать человек, жили в «фавелах» в трущобах порта Ресифи, и утром чуть свет все мы — мама, папа, все мои братишки — отправлялись в город, в порт «а заработки. Мы попрошайничали, собирали тряпье и бумагу, в общем, промышляли кто чем... А, трудное было время! Так вот, в двадцать лет я скопил кое-какие деньжонки и купил автомобиль для перевозки воды. Я возил воду в прерии, там, конечно же, есть колодцы, но вода в них невкусная, солоноватая. И вдруг случилась страшная засуха. Мучились от жажды люди, погибал скот. И я сутками возил и возил в прерии воду, возил, возил, возил. О, это были страшные дни! На меня несколько раз нападали, в машину стреляли, и я стрелял, отбивался, от тех, кто... — Сеньор Ортега вновь замолчал, нахмурился. — Да, страшное было лето. Гибли коровы, быки, лошади, а для меня то лето оказалось счастливым, я здорово заработал, приобрел небольшую ферму с сотней бычков и молодой, красивой хозяйкой, которая и стала моей женой. Да вот и все, пожалуй.

— А работников у вас много? Батраков? — спросил Шурик Мухин.

— Пятеро, — ответил Ортега, когда Русов перевел вопрос, и засмеялся: — Пятеро сыновей, да еще жена Карин, да Виктория, когда она приезжает из Ресифи, там она учится в университете, на каникулы. — И сеньор Ортега вновь помрачнел, сказал с горечью: — Это чертова морская прогулка! Виктория уговорила — всю жизнь мечтала совершить океанское плавание, уговорила меня, болвана. А, ладно. — Ортега улыбнулся, махнул рукой. — Принесите-ка гитару, спою бразильские песни и лучшую из них «Съюдада араминьоза», что грустить? Мы живы, будем же смеяться, петь и будем радоваться жизни, сеньоры русские моряки.

Мухин принес гитару, и Ортега, настроив ее, запел песню про свою прекрасную родину Бразилию, где живут отважные, работящие люди, и про то, что «...конь мой как ветер летит. И в ритме бразильской самбы разносится стук копыт».

В двадцать три ноль-ноль Русов отправился в обход танкера.

В своей тесной, душной каюте кок Федор Петрович Донин писал рецепты «чей», «борча», картофельных пирожков, киселя и прочих национальных русских блюд. Взглянул отсутствующим взором на старпома, пошевелил узкими, блеклыми губами и вновь склонился над бумагой. Валялся в койке, читал «Братьев Карамазовых» доктор. На палубе, возле койки, лежали листки радиограмм. Наверное, от милой врачишки с «Коряка». Доктор вяло, тоскливо улыбнулся Русову и, намекая на то, что ему не до разговоров сегодня, опять уткнулся в книгу. А в каюте, отведенной для потерпевших бедствие бразильских мореплавателей, было шумно. Русов стукнул в дверь, вошел, и оба бразильца вопрошающе, недружелюбно уставились на него. Оба кряжистые, широкогрудые, черноволосые, чем-то очень похожие друг на друга, братья, что ли?.. Один из них, завидя Русова, сунул под подушку стопку мятых бумажек, второй, шумно дыша, нервно провел рукой по блестящим волосам и нетерпеливо спросил у Русова, что ему нужно.

— Будете курить в каюте, сеньоры Синдбады-мореплаватели, высажу на ближайший же остров, — сказал Русов, окидывая взглядом задымленную каюту. — У нас танкер, а не прогулочная яхта.

«Из-за расписок сеньора Ортеги спорят, — подумал он, продолжая обход судна. — Вот чем они так похожи друг на друга: лица у них злые, жадные... Скоты... мореплаватели».

В конце коридора мелькнула чья-то фигура, тяжело звякнула дверь прачечной, и Русов догадался: Танюшка понесла ужин «голодающему» Юрику. Улыбнулся, ему все больше нравилась эта парочка, чьи судьбы так странно и сложно сошлись на «Пассате». Опять поучал своих подчиненных Володин. Бродил по каюте капитан. Русов уже взялся за ручку его каюты, постоял немного, но не решился зайти к капитану, а вернее, отчего-то не хотелось ему сейчас оказаться в компании капитана. Бог с ним. Тот сейчас весь в заботах, весь в тревожных размышлениях о встрече с сушей, об отчете, который ему предстоит делать в грозном управлении.

Ну что, к себе? Но и к себе в каюту идти не хотелось, может, заглянуть в ходовую рубку? Но там наверняка Виктория. Заявится он к Жорке на вахту, и тому придется отправлять девушку в каюту, ведь не положено посторонним людям, а тем более пассажирам находиться в рубке. «Она не в ходовой, в штурманской», — как бы оправдывая Куликова, подумал Русов и, еще немного поразмышляв, направился к боцману, угадывая отчего-то, что боцман не один, наверняка сидит у него сейчас гость, бурный, шумный и в общем-то весьма симпатичный миллионер сеньор Фернандо Ортега.

Да, так оно и есть, тихие голоса доносились из боцманской каюты, Русов постучался, никто не ответил, он толкнул дверь и вошел в каюту. Кот Тимоха бросился ему в ноги, видно, пора было ему совершить прогулку на полубак, но какая тут прогулка, когда боцман Василий Дмитриевич сидел с сеньором Фернандо Ортегой на койке в обнимку? Оба были слегка навеселе, из чего Русов заключил, что в кладовке у запасливого боцмана хранятся не только краски и олифа.

— Сеньор Димитрос! — ласково ворчал Ортега и гладил боцмана по его блестящей, как хорошо начищенный паркет, лысине. — О, сеньор-ор...

— Сеньор Федюня... — бормотал боцман, видимо, по-своему переиначив испанское имя Фернандо. — Завтра будет большое с-цилистическое соревнование. Б-большое, сеньор Федюня. И ты, — боцман ткнул бразильца в грудь. — И я, мы — одна команда. И мы завтра утрем сопатки кочегарам, ведь так, сеньор Федюня?

