ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ТРЕТЬЕ ЛЕТО
1
С беспросветного серого неба косыми потоками лил дождь, до краев наполняя водой ручьи, полесские речки, болота и луга, расквасив лесные дороги. Было начало июня 1943 года, а партизанам казалось, что это осенний дождь: люди в непрерывном походе не могли спрятаться от него, на них не было сухой нитки. Даже плащ-палатки не защищали бойцов, холодная влага процеживалась сквозь брезент и плотную материю, отчего все тело зудело, будто по нему ползали пиявки. Уже с неделю партизаны не могли разбить лагерь, развести костры, высушить одежду. Сорокатысячная армия карателей неотступно преследовала их. Враги стремились разгромить в северных районах Ровенщины и Житомирщины партизанские соединения и отряды, их аэродром, на который с первых дней июня каждую ночь с Большой земли прилетало по семь-десять транспортных самолетов.
На лесных дорогах появлялись взводы и роты фашистских солдат, посланных в разведку, над лесами, лугами и селами летали «рамы». То в той, то в другой стороне громыхали артиллерийские залпы, не смолкала пулеметная пальба, взрывались мины, оставляемые партизанами на путях своего отступления.
В эти недели так было не только на Полесье и на западе от Днепра, но и в лесах Белоруссии, в междуречье Днепра и Десны, на Сумщине, в Брянском лесу. Всюду фашистское командование посылало свои регулярные войска против партизан, готовясь к новой битве с Красной Армией на Курской дуге. Операция эта имела кодовое название «Цитадель». Гитлер и его генералы были убеждены, что победа в «Цитадели» станет реваншем за недавнее сокрушительное поражение под Сталинградом. Основные ударные силы в предстоящей операции — новые танки «тигры» и «пантеры», самоходки «фердинанд» и авиация. Уже в подготовке к битве на Курской дуге немцы особое значение придавали коммуникациям, питавшим техникой, горючим, людьми Белгородско-Харьковский плацдарм их войск. Коммуникации эти протянулись от Харькова и Белгорода до Германии. Вот потому-то еще в июне, за месяц до начала своего наступления на Курской дуге, гитлеровцы и начали невиданно крупномасштабную операцию против партизан от бывшей советско-польской границы на западе до Богодухова и Ахтырки на востоке. Вражеское командование стремилось любой ценой обеспечить спокойствие в своем тылу и особенно на главных магистралях, ведущих к Харькову, Белгороду и Орлу.
Это были чрезвычайно тяжелые, а кое-где даже трагичные дни в истории партизанского движения на Украине. Из Москвы партизанский штаб прислал тревожную радиограмму в отряды, дислоцирующиеся на северо-запад от Днепра, о том, что сумские, орловские и курские партизаны в Брянском лесу понесли большие потери, вступив в неравный бой с вооруженными до зубов карателями. Именно такого открытого боя и ожидали фашисты от отрядов на севере Киевской, Житомирской и Ровенской областей. Принять такой бой, потерять большинство людей — значит сорвать выполнение боевых задач, поставленных перед украинскими отрядами Ставкой Верховного Главнокомандования на период весенне-летней кампании 1943 года, сорвать партизанскую войну на рельсах противника.
Во время прорыва кольца карателей каждый отряд по совету генерала Шаблия выделял небольшие, хорошо вооруженные пулеметами, автоматами и минами группы-заслоны, которые и сдерживали фашистские военные части на переправах, в балках у дорог, на лесных завалах.
Тяжело быть окруженным. Весь свет кажется серым, как и фашистские мундиры.
От дождя, невероятной усталости, взрывов бомб и беспрерывной стрельбы тревожно на душе у каждого. Как на беду, у генерала Шаблия появился еще один враг — малярия. Много лет она не напоминала о себе… Семена Кондратьевича лихорадило даже во время дождя, и Максим Колотуха с Андреем Стоколосом, шедшие рядом, не могли разобрать: то ли дождевые капли, то ли обильный пот покрывает лоб генерала.
За два года войны Шаблий попадал в подобную ситуацию второй раз. В сентябре и октябре сорок первого он прошел по оккупированной фашистами Киевщине, Черниговщине, Сумщине и Орловщине километров семьсот. Как и тысячи бойцов Красной Армии, отрезанных фашистскими войсками от основных сил на востоке, выходил он из киевского окружения. А месяц назад генерал прилетел в партизанскую зону транспортным самолетом из Москвы вместе с полковником Веденским и группой офицеров штаба, чтобы выполнить те планы, о которых он докладывал на заседании Государственного Комитета Обороны, и принять участие в совещании партизанских командиров. Кому же, как не начштаба, нужно было разработать на месте план действий партизанских отрядов на лето 1943 года и направить их в боевые рейды на важнейшие железнодорожные узлы Украины?
Генерал Шаблий побывал во многих партизанских отрядах, как депутат Верховного Совета СССР вручил лучшим партизанам и командирам правительственные награды, уточнил план будущих операций.
— Лекарство б достать да отоспаться тебе, отец! — сказал озабоченным голосом Андрей, заглядывая в глаза Шаблия. — Надо было лететь вместе с Сергеевичем (это был секретарь ЦК КП(б) Украины) и Ильей Григорьевичем.
— Ты же знаешь, проводил совещание командиров, а потом немцы начали обстрел аэродрома. Хорошо, успели хоть погрузить раненых на самолет. А вообще-то нам не о чем горевать. За пять недель сделали почти все, что я планировал в Москве! — Голос Шаблия зазвучал уверенно, даже бодро, словно болезнь в эту минуту отступила. Да так оно и было, потому что чувство удовлетворения от сделанного им, Шаблием, лично и работниками штаба было нынче самым лучшим лекарством. Генерал имел право гордиться работой штаба, особенно его инженерным (диверсионным) отделом. Условия для диверсионной работы в сорок третьем не те, что год-полтора назад. Каждая вылазка минеров требует больших жертв. В этих условиях самое эффективное оружие — мины замедленного действия, МЗД-5. Конечно, «эмзедушка», которая была испытана в отряде «ЗСТ-5» Опенкина и Рубена и в других диверсионных формированиях, требует подготовленных минеров. Поэтому она трудно приживалась во многих отрядах. Многие руководители стояли за «простоту» в минно-подрывных операциях. Однако эта простота становится призрачной, если на линию, чтобы обеспечить работу минеров, нужно посылать целые отряды. Полковник Веденский всюду и всем доказывал, что поражающий эффект «эмзедушек» в том, что они могут взрываться под любым эшелоном на протяжении сорока дней без присутствия минеров. Самое трудное и главное — поставить эти мины, целесообразно даже на одном участке, и побеспокоиться, чтобы они не были обнаружены немецкими саперами. Свыше шести тысяч таких мин доставлено в украинские партизанские отряды. Во вражеском тылу организованы и курсы минеров, на которых воспитанники Ильи Гавриловича и сам он подготовили пять тысяч минеров высшей квалификации. Теперь минеры пошли в рейды вместе с отрядами и полетели десантами из советского тыла.
С железнодорожных узлов многих украинских областей уже поступают сообщения о сотнях подорванных эшелонов, десятках мостов на железных и шоссейных дорогах и даже нефтяных вышках, выведенных из строя минерами. «Вот что значит вовремя выслать из партизанской зоны соединения и отряды в рейд! Теперь понятно, почему фашисты еще весной сбросили листовку, в которой якобы от «Армии прорыва» давался приказ собирать партизанские силы и сидеть в «зоне», ожидая сигнала из Москвы. Этим «сигналом» и было начало карательной экспедиции по всем партизанским районам Украины, Белоруссии! Но просчиталось вражеское командование. В зоне оно застало лишь одно соединение, оборонявшее аэродром!» — думал генерал Шаблий, вспоминая напряженную работу оперативной группы в партизанских отрядах.
