Глава XII

К концу октября, после целой недели бесчинств, финансовый кризис взял небольшой тайм-аут. Но к этому моменту российский фондовый рынок представлял собой удручающую картину. По нему словно прошли орды Мамая: везде слышались стоны смертельно раненных инвестиционных компаний, рыдания потерявших деньги клиентов, отовсюду тянуло трупным запахом и гарью пепелищ.

Однако при всей свой беззащитности перед финансовыми катастрофами, стихийными бедствиями, эпидемиями и различными другими напастями человек остается неисправимым оптимистом. Даже неизлечимо больной, он все равно радуется жизни и строит планы на будущее. Поэтому стоит ли удивляться, что как только немного рассеялся дым пожарищ, едва цены на акции перестали падать и постояли несколько дней, пусть и на самом низком за последний год уровне, газеты сразу же запестрели сначала робкими, а потом все более и более уверенными прогнозами специалистов о том, что у отечественного фондового рынка сохраняются неплохие перспективы и его возрождение начнется очень скоро.

А председатель федеральной комиссии по ценным бумагам в пространном интервью «Известиям» заявил даже, что нет, мол, худа без добра: так как фондовые рынки в Юго-Восточной Азии «сильно перегреты» или, проще говоря, так как акции большинства компаний этого региона сильно переоценены, о чем ясно свидетельствуют события на Гонконгской бирже, то западные инвесторы обязательно оттуда уйдут и начнут искать новые, быстро развивающиеся рынки. Следовательно, их деньги неизбежно придут в Россию. Получалось, что можно было просто лежать на диване, плевать в потолок или пить водку — в любом случае те, кто вложил деньги в отечественные ценные бумаги, были обречены на скорое и невиданное обогащение.

Трудно сказать, чего в этом заявлении было больше: глупости или преднамеренной лжи? Возможно, чиновник, чье ведомство несло ответственность за нормальную работу фондового рынка, но оказалось совершенно беспомощным уже при первых ударах финансовой стихии, просто хотел приукрасить ситуацию. Однако многие пострадавшие от кризиса люди ему поверили. Да и что еще им оставалось делать?

Робкая надежда поселилась и в душах совладельцев компании «Ист-Вест-инвест», переживавших не самый лучший этап своего сотрудничества. Вслед за падением цен на акции у них был отвратительный период выяснения отношений, взаимных обвинений и обид, вымотавший абсолютно всех, а потом наступило временное перемирие. Конечно, во многом оно было вынужденным, как у людей, попавших после кораблекрушения в одну лодку. Раскачивать ее в такой ситуации не имело никакого смысла.

Тем более что попытки компаньонов выяснить, почему же Есехин, все бросив, уехал в Грецию, — наталкивались на его жесткую реакцию. А когда однажды Макс с присущей ему рассудительностью заметил, что, мол, глупо ради юбки жертвовать бизнесом, Дмитрий довольно грубо процедил сквозь зубы:

— Ты можешь засовывать свой длинный нос куда угодно, но только не в мои личные дела!

В тот раз Прядко явно обиделся, но промолчал. И ему, и Илье было понятно: ничего, кроме скандала, продолжение этого разговора не вызовет. Поэтому тема была закрыта, во всяком случае, до окончательного прояснения ситуации на фондовом рынке. Все делали вид, что команда сохранилась, и она способна действовать эффективно.

Пытаясь выработать какую-то более или менее разумную линию поведения для компании, Есехин, Бершадский и Прядко, как и прежде, ежедневно собирались на свои традиционные совещания, однако выбор возможных вариантов спасения был невелик. Точнее, кроме надежд на чудесное возрождение фондового рынка, их вообще не существовало. Вот почему пророчества председателя федеральной комиссии по ценным бумагам о том, что крупнейшие зарубежные инвесторы вот-вот прибегут из Юго-Восточной Азии в Россию и цены на акции отечественных предприятий опять взлетят вверх, казались им все более и более реальными.