— Мучо трабаха, покита песа, — ответствовал сеньор Ортега, а завидя Русова, спросил: — О, сеньор Русофф, что такое «соревнование»? И что такое «сопатки»?

— Коля, переведи ему про завтра, ладно? — боцман поцеловал сеньора Ортега в щеку. — И чего он все ворчит: «мучто трабабаха»?

— Говорит, что «много работы, мало денег».

— А, вот оно что. Скажи, что и у меня мало денег, а работаю много, с морей не вылазю, — попросил боцман и погрозил бразильцу темным крючковатым пальцем: — А рабочих не обижай, Федюня, понял?

— Боцман, прогуляй-ка Тимоху на полубак, слышишь, мяучит? А сеньора Ортегу я отведу в каюту. Идем, Фернандо. — Сеньор послушно поднялся, поцеловал боцмана в лысину и, поддерживаемый Русовым, побрел в каюту.

— Тишенька, — окликнул за их спинами кота боцман.

— Мя-аа! — страдальческим голосом отозвался кот.

В каюте Русов помог сеньору раздеться, и тот как глыба рухнул в койку. Русов накрыл его одеялом и пошел к двери, но сеньор Ортега вдруг позвал его и, потянувшись, схватил за руку. И сжал с такой силой, что Русов стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть.

— Спасибо за все, — сказал Ортега.

— Не надо лишних слов, — пробормотал Русов. — Спите, Фернандо.

Потушил свет, закрыл дверь. Черт знает что происходит: этот миллионер-ковбой все больше нравился ему. А как же классовая ненависть? Притупилась начисто? Ну, дела!..

Конечно же, Виктория таилась в штурманской. Вжалась в уголок дивана, тревожно поглядела на Русова. Сейчас она была другой, совсем не такой, как в ту странную, лунную ночь: ни дерзости, ни вызова в лице.

— На минутку заглянула, — растерянно оправдывался Жора. Потоптался, кашлянул. — Я даже не захожу сюда, Николай Владимирович, лишь заглядываю в штурманскую через дверь.

— Пускай сидит, она ведь не мешает тебе?

— Да что вы, конечно, нет! — Жора заулыбался, Русов глядел на него и тоже улыбался. И с чего он взял, что у Жорки несимпатичное, узкое лицо? Отнюдь. Экий красивый парень, весь светящийся радостью и любовью мальчишка.

— И все же, Куликов, это серьезное нарушение.

— Да сейчас конец вахты, — прошептал Жора. — И мы...

— Это серьезное нарушение, Куликов, — еще строже проговорил Русов, — но если войдет капитан и спросит, почему эта девушка здесь, скажешь, что я разрешил. Ну, до завтра.

Они постояли еще немного молча, обоим было очень хорошо, единственное, чего боялся Русов, так это того, лишь бы Жора не начал произносить каких-то ненужных, благодарственных слов.

— Чиф, как по-испански «я тебя люблю»? — нарушил молчание Жора.

— Но-но, штурман, русских девчонок для тебя мало? — усмехнулся Русов и, глядя в веселое, открытое лицо Куликова, пояснил: — Бразильцы говорят не по-испански, а по-португальски. Но отличие в языке небольшое, как между русским, к примеру, и украинским. Да и зачем тебе? Вы же разговариваете по-английски.

— Я весь внимание, старпом.

— «Ёо ту керо». Ты ей скажешь это слово, Жора, а она тебе знаешь что ответит? «Маньяна, чико». Что означает — «завтра, мальчик». А «завтра» у вас с сеньоритой Ортегой может и не быть: в обед мы уже придем на острова Зеленого Мыса.

— Какой-то писатель сказал, что порой один день вдохновения может стоить всей жизни, а у нас еще ночь и полдня, чиф, — беззаботно ответил Жора. — Да вот и Степан Федорович топает, конец вахте.

— Ах, Одиссей, — сказал Русов. — Ну ладно. Аста маньяна.

Тихой, звездной была эта ночь.

Русов ходил по каюте, стоял у иллюминатора, глядел в воду и прислушивался к крикам ночных морских птиц. Куда летят они? Что ищут в просторах океана? Какие они, эти грустноголосые ночные птицы океана?

Не зажигая света, он сел в кресло и подумал: как ему повезло, что стал он моряком, какое это великое счастье, покинув надолго-долго сушу, отправиться в удивительный, синий мир соленой океанской воды. Да, тут все сложно, тут опасно, но что стоит жизнь, если все в ней гладко, если время от времени не возникают в твоей жизни сложнейшие ситуации, от которых седеют виски? И пускай они седеют, черт с ними, пускай все будет так, как есть. Пройдут эти кратенькие минуты благодушия, океан или управление вновь заставят шевельнуться, вновь возникнет ситуация, от которой похолодеет сердце, и он, Русов, в который уже раз проклинает свою беспокойную, бродячую жизнь, а потом сложности и трудности отхлынут, как волна с пляжа, над синей водой взойдет яркое тропическое солнце или вот так, как сегодня, мириады звезд окружат танкер со всех сторон. Он будет вот так же сидеть в кресле и, прислушиваясь к крикам птиц, опять подумает о том, как прекрасна жизнь и какое счастье, что он моряк.

Глядя в ночной океан, он размышлял о всех тех странностях, которые происходили в этом рейсе, и с грустью думал о Юрике Роеве, который таился в прачечной. Вылечится ли бедняга, «пришелец» с созвездия Северная Корона? Вот что, надо дать радиограмму отцу Роева, чтобы тот приехал встречать сына. И о Тане Коньковой размышлял. Что у них с Юркой? Насколько все серьезно? Вздохнул. Закурил. Какие испытания ожидают отца Юры? Болезнь сына, женщина с ребенком. Как все чертовски сложно.