Впереди, на лесной поляне, он увидел огромный развесистый дуб и остановил коня, обратившись к Стоколосу:
— Узнаешь, Андрей, побратима нашего казацкого дуба из садика бабушки Софьи? — Генерал слез с коня и отдал повод Колотухе. — Под этим дубом и отдохнем. До вечера сюда немцы не дойдут, а там и ночь. Командуй Максим: всем остановиться!
— Есть! — выкрикнул Максим и лихо козырнул.
Пока Шаблий стоял с Андреем, Колотуха установил шалаш из двух плащ-палаток, настелил елового лапника, достал из мешка чистый батистовый парашют.
— Будете спать как на перине! Пощупайте. Совсем сухой парашют. Есть чем укрыться. Выпейте морсу из клюквы, хлопцы принесли во фляге. Постарайтесь заснуть, товарищ генерал.
Но заснуть Шаблий не успел. За палаткой послышались голоса: «Где наш генерал?..»
Стоколос вылез из палатки и увидел с десяток всадников, не успевших спешиться. Он помог слезть с коня Лесе.
— Есть хинин. В одном селе раздобыла. Где Семен Кондратьевич? — взволнованно спросила Леся. Она приехала с хлопцами, которые отправлялись на поиск хинина.
— Голос у тебя дрожит. От холода?.. — насторожился Андрей.
— Артур Рубенис объявился!
— Как?! И почему Рубенис, а не Рубен?
— Вот немцы напечатали листовку за подписью капитана Рубениса, — прошептала Леся.
— Но посмотри, посмотри, — старался Андрей успокоить девушку и себя. — Сержант Рубен почему-то стал капитаном? Самозванец?.. Нет! Артур не из таких. Я ему верю, как и тебе! — решительно произнес он. — Посмотрите на подпись! Рубен подписывался всегда латинскими буквами, а тут русские. Об этом немцы, наверно, и не знали, а может, им выгодна подпись русскими буквами?..
В палатке воцарилось гнетущее молчание. Присутствующие переглядывались между собой, и каждый думал о бывшем пограничнике и комиссаре Артуре Рубене и об этой вот листовке, которую сейчас внимательно изучал генерал Шаблий. Наконец он иронично усмехнулся, показав бойцам строчки:
«Сталин очень любит и ценит генерал-полковника Шаблия, звонит ему по телефону, посылает подарки…»
— Еще и какие подарки, — сказал он бойцам. — В разгар Сталинградской битвы, когда и армии, и государству нашему было тяжело, я попросил у Государственного Комитета Обороны патронов, автоматов, минометов, ПТР, медикаментов для партизанских отрядов, которые были на правом берегу Днепра. А Сталин вдруг сказал: «Возьмете для партизан еще и тринадцать орудий и снаряды к ним. Союзники на Западе молчат, а вы, партизаны, все-таки наш второй фронт».
— От этих подарков закрутило в носу у фашистов, — добавил Андрей.
— Точно! Запсиховали они, когда наши минеры начали рельсовую войну, вот и состряпали эту брехню, — сказал Колотуха. — А когда это вы, Семен Кондратьевич, стали генерал-полковником?
— Немцам виднее, — развел руками Шаблий.
— И еще назвали нахалы листовку «Правдой о «партизанском движении», — вмешалась Леся Тулина. — Последние два слова в кавычках.
— Правда в том, что партизанское движение стало всенародным, что у нас уже шесть генералов командуют соединениями, что только один я как депутат Верховного Совета от имени Михаила Ивановича Калинина вручил партизанам за боевые подвиги свыше пятисот наград. Правда в том, что наш штаб обслуживает полк опытнейших пилотов-транспортников, которыми командует известная на весь мир летчица, Герой Советского Союза, что на связи со штабом зарегистрировано три сотни раций… Так, Андрей?..
— Да еще многие отряды имеют радиосвязь внутреннюю, со штабами своих соединений. Да еще радиостанции в отдельных диверсионных группах, не говоря уже о разведчиках, — уточнил радист Андрей.
— Ну и хватит о фальшивке, — стараясь успокоиться, сказал Шаблий. — А вот помнить нужно, что фашисты на вооружение взяли не только артиллерию, авиацию, танки, но еще и провокации, об этом нужно помнить и разъяснять каждому партизану, командиру, чтобы, прочитав такую фальшивку, тот смог бы разобраться в ней.
Именно так было сказано бойцам и командирам, которые пришли к палатке генерала Шаблия с найденными листовками за подписью капитана Рубениса. Шаблий разорвал листовку на мелкие клочки, и их подхватил ветер.
2
Это была трудная ночь для Шаблия. Его все время лихорадило, в голове все перемешалось: крики гестаповцев, допрашивавших Артура Рубена; выкрики партизан: «Артур предатель!» и отчаянный голос Андрея: «Нет, Артур — комиссар! Я верю в него как в самого себя!»
Больной метался во сне, пытался встать. Но чьи-то руки ложились на лоб, успокаивали генерала. Шаблий узнавал сына и утихал.
Когда же забрезжил рассвет, жар у него спал. Шаблий краешком парашюта вытер вспотевший лоб и глубоко вздохнул.
— Что? Я, наверно, воевал ночью? — виноватым голосом спросил генерал, встретившись взглядом с Андреем, Лесей и Максимом. — Пятая застава тут. Значит, порядок! К вам, товарищи, друзья мои, дело. Разверните карту.
Колотуха, Стоколос и Тулина сели, разложили топографическую карту.
— Эх, как же красив Днепр! — сказал Шаблий. — Широк, с островками, поймами, рукавами… А голубизна просто ласкает глаз! — Провел он пальцем по синеватой полосе от Канева до Десны и дальше, до границы Украины с Белоруссией. — Вы знаете берега Славутича к югу от Киева?
— Бывали в этих местах в июле сорок первого, — припомнил Колотуха.
— Даже корректировали огонь батареи лейтенанта Зарубы, — добавил Андрей. — А что?
— Представьте, вы командуете войсками, неудержимо идущими к Днепру, чтобы форсировать его, захватить плацдарм на правом берегу, который станет потом решающим в битве за Киев, — стал объяснять условия задачи генерал Шаблий. Он любил размышлять над картой.
— Там высоченные кручи по берегам, — сказал Колотуха, — а на севере еще и Десна. Танками ее с ходу не перемахнешь!
— На севере, — задумчиво проговорил генерал. — Кажется, у Ошиток вместе с партизанами-арсенальцами вы уничтожали понтонный мост? — обратился он к Андрею.
— Дядька Кот помог своими советами и средствами: дал нам лодки. Веселый был лесник! Помнишь, Максим?
— Еще бы! Шел Матвей Кот от Переяслава вместе с моей Галей. Где-то она теперь? — На минуту тучка набежала на лицо Максима, но он встряхнул головой и снова склонился над картой. — Вот и Ошитки, и село Теремцы.
— И что вы скажете? — спросил Шаблий.
— Если бы я был командующий? — хитро прищурился Андрей.