Иногда во время утренних встреч компаньонам почти удавалось убедить себя в том, что события будут развиваться именно так, и никак иначе. Тогда опять все были дружелюбны, а Бершадский сыпал шутками и рассказывал поучительные истории из жизни своих многочисленных знакомых. Но стоило кому-то его задеть, а тем более если этим кем-то был Есехин, как Илья мгновенно ощетинивался. И это еще раз подтверждало временный, искусственный характер перемирия.

Как-то они стали обсуждать только что распространенное средствами массовой информации заявление президента Филиппин, утверждавшего, что кризис на фондовом рынке был спровоцирован крупнейшими мировыми финансовыми спекулянтами во главе с Джорждем Соросом. Илья подумал и сказал:

— Моя бабушка учила меня идиш. Я уже почти все забыл, но иногда в моей памяти всплывают отдельные слова. Так вот, слово «цорес» на идиш означает «беда».

Засмеялся даже Макс, а Дмитрий с улыбкой заметил:

— Если бы ты лучше слушал свою бабушку и не ленился, то, возможно, мы избежали многих неприятностей.

На этот небольшой выпад тут же последовал достойный ответ:

— Что касается слова «цорес», то моя бабушка употребляла его в поговорке, которую сама же и придумала, — погладил свою лысину Бершадский. — Половина ее была на исковерканном латинском, а другая половина — на идиш. Бабушка говорила: «О темпере, о морес — о вайбелэх, о цорес», и перевести это можно было примерно так: «О времена, о нравы — о женщины, о горе».

В этих словах был явный намек на печально закончившееся романтическое путешествие Есехина в Грецию. Но все было сделано достаточно интеллигентно, и Дмитрию пришлось молча скушать лингвистические воспоминания Ильи.

Дискуссии по делу, а то и обыкновенный треп с коллегами развлекали Есехина, но, оставаясь один, он не мог избавиться от мрачных мыслей. И дело было не только в том, что над компанией нависла реальная угроза банкротства. Ему было страшно стать банкротом именно сейчас, когда в его личной жизни наметились серьезные перемены.

Дмитрий понимал, что не сможет отказаться от Вари, и рано или поздно ему придется расстаться с Ольгой. Но прежде, допуская чрезвычайно болезненную мысль о разводе, он давал себе клятву, что будет материально обеспечивать жену и сына всем необходимым. Во всяком случае, до тех пор, пока они этого захотят. Собственное благородство, пусть и гипотетическое, даже доставляло ему удовольствие. Теперь же существовала вероятность, что он не только бросит жену и сына, но и не в состоянии будет помогать им.

Однако еще больше Дмитрий боялся, что финансовые проблемы скажутся на взаимоотношениях с Варей. Ведь если фондовый рынок не восстановит свои прежние позиции, и он не вернет вложенные в акции деньги, то вряд ли сможет обеспечить ее всем тем, к чему она привыкла. Тем более что обеспечивать надо будет не через год, а, возможно, очень скоро. Как только они узаконят свои отношения, сразу понадобится новая квартира — не выгонять же Ольгу и Сашу из той, где они сейчас живут и не затевать же с ними унизительный дележ имущества. А потом придется покупать мебель, бытовую технику и еще много различных мелочей.

Словно проверяя Варю, Дмитрий несколько раз намекал ей на возможные в будущем финансовые проблемы, но, как правило, в шутливой форме. Однажды она стала расспрашивать его о положении «Ист-Вест-инвеста», и Есехин заметил, что «кризис на фондовом рынке компания скорее всего переживет, но белый пароход для любимой женщины он в ближайшее время не сможет купить». Юмор был так себе, пошленький, только подтверждавший наличие у него громадного количества комплексов. Но в ответ Варя со смехом сказала, что «ей хватило бы и маленькой каюты, но в которой они жили бы вместе».

Она совершенно не изменилась с тех пор, как в жизни Есехина наступила эта черная полоса, хотя после поездки в Грецию видеться они стали гораздо реже. И дело было не только в навалившихся на Дмитрия проблемах. У Вари тоже появились дополнительные заботы.

