Наконец он свыкся с мыслью, что жив. Может, будет жить и дальше.

А поначалу было совсем плохо. Когда надели мешок на голову, думал, все. Сейчас за угол отведут, к могилке какой подтащат, и недолго придется мучиться. Только боялся, что они его ножом. Пулей, казалось, быстрей и безболезненней. Пытался вспомнить жизнь, как полагается в таких случаях, если книжкам верить. Не вспоминалось. Почувствовал только, что одет слишком легко и ему холодно.

В темноте трудно было понять, куда они двигаются. Кладбище давно осталось позади. Вроде начинался лес, тот, что сразу за бугром. Тогда он решил, что его хотят повесить. Как того Акима. Снова попытался вспомнить самые яркие страницы своей жизни. И снова не удалось. Зато он надолго запомнит, если выживет, как это неудобно — ходить с крепко завязанными за спиной руками, кляпом во рту из грязной, воняющей старым ружейным маслом тряпки, с плотным мешком на голове и петлей на шее. Другой конец веревки был, очевидно, у того, кто шел впереди и изредка подгонял его, натягивая веревку. Куда они так торопятся?

Потом под ногами захлюпало. «Болото, — подумал он, — будут топить. Кинут в трясину и все. И никаких следов». Вот тут стало обидно. Что подумают люди, Василина? Сбежал. Испугался. А кто обратное докажет, если Паисия уже нет в живых? Потом его толкнули. Падая, он вновь попытался вспомнить хоть что-то из своей жизни. Не получилось. Едва коснувшись холодной жижи, он почувствовал чьи-то руки, которые тащили его назад, на твердое место. Сверху доносились ругательства. Когда упал второй раз, его опять, матерясь, вытащили. Стало ясно, что и топить не будут.

Понял и загрустил. Ведь если не утопят, значит, будут пытать.

Шли долго. Наконец Алексей почувствовал сухую почву. За штанины цеплялась трава. Потом, когда прошли немного посуху, заскрипела какая-то неведомая, неизвестно откуда взявшаяся посередине топи, дверь. Его втолкнули внутрь. Чуть не свалившись, он кое-как по земляным ступенькам спустился вниз. С головы сдернули мешок, развязали руки, вонючую тряпку он выдернул сам.

После плотной темноты свет в землянке ему показался ослепительно ярким. Когда глаза привыкли, он увидел, что под невысоким потолком висят всего две небольшие лампы-керосинки. Его посадили на нары, покрытые мягкой ветошью.

В бункер, куда его втолкнули, вошли еще человек десять-двенадцать. Но нар было больше. Алексей подумал: «Зачем?»

Больше его беспокоило другое. Когда на допрос? Но его не повели. Более того, усадив в дальний угол, про него забыли. Ходили, пересмеивались, переговаривались. Алексей никак не мог понять, на каком языке. Говорили по-польски, по-белорусски, слышался украинский говор. Проскочила даже немецкая фраза. Двое у стола ножевыми штыками вскрывали консервные банки, крупно резали хлеб, разливали по кружкам ром.

Ему тоже сунули банку консервов и ложку, большой кусок хлеба и кружку.

А потом он вместе со всеми улегся спать. Сначала вздрагивал от каждого шороха. Но все же заснул. И уже не слышал ни скрипа соседних нар, ни глухих тревожных звуков болота, ни густого храпа.

...Алексей не хотел подниматься, лежал с закрытыми глазами.

Думал, что будет самое плохое: пытки, издевательства, допросы. И вместо этого... Спокойно поднялся. Дали поесть. Но на еду он особого внимания не обратил. Все ждал подвоха, провокации, после которой...

Ничего похожего. Тогда Алексей решил работать — запоминать самое важное. Сколько их здесь, в болоте, приметы, имена, клички. Какое оружие.

Но делать это было трудно, почти невозможно. От бункера его не отпускали, вывели только подышать, да самое необходимое справить — и назад. За ним следовал все время молчаливый и пожилой человек. Так подошел вечер. Барковского он вообще не видел. Поужинали. «Болотные духи» при свете керосинок еще поиграли в карты и в кости. Потом подвернули фитили у ламп. А Алексей долго заснуть не мог — уже выспался. Все размышлял, пытаясь понять, в чем дело. Он не заметил, как провалился в сон, потому что и во сне ему все чудились разговоры с Барковским. Разговоры долгие и ослизлые, как болотная тина.

...Сейчас, когда голова ясная, нужно все понять, а поняв, выработать план дальнейших действий. Нечто подобное уже пришлось испытать. Когда его арестовали в Варшаве, он тоже вот так сидел неделю-другую. Ни допросов, ни передач. Прием испытанный — у заключенного слабеет воля, появляется острая жажда в общении, притупляется чувство опасности. Но болото — это не варшавский «павяк». И недель у бандитов нет. Значит, ждать недолго.