— Да…
— Берег этот мы знаем хорошо. И людей тоже знаем еще с тех пор, как ходили там с арсенальцами. И средства для переправы у них найдутся, как и у дядьки Кота, — думал вслух Андрей и вдруг взглянул на Колотуху. — Это ничего, что на север от Киева Десна. И даже хорошо, потому что по обоим берегам там партизанские отряды.
— В междуречье почти партизанский край, — заметил Шаблий.
— Если бы я был командующим, — говорил дальше Андрей, — я бы связался с начальником партизанского штаба генералом Шаблием и сказал ему: «Партизаны в современной войне на то и существуют, чтобы действовать вместе с регулярной армией в боях на решающих участках фронта. Соберите, товарищ Шаблий, партизанские отряды, но так, чтобы немцы не знали об этом, и внезапным ударом при подходе наших войск захватите в нескольких местах пятачки на берегах Десны и Днепра, организуйте там переправы…»
— А где бы ты посоветовал Шаблию захватывать эти пятачки — к северу или к югу от Киева? — спросил Семен Кондратьевич, с большим интересом слушавший сына.
— Все зависит от внезапности и скорости, с которой армейские части будут форсировать Днепр. Но во всех случаях к северу от Киева плацдарм будет надежнее, потому что тут равнина, а не холмы, как на юге. На севере легче будет развернуться танкам и тяжелой артиллерии.
Генерал посмотрел на Колотуху.
— Андрей когда-нибудь станет генералом! — похвалил друга Колотуха. — Он убедил меня. Что там нашим танкам Десна, коли река эта партизанская! Недаром немцы там провели карательную экспедицию.
— Пока что наши войска стоят под Белгородом. Но день наступления придет — и тогда мне определенно доведется сидеть с командующими фронтами над картой, как сейчас с вами. Нашу задачу на Днепре вы поняли. — Шаблий приглушил голос. — Вот почему вы и пойдете к Днепру, в те места, где партизанили с арсенальцами в сорок первом. Побывайте в партизанских отрядах, уточните на месте с командирами, комиссарами и начальниками штабов, как им действовать в той иди иной обстановке. Об этом в каждом отряде должны знать только командиры. Ясное дело, противник сделает все, чтобы укрепить правый берег Днепра, — другой такой естественной преграды на пути советских войск на запад нету. Вот тут партизаны и смогут эффективно помочь нашим войскам… Вы меня поняли?
— Да, отец!
Шаблий достал из полевой сумки два шелковых платка, на которых был текст, и отдал один Андрею, второй Колотухе, сказав:
— Вот ваши документы, как уполномоченных партизанского штаба. Как на правом, так и на левом берегу вы должны взять под контроль отряды, с которыми у нас нет регулярной радиосвязи. Со временем пошлем туда и радистов из штаба. А пока что вы нацеливайте эти отряды на овладение переправами и плацдармами.
— Понятно, товарищ генерал!
— Я закончила! — вдруг вмешалась в разговор Леся, сворачивая рацию. — О нашей готовности принять самолет передала. У них к нам нету ничего, Семен Кондратьевич.
— Самолет пришлют — и хорошо! — заметил генерал, но, казалось, думал совсем о другом. — Ты полетишь, Леся, со мной.
— В Москву? — растерянным голосом спросила девушка. — И это я прилетела сюда, чтобы возвратиться, когда в соединении убит радист?
Семен Кондратьевич молчал.
— Максим! Товарищ старшина! Скажите же хоть вы что-нибудь, — упрашивала Леся, умышленно не обращаясь к Андрею, так как знала: он хочет, чтобы она была в безопасности, так ему спокойнее.
— Обойдутся и без второго радиста. Аэродрома уже нету, а основные события будут не в этих районах, а на Днепре, вокруг железнодорожных узлов, куда в рейд отправились десятки отрядов, — рассуждал генерал Шаблий. — Ты одна была у отца, Леся, одна осталась у матери. Что она скажет, если я вернусь без тебя? Хлопцев не нашлось, чтобы оставить тут?
— Вы меня обижаете! — сквозь слезы проговорила Леся.
— Андрей! Скажи ты ей…
— Буду я слушать вашего Андрея! — негромко, но строптиво сказала Леся. Щеки ее раскраснелись, дышала она глубоко, кругленькие ноздри раздувались, и от этого немного задирался нос. — Андрей рад отослать меня в Москву, чтобы потом снять с вахты. Нет, лучше уж отсюда я буду просить, чтобы со мной работал оператор номер один.
— Леся, когда это было? — заступился за Андрея Шаблий.
— Да я ничего, ничего… Вас трое, а я одна. Вот вы и сговорились!
Честно говоря, ей не очень хотелось оставаться в этом отряде. Она бы охотно пошла с Андреем и Колотухой, их ожидала интересная и настоящая работа. Да и они все-таки с родной заставы. А тут, хотя бойцов свыше полутора тысяч, она чувствовала себя одинокой. Был бы тут командиром генерал Шаблий, другое дело. Семен Кондратьевич очень напоминал Лесе ее родного отца: такой же сердечный, дружелюбный, понимает с первого взгляда.
Девушка посмотрела на Андрея и подумала: «В который раз уж за время войны мы разлучаемся с ним?..»
— Максим, пойдем еще одно дело решим, пока есть время, — вдруг предложил генерал старшине.
— Есть! — козырнул Колотуха, поняв намек Шаблия, и они вышли из палатки.
Андрей пододвинулся ближе к девушке. Леся некоторое время сидела неподвижно, потом решительно подняла глаза на Стоколоса.
— Ты извини, что я так на тебя при отце… Но я очень, очень хотела бы всегда быть с тобою, Андрюша! Я люблю тебя… Я… Я живу этой любовью и верю, что все будет хорошо, что беда обойдет нас стороной.
— Хорошая моя, милая, единственная моя! Родная! Скоро мы всегда-всегда будем вместе. Время пролетит быстро!.. — Андрей поцеловал ее в горячие губы.
Ночью на три костра, разложенных партизанами вдоль подготовленной для посадки дорожки, приземлился самолет с Большой земли. Его сразу же замаскировали. День тянулся невероятно долго. Все с нетерпением ожидали вечера, готовые в любую минуту к стычке с врагом. Однако стрельба вспыхнула только раз, да и то где-то далеко. Не появлялись и немецкие самолеты, хотя день был ясный. Значит, разведчики не ошиблись: каратели отступили.
Когда стемнело, партизаны веселой гурьбой выкатили самолет из кустов на поляну. Шаблий обнял Лесю и Андрея за плечи:
— Будьте достойны друг друга. Верьте друг другу при любых обстоятельствах. Без этого нет настоящей жизни.
— Спасибо, Семен Кондратьевич, — прошептала Леся, вытирая слезы.
— У меня к вам просьба, — несмело обратился Колотуха. — Когда наши возьмут Киев, зайдите на Печерск и разыщите домик старого арсенальца Цымбала, его внучку Галю. Это жена моя, Семен Кондратьевич.
— Вот как? — несколько удивленно проговорил генерал и стал припоминать: — Цымбал? Дед Цымбал?.. Вспомнил! Он, по-моему, из отряда «Смерть фашизму», с которым и вы шли в июле сорок первого. И еще была с ним быстрая дивчина с ясными очами. Правильно? Она?
— Так точно! — улыбнулся Колотуха. — Галя…
— Обязательно разыщу, — заверил Шаблий. И повернулся к командиру соединения: — Спасибо за все! Удачи вам! До встречи с Красной Армией!