По ее словам, она почти одновременно лишилась двух самых ценных сотрудниц — одна ушла в декрет, а вторая выскочила замуж и уехала за границу. Для небольшой компании такая кадровая потеря была весьма болезненной, а главное, увеличивала объем работы, приходившийся на каждого человека. Но Варя по несколько раз на день звонила Дмитрию и, если им все же удавалось встретиться, обрушивала на него массу нежностей.

Зато отношения с женой у Есехина окончательно испортились. Ему было трудно общаться с Ольгой, как прежде, понимая, что он держит за пазухой камень. Дмитрий мучился от двойственности своего положения, приходил домой поздно, тем более что поводов для этого было больше, чем достаточно, часто ложился спать у себя в кабинете и придумывал другие уловки, чтобы не оставаться наедине с женой. Только однажды они провели вечер, отдаленно напоминавший их счастливое прошлое.

В одну из суббот к ним домой без звонка нагрянули Оксана и Михаил Синебоковы и пригласили в театр. Дмитрию не хотелось демонстрировать перед друзьями свои семейные проблемы, поэтому он не стал отказываться.

Как выяснилось, Синебоковы достали четыре билета на новую постановку «Чайки» в Ленкоме. Маленькая, крепко сбитая, энергичная Оксана многозначительно сообщила, что об этой премьере говорит сейчас вся Москва, и если они немедленно не соберутся и не пойдут с ними, то потом будут жалеть до конца своих дней. В общем, было очевидно, что любые отговорки она воспримет как личное оскорбление.

Спектакль и в самом деле оказался очень неплохой. В нем участвовали многие известные актеры. Они хотя и злоупотребляли своими лицедейскими способностями, доводя некоторые типажи до гротеска, но все же не превратили постановку в собственные, не связанные друг с другом бенефисы. Режиссер также не стал переворачивать пьесу великого драматурга с ног на голову и не разбавил ее дурацкой отсебятиной, что было так модно в последнее время.

Разве что художник немного перестарался — декорации больше подходили для какой-то авангардистской постановки, чем для классического спектакля. Да в конце, когда за сценой слышится хлопок и Дорн вполголоса говорит Тригорину: «Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился…», — занавес не опустился, как было по тексту пьесы, а, наоборот, в глубине сцены поднялись кулисы, открывая озеро и где-то высоко, словно сидящую на дереве, Нину Заречную, на коленях которой лежал застрелившийся Треплев. И для большего эффекта тут же грянула тревожная, леденящая кровь музыка.

Эта последняя сцена как раз и стала предметом оживленной дискуссии между Есехиными и Синебоковыми. После спектакля они зашли в бар на Малой Дмитровке, рядом с театром, чтобы пропустить по стаканчику и поболтать. Давно влюбленная в Ленком Оксана заявила, что «народ не врал!» Постановка, по ее мнению, была и в самом деле гениальная. А финал вообще «вызвал мурашки по спине»! Как всякая эмоциональная натура, она явно рассчитывала на такие же категоричные оценки от других. Однако никто не спешил ее поддерживать.

— Тебе что, не понравилось? — сухо спросила она у Ольги.

Та лишь неопределенно повела плечами и пригубила «Мартини», прикрывая бокалом улыбку.

— В общем-то неплохо. Но как раз последняя сцена, на мой взгляд, самая слабая.

— В тебе говорит обычный дух противоречия, — без колебания поставила диагноз Оксана. — Ты никогда и ни с кем не соглашаешься, — она посмотрела на Дмитрия. — Бедняга. Я тебе сочувствую.

— В пьесе, после слов: «…Константин Гаврилович застрелился…», написано: «Занавес», — спокойно стояла на своем Ольга. — Но там не написано: «Яркий свет!», «Жалобная музыка!»

Оксана чуть не задохнулась от возмущения:

— Неужели в приличном обществе еще нужно говорить, что режиссер имеет право на собственное прочтение текста, даже самого гениального!