Прошелся по каюте, вернулся к иллюминатору, прислушался: смех чей-то послышался с пеленгаторного мостика. Да чей же, как не Грасинды-Розы-Марии-Виктории, юной сеньориты Ортеги? Ловят с Жоркой Куликовым коротенькие часы счастья, так странно добытые в океанских просторах.

Русов сел в кресло. Поспать бы перед вахтой, но чувствовал: ляжет и не заснет, будет крутиться с боку на бок. «Принцесса Атлантики»... Анечка с «Коряка». «Эльдорадо», уже, наверное, опустившийся на самое дно пятикилометровой впадины Агульяс, а может, повис танкер между дном и поверхностью океана? Слабое глубинное течение несет куда-то черный корпус судна, свисают из клюзов якоря, болтаются на тросах, сбитые волнами шлюпки, чья-то голова торчит из распахнутого иллюминатора... Кто? Рыжий страдалец? А может, бедняга Джим, чья жена в эти дни занимается оформлением страховых, в которые оценил сам себя Джимми Макклинз?.. И о Гемме он думал, о женщине-птице, о своем удивительном с ней полете над островом Кергелен.

Что же это было? Неужели всего лишь сон? А его удивительный бег с Геммой по берегу океана?.. Русов закрыл глаза и увидел высокий, обрывистый берег, ощутил скрипучую твердость укатанного волнами песка под ступнями ног. Волны кипели и с громом обрушивались на пляж, а потом с утробным урчанием и перестуком камней откатывались. А он бежит, стискивает сырую ладонь Геммы, балуясь, та тянет его к волнам, смеется, зовет, и они бегут следом за отхлынувшей волной и на какой-то черте замирают, видя, как серо-зеленой стеной становится дыбом очередная волна, а потом что было силы бегут прочь, бегут, ощущая спинами холодное дыхание несущейся вдогонку косматой воды... «Коля, еще! Гляди, какая волнища! Коленька, еще!» — зовет его Нинка, и они опять устремляются к воде... Как все здорово, хорошо. И этот пустынный пляж Куршской косы, волны, и нагая, вся в капельках воды, хохочущая Нинка... Стоп, стоп, но почему Нинка?

Русов открыл глаза, взглянул в иллюминатор — все так же раскачивалось там черное, усыпанное звездами небо. Все так же тяжко, маслянисто всколыхивалась вода и призывно кричали ночные птицы... Ну да, это они с Нинкой, а не женщиной из созвездия Северная Корона, носились как сумасшедшие по дикому, пустынному пляжу Куршской косы, а потом собирали янтарь и грелись у костра. Наступил вечер. И никуда не хотелось идти. Да и куда идти? Последний автобус, идущий из Клайпеды в Калининград, давно прошел, не пешком же топать сто километров? И ту ночь они провели в разбитой шлюпке. С недалекого луга он притащил охапку сена, они зарылись в него и воображали, будто находятся на необитаемом острове. Громыхали волны, и берег мягко вздрагивал от их ударов. Плыли над головой созвездия: ярко, сочно светила луна, и в ее плывущем свете пробежала по берегу лисица, оставив на сыром песке длинную ровную строчку следов...

Русов зевнул, потянулся, все ж спать пора, и вздрогнул, ощутив на своем лице легкое дуновение ветерка. Да нет же, не ветер это, а ночная птица влетела в иллюминатор. Вскрикнув, птица метнулась в одну сторону, в другую, ударилась о рундук и опустилась на письменный стол. Русов зажег свет и взял птицу в руки. Она походила и на стрижа, и на голубя. У ночной гостьи были узкие пепельно-серые крылья, маленькие, с перепонками лапки и голубиная головка с черными глазами. Русов поднес птицу ближе к лампе, и глаза ее загорелись глубоким изумрудным цветом.

— Так это ты опять прилетела? — пробормотал Русов. — Это ты?

В дверь стукнули, помедлив немного, Русов сказал: «Да». А птица испуганно трепыхнулась в его руках. Несмело, как-то бочком вошел кок и положил на стол исписанные листки. Увидев в руках Русова морскую птицу, кок вздрогнул и побледнел.

— Сама впорхнула? — зашептал он, испуганно глядя в раскрытый иллюминатор. — Плохой знак, Николай Владимирович, разве не знаете этого? Говорят, еще со времен парусного флота... Это ж твоя смерть прилетела, позвала. Слышишь, летають, крикають, а ведь это вовсе не птицы, все моряки погибшие, души ихние. — И еще тише зашептал: — Удавить надо, а то потонешь.

— А я останусь на суше, — криво улыбнулся Русов. — Вот и все.

— Океан позовет и не устоишь. Вернешься.

— Иди, кок. В семь утра встретимся.

Осторожно, на цыпочках Федор Петрович вышел, а Русов задумался, сжал пальцы и ощутил бурное биение маленького горячего сердца. Подошел к иллюминатору и выпустил птицу. Прислушался. Сверху, кажется от самых звезд, разносились призывные голоса.

— Итак, господа, начнем наши переговоры. — Русов поглядел на сеньора Ортегу. Тот кивнул. Перевел взгляд на кока и с трудом удержался от улыбки. Кок был в белой рубахе, пуговицы к которой отчего-то были пришиты синими нитками, в темных, солнцезащитных очках и белых нитяных, полученных, видно, у боцмана перчатках. И кок солидно кивнул, мол, все в порядке, чиф. Кашлянул в сухой кулак, разложил перед собой листки с рецептами и поправил очки. — Итак, рецепт номер один: щи. Записывайте, сеньор Ортега, я буду переводить.

— Я весь внимание, — сказал сеньор Ортега.