Нужно запастись терпением. А пока наблюдать и запоминать, запоминать...

Алексей быстро встал, оделся. Было еще довольно рано. Но в землянке уже никого. Только один высокий парень в кожаной куртке и голубых кавалерийских галифе. Он старательно занимался своими ногтями, делая маникюр большим обоюдоострым кинжалом. Когда ножом стало неудобно подрезать ногти, парень просто обкусывал их, предварительно тщательно обсосав.

Новый «ангел-хранитель», понял Алексей.

— Знакомый вроде, — сказал «ангел», повернувшись к Алексею и внимательно разглядев его. — Зовут как?

— Алексей.

— А-а! Ну конечно, — Алексею показалось, что «небесный посланник» хищно расправил свои крылья. — Циркач...

— Именно так, — как можно покорнее произнес Алексей. Этому стражу только такое успокоительное и нужно убедиться, что его силу признают и уважают. И действительно, хищные крылья вроде бы сложились.

— Меня Ровень кличут... Садись.

Ровень подал ему котелок с кашей и толстый кусок черного хлеба. Сейчас Алексей уже ощутил вкус еды. Каша была вкусной, с консервированным мясом. Да и хлеб совсем неплох. Ром, каша, мясо — хорошо устроились, сволочи.

— А что я тебя в церкви не заметил? Все же знакомые, как-никак.

Ровень усмехнулся.

— Далеко был... от церкви...

Алексей быстро справился с сытным завтраком. Они вышли наверх. Светило солнце, но было прохладно.

— Где тут у вас... — Алексей повернулся к Ровеню.

— Вон за кустики отойди и давай. Я не баба, меня стесняться нечего. Ты только там лишнего не шагни. А то и «Отче наш» прочесть не успеешь.

Значит, верно, что они на островке и вокруг этого клочка суши, который облюбовали бандиты, была гнилая топь...

Потом повезло — Ровеню надо было пообщаться с приятелями. Пригрозив Алексею, чтобы не наделал глупостей, он повел его в глубь острова.

Островок оказался не маленьким. Кусты, камыши. Бункеры отлично замаскированы.

Только как все передать? Варианты связи, разработанные с Астаховым, полетели к черту.

— Время обеда. Святое дело! — Ровень, обойдя приятелей, повеселел.

В бункере Алексею дали миску борща, сдобренного салом, и кружку сладкого жидковатого кофе. «Сухарей они вовсе не едят, — заметил Алексей. — Что это значит? А это значит, что банда не просто снабжается из-за кордона, но снабжается регулярно».

Забрав миску, Ровень добродушно предложил передохнуть. Вышли наверх. Уселись на толстой коряге. Старые, но крепкие ветки — как спинка у плетеного кресла. Удобно...

— Можно покурить! — снова распорядился Ровень. — Ты-то куришь?

— Не часто. Но табачок имеется, — Алексей понял, что Ровеню или лень возвращаться за своим куревом, которое он забыл внизу, или жадничает. Но тут же вспомнил о том замечании, что сделал Филипп об узоре. Ровень не Филипп, но кто его знает, вдруг тоже заметит?

— ...Правда, намок он, испортился, — сказал Алексей, непроизвольно провел по карману и похолодел. Кисета не было. Провел по другому. Тоже пустой. Но вчера все было на месте. А сейчас карманы абсолютно пусты.

— Чего, — заржал Ровень, — имущество свое ищешь?

Смешно идиоту. Но куда же все делось? Заметят ли вышивку на кисете?

— ...Ищу, — сделал растерянно-наивное лицо Алексей и стал оглядываться вокруг себя, дескать, вдруг выпало.

— Дурак! И такого еще охранять приставили, — беззлобно подивился Ровень, — у тебя все еще ночью выгребли.

Так, все по плану. Первый день не трогали, а сейчас проверку начали. И он, как мальчишка, не заметил этого.

— Кто?

— Пан Кравец.

— Кравец? Это кто?

— Да крестный твой, — Ровень, усмехаясь, ударил кулаком в ладонь и подмигнул своему «подопечному». — Серьезный человек. Он не только карманы, самого тебя обыскал. Ты как сурок спал. И во сне причмокивал. На, закури!

У Алексея настроение испортилось. Поверили ему или нет? Почему Барковский не вызывает? А ключ-то оставили! Вот он, висит на шее.

Ровень протянул Алексею мятую пачку немецких сигарет «Юно». Он взял одну, понюхал, попросил прикурить.

— Немецкие?

— Тебе что за дело? Дали — кури! А откуда ты, собственно, знаешь? Или угадал? Ты что, у немцев был?

Алексей кивнул.

— Приходилось... — это входило в легенду.

