РАЗОРВАННЫЕ ЗВЕНЬЯ ЦЕПИ

Представляя сложную жизнь Григория Сыроежкина как цепь событий, с горечью приходишь к выводу, что многие звенья этой цепи отсутствуют. Оказалось трудным, просто невозможным собрать и связать звенья цепи, из которых складывалась такая яркая и сложная жизнь человека с немного смешной фамилией Сыроежкин.

Порой у него были и другие фамилии, когда этого требовали обстоятельства и дела, в которых ему доводилось участвовать. Но Сыроежкин была его настоящая фамилия.

Со дня его трагической гибели прошло более тридцати лет. В живых уже нет многих его соратников, трудно найти документы о его работе, да и многих документов нет. Все меньше остается свидетелей: жизнь сверстников Григория Сыроежкина у финишной черты или уже за нею.

Говорят, что каждый человек приходит из страны своего детства. Григорий не был исключением из общего правила. Он родился среди пшеничных полей Поволжья. Вокруг его родного села Волкова разливалось золото хлебов Самарщнны. Там жили крепкие, высокие и сильные люди. Это была их земля. Куда бы ни забрасывала его судьба, в какой бы стране он ни был, глаза его теплели при виде полей, рука тянулась к земле, которую он набирал в горсть таким характерным для крестьянина жестом, разминал пальцами, нюхал. Это был человек от земли, поэтому так близки и понятны были ему иссушенные солнцем на помещичьих полях, озлобленные андалузские батраки, с которыми встретился он в Испании. Они полюбили его и прозвали не только за большой рост Гришей Грандэ...

Таким он был всегда – непримиримый к врагам, бесконечно доброжелательный и добрый к друзьям, к простым людям, из среды которых он вышел сам, Григорий Сыроежкин не проявлял забот о накоплении, не обрастал вещами. Работавшие с ним люди рассказывали мне, что помнят его всегда в одном и том же, хорошо вычищенном и отглаженном костюме, в чистой рубашке и аккуратно починенных ботинках. Обувь он носил до тех лор, пока сапожники не отказывались ее чинить.

Деньги, казалось, для него не существовали. Получая зарплату, он обычно клал ее в проволочную корзинку для бумаг, стоявшую на его письменном столе. Иногда кто-то из товарищей приходил просить взаймы, Григорий, указывая на корзинку, говорил:

– Возьми сколько надо. В получку положи обратно...

Не раз он вступал в смертельные схватки с врагами, был беспощаден к ним, рука его была твердой. Но к нуждам и страданиям близких ему по духу людей проявлял исключительную чуткость, внимание и трогательную заботу.

В 20-е годы на улицах наших городов встречались беспризорные дети и нищие. Их вид всегда производил гнетущее впечатление на Григория. Он мрачнел, становился печальным. Однажды, получив зарплату, он целиком отдал ее женщине с ребенком на руках. В другой раз, в холодный дождливый день, встретив такую же женщину с ребенком, он тут же на улице отдал ей свое новое пальто.

Все это делал он просто, без позы. Не любил, когда товарищи рассказывали о его поступках, и вообще если бы не было свидетелей, то никто так бы и не узнал многого.

Я не устану повторять, что Григорий Сыроежкин был удивительно непосредственным человеком, каких я на протяжении своей достаточно долгой жизни не встречал ни разу. Не смелость, не отвага, не хитрость и изобретательность (людей с такими качествами можно встретить часто), а именно непосредственность отличала его. Он умел держать себя так естественно, что соприкасавшиеся с ним очень осторожные люди проникались к нему полным довернем. Так бывало даже в самой напряженной и рискованном обстановке, обычно заставляющей людей быть особенно подозрительными и недоверчивыми.