Через минуту самолет уже бежал, подпрыгивая по траве, затем незаметно поднялся над полем.
Шаблий возвращался на Большую землю в ночь на 5 июля, когда начиналась битва на Курской дуге, после которой фашистские орды покатились на запад.
3
В небывало жестоких боях, в которых броня к броне сошлись немецкие и советские танковые армады, Красная Армия одержала блестящую победу на Курской дуге и повела решительное наступление на запад.
Гитлеровское командование начало поспешно сооружать «Восточный вал» — стратегический оборонительный рубеж, главным звеном которого должно было стать среднее течение Днепра.
Приказ Гитлера о сооружении «Восточного вала» с особенной, чисто немецкой пунктуальностью выполнялся на Украине.
Генерал Шаблий получал десятки донесений-радиограмм о сооружении укреплений на Днепре, на реке Молочной. В начале сентября майор Перкалов из партизанского штаба на Южном фронте сообщил, что немцы еще летом начали создавать полосу оборонительных укреплений, выгнав на копку траншей всех местных жителей, которые работали без воды, без еды в тридцатиградусную жару.
Еще одна радиограмма с юга. К командующему группы «Юг» фельдмаршалу фон Манштейну прибыл Гитлер, чтобы разработать срочные меры по удержанию обороны на западном берегу Днепра. В те дна рация Андрея Стоколоса сообщила, что вдоль Днепра строятся дзоты, блиндажи, роются окопы. Укрепляются даже склоны у Киево-Печерской лавры, многие дома в Киеве переоборудуются в огневые точки. Киев окружается двумя кольцевыми полосами обороны. Первая — Бровары, Бортничи, Жуляны, Борщаговка, Беличи, Вышгород. Вторая — ближе к центру города. Оккупанты спешно укрепляют рубежи Черкассы — Кременчуг, а также берег в районе Канева.
Все эти сообщения свидетельствовали: гитлеровские генералы были убеждены, что летом и осенью советские войска не осмелятся форсировать Днепр, не смогут, по крайней мере до зимы, переправить на правый берег танки и тяжелую артиллерию. А значит, фашистская армия выиграет время, отдохнет за высокими днепровскими кручами, снова соберется с силами. «Днепр — порог нашего собственного дома…» — говорило гитлеровское командование в обращении к своим союзникам. Шаблий иронически хмыкал: «Далеко же вы, господа немцы, вынесли порог собственного дома… Но не будет по-вашему! Партизаны Украины откроют ВТОРОЙ ФРОНТ на Днепре. Так что ждите, господа немецкие генералы, Красную Армию с танками и артиллерией на правом берегу Днепра не в январе сорок четвертого, а в сентябре сорок третьего! Слово пограничника!»
В такой ситуации генерал Шаблий не мог сидеть в Москве. Сразу же после изгнания фашистов с Белгородчины и северо-западной части Харьковщины Шаблий прибыл в район недавних ожесточенных боев. На границе России и Украины он нашел прекрасное место для партизанского аэродрома. Это было удивительно ровное, поросшее полынью поле, земля твердая, как бетон, окаменевшая так, что растрескалась на палящем солнце в это засушливое лето.
Шаблий уже не стал возвращаться в Москву, а вызвал на Украину оперативную группу штаба с несколькими радиостанциями. Радисты держали связь с партизанскими отрядами, с Москвой и со всеми представительствами партизанского штаба на Южном, Юго-Западном, Степном и Воронежском фронтах, ведущих наступление на Украине. Каждое утро Шаблий перечитывал сотни радиограмм о действиях минеров вокруг железнодорожных узлов оккупированных областей Украины, сообщения партизанских разведчиков, телеграммы представительств партизанского штаба на других фронтах. Число подорванных вражеских эшелонов все росло. Но многим поездам удавалось прорваться к самому Киеву. Это обстоятельство очень беспокоило главного минера штаба полковника Веденского и генерала Шаблия.
И этим утром Шаблий и Веденский встретились в автофургоне, где была установлена радиостанция. Шаблий развернул карту и проследил глазами магистраль Киев — Коростень — Сарны — Ковель. Активно действуют на этой магистрали подрывники, а все-таки… Вот железнодорожный мост через Уборть. В тридцатые годы этот мост был в полосе заставы Шаблия. Генерал остановил острие красного карандаша и вопросительно посмотрел на главного минера штаба.
— Я тоже знаю этот мост еще с довоенных лет. К нему трудно подойти минерам, — заметил Веденский.
— Не просто трудно — невозможно, — уточнил Шаблий. — Вот несколько радиограмм, — показал он на бумаги. — И все подтверждают, там зенитная батарея, дзоты, минометы, спаренные пулеметы, целый гарнизон солдат.
— Я имел в виду еще и открытую местность перед объектом, — сказал Веденский. — Учитывая дзоты, минометные гнезда и заграждения из колючей проволоки в несколько рядов, этот мост не взять, если послать на него даже несколько сот партизан.
— Последнее сообщение партизанской разведки утверждает, что немцы поставили перед мостом железные ворота, которые открываются, когда проходит эшелон, — добавил генерал.
— Еще одно препятствие. И авиация не раздолбит — попасть в такую узкую полосу с воздуха под шквальным артиллерийско-пулеметным огнем невозможно, — вел дальше инженер Веденский. — Мне трудно сейчас сказать что-то конкретное. Надо побывать там, на месте.
Шаблий усмехнулся:
— Что, захотелось в командировку?
— Одно знаю: с этим мостом могут покончить только талантливые минеры, как Мукагов и Гутыря.
— Но Гутыря и Мукагов за двести километров от моста, — ответил Шаблий, а потом добавил: — Но это же то, что нам нужно! Мы же собираем силы для днепровской операции в леса на север от Киева. Надо немедленно передислоцировать отряд Мукагова туда, а группа Гутыри по дороге завернет на запад к мосту.
4
— Панорама! — протянул Устим Гутыря, повернувшись к Мукагову, который лежал на траве рядом.
Перед их глазами расстилались луга. На них валунами торчали копенки сена. А дальше извивалась река, отражая в тихой воде солнце, повисшее над лесами того берега, над железнодорожным мостом, металлические фермы которого четко вырисовывались на фоне неба.
— В реке не дорожка от солнца, а точно еще одно! Два солнца! Такого не увидишь в реках Кавказа! Там лучи мерцают, дрожат, прыгают и кипят в бурном потоке… — рассматривал местность Мукагов.
Когда отряд пересек железнодорожную и шоссейную магистрали и дальнейший маршрут к приднепровским лесам на север от Киева стал легче, Мукагов передал командование отрядом своему заместителю, а сам пошел с минерами Гутыри, понимая, что без него им не обойтись. Оправдываться перед генералом Шаблием Шмель Мукагов будет потом: сейчас нужно уничтожить мост.
— Два солнца! — повторил Гутыря. — Такое не всегда увидишь.
Послышался перестук вагонных колес. К мосту мчался поезд. Он был еще далеко, но звук четко отражался в лесу. Через бинокль панорама моста была видна во всех ее грозных деталях. На том берегу реки в котлованах застыли с опущенными хоботами зенитки, прикрытые сверху зеленоватыми сетками, чернели пасти двух дзотов, из которых в любую минуту могли выскользнуть жала пулеметов, а на холмике в гнездах чернели жерла минометов. В стороне, словно два бельма, поблескивали прожекторы. По обоим берегам объект был обнесен колючей проволокой. Заграждение стояло в несколько рядов, было довольно высоким — проволока перечеркнула даже солнце, которое уже касалось горизонта.
