Тепло. Совсем еще по-летнему греет осеннее солнце. Нежится в этом тепле маленький городок. Выгнулись, подставляя спину последнему теплу, горбатенькие, мощенные брусчаткой улочки. Застыли в истоме придорожные кусты, собравшие на своих листьях всю пыль прошедшего лета. Даже старая башня на краю городка, помнящая еще, наверное, Грюнвальд, тоже греется на солнце. И только редкие сизо-холодные тучи на небе напоминают, что уже осень и холода все ближе и ближе.

Впрочем, в этот день все люди в Белой Веже были озабочены не наблюдениями за погодой. Воскресенье — базарный день. Не купишь — так хоть среди народа потолкаешься, товар посмотришь, новостей наслушаешься. Такой увидел Белую Вежу Алексей, сойдя с попутной полуторки, подбросившей его со станции до городка.

Он был, пожалуй, единственным, кого беспокоила темная полоска на горизонте. От городка до его деревни Живунь верст тридцать, не меньше, лесом, мимо болот. А ну как дождь застанет в дороге?! Да и идти пешком совсем не хотелось.

...На базарной площади торговали всякой всячиной и за всякие деньги. Торговали с прилавков и с рук, с лотков и не слезая с телег. Алексей шел между возами, полупустыми и гружеными, прикрытыми рогожами и рядном, ощущая знакомые с детства запахи дегтя, сыромятной упряжи, духмяного сена, и размышлял, как же узнать, кто поедет в его сторону? Спрашивать — глупо, весь базар не спросишь! Прислушиваться к разговорам — тоже ненадежный способ, но все же предпочтительней — меньше обращает на себя внимание.

В самом конце рядов, там, где кончаются прилавки, Алексей увидел пустую телегу, на ней удивительно знакомого мужика. Остановился приглядываясь.

Точно, из Живуни... Как же его зовут? Через двор или через два живет от тетки. Осип? Ну да, Осип! Осип Дондик. Килина еще рассказывала в последний приезд, что совсем жадность мужика заела. Правда, богатства Осип не нажил, но и лучше не стал. Точно, он это. Жена еще у него горластая такая, все кричала пронзительно то на детей, то на мужа, то на скотину, то на соседей...

Не подозревая, что Алексей рассматривает его, стоя за возом, груженным сеном. Осип меланхолично дожевал хлеб, потом свернул чистую тряпицу, в которую тот был завернут, и начал разбирать вожжи.

Алексей затоптал окурок и, подойдя к телеге, тронул Осипа за рукав. Тот удивленно обернулся.

— Здравствуйте, дядя Осип, не признали?

Осип нахмурился, чувствуя, что от этого парня так просто не отвязаться и, судя по всему, придется чем-то помочь, потому как знакомый или, не дай бог, забытый родственник жены. А помогать, естественно, ничем не хотелось, и он спросил:

— Ты чей будешь-то? Чой-то я тебя не припоминаю? Часом, не обознался?

— Да тетки Килины я племянник, Алексей! Ну, через двор! Неужто совсем забыли? Я тогда еще пацаном бегал... Вспомнили?

— А-а-а... Килины... Племяш, значит? — с явным облегчением вздохнул Осип. — Да-да... Ну и что?

— Вспомнили! — искренне обрадовался Алексей. — Вы меня еще однажды крапивой отходили, когда мы с пацанами на огороде...

— Ну, вспомнил не вспомнил... Не время мне в гадалки-то играть. Домой пора трогаться — надо еще засветло поспеть. Ты, это, давай дело говори: Килине чего сказать или передать желаешь, так давай. А просто подошел, на том и спасибо. Ну и распрощаемся...

— Да нет. Сам вот к тетке с городу добираюсь. Возьмете?

— Сам... Вишь ты. Что у нас делать-то будешь? Ты вона какой городской. А мы от землицы...

— В городе-то, дядько Осип, сейчас толку мало. От немца вот едва ноги унес. Да и кто знает, чего дальше будет... Угощайтесь.

Осип одобрительно крякнул и запустил давно не мытые, заскорузлые пальцы в предусмотрительно подставленный Алексеем кисет. Закурили.

— Оно, конечно, так... Так ведь и в деревне-то невесело. — Осип быстро оглянулся по сторонам и длинно сплюнул.

— Так какое мне веселье?! Подхарчиться малость. Да и Килине, может, помочь. Так возьмете?

Осип не торопился с ответом, что-то обдумывая и прикидывая.

— Ты теперича сам-то из каких будешь? Из энтих? — И он кивнул куда-то в сторону центра городка, где располагались недавно открытые советские учреждения. — Альбо еще из каких?