— Режиссер такое право имеет. Однако в данном случае получилось плохо. Чтобы воздействовать на публику, он воспользовался дешевыми шумовыми эффектами.

— А я утверждаю, что концовка гениальная!

Но Ольга не собиралась уступать:

— Сто лет назад Чехов был большим новатором, чем твой любимый режиссер сегодня. Потому что, может быть, впервые в истории театра в его пьесе о смерти главного героя говорится вполголоса, без всякой патетики и заламывания рук. В то время, как другие персонажи спокойно пьют чай. А потом следует пронзительная тишина и занавес. У твоего режиссера пронзительной тишины, видимо, не получилось, и он заменил ее пронзительными звуками.

Ольга, конечно, была большой умницей. Дмитрий с сарказмом подумал, что если бы страсть к женщине хотя бы на десять процентов определялась ее интеллектом, то у него никогда бы не появилось желания изменять жене.

— Хорошо, давай спросим мужчин: понравился им спектакль или нет? — воспользовалась Оксана запрещенным приемом.

Михаил был себе не враг, поэтому он усердно закивал.

— Прекрасная постановка! Просто прекрасная! А игра актеров! Фантастика!

Зато Дмитрий однозначно встал на сторону Ольги.

— В концовке пьесы режиссер дал явного петуха, — улыбнулся он. — Перемудрил. Слишком много шумовых эффектов. К тому же я не понял, почему мертвый Треплев лежит в финале на коленях у Заречной. Ведь он как раз и застрелился из-за того, что она уехала, признавшись в любви к другому.

— Какие-то утилитарные люди! — расстроилась Оксана. — Да и вообще, кого берем в арбитры? Муж и жена — одна сатана! Эта парочка давно уже спелась! Но вы меня все равно ни в чем не переубедите. Спектакль гениальный!

Потом они заказали выпить еще и стали обсуждать планы на новогодние праздники. Самой соблазнительной всем показалась идея отправиться в Альпы кататься на горных лыжах. Но Дмитрий сказал, что он сможет уехать только в том случае, если ситуация на фондовом рынке хотя бы немного придет в норму. Михаил поинтересовался, как чувствует его компания.

— Могло быть лучше, — дипломатично улыбнулся Есехин. — Постараемся выкарабкаться.

— А ты как думаешь: кризис уже позади?

— Если кто-нибудь скажет тебе на эту тему что-то определенное, то он или идиот, или просто обманщик, — заверил его Дмитрий.

Когда Есехины уже распрощались с друзьями и не спеша шли через Пушкинскую площадь к стоянке такси, Ольга со смехом вспомнила горячность Оксаны:

— За свой любимый Ленком она любому перегрызет горло. А ты — герой! Не раздумывая бросился на мою защиту. Это все равно что зайти в клетку к тигрице.

После выпитых в баре двух стаканчиков виски, настроение у Дмитрия тоже было вполне приличное. Он держал жену под руку и, может быть, впервые за последнее время не испытывал дискомфорта.

— Кажется, мне удалось ее позлить, — сказал он. — Да и на чью сторону я должен был встать, как не на твою? Чему ты удивляешься?

— Мне в последнее время казалось, что ты никак не можешь определиться, на чьей ты стороне, — обронила Ольга.

Ее слова прозвучали двусмысленно, и вряд ли они нуждались в дополнительной расшифровке. Дмитрий замолчал.

— Я знаю, что тебе тяжело, — вздохнула Ольга. — Но мне тоже непросто. Очень тебя прошу, сделай наконец-таки какой-то выбор. Ты уже просто всех замучил. И, ради бога, не говори сейчас ничего. Пусть хоть этот вечер закончится у нас нормально…

От такой ее покорности судьбе, готовности принять любое решение, у Дмитрия защемило сердце. Она и здесь хотела ему помочь, жалела не только себя, но и его.

Есехин немедленно дал себе слово, что как можно быстрее постарается найти выход из ситуации, которая невыносима для всех. Однако последовавшие затем события на фондовом рынке опять надолго отодвинули все другие проблемы и заботы на второй план.