— Варим мясной бульон. Кладуть в него квашоную капустку, — высоким, напряженным голосом проговорил Федор Петрович. — Добавляють в него полтора стакана воды, немного масла, затем закрывають каструлю крышкой и тушать продукт час. — Кок передохнул, кашлянул: — После этого продукт заливають бульоном, кладуть в кастрюлю лавровый лист, перец, соль, мучную заправку и разные корешки, жаренные с томатом, и подають на стол. Рецепт стоить... — кха!.. — пятьсот долларов.

— Сто, — сказал сеньор Фернандо. — Я же не очень богатый миллионер, сеньоры.

— Четыреста, — внимательно поглядев на Русова поверх очков, сбавил цену кок. — Какие это будут щи, сеньор!

— Сто десять, — сведя лохматые брови, проговорил Ортега. — Сеньоры, не забывайте, что ресторан я открою лишь из желания установить более дружественные отношения между нашими странами!

— Двести пятьдесят, — предложил Русов. Кок встрепенулся, поднял руки вверх, махнул ими на Русова: что вы?! — Идем на уступки из этих же интернациональных побуждений, сеньор Ортега.

— Сто одиннадцать. Сеньоры, вы меня грабите.

— Двести.

— Сто двенадцать!

— Хорошо. Решили. Кок, пиши: рецепт щей уступлен сеньору Фернандо Ортеге за сто пятнадцать долларов, да?

— Да. За сто тринадцать долларов, — кивнул Ортега. — Дальше.

Вошел боцман, присел на краешек дивана, стянул с головы закапанный белой краской берет. Прислушался к разговору, подмигнул коку. Русов поглядел на часы. Ага, вот и Жора.

— Пирожки с картохой, — продолжил Федор Петрович.

— Все остальное я подберу из книги о русской пище, которую мне, конечно же, пришлют из Москвы, из посольства, если я попрошу об этом, — проговорил Ортега и поднялся. Кок в удивлении развел руками, а Ортега добавил: — Хотя вот что... Сеньор Русофф, вы переведите мне еще восемь предложенных сеньором Дониным рецептов, всего на сумму в тысячу долларов. Хорошо? Деньги я перечислю на вашу контору, раздадите их членам экипажа. Мне же хочется, чтобы хоть как-нибудь... Понимаете?

— Хорошо, я все сделаю после вахты, — сказал Русов. — Жора, принимай вахту. Как дела?

— Все в порядке, чиф, —ответил Куликов. — Когда встреча с бразильцами?

— Вечером. Часов в восемнадцать. Сейчас скажу Бубину, чтобы выходил на связь с «Сан-Себастьяном». Договоримся, как проведем встречу. Боцман, что у тебя?

— Покраска палубы у меня. Соревнование у нас, разве забыли? Палубная команда красит левую половину корыта, а машина — палубу вдоль правого борта. Известить всех надо, чтобы сразу после завтрака...

— Извещу. Все?

— Ортегу я в нашу команду записал, скажи ему.

— Что-то случилось? — спросил Ортега, заслышав свою фамилию.

— Покраска палубы, сеньор Ортега. Последнее в этом рейсе социалистическое соревнование между палубой и машинной командой.

— Соревнование? Как это понять? Кто быстрее, тот больше заработает, да? О, я с удовольствием! Глядишь, и верну себе сотню долларов.

— Идем, Федя, — сказал боцман сеньору Ортеге, — дам тебе робу, милый.

Каким-то нервным был этот день. Духота, полной грудью не вздохнуть. Весь горизонт был затянут золотистым маревом, в котором блеклым желтком застыло солнце. Вроде бы и не посылало на океан своих лучей, но все было раскалено: металл, дерево, да и сам воздух, насыщенный горячей пылью, поднятой где-то в глубинах Африки и выброшенной горячим ветром пустынь в океан.

Нервничал капитан. Злой, раздраженный бродил по рубке и придирался к стоящему на руле Мухину, что тот плохо держит танкер на курсе, дергал Бубина, который никак не мог связаться с «Сан-Себастьяном». Капитан опасался, что «бразилец» не выйдет на рандеву в оговоренные сроки и придется пересаживать людей с судна на судно в темноте, а это очень опасно, либо придется ждать рассвета, но согласится ли «бразилец» терять впустую время? Капитан не мог найти себе места, все бродил и бродил по рубке, заглядывал к Бубину, раскачиваясь с пяток на носки, торчал за спиной Мухина, следил за курсометром.

— Товарищ капитан, я так не могу, — сказал Мухин. — Ну что вы торчите за моей спиной?

— Ровнее, ровнее держите курс, Мухин, — проворчал Горин.

— Он отлично держит курс, капитан, — с трудом сдерживаясь, чтобы не надерзить, проговорил Куликов. — Ну что вы сегодня ко всем придираетесь?!

— Капитаны не придираются, Куликов. Капитаны дают указания, слышите? — вскипел Горин. — Мухин, отойдите от колонки, глядите, как это делается. — Мухин хмыкнул, пожал плечами, отошел, и капитан занял его место. Нажал на одну кнопку, выравнивая ход танкера, на другую. Танкер вильнул, и Мухин усмехнулся: вряд ли капитан мог вести танкер лучше, чем он, матрос, постоянно стоящий на руле. — Вот как надо держать танкер на курсе, матрос Мухин! — сердито проговорил капитан и отошел от колонки. — Учишь вас, учишь...

Громко стукнула дверь, вошел доктор, лицо у него было встревоженным. Кивнул Куликову, отер пот с лица, спросил:

— Где Русов? И звонил ему в каюту, и стучался.

— Да на палубе. В команде боцмана кистью орудует, — ответил Жора. — А что случилось?

— Николай Владимирович, — позвал доктор в открытое окно рубки. — Поднимитесь в рубку, пожалуйста.

— Да что произошло-то? — спросил и капитан. — Почему вам именно Русов понадобился?

— С Танюшкой плохо. Видно, пора ей.