— Солнце за колючей проволокой! — сказал Гутыря. — Такое, Шмель, увидишь только во вражеском тылу.
Тем временем солдаты охраны открыли железные ворота, чтобы пропустить поезд.
— А луга тут заминированы! Мины на поплавках стоят и в реке! — вмешался ребячий голос Коли-маленького, местного партизана-проводника.
Громкое эхо пошло лугами, волной ударилось о край леса, где залегли минеры. По мосту проезжал поезд. На платформах стояли орудия, накрытые брезентом, сзади было прицеплено еще несколько товарных и два пассажирских вагона. Мукагов отдал бинокль Коле-маленькому. Мальчик поднес его к глазам.
— Смотрите! Из землянок фрицы повыскакивали! Строятся. А вот и их комендант — длинный, словно жердь проглотил. А рядом власовский офицер. Такой кургузый, а голова как тыква, — прокомментировал Коля-маленький.
— Что это ты так на него? — с улыбкой спросил Гутыря и похлопал парнишку по плечу. — Это хорошо, что ты мелочи примечаешь, Коля.
И без бинокля Мукагов и Гутыря видели, как солдаты на руках принесли моторную дрезину и поставили на рельсы. Потом на нее уселись высокий офицер, «проглотивший жердь», и кургузый, «с головой как тыква». С ними еще был солдат.
— Куда это они?
— А какой сегодня день?
— Суббота с утра, — ответил Гутыря.
— Каждую субботу комендант ездит на узловую станцию… О! На линии патруль. Трое солдат. Идут к мосту! Занять бы такую дрезину у коменданта и… попугать патрулей, — проговорил пятнадцатилетний партизан.
Гутыря и Мукагов переглянулись.
— Так. Есть шанс, — вспыхнули огоньками черные глаза. Мукагова, — убить медведя!
— Только не патрулей, а «убить» мост! — сразу же стало серьезным лицо Гутыри. — И сверху, как с самолета! — Он прикусил губу, боясь вспугнуть мысль.
Линия пролегала у холма, на котором засели Мукагов, Гутыря и Коля-маленький, в бинокль можно было рассмотреть даже лица пассажиров. Мукагов проводил окулярами бинокля дрезину.
— Кургузый. Голова — тыква, сидит сразу на плечах. А ноги! Лытки толстые, как груши. Уж не Пужай ли?.. — пораженно спросил он, передавая бинокль Гутыре… — Пужай! Уайганаг-куз!
Устим тоже припал к биноклю:
— Я думал, ошибся, но уж если мы оба узнали эту шкуру… Сволочь!
— Может, на сегодня достаточно наблюдений? Время к своим идти да подкрепиться, — предложил Мукагов.
— Можно и на вечерю. Можно и тут побыть, — пожал плечами Гутыря.
В голове его складывался план.
— Вот и звезды взошли, — сказал Коля-маленький, задрав голову.
В лагерь Мукагов, Гутыря и Коля-маленький вернулись в полночь. Минеры сидели кучкой под сосной и потихоньку разговаривали. Навстречу выбежала Таня.
— Как там? Что-то узнали? А меня возьмете? Мы оставили вам целый котелок каши. Горячая. На жару стояла!
Мукагов хотел оставить Таню с основным отрядом, который пошел к Днепру на север от Киева, но девушка настояла на своем. Она вообще была упрямой. Это Шмель почувствовал, когда зажила ее нога, простреленная Вассерманом. Таня заявила, что хочет обучаться минному делу, и Гутыря зачислил ее в свои ученики, иногда брал девушку на задания. По ее убеждению (и Шмель это хорошо понимал), только уничтожая вражеские эшелоны, можно было отомстить Вассерману и Перелетному за смерть бабушки Софьи, за муки Артура Рубена, за свою честь.
У Тани уже есть на личном счету подорванный эшелон с фашистскими солдатами. Ходила она и в засаду. Случилось так, что был тяжело ранен второй номер пулемета. Таня была рядом, заменила товарища, и пулемет стрелял до последнего патрона… Недавно радист получил радиограмму из Москвы, в которой генерал Шаблий передал ей привет.
Таня сидела на поваленном дереве и, подперев обеими руками подбородок, смотрела, как Мукагов, Гутыря и Коля-маленький ели кашу из одного котелка. Уже в который раз ей припоминалось пережитое. Она вздрагивала, когда перед глазами вставало лицо Перелетного с жирными, толстыми губами… Непроизвольно она опустила правую руку и поправила на широком ремне кобуру с пистолетом. Девушка даже спала с оружием. Увидели бы ее товарищи по школе, особенно Андрей! Не узнали бы. Таня и лицом стала другой, суровой, совсем исчезла с ее лица мечтательная улыбка, которая приводила в трепет всех ребят-старшеклассников. Так перевернула ее душу война.
Таня смотрела на Шмеля и Устима как на старших братьев. Она даже не представляет, что бы с нею стало, если бы не Шмель со «святыми архангелами», как назвал дядя Филипп парашютистов. Пусть тут трудно, пусть всегда рядом смерть, зато она может бить врага, а все ее существо живет местью.
В командирской палатке «проживало» пять человек. Гутыря и Мукагов лежали с краю. Оба не спали. Мысли обоих вращались вокруг одного и того же: как уничтожить железнодорожный мост?
Если бы не Пужай, дрезину можно было бы достать и на железнодорожной станции. Коля-маленький знает надежных людей. Еще надежнее самим соорудить вагонетку, привезти отдельно детали и взрывчатку и поставить эту «катюшу» на рельсы.
Шмель вздыхал и тихо, как молитву, шептал: «Собака Пужай! Собака!»
— Да угомонись ты! — не выдержал Гутыря. — У меня такое впечатление, что ты сейчас возьмешь кинжал в зубы и поползешь к мосту, чтобы вызвать на поединок Пужая… Думай, как подорвать заряд на мосту!
— Ты главный минер, вот и думай! Я пока что думаю, как поймать Пужая-собаку. Что же мы за народные мстители, если не воспользуемся таким случаем?! — упрямо ответил командир.
Заложив руки под голову, Устим смотрел через отверстие в палатке на деревья, видел небо и звезды, которые словно запутались в сетях ветвей, в густой листве. Звезды не стояли на месте, хотя движение их почти незаметно глазу. Время шло, а главный минер ничего дельного и не надумал.
«Может, к чеке взрывателя привязать стометровый телефонный кабель и спрыгнуть с другим концом, как советовал Шмель, и мина сработает?» Но тут же подумал, что этот способ оставляет очень мало шансов минеру, который будет прыгать с дрезины. Высокая насыпь, большая скорость дрезины (иначе не будет эффекта), да еще прожекторы у охранников. Ослепят и расстреляют из пушек непрошеную дрезину, не открыв ворота.
— Положить балку на рельсы, и тогда немцы остановят дрезину, — думал вслух Мукагов.
— Положить балку? — переспросил Гутыря. — А Коля-маленький днем говорил о плоте с мачтой, который хотели соорудить партизаны.
— Да. Поставить мачту, чтобы она ударилась о верхнюю перекладину моста! А? — поднял голову Шмель.
