В НАЧАЛЕ 30-Х годов...

Советская власть крепла, и почва все больше уходила из-под ног ее врагов, менялись методы борьбы с остатками контрреволюции в нашей стране.

Все мы, кому довелось пройти с Григорием Сыроежкиным хотя бы один из этапов славного и трудного чекистского пути, навсегда сохранили память о нем, теплые чувства и благодарность в сердце.

И вот нашлось еще одно звено из потерянных в цепи его жизни. В 1970 году журнал "Молодой коммунист" опубликовал две главы из этой тогда еще не опубликованной повести. Они вызвали отклики читателей. Из Красноярска пришло письмо соратника Сыроежкина Ивана Механникова. В нем говорилось об одном из периодов работы Григория в Сибири: о борьбе с остатками контрреволюционного повстанчества.

Рассказ Механникова дополнил деталями то, что рассказал мне однажды сам Сыроежкин.

В полночь я приехал из отряда и поднялся в свою комнату. Хотелось в темноте постоять у открытого окна, послушать звуки мадридской ночи. С хребта Сьерра-де-Гвадаррамы дул ветер. Рядом, в парке Ретиро, шумели деревья. Пахло пылью, гарью. В соседнем квартале упал снаряд. Раскатистый грохот разрыва эхом отозвался в лабиринте улиц, розовый отблеск полыхнул над крышами, и опять наступила тишина, нарушаемая то выстрелом, то короткой дробью пулемета, то глухим ударом пушки. Обычная для Мадрида ночь. По улице Алькала с воем промчалась машина, но вой ее оборвался, потонул в наступившей тишине...

Спать не хотелось, и, взяв купленную недавно книгу о похождениях английского разведчика Лоуренса, я прилег и углубился в чтение.

Григория не было.

Приехав этим утром с Андалузского фронта, он отправился к своему старому другу – командиру 13-й интернациональной бригады, старому польскому коммунисту Каролю Сверчевскому, и до сих пор не возвращался от него. Он появился около часа ночи и, сбросив кожанку, молча лег на соседнюю кровать, погрузившись в свои думы. Так прошло с полчаса.

– Что читаешь? – неожиданно спросил оп, садясь на постели.

– О похождениях Лоуренса Аравийскою.

– Ну и что о нем пишут?

– Описывается, как он под видом арабского шейха входил в доверие к вождям племен и поднимал их на восстание против турок, склоняя сотрудничать с англичанами. – И здорово у него это получалось?

– Да, получалось. Во всяком случае, так пишется в этой книге. Он гримировался под араба, носил национальную одежду и даже выдавал себя за мусульманина.

Григорий взял у меня книгу, полистал ее и вернул мне. – Говоришь, гримировался, переодевался? Все это бред. А вот идти в логово врага, если это нужно, мы обязаны, но не для того, чтобы устраивать заговоры и поднимать восстания, а чтобы ликвидировать их. И стараться сделать это без кровопролития. Такая работа благородней, сложней и тоньше. Как ты думаешь?

Не ожидая моего ответа, он задумался, вспоминая что-то, потом встал с постели, зашагал по комнате. По всему было видно, что вспомнилось ему прошлое.

– Да, наш брат многое обязан делать, только совсем не то, что твой Лоуренс. Вот я расскажу тебе одну историю. И была она совсем не так уж давно, года четыре тому назад...

Григорий опять сел на постель, провел рукой по непослушным волосам и начал рассказывать своим ровным глуховатым голосом.

– В Западной Сибири в начало тридцатых годов еще скрывалась в тайге крупная банда. Я получил задание ликвидировать эту банду без кровопролития. В банде было много обманутых людей, которые только и мечтали вернуться домой. Предводитель Боровских – бывший колчаковский офицер из эсеров, на его совести было много невинно пролитой крови. Своих людей держал он в ежовых рукавицах, под страхом жестоких репрессий...

Я слушал Григория прямо-таки затаив дыхание. Меня загипнотизировала фраза "без кровопролития", я не представлял себе борьбы с бандитами иными средствами, кроме оружия.

– Долго я думал над этим и решил пойти к Боровских в тайгу, чтобы поговорить с ним начистоту. Не влиться в его банду под видом единомышленника, а прийти как чекист, представитель Советской власти, с которой он так долго борется. Эго были уже не двадцатые годы. Многое изменилось в сознании людей, окрепла наша власть, и народ безоговорочно шел за ней. Вот я и пошел в тайгу искать Боровских.

– Зачем? – спросил я, пытаясь оценить в полной мере решение Григория.

– Как зачем? Уговорить его явиться с повинной и распустить свою организацию.

Не скрою, для меня подобный ответ был настолько неожиданным, что я с недоверием посмотрел на Григория.

– Чего смотришь? Начальство тоже побаивалось за меня и не соглашалось, но я им все же доказал. Долго я скитался по тайге. Ну, ходил-ходил и все же набрел на резиденцию Боровских. Конечно, меня схватили, скрутили и привели к нему. Я ему без обиняков сказал, что являюсь представителем ЧК и предлагаю явиться в Новосибирск с повинной, чтобы избежать кровопролития и физического уничтожения всей его организации. Очевидно, он был поражен. Это обстоятельство мешало трезво обдумать мое предложение. Возмущение и озлобление взяли верх, и он приказал меня расстрелять...

