Глава 24

Он явственно почувствовал на лице ласковое тепло. Его источник Чернов назвать не мог, однако все равно это ощущение было безумно приятным и он долго лежал неподвижно, опасаясь, что оно исчезнет.

Потом в его сознание проник какой-то легкий, монотонный гул. Так шумят кондиционеры, холодильники или какие-то другие крупные бытовые приборы, и Федор решил, что находится дома, в своей уютной постели — просто после глубокого сна ему не хочется просыпаться. Как вдруг совсем рядом громко и весело чирикнул воробей.

Только сейчас он все же решился открыть глаза и увидел насыщенную синеву неба, ослепительный диск солнца. Поверить в реальность этой картины было очень трудно. Федор помнил, что должен был умереть — утонуть в реке. В таком случае из-за своей гордыни — одного из самых страшных человеческих грехов — и любви к авантюрам он обязательно попал бы в ад. А в аду солнышка не бывает. Логическое построение было железным. Тогда откуда этот райский вид?!

Но потом он обратил внимание на широкую темную полосу, занимавшую половину неба. А когда понял, что это такое, ему стало ясно: в небесной канцелярии не сделали никакой ошибки и он вовсе не в раю, а все под тем же самым мостом, под которым его безжалостно били и грабили вчера вечером. И стоявший в ушах монотонный гул издает движущийся вверху сплошной поток автомобилей.

По какой-то причине бомжи не сбросили Чернова в воду. Честно говоря, сейчас ему было даже не интересно, почему они этого не сделали. Ну, не сбросили и слава богу. Он не испытывал к ним ни чувства благодарности, ни ненависти, а просто наслаждался теплом скользящих по лицу солнечных лучей, дуновениями легкого утреннего ветерка, забавно порхавшими под бетонными перекрытиями моста воробьями, настроившими здесь множество гнезд. Такое бесконечное счастье от простых, обыденных вещей может испытывать только человек, уже побывавший одной ногой за гранью между жизнью и смертью и понявший истинную ценность многих людских фетишей.

Вскоре Чернов услышал чьи-то шаркающие шаги и перед его взором возникла фигура женщины-бомжа, которую он видел вчера вечером. Она была одета в грязные лохмотья, на ногах — стоптанные ботинки без шнурков, а волосы у нее слиплись и торчали в разные стороны и с ними, наверное, не справился бы ни один гребень. Но даже это странное, несчастное существо не вызвало у Федора сейчас неприязни.

Все лицо женщины покрывали мелкие морщины со въевшейся в них пылью, да вдобавок левую щеку пересекал глубокий шрам, и определить, сколько ей лет, было трудно. Возможно, тридцать, возможно, шестьдесят, хотя до зрелого возраста такие люди доживают очень редко. Увидев его открытые глаза, она широко улыбнулась похожим на старую мочалку ртом, где торчало всего три или четыре зуба.

— Чё, живой? — риторически поинтересовалась она и крикнула куда-то наверх: — Живой!

Оттуда донеслось невнятное ворчание, словно издавал его не человек, а животное. Впрочем, в нем не ощущалось никакой угрозы. Скорее, недовольство из-за свалившихся на голову дополнительных хлопот.

— Пить… — прошептал Чернов.

Женщина ненадолго исчезла, а потом появилась опять. В руках у нее была почти полная пластиковая бутылка из-под минералки. Она приподняла голову Федора и приложила бутылку к его губам.

Вода показалась ему необыкновенно вкусной. Даже мысль о том, что ее набрали неизвестно где, что вся компания бомжей могла по очереди облизывать горлышко бутылки, не испортила Чернову удовольствия. Он долго и жадно пил, чувствуя, как струйки влаги текут у него по подбородку, шее, груди. А напившись, устало откинулся назад.

Бомжиха гортанно засмеялась, довольная и незнакомцем, и собой. Она тщательно, типично по-женски поправила что-то, укрывавшее его. Только сейчас Федор понял, что лежит не на земле, а на чем-то мягком — это был старый, очевидно, выброшенный кем-то на помойку матрац. Сверху же на него набросили неопределенного цвета, прорванное во многих местах пальто. Оно тоже было ужасно грязным, но сейчас Чернову на это было наплевать. Главное, ему было тепло, и, утолив жажду, он опять провалился в темноту.