Оба напряженно думали…
5
Минеры ожидали субботы с нетерпением. Может, время текло особенно медленно, потому что Гутыря привык не смотреть на вражеские поезда, а подрывать их. Но задание требовало соблюдения тишины на этом участке железной дороги. Мукагов запретил даже громко кашлять и разжигать костры, так как вся группа передислоцировалась ближе к железной дороге. Шест, стальной провод, телефонный кабель, с помощью которого будет выдернута чека взрывателя, тротил, дюжина снарядов, найденных минерами вблизи разрушенных дзотов (тут проходила укрепленная зона старой полосы границы), ночью в пятницу были принесены за сотню метров от линии. Все это боевое снаряжение минеры забросали сухим хворостом — его много валялось на месте вырубленного немцами леса.
Все как будто учтено. Осталось немного: тихо снять патруль и остановить автодрезину коменданта моста. Коля-маленький привел в лес даже своего пса Пирата. Но наблюдатели вдруг обнаружили, что патруль был снят с этого маршрута и переброшен на другую сторону железнодорожной станции, где немцев беспокоили другие диверсионные группы и отряды. Об этом же сообщил Мукагову и свой человек со станции. Сорвалось намерение взять в плен патруль.
И вновь Мукагов и Гутыря смотрят друг на друга, на своих бойцов: как быть в такой ситуации? После раздумий, споров наконец выработали четкий план, хотя и рискованный.
…От места, где партизаны должны остановить дрезину, до выселков, домики которого выстроились по обе стороны станции, было три километра. Мукагов и Коля-маленький преодолели их минут за сорок. Шли они то лесом, то огородами над речкой, прячась от постороннего взгляда. Но когда добрались до дороги, пересекавшей выселок и железнодорожные линии, решительно вышли на нее. Шмель был в форме обер-лейтенанта. Рядом с ним трусцой бежал, не успевая за широким шагом своего «господина» (так было задумано), босой хлопец в соломенной шляпе и стареньком костюмчике. Солдаты, которые шли навстречу, перехватывая взгляд обер-лейтенанта, вытягивались, козыряли. На эти приветствия обер-лейтенант отвечал небрежно. Он был чем-то рассержен, очень спешил.
Еще в лесу они договорились, что Шмель должен идти по улице быстро, уверенно, решительно, а Коля будет семенить. Совершенно естественная ситуация: мальчишка ведет куда-то немецкого офицера. Мукагов отказался даже взять автомат, чтобы не вызвать подозрений у немцев. На боку у него был пистолет, а в карманах три «лимонки».
Станция была рядом. На линиях утомленно пыхтели паровозы, слышались рожки стрелочников.
— Вон хата! — сказал Коля-маленький, кивнув на домик, потонувший в кустах сирени. — Ставни закрыты — значит, комендант там.
— Был бы на месте и его пес! — прошептал Шмель, переводя дух.
Он действительно устал. И не потому, что шел слишком быстро, — от невероятного напряжения.
Остановились на миг перед калиткой. Через щель Шмель увидел аккуратный двор. У веранды, отражающей стеклами заходящее солнце, длинная скамья и стол, накрытый скатеркой в цветочках. На столе кварта с горилкой, колбаса, в миске нарезанный хлеб, красные помидоры. Поднимался пар от тарелки с вареными кукурузными початками.
На лавке сидел босой мужчина. Пальцы его ног то сгибались, то разгибались, отдыхая на тихом ветерке. Сапоги с распоротыми сверху голенищами стояли рядом. На плечах немецкого френча были погоны обер-лейтенанта, а на руке треугольник с буквами РОА — эмблема власовцев.
Шмель резко открыл калитку и вошел вместе с Колей в чисто подметенный двор. Пальцы босых ног Пужая сразу же согнулись от неожиданности, а весь он передернулся, будто кто-то кольнул его шилом. Инстинктивно он приложил куцеватый палец ко рту: дескать, тихо, не мешай тем, кто в избе. Шмель кивнул головой и тоже прикрыл свой рот пальцами.
— Гутен абенд! — шепотом поздоровался Шмель, быстро схватил автомат, лежавший на широкой лавке подле Пужая, и жестом показал, чтобы тот поднял руки. И едва лишь Пужай успел разинуть рот, Шмель вытащил из его кобуры пистолет. — Ди куз да, Пужай! Верным псом стережешь своего господина?.. Но хватит политики! Чего вылупился? Я из отряда «Пятая застава» — от Ивана Опенкина и Артура Рубена!
Что угодно мог ожидать в этот тихий августовский вечер бывший старший лейтенант Красной Армии, ныне власовец Никита Пужай, но только не такой встречи.
— Хочешь жить, Пужай, выполняй все мои распоряжения без писка. Обувайся. Идем к дрезине. Сторожем ты оказался ненадежным. Пусть господина коменданта охраняет этот «замо́к», — Шмель вынул из кармана «лимонку» и провод. «Лимонку» привязал к дверной ручке, а кольцо взрывателя соединил с петлей на косяке.
Пужай заискивающе посмотрел на Мукагова и сложил руки, будто собирался прочесть молитву и стать на колени.
— Я, понимаешь, понял тебя, кабардинец…
— Я осетин!.. И ты мне не виляй, как собака, хвостом! Где сейчас хозяйка этой хаты?
— А ты не убьешь меня?.. Хочешь, в аллаха буду веровать?
— Осетины православные, как грузины и армяне. В аллаха он будет верить! В Гитлера ты поверил, собака! Где хозяйка?..
— На огороде.
Шмель кивнул Коле-маленькому, и мальчик подался на огород.
— Шнель! Шнель! — торопил Мукагов пленного. — Не на ту ногу надеваешь, олух!
Через полчаса они покинули двор. Пошли мощеной дорогой к шлагбауму, а потом рвом, отделяющим железнодорожную насыпь от пристанционной улицы, направились к дрезине, которая стояла на запасном пути. На автодрезине дремал моторист. Он удивился, что Пужай вернулся раньше, чем всегда, и не с командиром, а с другим офицером.
— Едем сейчас… Таков приказ господина Ноймера! — объяснил Пужай.
Моторист хлопнул ладонями, давая сигнал стрелочнику, чтобы тот перевел рельсы на основную магистраль. Автодрезина двинулась. Стрелочник вынул из чехла зеленый флажок. Шмель козырнул. Пужай тоже.
Еще минута, и они выпутались из сплетения линий, загроможденных эшелонами. В лицо бил встречный ветер, из лесов, уже погруженных в полутьму, веяло прохладой. Однако Пужаю казалось, что он сидит на жгучем солнце. С него потоками лился пот. Он расстегнул все пуговицы кителя, дышал тяжело, сидя с закрытыми глазами.
«Зачем, куда он меня везет?..» Он раскрыл глаза и увидел в руке Шмеля парабеллум. Глаза у кавказца горели огнем.
Колеса автодрезины ритмично постукивали на стыках. «Молчит абрек-басурман! — снова глянул Пужай одним глазом на Шмеля. — Если б нужна была ему моя жизнь, мог бы прикончить меня вместе с господином Ноймером на дворе или в хате. Даже без выстрела — кинжалом!..»
Мукагов сидел неподвижно, держа пистолет наготове. «Значит, я им зачем-то нужен! — перевел дух Пужай. — Зачем?.. Чтобы отправить на ту сторону фронта, отдать под суд?..»
И снова вздрогнул Пужай. Что он там скажет в свое оправдание?..