Русов кивнул, иду-иду, вместе с боцманом они спорили с Володиным: боцман считал, что «машина» кладет слишком тонкий слой краски, «мазюкает», а не красит, Володин же доказывал, что именно так и надо красить, слой краски должен быть тонким, так лучше сохнет и «намертво прикипает к железу», уж они-то, механики, это знают лучше, чем матросы.

Потный, краснолицый от духоты Русов поднялся в рубку. Вытирая руки смоченной в солидоле тряпкой, он выразительно поглядел на Жору, и тот направился в штурманскую за сигаретами. Распахнул дверь, и все увидели, что в штурманской на диване сидит Виктория.

— Куликов! Сколько раз мне надо объяснять вам, что... — звенящим голосом начал капитан и даже задохнулся от возмущения. — Сколько раз мне, капитану танкера, нужно повторять!

— Это я разрешил, Михаил Петрович, — вступился за штурмана Русов. Закурил, затянулся дымом. — Не мешает же.

— Не «мешает»?! Да что это такое? Да кто тут, на танкере, капитан? Вы, Русов, или я?

— Вы, капитан, вы! — Русов едва сдерживался, чтобы не повысить голос. Что за день? Он подошел к окну, и Горин двинулся следом, остановился, тяжело, возбужденно дыша, рядом, а Русов сказал: — Глядите, какие у нас молодцы ребята: танкер-то как новенький становится, а вы по пустякам нервничаете. Э, палуба, кажется, побеждает.

— Но есть же устав, вы понимаете?

— Не трогайте девчонку. Ведь сегодня ребята расстанутся. И навсегда.

— Но ведь есть обязательные условия несения вахтенной службы, которые нарушать не положено!

— Поглядите-ка лучше, как наш миллионер старается. Да он лучше и быстрее всех красит.

— Ур-рааа! Наша взяла! — донесся с палубы хрипловатый басок боцмана Да, так оно и было. Вся правая половина танкера уже была покрашена, а механикам оставалось мазать еще метра два перед полубаком. Сеньор Ортега стоял возле боцмана потный, уставший, но очень довольный. Он смеялся, взмахивал рукой и подпрыгивал, как футболист, забивший гол в ворота противника. — Поможем кочегарам! — крикнул боцман. — За мной, матросы.

— Ладно. Пускай девушка побудет в штурманской, — буркнул капитан и стиснул виски руками.

— Дьявольская духота. Легли бы, капитан. — Русов погасил сигарету. — Идем, док, разберемся с Юриком. А, вот и Бубин. Ну, как?

— Фу-у! Отыскался все ж «Сан-Себастьян», проходимость ни к черту...

— Где и когда? — нетерпеливо спросил капитан. — Встреча?

— Где и когда? — как эхо повторил Жора.

— Проходимость ни к черту! Кажется, что и радиоволны расплавились в этой жаре, а не только мозги. Вот! — Бубин приблизил листок, который держал в руках, к лицу, прочитал: — «Назначаем вам рандеву...

— Ишь ты, «назначаем», — буркнул капитан. — Ну?

— ...рандеву у островов Зеленого Мыса, восточная оконечность острова Боавишта, шестнадцать градусов семь минут северной широты и двадцать два градуса пятьдесят минут западной долготы в шестнадцать часов ровно. Просим точно выдержать время, запятая, идем по строгому расписанию. До встречи. Капитан теплохода «Сан-Себастьян» Альфредо Дельдаго».

— Успеваем? — озабоченно проговорил капитан. — Ишь ты, они нам «назначают»! Ну-ка, взглянем на карту, что там... — Толпой направились в рубку. Завидя мужчин, Виктория больше вжалась в угол дивана, лицо у нее было бледным, ярко выделялись, «торчали», подумал Русов, глаза. Девушка поджала ноги, взглянула на Куликова, и тот едва приметно кивнул ей, улыбнулся, успокаивая, а капитан рывком придвинул к себе карту, потянулся за циркулем и измерил расстояние от точки, где сейчас находился «Пассат», до островка Боавишта. Огорченно кинул циркуль на стол: — Черт бы их побрал: «назначают»! Сейчас одиннадцать, а пробежать надо до островов почти сто миль. Мы что, эсминец?!

— Ничего страшного, капитан, — сказал Русов, — пробежимся на форсированном режиме, Володин добавит три-четыре мили...

— И не подумаю, — послышался за их спинами голос старшего механика. Он только что вошел в рубку, но услышал главное, что могло его интересовать. — Мы и так идем со скоростью, предельной для машины в этих широтах: шестнадцать узлов.

— Прибавьте обороты, Володин, я приказываю! — вскипел капитан.

— Владимир Владимирович, ведь можете же, — поддержал капитана и Русов. — Ну сколько нам таскаться по океану с этими бразильцами.

— Хорошо. Пишите письменное распоряжение, — уступил Володин, понимая, конечно же, что положение безвыходное. — Пишите, что приказывается мне ввиду сложившихся обстоятельств...

— О боже, — капитан оперся локтями о стол, опустил голову в руки. — Николай Владимирович, напишите вы ему распоряжение.

— Идите, капитан, в каюту. — Володин поглядел на Русова и усмехнулся. И тот усмехнулся, пожал плечами: ладно, он напишет такое распоряжение, примет ответственность на себя. Сказал Володину: — Прибавляй те обороты. Сейчас я загляну к Юрику Роеву и накатаю бумагу. Идем, док.

— Черт бы вас всех побрал! — вскричал Володин. — Прибавь обороты! Это же машина, вы понимаете? — замолк, тихо сказал Русову: — Коля, не надо никаких бумаг. Запорю двигун, все равно посадят.