Во второй раз за этот день Федор очнулся ближе к вечеру, когда солнце переместилось на другую сторону моста и уже почти касалось пологого берега. Чувствовал он себя гораздо лучше. Во всяком случае, сразу вспомнил, где находится и что с ним случилось. Теперь ему даже удалось повернуться на бок, приподняться на локте и осмотреться.

Под мостом он был один, но чуть выше лежало несколько матрацев, другое тряпье. Была там и кое-какая утварь: пара кастрюль, чайник, сковородка, — и что-то вроде очага, сложенного из кирпичей. Очевидно, бомжи ушли на поиски пропитания, а значит, скоро должны были появиться опять, если, конечно, у них не было другого пристанища.

Даже от такого небольшого усилия голова у Чернова закружилась, перед глазами в очередной раз расплылись фиолетовые круги. Сказывалась большая потеря крови, но, к счастью, рана у него уже перестала сочиться. Увидеть это ему было трудно, поэтому он просто потрогал рукой сильно болевший бок и ощутил сухую заскорузлую ткань. Опасаясь вновь потерять сознание, он лег на спину, устроился поудобнее и стал ждать.

Бомжи появились, когда уже начинало темнеть. Скорее всего, они промышляли парами, и первыми пришли двое мужиков, в том числе тот, с бельмом на глазу, а чуть позже — еще один мужчина и женщина, ухаживавшая за Федором. Каждый из этих людей принес по несколько полиэтиленовых пакетов, набитых всякой всячиной, добытой за день. Это была не только еда, но и какие-то тряпки, яркие коробки, треснувшие чашки и тарелки, игрушки, старые газеты и журналы.

Доставая свою добычу, бомжи все вместе рассматривали ее, живо обмениваясь мнениями, грубо, матерно ругаясь и тут же заливаясь наивным, почти детским смехом. Что-то они выбрасывали, что-то примеряли на себя, а что-то пробовали, с наслаждением причмокивая.

— О! Огурцы! Целая банка! Где ты их увзял?! — восклицал кто-то.

— На мусорке. У кафе, — с гордостью пояснял удачливый добытчик. — Попробуй.

— А шо это белое?

— Та то плесень! Жри!

И следовал взрыв смеха.

— А это шо?

— Бабская рубашка. Ночная.

— Дай Маньке, пусть примерит! Хе-хе!

Во время этого осмотра трофеев женщина подошла к Чернову. Увидев, что он не спит, опять улыбнулась своим беззубым ртом.

— Чё? — задиристо спросила она.

Очевидно, это означало все сразу: и удивление, что незнакомец до сих пор не умер, и выражение моральной поддержки, и вопрос, мол, как дела.

— Все нормально, — улыбнулся в ответ Федор.

Потом бомжи стали готовить себе ужин. Прежде всего они разожгли костер и вскипятили воду в большой кастрюле, поставленной на несколько кирпичей. Помимо различных пищевых отбросов, собранных ими на помойках и выложенных сейчас на заменявшую скатерть газету, была у них и нормальная еда, купленная в магазине — хлеб, колбаса, суп-лапша быстрого приготовления. Разжились они где-то и дешевой водкой, которую пили из пластиковых стаканов.

От спиртного эти люди быстро захмелели, их разговоры стали еще более оживленными и все менее понятными для Чернова, хотя набор употребляемых ими слов был чрезвычайно ограничен. Они лепили фразы как попало, помогая себе жестами, эмоциональными восклицаниями.

Один бомж рассказал, как его чуть не забрали в милицию, но все обошлось ударом ногой под зад — милиционеры не хотели пачкать свою машину. Эта история очень всех развеселила. Другой, словно пытаясь урвать кусочек общего внимания и восхищения, тут же поведал, как стянул что-то на рынке и за ним долго гнались. И опять компания покатилась от хохота.

Наконец бомжи стали успокаиваться. Насытившись, они откинулись на свои тряпки. Их грязные, заросшие, обветренные лица, пустые рты освещались всполохами затухавшего костра, отчего они были похожи на вурдалаков.

Только сейчас женщина решила покормить Чернова. Она взяла бумажный стакан с супом-лапшой, залила его кипятком, прижала сверху большой краюхой хлеба и, тяжело поднявшись, пошла в сторону Федора.