«Убегу, — решил он вдруг. — Лучше уж шею свернуть, чем попадаться в лапы парашютистов-пограничников…» Пужай набрал воздуха, словно хотел нырнуть глубоко в воду, но именно в эту секунду цепкая, как когти орла, рука схватила его за шиворот.
— Помилуй бог! Я сидю, понимаешь, смирно!.. — испуганно вскрикнул Пужай.
Шмель ослабил свои «когти», и пленный потер короткую и толстую шею, о которую можно было гнуть ободья.
«Судьба», — вздохнул Пужай. Конечно, он бы не встретился со Шмелем, если бы его не перевели в гарнизон гауптмана Ноймера, охранявший важный объект — железнодорожный мост. Тут, конечно, жизнь не то что в лагере. Есть что есть, есть что пить, в речке рыбка водится. А по субботам Пужай с гауптманом ездят в гости к госпоже, то есть фрау Изольде, которая служит на станции в жандармерии. Чем не жизнь! Так на тебе — черти принесли Шаблиевых парашютистов и сюда! Можно подумать, что генерал Шаблий лично из своего штаба следит за каждым шагом Пужая.
— Остановить дрезину! — приказал Мукагов, положив руку на плечо моториста.
Водитель нажал на тормоз так, что он засвистел. Дрезина прошла по инерции метров тридцать и остановилась.
Ветер совсем стих. С лугов и лесов доносило запах сена и хвои. Закат уже погас, стало темнее.
— Да зарда махшанад! — выругался Мукагов.
— Это что?.. Будешь расстреливать? — всполошился Пужай.
— Я сказал: «Не сомневайся, все сделано!» — ответил Шмель, посмотрев на вырубку.
Оттуда к линии спешила группа людей. Они положили поперек рельсов длинный шест и стали прикреплять его проволокой к дрезине. Другие ставили какие-то ящики и тряпичные манекены. Третьи пристраивали на дрезине снаряды. Кто-то присвечивал фонариком с синим стеклом. На снарядах Пужай прочитал надпись:
«Гитлеру — смерть!», «Пятая застава», «Привет от «катюши»!»
Пужай теперь все понял: парашютисты посадят его на дрезину, чтобы он направил ее на мост! Пужай схватился за живот. Но тут же услышал насмешливый голос Шмеля:
— Нет, тут ты не пойдешь в кусты, как под Полтавой! Стыдись, трус!
У Пужая испуганно забегали глаза. Кто-то снял с его головы фуражку и приказал:
— Раздевайся!
Перепуганный Пужай сел, чтобы сбросить сапоги. Но рука, еще более сильная, чем у Шмеля, схватила его за ворот и подняла, хотя и был он с центнер весом. Пужай задрал голову и… узнал еще одного. Это был главный минер отряда Опенкина.
— Не сапоги снимай, а френч для чучела, если сам не хочешь прокатиться на «катюше»! — насмешливо посоветовал Гутыря.
Кто-то помог Пужаю сбросить китель, который тут же напялили на чучело. Для другого манекена подошла одежда моториста, который за все время этой экспедиции не промолвил ни слова. Снимая френч, моторист наконец заговорил:
— Гитлер капут! Гитлер капут!
«Может, сейчас убежать?» — подумал Пужай.
— Не ерзай! — с ненавистью бросил Шмель и обратился к группе: — Таня! Бомбы носить — мужская работа! Присмотри лучше за этим типом.
— Есть, товарищ командир! — прозвучал негромкий девичий голос.
К Пужаю подошла девушка с автоматом, висевшим у нее на плече, деловито поинтересовалась: — Немец?
— Власовец, — с презрением сказал Шмель. — Старый знакомый.
Мукагов отвернулся и подошел к бойцам, которые колдовали у дрезины.
Каждый работал четко, знал, что делать. Теперь уже не немец, а партизанский моторист завел двигатель, он зачихал, стреляя газами, а потом зарокотал ровно, эхом отдаваясь где-то на лугах.
На автодрезине примостился Гутыря: он решил для надежности подвести ее возможно ближе к мосту.
— Пошел! — скомандовал Гутыря, будто десантникам в самолете перед прыжком.
«Катюша» двинулась. Что-то кричал и решительно махал руками Шмель, но из-за шума мотора Гутыря не услышал голоса командира. Да если бы и услышал, то не спрыгнул бы сразу.
— Да он с ума сошел!
— Прыгай!
Солдаты охраны моста включили прожектор, который рыскнул по линии, нащупал дрезину и манекены на ней. Прожектор погас, и в это время Гутыря прыгнул вперед по ходу машины, покатился с насыпи.
Ворота были открыты: гарнизон ждал своего коменданта, как и всегда в субботу. Автодрезина уже у моста. Стук колес на стыках звонко отдается в ушах. Еще секунда. Дрезина влетела между ферм моста, и в то же мгновение шест ударился о боковые стояки, с треском ломаясь и вырывая взрыватели из мин. Еще несколько метров прокатилась партизанская «катюша»…
Потом грохнуло с необычайной силой. В звездное небо взмыло высокое яркое пламя, осветив луга, реку, темную полосу леса, фермы моста, которые задергались и стали падать в воду.
Могучая вспышка и громовой взрыв ослепили партизан, заложили им уши. Какие-то секунды они стояли, словно завороженные, не сводя глаз с воды, темная гладь которой отражала огненный столб.
В это мгновение Пужай решился: была не была! Другой случай вряд ли и представится. Пока партизаны радовались победе и переживали за своего минера, который мог и свернуть себе шею, прыгая с дрезины, Пужай резко отскочил в сторону, а потом рванул по лугу, поросшему невысоким кустарником, вобрав большую голову в плечи и размахивая руками.
— Стой! Стрелять буду! Стой! — услышал он за спиной девичий голос.
Раздалась короткая автоматная очередь. Пужай истошно закричал и упал. Когда Таня и Шмель подошли, он неподвижно стоял на коленях, уткнувшись лицом в болотную кочку.
Из темноты, слегка прихрамывая, вынырнул Гутыря. Шмель сказал с упреком:
— Еще бы покатался на дрезине несколько секунд и… пошел бы наш главный минер на дно кормить сомов и раков!
— Ерунда, Шмель. Дело сделано! Что тут за пальба?
— Власовца пришлось прикончить. Побежал. Как раз тогда, как вы катились с насыпи! Хитрый… — объяснила Таня.
— Мы перерезали артерию, которая питала фашистов под Киевом! — весело сказал Шмель. — И сделали это в стиле Ильи Гавриловича! А ты вроде не рад, Устим?
— Почему же? Нам просто повезло: мост не развалился, а только сорвался с быков, — ответил Гутыря. — Думаю: сколько времени нашим придется восстанавливать этот мост?
— И сколько же?
— Месяца три. А немцам, очевидно, уже не придется им пользоваться. А все потому, что удар сверху. Трахнуло бы снизу — считай, с мостом покончили навсегда.
Группа ходко двинулась от линии через луг к лесу. Вдруг затрещал кустарник, и из него вышел мальчик с узелком в руках.
— Коля-маленький! — первой бросилась к нему Таня.
— Что это за узелок у тебя? — спросил Гутыря.
— Прихватил колбасы, помидоров, хлеба и горилки! Как табак и трубка, казаку в дороге пригодятся! — бодро ответил Коля. — Ага… еще и початки взял. Вот чем фрау Изольда угощала коменданта и того кургузого дядьку… — Поискал глазами Пужая. — А где же он?
— Побежал доедать колбасу… к богу в рай! — иронически заметил кто-то из партизан.