Русов торопливо шагал по ступенькам трапов. Володин с лязгом открыл дверь в машинное отделение; жарким, воняющим соляркой ветром дохнуло в коридор, а потом дверь с таким же лязгом захлопнулась, и теперь Русов уловил иные, тотчас встревожившие его звуки. Кричат, что ли? Ну да, теперь он ясно услышал яростные крики, доносящиеся из-за двери каюты сеньоров Гомеса и Гонсалеса. Как видно, их многодневный, напряженный спор о долларах, которые им задолжал сеньор Ортега, достиг наивысшего накала.

Он потянулся к ручке каюты, но не успел за нее взяться, как дверь распахнулась. Русов едва успел отскочить, как из каюты вылетел и грохнулся на палубу один из сеньоров. Бурое от духоты и ярости лицо сеньора было в крови, подаренная кем-то из моряков «Пассата» рубаха разорвана. Вскричав: «Каррамба!» — сеньор мореплаватель вскочил на ноги и ринулся в каюту.

— Штиль! Штильгештанген! — отчего-то вдруг по-немецки крикнул Русов. Он шагнул в каюту, но один из сеньоров, кажется Гомес, так швырнул Гонсалеса, что тот опять вылетел из каюты. Русов схватил его за рубаху, рванул, все, что он знал по-испански, вылетело из головы, и Русов заорал: — Прекратить драку. А ну по углам! В канатный ящик загоню!

Сеньор Гомес оттолкнул Русова, ринулся на сеньора Гонсалеса. В глубине коридора показался Серегин. Он быстро подошел, взглянул на Русова, мол, успокоить мореплавателей? И Русов кивнул, но тут же сказал:

— Валюха, быстро тащи сеньора Ортегу сюда. Ввяжемся, накатают потом, что мы их избили. Пускай-ка сами разбираются.

И он отступил, захлопнул дверь. Раза три кто-то тяжко ухался в нее. То ли сеньор Гомес швырял сеньора Гонсалеса, то ли наоборот, сеньор Гонсалес шлифовал спину и бока сеньора Гомеса о переборки и дверь каюты, пока не показался спешащий к месту баталии сеньор Ортега. Русов, подпиравший дверь плечом, отскочил, дверь распахнулась, и оба мореплавателя выкатились в коридор. Что-то страстно выкрикнув, сеньор Ортега ловким, точным ударом уложил на палубу сеньора Гонсалеса. В следующий момент и сеньор Гомес, как лягуха, распластался на палубе, но уже на ногах был второй сеньор. Еще удар, да еще какой!.. Видно, оба сеньора, и Гонсалес и Гомес, уже порядком приустали, потому что Ортега быстро завалил одного из мореплавателей на койку, а второму вывернул за спину руку и глянул на Русова. Да, лучше будет, если драчунов развести по разным каютам.

— Двенадцать часов ноль-ноль минут, — разнесся по судовым помещениям бодрый, как всегда, голос Куликова: — Команде обедать.

«Как-то обстоят дела у Тани?» — подумал Русов и направился к госпиталю. Постучал. Назвал себя. Щелкнул ключ, Русов вошел. Таня лежала на койке, прикрытая простыней. Доктор сидел на краешке постели, держал ее руку, проверял пульс. В углу каюты с коротким пожарным ломиком в руке таился Юрик Роев. Русов опустился в кресло, спросил:

— Ну как, Таня?

— М-мм... сейчас орать буду... — ответила та. Лицо у нее горело, весь лоб в капельках пота. Она закусила губу, мотнула головой. — То немного отпустит, то так схватывает, что, кажется, умру. Чувствую, что вот-вот и... Толя, я не умру, а?

— Ты у нас крепкая, Танюха. Ты же морячка, милая ты наша. — Гаванев промокнул со лба Тани пот, улыбнулся ей: — И все будет отлично. — Кивнул на люльку: — И уже сегодня этот кораблик получит пассажира. — Он встал, поправил халат: — Коля и Роев, уходите.

— Пойдем, Юра. — Русов взял Роева за локоть. — Идем.

— Да-да, я иду! Танечка, я рядом, в прачечной, слышишь? — Русов подтолкнул его к двери, наклонившись к нему, Юрик зашептал: — Берегите Жорку. Они не могут вернуться на Северную Корону с пустыми руками! Нет, они не похитят его, а он уйдет с ними. С ней, Викторией. Ему обещано все: любовь, громадное приданое невесте, дом, машины, яхта, кругосветное свадебное путешествие.

— Я все понял, Юра. Спасибо за предупреждение.

Какая духота, вся одежда прилипла к телу. Отдохнуть бы хоть час-полтора, помыться, но где там, столько дел: «Сан-Себастьян», Таня... А где Жорка? Наверное, уже сменился с вахты, зайти, что ли? Мягко колыхалась под ногами палуба коридора, мощно, напряженно работал главный двигатель, гнал танкер вперед, на рандеву с бразильцами.

Злобными голосами перекликались через переборку соседних кают запертые на ключ сеньоры мореплаватели. «Карр-рамба!» — время от времени выкрикивал сеньор Гомес. «Диабло!» — ответствовал ему сеньор Гонсалес. Слышны были и голоса из каюты Жоры Куликова, вернее один, юной наездницы сеньориты Виктории Ортеги. «Рио-де-Жанейро... Монтевидео, Нью-Йорк... Мадрид», — громко, напряженным голосом называла города девушка. Уж не маршрут ли это их с Жоркой свадебного путешествия? Ну, дела.

Он постучался, Жора весело откликнулся: «Да!» Увидев старпома, Виктория тотчас встала и вышла из каюты, а Русов повалился в кресло под прохладную струю вентилятора. В расстегнутой до пояса рубахе, восторженный, рот до ушей, Жорка сидел напротив него, волосы взъерошены, глаза лучатся.

— Ну и жара, — проговорил Русов и сам заулыбался, — Жора, какая, а?

— И не говори, чиф. Жаркие денечки! — весело отозвался Жора. — Да и ночки тоже, а? Не до сна, чиф. А, плевать, в гробу выспимся.

