Пролог
— Учти, ты мне обещал, что убивать ее буду я!
Григорьев сказал это с капризными интонациями самого младшего в семье ребенка, оговаривающего право первым поиграть с новой игрушкой. Но никто и не собирался это право у него оспаривать.
Дмитрий Есехин лишь равнодушно пожал плечами. Он так устал от событий последних недель, что ему хотелось поскорее закончить этот разговор.
— Лучше, к-к-конечно, ее задушить?! Р-р-ремнем?! — то ли спросил совета, то ли предложил Григорьев, от волнения заметно заикаясь, и тут же поспешил добавить, словно не хотел окончательным решением портить себе предвкушение намеченного аутодафе. — Но я еще подумаю… П-п-положись на меня. Все сделаю по высшему классу.
Между ними бесцеремонно проскочила молодая парочка. Дмитрий непроизвольно сделал шаг назад, однако его тут же кто-то толкнул в спину, сопроводив свою нечаянную грубость невнятными извинениями — в этот вечерний час на Пушкинской площади было многолюдно. Впрочем, поток служащих, спешивших после работы в метро, уже начал иссякать, но снизу все больше и больше поднималось молодых людей, приезжавших сюда со всех концов огромного города. У памятника Пушкину традиционно назначали свидания, здесь до поздней ночи тусовались те, кто хотел в шумной толпе избавиться от одиночества, с кем-то познакомиться, снять проститутку или купить наркотиков.
Внезапно Григорьев насторожился. Как всякий психически неуравновешенный человек, он был очень подозрительным.
— Может быть, ты передумал? — спросил он.
— Нет, — покачал головой Дмитрий.
Вялое отрицание не очень убедило Григорьева, и он, видимо, решил еще раз укрепить Есехина в своей вере:
— П-п-пойми, убить ее — это лучшее, что мы можем сделать. Иначе т-т-ты никогда не избавишься от этой женщины. К ней нельзя относиться равнодушно. Даже если тебе удастся ее разлюбить, ты сразу же начнешь ее ненавидеть! Н-н-ненавидеть так, что не сможешь спать по ночам. Это чувство будет выматывать тебя не меньше, чем любовь. Оно будет сидеть в твоей башке каждую минуту, каждую секунду! Из-за этого т-т-ты потеряешь работу, деньги, семью, друзей, в общем, все! Даже жизнь! Она — как неизлечимая болезнь. И единственный у нас с тобой шанс спастись — это уничтожить ее, стереть с лица земли!
Григорьев замолчал, и его горящие глаза, так резко контрастировавшие с бледным, изможденным лицом и тощей фигурой, медленно потухли, словно лампочки, отключенные с помощью реостата.
— Она разорила меня, — добавил он уже совершенно равнодушным, бесцветным голосом. — Я стал м-м-моральным и физическим уродом. Во мне уже не осталось никаких человеческих желаний, к-к-кроме одного — убить ее…
— Я же тебе сказал, что не передумал! — раздражаясь, перебил его Дмитрий.
— Ну, хорошо, не сердись. Не хватало еще нам поругаться. В-в-ведь мы же союзники. Верно? Значит, завтра ты заберешь меня в этом же месте, в это же время?
— Да.
— Не опаздывай…
Он повернулся и, не прощаясь, стал спускаться в метро. В этот теплый сентябрьский вечер Григорьев довольно странно смотрелся в своем сером, мятом плаще среди пестрой, еще по-летнему одетой толпы. Он и в самом деле очень мало походил на нормального человека, состоящего из плоти, крови и желаний, а, скорее, напоминал тень, которая если и слоняется еще по земле, то только для того, чтобы исполнить какую-то важную миссию…