— А кто тебя по стенкам бегать научил? Мне рассказывали.

— В цирке.

— ...В цирке, значит... Цирк тот не НКВД называется? — Ровень задал вопрос угрожающим тоном. Но тут же громко захохотал, увидев растерянное лицо Алексея. Он так пошутил. Нет, все-таки идиот. И шутки у него идиотские. Сказать бы ему все. Но...

— Нет, пана Верховского. Шапито. Шатер такой из брезента. Приехали, дали представление, свернулись — и дальше.

— Ладно, ладно. Верю. Слушай, научи так бегать.

— С удовольствием, — Алексей мог это пообещать спокойно, все равно обещание сдержать невозможно. — А стенки здесь есть ровные?

На болоте стенок не было.

Посидели еще. Покурили. Тоска...

— Ты в карты играешь? — неожиданно спросил Ровень. Приятеля, что ли, увидел в пленнике или еще что?

Играть в карты научил Алексея чех Ломжичек, работавший иллюзионистом. Поговаривали, что в юности он зарабатывал на жизнь в игорных домах. Так это было или нет, никто не знал. Но он владел в совершенстве не только фокусами с картами, но и самыми изощренными шулерскими приемами. Был он добрым человеком и, обучая ребят своим хитростям, говорил, что это, конечно, плохо. Но в жизни все может пригодиться. Спасибо, пан Ломжичек, ох, может...

Через полчаса Алексей выиграл у Ровеня три пачки сигарет, спички, новые солдатские носки, утаенную от начальства бутылку немецкой водки.

Вокруг них стали собираться обитатели бункера. Не отрываясь от карт, Алексей пытался присмотреться к ним. Разные. Да только одинаково чужие друг другу.

Впрочем, не в их болотных душах собирался копаться Алексей. Он обратил внимание, что все они были профессионалами, если убийство можно считать профессией. Это было заметно по тому, как обращаются с оружием, как смотрят — будто прицеливаются.

Двое-трое были с повадками уголовников, на таких Алексей еще в польской тюрьме насмотрелся. Они держались особняком.

Бутылку Алексей открыл и демонстративно чуть наклонил вперед. Ребята были с пониманием. Без суеты сохраняя достоинство, но достаточно быстро подставили кружки. «Спасибо» не говорили.

От нечего делать Алексей показал пару фокусов со спичечным коробком. Когда взял монетку, дверь в бункер открылась, и вошел Кравец. Остановился у стола! В упор посмотрел на пленника.

Тот продолжал фокус. Через минуту Кравец повернулся и тяжело, не торопясь, вышел, оставив гогочущую компанию в бункере. Он пошел к землянке командира вдоль кустов. Тропинок на открытом месте на острове не протаптывали.

Барковский его уже ждал.

Настроение было плохое. Вроде все ясно и будущее определено, а есть внутри какое-то чувство зудящей неуверенности. И проблемы... Тут своих хватает, а Ланге еще сюрпризы преподносит. Вчера вместе с группой Ровеня, которую встречал Чеслав, пришел эмиссар немцев. И ему, Барковскому, в приказе на трех листах, как сопливому мальчишке, объясняют, как и что он должен делать. Их бы сюда. Знали бы, как инструкции писать.

Ну да ладно, бог с ними.

Вошел Кравец.

— Разрешите?! — вытянулся в двери.

— Да. Садитесь, закуривайте.

— Как вы приказывали, все уточнил. Это о нем сообщал наш человек в деревне. Да и Ровень тоже докладывал о нем. Его тогда за землемера приняли. Они с Турком, если помните, телегу остановили...

— Да-да, я помню. Продолжайте, пан Кравец.

— Что продолжать? Собственно, ничего особенного. Шастал по деревне, иконы малевал, ходил к дочке лесного объездчика. Запрос о нем, как вы знаете, я с Ровенем передал. Но информацию герр Ланге пока не прислал. Вот и все на данный момент. Но кое-что мне не нравится.

— «Кое-что» — это лирика, пан Кравец, — жестко сказал Барковский.

— Несколько моментов, пан пулковник, — заторопился Кравец. — Прежде всего настораживает его появление. Не было о нем ничего известно, и вот вдруг появился.

— Это ни о чем не говорит. Мне кажется, у вас есть более серьезное сомнение. Говорите, я постараюсь вас понять.

— Ирония пана пулковника неуместна, — набычился Кравец. Издеваться над собой он не мог позволить. Не мальчишка. — Именно мне поручено отвечать за безопасность группы. И если пока мы действуем успешно, то в этом есть и моя заслуга...

Барковский достал из коробочки, стоявшей на столе, сигару. Раскурил ее.