Как я уже говорил, уменье внушить к себе доверие совсем не определялось тонко и хитро построенной речью, уменьем уговорить нужного ему человека какими-то особенно убедительными словами, неопровержимой логикой, всем тем, к чему обычно долго и тщательно готовятся. Ничего этого не было! Получалось это у него просто и естественно, как бы интуитивно. В непосредственности выражалась его убежденность. В этом и таилась его сила, я бы сказал, неотразимая сила воздействия на людей.

Из тройки неразлучных друзей – Григория Сыроежкина, Льва и Жени Озолиных – в живых уже никого не осталось. Последней ушла из жизни в 1971 году Женя. Так уж получилось, что нашел я ее в 60-х годах, спустя двадцать семь лет после возвращения из Испании. По-прежнему она жила в Ленинграде, все в той же квартире, в которой провела столько счастливых лет со своим любимым Львом, где за ее гостеприимным столом собирались друзья чекисты-полуночники и где она, уже в одиночестве, прожила 900 страшных дней блокады.

Каждая вещица напоминала ей о счастливых и трудных днях, о дорогих людях, ушедших преждевременно, навсегда. Ничто не изгладило намять о них, с грустной улыбкой она говорила; "Это было так давно, это было совсем недавно..."

Так уж было и, наверное, так будет всегда, когда в исключительных по своему значению делах участвует очень ограниченное количество чекистов. В распоряжении руководителей для таких важных дел имелись люди, обладавшие отвагой; острым умом, огромной выдержкой и готовностью идти на любые личные жертвы. Таких людей можно было пересчитать но пальцам, и совсем не потому, что смелых и решительных чекистов недоставало. Нет, их было всегда много. Но для очень уж серьезных и тонких дел нужны были люди, обладающие совершенно особыми качествами. Это не просто объяснить словами. Такие люди поразительно угадывались Дзержинским и Менжинским, умевшими как бы проецировать на сотрудников часть своих личных качеств. Им не было необходимости приказывать. Их понимали с полуслова и сами предлагали себя для дела. И неудивительно, что такие люди навсегда вошли в историю органов ВЧК – ОГПУ.

"Одно можно сказать, что ВЧК – ГПУ создавалось и развивалось с трудом, со страшной растратой сил работников, – писал Менжинский. – Дело было новое, трудное, требовавшее не только железной воли и крепких нервов, но и ясной головы, кристальной честности, гибкости неслыханной и абсолютной, беспрекословной преданности и законопослушности партии".

Григорий Сыроежкин отвечал этим качествам в полной мере.

Вот еще одно звено...

Начало 20 х годов. В Белоруссии бесчинствуют банды Бориса Савинкова. Они то появляются из-за границы, то уходят. Их укрывает, снабжает и вооружает панская Польша, используя в своих разведывательных целях против Советского государства. Грабежами, убийствами, пожарами отмечен их путь. Небольшие города подвергаются нападениям. Борьба с бандитами трудна: их покрывают и им помогают различные антисоветские элементы, кулачество и духовенство, в то время еще обладавшие заметным влиянием в захолустных местах и приграничных районах. Отряды ЧОП и ОСНАЗ преследуют бандитов, но ликвидировать не могут. Исчезая в одном месте, банды появляются в другом. Они осведомлены о всех передвижениях правительственных отрядов.

Одной из самых крупных и активных была банда сподвижника Савинкова – полковника Даниила Иванова. Она периодически переходила из Польши на советскую территорию. Пограничная охрана находилась в то время в стадии становления, была еще малочисленной, недостаточно вооруженной и подвижной.

Органы ВЧК и до Сыроежкина засылали в банду Иванова своих людей, но какими-то неведомыми путями бандитам удавалось их разоблачить. За разоблачением следовали зверские пытки и убийства. Так бандиты поступали не только с мужчинами-чекистами, но и с женщинами.