— Не, мне ни до тех, ни до «энтих» дела нет. У самого дел по горло. Да возьмите ж! Дядько Осип! Не развалится телега ваша.

Осип понял, что от Алексея все равно не отвязаться, и махнул рукой — ладно, мол, садись.

Алексей обрадованно закинул в телегу чемодан, перевязанную веревкой тоненькую стопку книг и сам примостился на пустых мешках, устилавших дощатое дно телеги.

Осип еще раз покосился на него, вздохнул о чем-то своем и хлестнул вожжами по спине кобыленки:

— Но-о... Холера...

Телега продребезжала по булыжникам мимо низких домиков, спрятавших окна в кустах палисадников, мимо старой сторожевой башни и выкатилась на мощенное брусчаткой шоссе, обсаженное по краям стройными липами.

— Паны построили, — полуобернувшись, кивнул на шоссе под колесами Осип, — а энти пришли, говорят: «Со-ци-лизм вместя построим...» Во! Не слыхал, что за штука такая?

— Нет, — соврал Алексей, — не слыхал. Сейчас много чего говорят.

«Рано мне с ними политграмотой заниматься, — подумал он. — Дело покажет, что к чему. А вот что этот старый бес никогда не слыхал про социализм и не знает, что это такое, поверить трудно. Щупает, кого везет. Ох и недоверчив!»

Через некоторое время они свернули на проселок. По сторонам разбитой грунтовки потянулся кустарник. Постепенно он становился все гуще, а дорога уже. Незаметно начался лес. Телега мягко подпрыгивала на кочках, переваливалась через корни, вылезшие на дорогу. Теплая, чуть желтоватая от солнца, увядших листьев и жухлой травы лесная тишина настраивала на спокойный лад. Вот так бы лежать в телеге, глядеть в небо, провожать глазами летящие листья и не думать ни о чем. «Может, и нет никакой банды? Или ушли они давно отсюда? Разве не могли ошибиться там, в Минске. Тишина-то здесь какая!»

Лошаденка Осипа споро тянула телегу. Лес по сторонам дороги потемнел, стало смеркаться.

— Дядько Осип, а у вас часов случаем нет? Сколько там? — Своих часов у Алексея, естественно, не было.

Вопрос оказал какое-то странное действие. Осип сразу сжался, втянул голову в плечи, осторожно повернулся к полулежавшему в телеге пассажиру и с подозрительной опаской посмотрел на него.

— Нету у меня часов! — зло буркнул Осип, отвернувшись от Алексея. — Нету! И не было никогда! И не нужна мне эта гадость! Мне и так хорошо, без стрелочек энтих, с колокольцами. А предложил бы кто — так даже погоню с порогу. Без них хлопот хватает...

Осип разнервничался. Он-то, конечно, сразу после пожара часы, что принес из панского имения, в отхожее место сбросил. Разное люди говорили: слыхать было, что Акима за вещи, взятые в имении, порешили. Так уж лучше от греха... Потом понял, что промашку дал. Надо бы незаметно назад возвернуть. Да не вылавливать же их теперь из выгребной ямы?! Но затаенное беспокойство точило Осипа. И вот теперь этот мальчишка. Может, он...

— Ну, нет так нет, — успокоил Осипа удивленный Алексей. — А чего в деревне нового? Как там?..

— Нового полно, — неохотно ответил Осип, — так и думаешь, куда бы выплеснуть. Сам все узнаешь... Чего лясы-то точить...

На самом же деле Осип был не прочь поговорить. За разговором оно и дорога покороче. Но теперь молчание лучше. Особливо с незнакомым. Кто его знает, кто он теперь будет, племяш-то этот? А молча все целее будешь!

Алексей понял, что расспрашивать Осипа бесполезно, и снова засмотрелся на дорогу. Представил, как бы он написал все это. Маслом. Нет, лучше акварелью. Он возьмет эту полянку с желтыми, как капельки засохшей смолы, поздними цветами и нарисует ее с правой стороны. Что будет держать центр, всю картину? Вот тот черный ствол дуба на краю поляны. Он так его и напишет, корявым, с дуплом и наростами. Только вон тот, правый нарост он уберет, он лишний и не вписывается в пейзаж. Впрочем...

Алексей мгновенно забыл о своем наброске. «Нарост» отделился от ствола. Это был человек. Он пошел им навстречу. За ним появился второй.

— Стой! — приказал первый, когда они подъехали к нему.