— Не будьте таким обидчивым, пан Кравец... — изящным жестом он чуть отогнал сигарный дым от лица. — Мы все делаем общее дело. Вам, как нашему Аргусу, необходимо быть всегда начеку, и сомнения, видимо, полезны. Не так ли?

Извинился пан Барковский. Но сигарой не угостил...

— Совпадения меня беспокоят.

— Совпадения? Что вы имеете в виду?

— Вспомните. После появления этого «племянника» в деревне мы натыкаемся на засаду у шоссе. Судя по всему, слух о документах был раздут с определенной целью...

— Вы считаете, что слух?

— Уверен!

— И цель — ликвидация группы?

— Именно так, пан пулковник.

— И как же мальчишка связан с этим? Не от него же шла информация? Тогда, как я помню, его здесь не было.

Опять ироничный тон. И это надо проглотить. Делает вид, что все ему известно наперед. Пан!..

— Не было. Но не в этом дело. Дальше. Совершенно неожиданно НКВД появляется в вашей усадьбе. Это прямое указание на то, что они знают, что вы — это вы. А не странно ли, что этот лайдак попал в церковь в ту же ночь, когда поставлена засада в имении?

— Может, поп проболтался? — задумчиво и тихо предположил Барковский.

— Иезус Мария! — скорчил гримасу Кравец. — Пан пулковник сам же просил договориться с попом, чтоб он молчал. Мы с Чеславом и договорились. Из трясины не поговоришь.

— Ясно. Что еще?

— Еще? Обратите внимание. Обхаживал он именно ту девицу, которую ваш телохранитель в жены себе присматривал. А ее отец, как вам известно, знает лучше Чеслава все безопасные проходы на болоте. И НКВД уже приходило к нему. Эффект, правда, тот же самый, что и у нас. Но, может, этот парень обходными путями пытался его завербовать?

— Так, — произнес Барковский, — но и это, очевидно, еще не все?

— Да, не все. А как можно расценить то, что он у всех искал пути за кордон? Зачем?

— Давайте, пан Кравец, на этом временно остановим наш анализ. Как ведет он себя здесь?

— Спокойно. Будто знал, что попадет сюда. Попыток улизнуть не делает. Не настораживать данный факт не может. За ним приглядывает Ровень.

— Ах, пан Кравец, пан Кравец, — улыбнулся Барковский. — Замечательный отчет о наблюдениях и вдруг — такое! Ну не бросится же человек в топь, пытаясь убежать. Ну да бог с ним. Оговорились. Не кажется ли вам, что слишком он молод для НКВД?

— Молод? — фыркнул Кравец. — Агенты разведки редко доживают до старости. Издержки профессии...

— Верно... Значит, вы, хранитель нашего спокойствия, уверены, что новый знакомый — агент НКВД?

— Да!

— Спасибо, пан Кравец. Вы свободны. Я подумаю...

Барковский не стал спрашивать о предложениях Кравца. Своим «да» тот сказал все. В его понимании это означало одно: надо убирать. Или как это он там сказал: «Договориться о молчании»?..

И все же жандармом от него несет за добрый километр.

Да, собственно, что вздыхать. Так и нужно. Он ведь недаром выбрал Кравца как человека, идеально подходящего на роль сторожевого пса.

Значит, так: раз Кравец сомневается, то он уверен. А это, в свою очередь, означает, что этого сопляка он хочет убрать.

Но стоит ли так спешить? Вдруг все построения Кравца — блеф?!

Парню могло просто не повезти. И те места, где их пути пересекались, могли быть простой случайностью. Совпадением. Барковский знал из своего опыта, что в разведке случайность столь же естественна, как и придуманные ходы.

С другой стороны, при всей своей высокомерности Барковский был достаточно высокого мнения о НКВД. Поэтому, если предположить, что этот юноша шпион, то работает он очень неумело. Барковский быстро прикинул, что он сам бы сделал на месте русских, доведись ему вылавливать группу, подобную его собственной. Не сходилось. Здесь нужна была игра потоньше. Конечно, то, что он местный — это плюс к подозрениям Кравца. Но остальное...

Кравец в одном прав. Что-то в этом мальчишке смущает. Если точнее — стремление за кордон. Для внедрения в его группу — слишком глупо и примитивно. Зачем бедному заморышу, выходцу из голи, к которой русские так благоволят, рваться к немцам? Что он там плел о «сокровищах»? Тогда Барковский специально прервал разговор, чтобы не вызывать у своих людей излишнего любопытства. «Богатство»! Для голодранцев и три сотни — состояние. А вдруг? Он, кажется, упомянул Шехтера?! Любопытный парнишка — здесь его надо проверить. Но не обычными методами. Нет. Малыш сам, добровольно вывернется наизнанку и выложит все не только о себе, но и о своих родственниках до седьмого колена.

Барковский любил тонкую игру.