В 1923 году были получены сведения о том, что Иванов замышляет Совершить "громкое" дело в Москве. Речь могла идти только о террористическом акте в отношении одного из руководителей Советского государства. Савинков всегда носился с такими идеями, имея еще с дореволюционных времен большой опыт в подобных делах. Полученные сведения настораживали. В памяти были свежи покушения на В. И. Ленина, убийства Урицкого и Володарского и ряд крупных диверсий, совершенных в Москве и в других городах. Рисковать в подобных делах недопустимо: нужно было принять все необходимые и возможные меры к предотвращению и срыву этих вражеских замыслов.

И вот тогда Григорий Сыроежкин просит руководство ВЧК разрешить ему влиться в банду Иванова с целью выяснения его замыслов и предотвращения каких бы то ни было попыток совершить террористический акт. Ф. Э. Дзержинский подробно расспрашивает его, как он намеревается осуществить свои рискованный план. Ведь на карту поставлена жизнь! Выслушав Григория, он в конце концов дает свое согласие.

Осень 1923 года. Третий день в ватнике, болотных сапогах и в надвинутой на глаза ушанке бродит Григорий Сыроежкин по сырым лесам Оршанскогоо района Белоруссии. Третий день – все безрезультатно, хотя по всем данным банда Даниила Иванова должна быть где-то здесь. Но вот он уловил едва слышный треск ветки под чьими-то ногами. Наверное, они!..

Усилием воли подавил невольное волнение. Теперь он отчетливо слышал шорох крадущихся шагов. Кто-то неумело шел по насту.

Сейчас главное выдержка. Не показать им, что боишься.

Григории останавливается возле старого дуба. Неторопливо разжигает небольшой костер и, согрев над ним руки, развязывает тугой узел заплечною мешка. Достав кусок сала и хлеб, открывает большой нож. Медленно прожевывая кусок, он, не оборачиваясь, напрягает слух.

Шаги неизвестных людей все отчетливей и ближе. Ноги напряжены, готовые подбросить тело, рука крепче сжимает нож... Он готов но всему. И вот с трех сторон на полянку выходят вооруженные люди.

– Руки вверх!

Григорий спокойно смотрит на них, и продолжая жевать, неторопливо поднимает руки до уровня плеча. Так же невозмутимо переводит взгляд с одного человека на другого. Три бандита держат его на прицеле.

– Бросай оружие!

Усмехаясь, он швыряет им под ноги финский нож и английскую гранату -"лимонку".

– Это нее?

– Все...

– Куда идешь?

– К Иванову.

– Зачем?

– Это я ему скажу... Ведите! – уже почти приказывает он, завязывая мешок и поднимаясь с земли.

Банднты переглядываются между собой. Один из них подходит сзади, выворачивает Григорию руки и крепко скручивает их за спиной. Затем ему завязывают глаза и так ведут в глубь леса.

Он считает шаги и повороты. Бандиты нарочно путают след. Судя по всему, прошли они немного. Через полчаса с глаз Григория снимают повязку.

Небольшая поляна в лесной чащобе. Землянка и несколько палаток. Чадящие костры. В сыром лесу дым застревает где-то у вершин, расплываясь облаком над землей и смешиваясь с туманом. Из землянки появился человек в кожаной тужурке с погонами, в офицерской фуражке. Григорий узнал Даниила Иванова. Именно таким описывали его жители разграбленного городка. Некоторое время Иванов молча рассматривал Сыроежкина, постукивая прутиком по голенищу сапога.

– Кто такой?

Григорий пошевелил связанными руками.

– Скажите, чтобы развязали... Или опасаетесь? – презрительно бросил он.

На бандитов, профессиональных убийц, всегда отрезвляюще действует поведение людей, не проявляющих панического страха перед ними.

Спокойный тон неизвестного озадачил Иванова.

– Развязать!

Приказание было тут же выполнено.

– Кто вы такой? – повторил о и свой вопрос, почему-то переходя на "вы".

– Кто, кто... Бежал из тюрьмы в Орше и вот шел к вам. Принимайте...

– За что был осужден?

– А как, по-вашему, за что десять лет дают? – пробурчал Григорий, растирая затекшие руки. – Это длинный разговор. Так как, принимаете к себе аль нет.