Осип натянул вожжи. Кобылка послушно встала, поджав переднюю ногу и потряхивая кудлатой гривой. Алексей привстал в телеге и внимательно взглянул через плечо Осипа на того, кто отдал им приказ.

На дороге стоял кряжистый мужчина в темной долгополой шинели грубого сукна. На околыше квадратной фуражки белым пятном пластался орел. Мужчина сделал шаг вперед и поднял карабин. Черный, такой несерьезный издали дульный срез остановился на уровне груди Осипа. Тот разом вспотел, зажмурился и стал тихо шептать молитву.

Алексей оглянулся. Второй, помоложе, в кожаной куртке, стоял сзади.

— Кого везешь? — тот, что постарше, по-хозяйски взял лошадь под уздцы, держа карабин одной рукой.

— А-а-а... Этот, что ли? — Осип открыл глаза и кивнул на своего единственного пассажира. Ему вдруг захотелось, чтобы время невообразимо растянулось, что бы спокойно сесть и подумать, сообразить, как из всего этого выпутаться. Осип уже забыл и о том, что у него могут отнять вырученные на базаре деньги. Тень утопленных в нужнике часов тяжело сдавила его душу, заставила жалко дрожать голос.

— Да сродственник... Не, не мой! Килины с нашей вески... Племяш ее... — Осип быстро облизал пересохшие губы. — С городу к тетке подается. На базаре пристал... Ага...

Он ждал, что следующим вопросом... И тревожно вглядывался в лица лесовиков. Ни старого, ни молодого он не знал. Это его и радовало, — может, все и обойдется, — и пугало, как все незнакомое.

— Племяш? А ты не врешь?

— Брони боже! Как можно обманывать пана!

— Ну это мы сейчас посмотрим, можешь или нет... Эй!.. — Тот, что постарше, обратился к Алексею: — Племяш! Документ маешь?

— Имею, — быстро кивнул Алексей и протянул паспорт. Старый, потертый польский паспорт, с визами на жительство в Варшаве, Кракове, отметками полиции и жандармерии доброго десятка польских воеводств, где проходили гастроли его цирка. Этот его паспорт разыскал и вручил ему перед отъездом Астахов.

— А вы кто будете, панове? — пока старший читал паспорт, спросил Алексей.

— Власть местная, — усмехнулся молодой.

— Это ж которая? — «удивился» Алексей.

— Настоящая! — хмуро отрезал старший. — Ты что, ничего не понимаешь, что ли?

— А что сейчас поймешь, панове? — притворно вздохнул Алексей. Из паспорта выпал железнодорожный билет. Молодой нагнулся, поднял, повертел.

— С Белостоку едешь? — Голос у него был с простудной сипотцой.

«Стынет, наверное, в болотах», — подумал Алексей. И еще раз подивился предусмотрительности Астахова. Вне всякого сомнения, человек, едущий с запада, а не из Минска, вызывал у стоявших перед ним меньше подозрений.

— Так есть, панове. С Белостоку...

— В войске был? — кивнул на солдатские ботинки Алексея старший. — Жолнеж?

— Где то войско, панове? — уклонился от ответа Алексей. — Едва ноги унес. Подался до тетки, а тут уже русские...

— Это что? — Молодой бесцеремонно поддел тесаком крышку чемодана. Концом клинка переворошил бедные пожитки. — А то? — И он ухватил тощую связку книг, напрягая глаза, прочел в сумеречном свете по-польски: «Цирковая магия и иллюзион». — Это что, фокусы, что ли?

— Так есть, пан. Фокусы.

— Фокусник?! — вдруг зло ощерился пожилой. — Может, с чужой землей фокусничаешь! Голытьбе раздаешь?!

— Что вы, панове! — Алексей изобразил испуг. — Я в жизни фокусами не занимался. Я выступал с оригинальным номером «Борьба самураев»...

— Оставь, то не он... — примирительно сказал молодой.

— Ишь, борец выискался! Самурай... — Старший с недоброй улыбкой посмотрел на не слишком внушительную фигуру Алексея. Видимо, он уже понял, что ни на землемера, которого они ждали, ни даже на захудалого лектора-пропагандиста парень не тянет.

— Ладно, проваливай... — сунув паспорт, скомандовал он и шагнул в сторону.

— Езус-Мария! — прошептал враз оживший Осип, быстро перекрестился и, привстав, ударил лошадь. — Но-о-о!

Колеса запрыгали на колдобинах. Лошадь загнанно хрипела. А Осип все подгонял и подгонял ее, тревожно оглядываясь назад — а вдруг они просто забыли про него и сейчас вернут, спросят про часы...