— Эй! — грозно окликнул ее бомж с бельмом. — Куда?!

Однако чувствовалось, что он просто дурачится.

Он был сыт и пьян, поэтому пребывал в хорошем расположении духа. Не случайно женщина, тонко уловив его интонацию, лишь досадливо отмахнулась.

Чернов не ел уже больше суток. Приподнявшись на локте, он стал жадно, обжигаясь, глотать суп прямо из картонного стаканчика, что в очередной раз вызвало у бомжей смех — самодовольный и покровительственный. Им редко приходилось видеть людей еще более несчастных и беззащитных, чем они, и это был как раз такой случай.

Однако Федору на реакцию бомжей было наплевать. Ему сейчас необходимо было любыми способами выжить, чтобы отомстить своим обидчикам — не этим, а другим, неизмеримо более могущественным. Тем более теперь он знал, как это можно сделать. И шлифовкой плана мести он мысленно занимался большую часть времени, когда оставался под мостом один.

Вскоре костер, испустив струйку дыма, окончательно погас. Бомжи быстро заснули, храпя и что-то бормоча во сне. Очевидно, они были довольны прожитым днем, а будущее их не беспокоило. Уснул и Чернов, и на свежем воздухе сон его был крепким, исцеляющим.

Следующий день оказался примерно таким же, как и предыдущий. С утра бомжи разбрелись на поиски всего необходимого им для жизни. Появились они лишь к вечеру, опять притащив кучу различного хлама.

Все это время Федор лежал на своем матраце, практически не поднимаясь. Женщина оставила ему полбуханки хлеба и пластиковую бутылку воды этого было достаточно, чтобы не чувствовать голода. Он все еще был очень слаб и периодически проваливался в глубокий сон, а просыпаясь, смотрел, как плывут по небу облака, как вороны пытаются украсть у него хлеб, слушал шум проезжавших по мосту машин.

Было просто удивительно осознавать, что совсем рядом бьет ключом совсем другая жизнь, что фактически в одном городе существуют два мира, никак не пересекающиеся между собой. Федор пролежал под мостом двое суток и за это время никто не спустился вниз, чтобы поинтересоваться, что он здесь делает и не нужно ли ему чем-нибудь помочь. И трудно было сказать определенно, какой из этих двух миров более гуманен, более разумно устроен.

Вечером женщина опять дала Чернову поесть: тот же суп-лапша быстрого приготовления и кусок хлеба. Заметив, что он зябко кутает босые ноги, она принесла ему и какие-то рваные, грязные ботинки. Теперь это не вызвало нарекания других бомжей, даже шутливого. Чувствовалось, к Федору уже начинают привыкать, он становится такой же частью этой странной общины, как и все остальные. Впрочем, пока и особого расположения к нему не проявлялось.

Без заметных отличий прошел и третий день. А утром четвертого Федор проснулся очень рано. Рассвет только-только начинал подсвечивать небо на востоке, над рекой стоял густой туман, опускавшийся на росшую на берегу траву, на бетонные плиты обильной росой. Как ни странно, и в этот час сверху слышался ровный гул машин.

Чернов почувствовал себя практически здоровым, и это проявилось в том, что ему больше всего захотелось немедленно хорошенько вымыться и съесть громадную отбивную. Впрочем, не отказался бы он и от кукурузных хлопьев с молоком.

Бомжи еще спали, с головой завернувшись в свои лохмотья. Федор испытывал к ним в этот момент двоякое чувство: с одной стороны, они ограбили и едва не убили его, а с другой — помогли выжить. Без них он точно бы умер или, вконец изголодав, сдался милиции. Ему хотелось как-то отблагодарить их, но в то же время именно эти люди уже отобрали у него все деньги, так что они были квиты.

В конце концов он решил, что его сентиментальность — всего лишь остаточное явление пережитой им болезни. В данном случае не имело смысла распускать слюни. У него и этих людей были совершенно различные жизненные ценности, и как бы он ни пытался их отблагодарить, вряд ли у него что-нибудь получилось бы. Со дна их уже не вытащишь, жить нормальной жизнью, работать они уже не смогут, а деньги просто пропьют.

Постояв немного над спящими бомжами, Чернов грустно вздохнул и полез по склону наверх, придерживая сильно болевший бок.