Иванов с любопытством смотрел на пришельца.

– Чекист? Ну, признавайся... живо! – Иванов положил руку на колодку маузера.

Григорий молчал, спокойно разглядывая атамана.

– Чего молчишь? – снова переходя на "ты", свирепо спросил Иванов. Бандиты зашумели.

– Оружие есть?

Григории полез за пазуху и из-под левой руки достал пистолет "вальтер".

– Возьмите...

– Почему сразу не сдал, когда тебя задержали?

– Кто же сразу сдает...

Иванов впервые встретил такого человека. Он, конечно, вызывал опасения, неясные сомнения, желание проверить. Уж очень необычно он вел себя. Впрочем, решил Иванов, сейчас мы его проверим, и скомандовал:

– Кругом! Шагом марш!...

Как только Григорий повернулся, атаман выстрелил из пистолета почти над самым его ухом.

Но тот даже не остановился, не повернулся и продолжал не спеша шагать.

– Стой! Подойди ко мне! Говори, зачем пришел?

– А куда же мне идти?! Десять лет сидеть в каталажке кому охота.

– Сбежал, что ли?

– Сами же не выпустят... Ну, чего боитесь? Я ведь в ваших руках. Оставляйте, а то пойду на ту сторону.

– Так тебя там и приняли, – насмешливо и уже не так злобно проговорил Иванов.

– Примут, – уверенно ответил Григорий.

– Ну так как, оставим его у себя? – обращаясь к окружавшим его бандитам, спросил Иванов.

Спокойный тон новенького, его невозмутимость и непосредственность произвели впечатление на бандитов.

– Оставим! – послышались голоса из толпы,

– Ну оставайся, – сказал наконец Иванов, криво усмехаясь и многозначительно поглядывая на Григория.

– На, бери, – он протянул ему "вальтер".

– У меня еще забрали нож и гранату. Пусть вернут, – недовольно буркнул Григорий.

Оставляя его в банде, Иванов в тот же день дал указание двум своим людям не спускать с Григория глаз, следить за каждым его шагом и докладывать ему о всех разговорах.

Потекли дни и дни – в кочевках с одной тайной лесной базы на другую. Григорий заметил, что к Иванову приходили какие-то люди, он уединялся с ними и что-то записывал. Это была агентура бандитов, доставлявшая разведывательные сведения, которые потом Иванов передавал польской разведке.

В лице новенького Иванов видел человека, заслуживающего того, чтобы с ним советоваться, быть может, офицера.

Григорий вошел в банду после ее очередного налета на один из районных городов. Теперь им нужно было замести следы, сбить со следа отряды ЧОП, разыскивающие банду, а поэтому отсидеться в лесных дебрях.

Григорий не форсировал событий. Он ждал.

Рано или поздно Иванов сам должен был заговорить с ним. И такой момент наступил.

– Ну как, тебе еще не надоело сидеть в лесу без дела? – неожиданно спросил как-то Иванов.

– А что ты предлагаешь, атаман? – помолчав, спросил Григорий. – Опять налет на какой-нибудь городишко?

– Это блошиные укусы, а я хочу настоящего дела!

– Это какого же дела? – спросил Сыроежкин, продолжая ворошить палкой угли в костре.

– Такого, чтобы прогремело на весь мир! Вот Борис Викторович Савинков все время об этом говорит...

Григорий ничего но сказал и продолжал сидеть с таким видом, как будто и не слышал слов Иванова.

– А ты как смотришь на это?

– На что?

– Если мы, к примеру, в Москве совершим акцию? Убьем Дзержинского или еще кого-нибудь из их главарей?

– Ишь ты, – усмехнулся Григории и мельком бросил взгляд на Иванова. – А как ты до них достанешь?

– Достану! – решительно сказал Иванов. – Пойдешь со мной на такое дело?