— Фу-у... Сцибло им в тыл!.. Так ведь и убить могли... — Уже порядочно отъехав от того места, Осип перестал нахлестывать кобылу, сразу перешедшую на шаг. Отер обильно выступивший пот.

— Убить? За что? — подвинулся к нему Алексей.

— За что?! — Осип сплюнул. — А так...

— И кто это был, а, дядько Осип? — Алексей попробовал зайти с другого бока, чтобы получить хоть какую-то информацию.

— Любопытный ты! Погоди, поживешь тут, сам узнаешь... В лесу тоже, я слыхал, уши есть. А я на тот свет не тороплюсь... Кто да кто... — Но пережитое Осипом напряжение требовало выхода, и он не мог не говорить. — Знаешь как: в суде крючки, в лесу — сучки, в земле — черви, а в болотах — черти... Ага...

— Какие черти?

— Болотные, знамо дело... — хохотнул довольный собой Осип. — Понял?

— Вполне...

Стало ясно, что больше от Осипа ничего путного не добьешься. Но тот через некоторое время, когда уже проехали старый замшелый крест, стоявший недалеко от деревушки, вдруг заговорил сам:

— Не ко времени ты едешь... Нету здеся спокойствия, — уловив немой вопрос Алексея, только махнул рукой. — Нечего объяснять... Только ехал бы ты назад.

Осип сказал это с такой тоской, что Алексею на миг стало не по себе. «Если уж и Осип предупреждает, значит, Астахов не ошибся. М-да, вот и первая встреча... Но с теми ли? А, ладно, главное, что я уже здесь, а не остался там, на дороге. Только уж больно хмур Осип. Случилось тут что?»

Они въехали на пригорок, за которым начиналась их деревушка. Здесь было светлее, чем в лесу. Алексей почувствовал волнение от встречи с чем-то давно забытым, призрачным, почти нереальным. Здесь прошла часть его детства, здесь ему открывался мир, и о тех чистых и светлых минутах он вспоминал, когда ему было совсем плохо.

Солнце уже заходило, и сверху казалось, что воздух, наполненный желтизной, окутывал все: дома, деревья, дворы, сараи. Купола деревенской церквушки, стоявшей на другом конце, от этих закатных лучей светились как золотые. Рядом и чуть ниже тусклым серебром мерцали бревна старой кладбищенской часовенки. И среди этого спокойствия, ближе к околице, как загнившая язва, чернело пепелище...

— Но-о! — Осип снова подстегнул кобыленку.

Они подъехали к его двору.

— Дальше сам пойдешь. Не забыл дорогу? — Осип спрыгнул с телеги. Алексей тоже слез на землю, взял под мышку чемоданчик с вещами, связку книг.

— Спасибо вам, дядя Осип! Очень вы меня выручили.

— А что, при новой власти все за спасибо делается? Альбо как? — Осип рассерженно посмотрел на Алексея.

Тот удивился. Обычно, когда по пути, деревенские денег не требовали. Тем более после таких приключений, в которые они вместе попали. Но спорить не стал.

— Тебе в каких? — спросил он и достал вместе с советскими рублями польские злотые и даже несколько мятых немецких марок.

Осип растерялся. По нынешним временам в этих новых деньгах, конечно, сподручнее. А вдруг как перевернется все и понадобятся в старых бумажках деньги? Куда он тогда эти, советские, денет?

Наконец сошлись. Половину сговоренной цены хозяйственный Осип взял в привычной польской валюте, половину — в рублях и копейках...

Теткин двор встретил тишиной. Покосившаяся ограда поросла лебедой и уже пожелтевшими мясистыми лопухами. В подслеповатых окошках избы теплился свет. Алексей еще раз оглянулся на свежее пепелище и толкнул скрипучую дверь.

В избе — неверный, колеблющийся свет свечей и чей-то глуховато бубнящий в полумраке голос:

— ...во смерти нет приемствования о тебе: во гробе кто будет славить тебя? Утомлен я воздыханиями моими. Иссохло от печали око мое...

Читали псалтырь по покойнику.

Алексей невольно вздрогнул и осмотрелся. Чинно по стенам сидели на некрашеных лавках одетые в темное старушки. На столе закрытый, неструганый, видимо, сколоченный наспех гроб. В изголовье оплывала воском тонкая церковная свеча. Читавший псалтырь мужчина остановился и, повернувшись к вошедшему, посмотрел на него, щурясь за стеклами очков в проволочной оправе. Повисло гнетущее молчание.

«Господи! Неужто Килина померла? — обмер Алексей. — Чего же теперь делать?!»