...Человека три повели меня на расстрел. Отошли мы шагов двадцать, слышу, Боровских кричит: "Посадите его в землянку, да смотрите, чтобы не сбежал. Расстреляем утром!.." Услыхав его приказ, я додумал, что раз утром, то мы еще посмотрим...

Прошла ночь, наступило утро. На рассвете меня никто на расстрел не ведет. Ну, думаю, и не поведут. Прошли еще сутки, и меня опять поволокли к Боровских. Он приказал развязать мне рука и говорит: "Ладна, посовещались мы здесь, я согласен поехать в Новосибирск к представителям Советской власти." Кругом нас стоят бандиты – обыкновенные мужики. По их лицам вижу – надоело им шататься по тайге, осточертело прятаться по таежным буреломам. Это им я обязан жизнью...

Не удержавшись, я перебил его:

– Гриша, но ты ведь шел на верную смерть!

– Не скажи. Нам надо учитывать все факторы, и в первую очередь политические. Уж кого-кого, а нашего мужика я хорошо знал, сам из мужицкой семьи. Ты посуди, тогда мы имели уже полную победу Советской власти, а это значило, что даже самые отпетые в банде люди понимали, что их игра проиграна. Во-вторых, большинство крестьян из повстанческих формирований спали и видели, как бы им вырваться из этой чудовищной западни, куда затащили их обманом. В-третьих, психологический фактор: что могло дать главарю убийство одного чекиста? А Боровских не был дураком. Он понимал, что и без того пролито много крови. Учитывая все это, я надеялся на то, что мне удастся найти с ними общин язык.

– Ну а дальше? – сгорал я от нетерпения, Григорий с улыбкой посмотрел на меня.

– "Слушай, – говорит мне Боровских. – На что ты надеялся, когда шел сюда? Если я сдамся вам, мне же пощады не будет! Как же я на такое могу пойти?!"

"Врать не хочу, – отвечаю ему, – Это не в наших правилах. Судить вас будут обязательно. Но вот если вы сами добровольно сдадитесь и ты выведешь свой отряд из тайги, то суд учтет это смягчающее вину обстоятельство. Это точно".

"А где гарантия?"

"Наше слово и советский закон!"

"Я подумаю! – И, обращаясь к своим: – Уведите пленного!"

Я глянул на него и говорю: "Я не пленный, а парламентер".

"Кто вас разберет – парламентер или разведчик", – отвечает он.

Я засмеялся и говорю, что разведчики так не ходят.

"Я же в открытую. А потом судите сами: пришел я к вам без оружия, зачем же мне бежать?"

"Резонно, – ответил Боровских и, помолчав, приказал меня накормить. – Ладно, утром все решим", – закончил он.

В эту ночь ни он, ни я не спали. Я опасался, что ночью все же они могут меня прикончить и банда уйдет в тайгу заметать следы. Боровских тоже было над чем подумать.

– Что же оп придумал? – опять пе удержался я от вопроса,

– Согласился. Утром мы с ним вдвоем на санках выехали из тайги, а к вечеру сели на иркутский поезд.

Проехали несколько часов, я задремал, а пан атаман дал деру.

– Как так?

– Сбежал. Испугался. Передумал, подлец!

– И что же ты?

– Отправился обратно в тайгу. Через сутки добрался. Снова нашел банду. Вижу – ребятки митингуют.

Я – к атаману. "Что же ты, такой-растакой, – говорю, – обманываешь? Не держишь слова! Что мне, делать нечего, – за тобой взад-вперед гоняться?.." В общем. я его убедил. Поехали снова...

– А что было потом?

– Потом? – машинально повторил Григории. Видимо, мысли его от воспоминаний уже переключились на что-то другое. – Потом банда сдалась... В полном составе...

– Но согласись, что ты рисковал головой.

– Может быть... Может быть... А ты что бы предпочел? – неожиданно резко он встал с постели и заходил по комнате. – Ты бы предпочел, чтобы мы поставили под пулеметы и виноватых, и ошибающихся, и просто сбитых с толку людей, ничего плохого Советской власти еще не сделавших. Если бы мы окружили банду без предупреждения, был бы бой. А в бою некогда разбираться. Сколько народу погубили бы зря... Не думать об этом человек не имеет права...

Он помолчал немного, а затем, с лукавой улыбкой глядя на меня, добавил:

– Я ведь не с закрытыми глазами. Сперва под видом кооператора походил по деревням, где жили семьи членов бандитской шайки. Их жены, матери и отцы были настроены против главаря... все хотели жить без тревог и волнений, без страха за жизнь близких им людей. Всех звала земля... хлебушко хотели сеять и мирно жить. Ведь был 1934 год... Все сомнения и трудности остались позади... Я знал, что темными ночами мужики из банды нет-нет да пробирались к споим, и бабы пилили их, ругали... Вот так-то было дело... – И Григорий рассмеялся, хлопнул себя по колену и, раздеваясь, сказал: – А теперь давай спать!

Из скупых строк личного дела мы узнаем еще, что в 1924–1925 годах Григории Сыроежкин участвовал в подавлении контрреволюционного повстанчества в Чечне, в 1929 году командовал отрядом, боровшимся с бандами в Монголии и Ойротии, а в 1936-м участвовал в ликвидации в Ленинграде террористической и шпионско-фашистско и организации, созданной германской разведкой. Бывал в Германии, Польше, Маньчжурии, Корее и некоторых других странах, имел много поощрений и боевых наград. Но все это уже утерянные звенья в цепи его героической жизни.