Григорий молчал. Дзержинский говорил чекистам, что когда они входят в логово врагов, то не должны быть инициаторами каких-либо антисоветских акций и особенно террористических. Они должны нейтрализовать антисоветчиков, срывать их опасные замыслы или, если это невозможно, принимать все меры к их аресту и ликвидации. Иванов был слишком опасен, и о его нейтрализации нечего было думать. Такого врага нужно было обезвредить радикальными методами.

– Ну так как? Пойдешь или боишься? – торопил Иванов с ответом.

– Раз к вам пришел, то чего уж тут бояться... – Это был не прямой ответ, но Иванов принял его как согласие. Он стал развивать возникший у него план:

– Сперва надо разведать в Москве. Возьмем за цель Дзержинского. Когда он приезжает в ЧК, когда уезжает, есть ли у него охрана... Говоря!, что он не любит охраны возле себя... У тебя в Москве есть какая-либо зацепка? – неожиданно спросил Иванов.

Это был опасный вопрос, могущий таить в себе еще одну проверку. Григорий быстро оценил все "за" и "против". Сказать, что у него есть верные люди, у которых можно скрыться, было крайне неосторожно.

– Откуда же у меня там зацепки. Я там никого не знаю, да был я в Москве раза два... проездом и оставался там всего несколько дней...

– Это плохо, – хмуро проворчал Иванов и снова посмотрел на Григория. Нравился ему этот неразговорчивый человек.

В банде Иванова таких не было.

"Есть конечно, отчаянные ребята, – размышлял атаман, – но их хватает на налет, когда знают, что не встретят серьезного сопротивления. В Москве нужна звериная хитрость, уменье не выделяться из общей толпы, найти пристанище, не вызывая никаких подозрений, наконец, суметь уйти и замести следы". Судя по всему, на это был способен новенький, о таком человеке мечтал Иванов,  замышляя "громкое дело". Даже своего заместителя, Василия, он не считал вполне подходящим компаньоном в такой акции.

– Пойдешь или нет? – ещё раз спросил Иванов и замолчал.

Григории не спешил с ответом. Он делал вид, что раздумывает, и после довольно долгой паузы сказал:

– Один не пойду...

Такой ответ устраивал Иванова. Он и не думал посылать Григория одного. Проверить все... Тысячу раз проверить. Григорий пойдет не один, а с человеком, в котором он, атаман, не сомневается. В роли наблюдателя его помощник Василий как раз и сойдет!.. Нужно, чтобы толковый и умный человек, все разузнал и подготовил, а выполнять – это он сам решит кому.

– Зачем один? Поезжай с Василием и возьми еще трех или четырех человек. Разведайте там все, понаблюдайте и возвращайтесь назад. Здесь мы все сообща обсудим, и тогда я поеду с вами. Эх, и прогремим же мы на весь свет, – мечтательно протянул бандит и добавил:

– А главное, Борис Викторович будет доволен.

Прошло несколько дней. Группа Василия – Сыроежкина ехала в разных вагонах. В Москве на вокзале командование перешло к Григорию, и получилось это само собой. Не то чтобы бандиты сробели, но большой город был для них непривычным, кругом много народа, чуть не в каждом нм виделся чекист.

С вокзала уходили по одному и только на следующее утро должны были собраться к определенному часу в указанном Григорием месте на окраине города, в небольшом заброшенном саду. Василию эти указания Григория понравились. "Осторожный, дьявол. Видать, стреляный", – подумал он, без возражении принимая все, что теперь говорил тот.

В первый день пристанище на ночь каждый должен был найти сам, порознь; меньше опасности провала.

Только Василий и Григорий действовали вместе. Под вечер, устав от беспрерывной ходьбы, они забрели отдохнуть и подкрепиться в чайною у Рижского вокзала, битком набитую ломовыми извозчиками. Улучив момент, когда Василии отлучился по нужде, Григорий всыпав ему в стакан чая снотворного. Бандит выпил и, положив голову на стол, заснул.