— Сияешь как надраенный судовой колокол. Ну что, сказал: «Ёо ту керо»?

— А на фига? Она сама сказала.

— А ты что?

— А что я? Разве можно обижать такую девчонку? Говорю: «Си, Виктория, си!» Уже и сеньор Ортега приходил, и вдвоем приходили, и снова одна приходила. Такой я парень, чиф! — Жора засмеялся, пружинно поднялся, прошелся. Остановился перед Русовым, сунув руки в карманы, сказал басом: — Сэр, могу предложить вам должность капитана на парусно-моторной яхте. И квартиру из пяти комнат в нашем с Викторией особняке... Ну как?

— Рожу умой, вся в губной помаде, сеньор Куликов.

— А, плевать! Так согласны или нет? В общем, пока мы с Викторией будем путешествовать, вы, сеньор, покупаете по моей доверенности яхту, переоборудуете ее и разрабатываете маршрут кругосветного плавания. А мы вначале, мы прошвырнёмся с Викторией по Бразилии. Верхом. На конях, сеньор Русов, а уж потом...

— Представляю, какие у тебя будут кривые ноги. — Русов поднялся. — Колесом, как у сеньора Ортеги. Ну, духота. Доберусь я сегодня до своей каюты?

— Ноги? М-мда... Вот это обстоятельство меня как-то смутило. Я же моряк, а не гаучеро, — сказал Жора. Сел в кресло, пододвинул к себе вентилятор. Погрустнел: — Так все хорошо, Николай Владимирович, и так все печально. Славная она девчонка. Жаль, но океаны и моря пока все же не соединяют, а разъединяют людей.

Под душ бы скорее, под тугую, холодную струю. Но прежде чем оказаться в своей, Русов очутился в каюте боцмана. Дверь в нее была открыта, боцман Василий Дмитриевич Медведев сидел на койке в обнимку с сеньором Фернандо Ортегой и что-то втолковывал ему, медленно покачивая перед массивным носом скотопромышленника темным, толстым, как свайка, пальцем.

— Не отрывайся, Федюня, слышишь?.. Не отрывайся от рабочего класса, слышишь?.. От гегемонта не отрывайся... А, Коля! — переведи ему, слышишь?.. Штоб не отрывался, ну-ка, переведи. Вижу, смекает он, но надо, штоб точно все понял.

— А я и есть рабочий класс, — выслушав Русова, стукнул себя в грудь кулаком сеньор Ортега и растопырил пальцы. — Во! Этот быком расплющен, этот молотком покалечен, с этого ноготь сорван, а этот — кривой, видите?.. — тоже в труде покалечен! — Ортега улыбнулся. — Жена укусила, такая она у меня страстная. — Сеньор Ортега похлопал боцмана по колену и, посерьезнев, сказал Русову: — В первый раз в жизни работал сегодня бесплатно. И удивительно: не жаль. — Засмеялся, погрозил пальцем боцману, потом Русову: — Соревнование! Ну, хитрецы. — Задумался, покачал головой. — Вот бы еще у моей девчонки все сложилось.

— А что у нее должно сложиться?

— Полюбила она вашего парня. — Сеньор Ортега внимательно поглядел в лицо Русова. — Да и мне он понравился. И черт с ним, соседом-ковбоем.

Чувствуя себя совершенно разбитым, изнемогающим от невероятной духоты, он поднялся к себе в каюту, стянул липкую рубаху, шорты и направился в душ, Подставил голову тугим струям воды. Ну, Жорка! Ну, дела.

К островам Зеленого Мыса танкер «Пассат» подошел вовремя. В пятнадцать тридцать пять вахтенный помощник капитана, степенный и неторопливый Степан Федорович Волошин, постучал в каюту капитана. Таращась в полумрак капитанского жилья — шторы на окнах были опущены, — он доложил, что локатор зацепился за горы острова Боавишта. И что ход танкера по распоряжению старпома, который находится в рубке, снижен до среднего. Через тридцать-сорок минут они будут в точке рандеву. Бубин поддерживает постоянную связь с «Сан-Себастьяном».

— Иди, — отозвался капитан и медленно, словно боясь что-то сшелохнуть в своей голове, сел в койке: — Боцмана и Куликова в рубку.

— Куликова? — помедлив немного, переспросил Волошин. Он понимал, для чего нужен боцман, но зачем капитану Куликов? — Вы сказали...

— Пускай побудет с нами. Идите.

— Вместе с нами? — опять переспросил Волошин. — Ну да. Хорошо.

Он опять вздохнул, прикрыл дверь и отчего-то на цыпочках направился в рубку. Сообщил Русову о приказе капитана, вызвал и того и другого по судовому радио. Дверь из ходовой рубки в коридор была распахнута, и было слышно, как Бубин переговаривался по радиотелефону с «бразильцем». Послышались шаги, и показался капитан. Горин шел плавно, будто держал на голове сосуд, наполненный водой.

— Боль отступила, — сказал он Русову. — Ну что мы имеем?

— Остров Боавишта мы имеем. Идем к нему.

— Куликова вызвали? — Русов кивнул. — Как у Коньковой?

— Вот-вот...

— Так где же Куликов?!

— Да вот же они идут, — сказал Волошин. Он обмахивался носовым платком, и по всей рубке расплывались запахи одеколона. — И Медведев. Да и сеньор Ортега с дочерью... Жора, это не я, капитан тебя вызывал.

— Спешу-спешу! — неестественно весело произнес Куликов. Голову штурман поднял высоко, и весь он держался как-то очень прямо, напряженно. Конечно же, он улыбался, подмигнул зачем-то Русову, и тому стало нехорошо от улыбки Жоры, от всей его показной бравады. Рядом с Куликовым шла Виктория. И она держала голову высоко поднятой, улыбалась, но лицо у нее было холодным, белым, измученным. — Я тут, капитан, — воскликнул Жора. — Я вас слушаю.