Одна из женщин поднялась и подошла к нему. Вгляделась и, тонко всхлипнув, припала к его груди:

— Алеша! Родненький! Приехал...

Алексей смог только кивнуть, обнимая сухонькие старческие плечи тетки. Горький горячий комок встал в горле, мешая говорить. Наконец он хрипло сказал:

— Я это... Здравствуй... Я...

Килина отстранилась, как слепая провела руками по его лицу, плечам, груди и снова обняла:

— Я уже всех угодников обмолила... Чтоб спасли тебя и сохранили. Услыхал господь мои молитвы — живой! Ну пойдем, пойдем...

Они вышли на крыльцо.

— А это... кто? — глухо спросил он, кивнув в сторону хаты.

— Сосед мой, Аким... Да ты и не помнишь небось? Хата его рядом была...

— Погорел?

— Нет... — Тетка, отстранившись, утерла глаза краем платка. — Убили его давесь. А хату сожгли...

— Кто?

— Хто ж их знает?! Люди говорят, банда у нас тут в болотах, за лесом... Ночью було... А в утро — пожар...

Второй раз за сегодняшний вечер он встречался с бандой. И так страшно! А тетка, мелко крестясь, говорила:

— ...По-христиански все надо-то. Собрали вот его по-соседски. Батюшки-то нету — пропал наш батюшка. Вот Паисия Петровича попросили почитать над упокойником... По-христиански надо... Пойдем, провожу, умоешься с дороги-то. Голодный небось? Поесть надо...

Тетка, ласково приговаривая, повела его на другую половину избы. Сзади них снова глухо забубнил над псалтырем местный грамотей Паисий Петрович.

Алексей поставил в угол свой чемодан, пристроил сверху связку с книгами и тяжело опустился на лавку, слушая немудреный рассказ тетки о том, как покойный Аким взял что-то в панской брошенной усадьбе. А потом налетели, пожгли. За разговором тетка не забывала собирать на стол. Перед Алексеем появилась холодная картошка в чугунке, пожелтелые поздние огурцы, ноздреватый хлеб, небольшой глечик с молоком.

— Как теперь жить-то будем, и не знаю! Есть до нас новым властям дело или нет? Слыхать там что в городе-то? Ты ешь, ешь.

Тетка села напротив и, подперев голову рукой, жалостливо смотрела, как он жадно ел, двигая желваками на осунувшемся лице.

— Есть, наверное, тетя, есть... — Алексей подвинул к себе чугунок с картошкой. Еще по дороге сюда он решил ничего не говорить Килине. Пусть и она поверит в его легенду. А там будет видно.

— Й-й-й... — махнула сухонькой ладошкой Килина, — власть-то, она где? А энти, из болота, — вот они, рядом!

Алексей невольно покосился в сторону, куда махнула тетка.

— Почем вы, тетя, знаете, что они тут рядом, в болоте? Видели их, что ли?

— Нет, я, слава богу, не видала... Люди говорили. Боятся теперь мужики в усадьбу ходить. Да и в лес-то без охоты идуть. А зима, а дрова... Ох, лишенько... Скажи, милый, лучше, ты-то как? Здоров ли?.. Небось ученым стал?

— Скажете, тетя. Какой с меня ученый? Так — недоучка... Время-то тревожное, не до учености, лучше здесь переждать, поспокойнее...

— Нашел спокой! — поджала губы тетка. — Поляков побили, за кордоном он — германец, а я его, лютого, с той войны помню. В лесу — банда, за лесом — болота, а за ними — новая власть. Приезжали тут прикордонники от новой-то власти. Ничего, справные... Говорили, к зиме болота подмерзнут — выкурим банду, а то и ране. Мол, не попустит власть. Ох, да пока солнце взойдет — роса очи выест...

— Выкурят, тетя, не выкурят их с болота, а жить-то надо. Побуду у вас пока, по хозяйству подмогну чего надо.

— И когда она, жисть-то, будет? — вздохнула тетка, прибирая со стола. — То одного боялись, то другого... Слышь, Алеша, а не слыхать, надолго эта власть-то?

...Лежа на старом сеновале, где постелила ему тетка, Алексей снова перебирал в памяти события последнего дня.

Ходившие по небу тучки все же сгустились. По крыше сначала робко, будто пробуя, ударили первые мелкие капли дождя. Потом они, словно осердясь, застучали чаще, требовательней, и наконец их дробный перестук стал монотонным, мерным, как ровный шум недалекого, еще не совсем голого леса. И, утомленный впечатлениями дня и своими раздумьями, Алексей заснул...