Григорий осторожно, без шума, поднялся с места и поймав за рукав пробегавшего полового, спросил:

– Телефон у вас есть?

– За конторкой...

Убедившись, что Василии крепко спит, он направился к телефону. Центральная станция долго не отвечала.

Наконец в трубке послышался голос телефонистки. Григорий назвал номер и вслед за этим услышал "соединяю".

Пузицкий был на месте и тотчас же ответил.

– Это я, Григории. Прибыл с грузом...

– Ты можешь говорить свободно?

– Нежелательно...

– Хорошо. Отвечай только "да" или "нет". Вас больше трех?

– Да.

– Четверо?

– Нет.

– Пятеро?

– Да.

– Где находитесь?

– Чайная у Рижского.

– Ясно... Сможешь задержаться там хотя бы на час?

– Попробую.

– Вас поведут. Завтра часам к девяти утра приводи всех на Пушечную. Там и будем брать... Всех сразу. Понял?

– Вполне.

С этого вечера Григорий был уже не один – боевая группа чекистов страховала его.

Утром следующего дня, в семь часов, Григорий назначил бандитам сбор в пивной в Зарядье, находившейся в грязном, запущенном доме в одном из мрачных закоулков этого старинного района Москвы. Когда все собрались, он приказал к девяти часам перейти всем в другую пивную, на Пушечной улице, напротив гостиницы "Савой". По изложенному им плану, с которым согласился Василий, они должны были вести наблюдение за главным подъездом ВЧК на Лубянке, чтобы установить время приезда и отъезда Дзержинского и Менжинского.

К девяти часам все были в сборе и сидели в разных углах пивной на Пушечной. Григорий с Василием заняли столик у прохода в мойку. Убедившись, что все собрались, Григорий как бы нечаянно сбросил локтем на пол свою кепку. Сидевший за соседним столиком подвыпивший человек поднялся, бросил на тарелку скомканную кредитку и, пошатываясь, направился к выходу.

Через несколько минут группа вооруженных чекистов в черных кожаных тужурках спустилась с улицы в пивную.

– Всем оставаться на местах. Проверка документов! – проговорил один из вошедших, вынимая наган из кобуры.

Григории схватил Василия за руку и потащил за собой в мойку:

– Уйдем через черный ход, – шепнул он бандиту.

Там, в узком коридоре, их уже ждали и быстро обоим скрутили руки. Когда их выводили во двор, в пивной послышались выстрелы и крики, впрочем, быстро смолкшие.

Согласно разработанному плану Сыроежкин был для виду арестован вместе с Василием и сидел с ним в одной камере во внутренней тюрьме ВЧК. Там ему удалось повлиять на помощника Даниила Иванова, страшно подавленного всем случившимся и уверенного в неизбежности расстрела. Григорий убедил Василия, что единственное средство сохранить жизнь – покончить с бандитизмом и оказать помощь советским органам в ликвидации банды Иванова. Только так открывался для Василия путь к спокойной, трудовой жизни, к семье. Василий ухватился за это предложение.

В лес они вернулись вдвоем. Вряд ли Григорий не испытывал сомнений и опасений, совершая этот сверх меры рискованный шаг. Не мог он до конца доверять такому человеку, как Василий, но он был тонким психологом, и обмануть его было трудно. Наверное, мысли о предательстве блуждали в голове бандита, когда они возвращались в лес, но в одном он был твердо уверен: Сыроежкин всегда начеку и в случае малейшей опасности первую пулю выпустит в него. Итак, единственным выходом было покончить с Ивановым, а не с Сыроежкиным.

Григорий убедительно, со всеми подробностями и деталями рассказал Иванову о проделанной ими подготовительной работе в Москве и о том, что оставленные там трое бандитов якобы имеют надежные места укрытий и держат под неослабным наблюдением ВЧК и его руководителей.

Через некоторое время Иванов сам отправился в Москву. На этом кончилась эпопея и его банды.