— Побудь с нами, — буркнул Горин. — Побудь.

— «Сан-Себастьян» лег в дрейф, — доложил Волошин. — Спускают шлюпку, видите?

За Жорой в рубку вошли сеньор Ортега и боцман. Оба были в белых наглаженных, боцманских, видимо, рубахах, а на толстой шее Дмитрича красовался красный платок, подаренный, наверное, ему Викторией. И походил боцман Медведев на пирата из банды Флинта. Не поворачивая шею, плавно неся на ней свою больную голову, капитан повернулся к вошедшим и протянул бразильцу руку:

— Прощайте, сеньор Ортега, — сказал он. Бразилец схватил ее своими ручищами и так встряхнул, что голова у Горина мотнулась. Он стиснул зубы, высвободил руку из лап сеньора Ортеги, притянул к себе девушку за плечи, поцеловал в лоб. Сказал, отвернувшись к окну: — Боцман, майнайте парадный трап.

— Шлюпка с «Сан-Себастьяна» подходит к борту «Пассата», — строго и торжественно проговорил Волошин. — Прошу пассажиров на палубу.

Вот и все. Слышно было, как громыхала лебедка, опускающая трап, звенели цепи, как сам трап ударялся и скребся по борту судна. «Плавнее, Валька, Не рви лебедку! — командовал боцман. — Одерживай шлюпку, усатый, одерживай!» Рукопожатия, последние слова, отчаянное лицо Виктории, смех Жоры, ему отчего-то было ужасно смешно; уверения, что, конечно же, они люди, а не корабли, расходящиеся в океане, что встретятся еще, обязательно встретятся. И рокот мотора отваливающей от борта танкера бразильской шлюпки, мощный глас боцмана: «Прощай, Федюня!» Три гудка «Пассата», три «Сан-Себастьяна».

Да, вот и все. Русов закурил, взглянул на часы, шла уже его вахта. Расписавшись в вахтенном журнале, сидел в штурманской Волошин, вид у старого штурмана был усталый и грустный. Жора сидел рядом с ним, качал ногой, глядел в иллюминатор на удаляющийся «Сан-Себастьян», застегивал и расстегивал верхние пуговицы рубашки. Хмурясь, мерил шагами рубку капитан. В углу ее тяжко вздыхал боцман, Серегин подменил на руле Шурика Мухина, но тот не уходил, протирал чистой ветошью рулевую машину. «А Алексанов что тут делает?» — подумал Русов. И вообще, в чем дело? Полная рубка народу. Механики, матросы, да вот и кок появился, вжал под пристальным взглядом Русова голову в плечи, шмыгнул за спину боцмана, выглянул из-за его плеча.

— Товарищи, в чем дело? — опередив Русова, спросил Горин.

— Ждем, — кашлянув в кулак, сказал Алексанов.

— Чего ждем? Кого? — Горин удивленно осмотрелся, глянул в окно ходовой рубки, повернулся к Русову: — В чем дело?..

Русов не успел ответить. Из нижних помещений судна донесся и, кажется, прокатился по всему танкеру пронзительный крик, от которого у Русова мурашки побежали по спине. Капитан застыл на месте, потер виски ладонями, кивнул: ах, да... Сел на откидной стульчик, скрестил на груди руки.

Резко зазвонил телефон, все вздрогнули, колыхнулись, уставились на трубку, которую Русов вырвал из рычагов.

— Коля! Как там дела?! — прокричал, перекрывая гул двигателя, стармех. — Все в порядке?

— Да уже с полчаса как пересадили их на «Сан-Себастьян».

— Да я не о том! Как у Танюхи?

— Ждем. Сообщу, когда...

Еще кто-то из моряков пришел в рубку. Капитан опять заходил по ней. Покашливал Алексанов, что-то сердито шептал ему Серегин. Кот Тимоха появился. Мурлыкая, обошел всю рубку, поторкался каждому в ноги, а потом устроился у ног своего хозяина.

Вновь резкий звонок телефона всколыхнул рубку.

— Коля, все в порядке, — услышал Русов голос Гаванева. — Мальчик. Юриком наречен Татьяной. Она чувствует себя хорошо.

— Моряк родился! — громко сказал Русов. — Все в порядке.

— Поздравляем! — рявкнул на всю рубку боцман. — Молодец, Танюха.

Шум, смех, толчея. Русов передал Татьяне через доктора поздравление от всех и направился в штурманскую рубку. И матросы, механики двинулись следом. Он склонился над штурманским столом, положил журнал на курсовую карту. Записал: «Борт танкера «Пассат», 16 час. 56 мин., шестнадцать градусов восемь минут северной широты и двадцать два градуса пятьдесят шесть минут западной долготы. У пассажирки Татьяны Викторовны Коньковой родился ребенок мужского пола... — Он опять задумался, оглядел моряков. Пока он писал, все сгрудились, нависли над ним, заглядывая, как ручка бегала по серой, шероховатой странице журнала. Русов взглянул в лицо боцмана, кока, Шурика Мухина и вдруг подумал о том, что не пустые это слова: экипаж — одна морская семья, нет, не пустые, но не каждую минуту чувствуешь это, но это есть, и это прекрасно. И опять склонился над журналом: — По желанию матери мальчик назван Юрием. Мать чувствует себя хорошо».

...За десять минут до конца вахты пришел Жора. Русов взглянул в его лицо и удивился. Жора осунулся, под глазами расплылись тени, он будто постарел за какие-то несколько часов, посуровел лицом.

— Все в порядке, Николай Владимирович, — усмехнулся Куликов. Он достал из кармана куртки трубку капитана «Принцессы Атлантики», закурил. Отвернулся к окну: — Не та! Рано мне еще в семейное стойло, — будто и прежним, веселым, но дрогнувшим голосом проговорил Жора.