— А ты что, бегал во двор за початками? — укоризненно покачал головой Гутыря. — Да комендант же мог в любую минуту выйти из хаты.
— Он и вышел. Наверно, учуял: что-то не так. Открыл двери, а граната как шарахнет — и смерть немецким оккупантам! — восторженно воскликнул хлопец.
Тем временем радист приготовил рацию к сеансу связи и взял у Гутыри бумажку с радиограммой.
— «Штаб. Генералу Шаблию. Полковнику Веденскому. Мост уничтожен. Идем на новое задание к месту дислокации отряда. Мукагов. Гутыря», — вслух прочитал радист.
6
Обходя вражеские гарнизоны и засады, иногда вступая в бои с ними, группа Андрея Стоколоса и Максима Колотухи с двадцатью партизанами вот уже около двух месяцев шла от одного партизанского лагеря к другому по районам Житомирщины и Киевщины, вдоль железной дороги Киев — Коростень. Останавливались лишь для того, чтобы договориться с командованием отрядов о планах будущих действий. В некоторых отрядах уполномоченные генерала Шаблия задерживались на несколько дней, иногда принимали с Большой земли мины, патроны и медикаменты. А однажды на сигналы Андрея Стоколоса приземлились семь парашютистов — радистов для партизанских отрядов, с которыми штаб еще не имел связи.
Чем ближе подходили к Днепру, тем больше обрастала группа людьми. Но это были не новобранцы, не обычное партизанское пополнение, а начальники разведок отдельных отрядов, заместители командиров, а то и начальники штабов некоторых формирований. Они шли с пограничниками, чтобы изучить будущие маршруты своих отрядов к Днепру.
Почти ежедневно Андрей передавал по рации сведения разведывательного характера. И этим сентябрьским утром он, скрестив ноги, примостил на колене телеграфный ключ и выстукивал:
«Пленный солдат 57-й пехотной дивизии сказал: «Командование убеждает нас, что за Днепром наше спасение…» Среди вещей у солдата были теплые наушники, выданные интендантами вместо шапок. Над Днепром из многих землянок и блиндажей выведены трубы: немцы установили «буржуйки».
— Неужели и такую ерунду надо передавать — про эти «буржуйки»? — спросил Колотуха, когда Андрей кончил «клевать».
— Это не ерунда, а детали картины, из которой видно, что немцы хотят на Днепре перезимовать.
Он принял срочную радиограмму и тут же прочитал ее:
«Сообщите координаты для приема грузов. Прилетят три У-2. Среди вещей — рулоны для рации «ЗСТ-5» Артура Рубена, который сейчас находится в отряде Ивана Оленева и Терентия Живицы на левом берегу Десны, в районе Остра. Привет всем от меня и Ильи Гавриловича…»
Андрей расстегнул воротник косоворотки, будто он мешал ему дышать. Не поднимая головы, машинально развернул ленту с цифровыми группами, потом затуманенным взором посмотрел на Максима.
— Да ты оглох, что ли?.. — удивленно спросил Колотуха.
— На всякий случай! — засмеялся Андрей и выкрикнул: — Известный тебе теленок-олененок, Иван Оленев, которого ты мучил в мирные дни, как бездушный фельдфебель царского режима, сейчас командует партизанским отрядом на левом берегу Десны!
Колотуха недоверчиво мигал глазами и не знал, что сказать. Наконец выпалил скороговоркой:
— Что и следовало ожидать! Недаром ведь я гонял Оленева еще на заставе, как сидорову козу. Видишь, и вышел из него толк! — И покачал головой: — Без руки человек, а командует отрядом. Вот это по-нашему!
— Тебе, Максим, на роду было написано стать старшиной заставы… А что скажешь, если рядом с Оленевым еще и вторая «жертва твоей строевой подготовки?
— Кто?
— Терентий Живица!
Старшина даже рассердился:
— Ты без выдумок не можешь? Я еще до войны диву давался, как в одной башке у тебя могут умещаться и серьезные мысли, и всякая чепуха… — Колотуха приложил руку ко лбу Андрея. — Терентий Живица погиб на берегу Днестра под немецким танком.
— Танк был уничтожен, а Терентий выжил, — тихо ответил Андрей, и Колотуха даже подпрыгнул от радости. А с Терентием и Иваном еще и третий наш — железный красный латыш Артур Рубен, и позывной его рации «ЗСТ-5»! Убежал из плена наш чемпион по борьбе, раздобыл трофейную рацию и вышел в эфир, встретившись на Десне с Оленевым и Живицей!
— Есть на свете правда! Есть справедливость! Живет наша пятая застава! — по-настоящему был рад Колотуха. — Знаешь, Андрей, я все думаю, где мы будем принимать самолеты?
— Догадываюсь. Имеешь в виду поляну возле дома лесника у Днепра. А лесник — дядька Кот в «красных сапогах». Только туда еще больше двадцати километров топать.
— Ну и что? Если лесник жив, почему бы нам и не принять там груз?
— Будет такая возможность, немедленно сообщу отцу координаты! — согласился Андрей.
Отряд Стоколоса и Колотухи часто останавливался у сел вблизи берега, интересуясь оборонительными сооружениями. И сейчас разведчики, шедшие впереди, подали знак.
На огородах между подсолнухами и стеблями кукурузы возвышались холмики. Это дзоты и землянки. Вдоль высокого берега чернела полоса недавно отрытых окопов. Кое-где были проволочные заграждения в несколько рядов.
— На этом месте в сорок первом у немцев был наплавной мост, и мы его уничтожили, а вот теперь должны наводить переправы, — промолвил Андрей, засмотревшись в даль, окутанную сизой кисеей тумана. — Без помощи местного населения мы тут ничего не сделаем. И лодки, и плоты, и бревна — все пойдет на переправу. Надо достать еще канаты, чтобы протянуть с берега на берег. Местные ребята знают, что и где лежит. Будем надеяться и на деда Кота!
Когда солнце уже склонилось к западу, партизаны остановились, чтобы выкрутить мокрые портянки, сполоснуть ноги, потому что с болотной водой через дырявые передки и подошвы просачивалась и грязь. И снова в дорогу…
За большой поляной блеснули окна избы лесника. Те же дубы-великаны стояли на часах, небольшой садик и грядки овощей за домом и хлевом. На грядках лежали желтоватые тыквы. Все, как и два года назад. Но вот из дому выбежал мальчишка в коротенькой рубашонке, босой, слегка косолапый. Он переваливался с боку на бок, как утенок. Андрей засмеялся и тихо сказал:
— Что-то у этого гражданина слишком кавалерийские ноги… Что на это скажешь, Максим?
— А что? — растерялся Колотуха. Сердце у него оборвалось.
На двор вышла стройная высокая молодая женщина и погрозила пальцем голопузому мальцу:
— Максимка! Сейчас же в хату! Вот я тебе, неслух такой!
Андрей и Максим переглянулись. Недаром беспокойно было на сердце у Колотухи, когда вошли они в приднепровские леса, недаром не спалось ему ночью, даже после пройденных сорока километров. Не спалось, думал о Галине… А вон и она! Подхватила мальчика на руки, поцеловала.
— Чего же ты теперь не кусаешь себе ухо? — в шутку спросил Андрей.
Да, перед глазами Андрея была та самая девушка с завода «Арсенал», с которой они два года назад встретились в партизанском отряде. Припомнилось, как шли они вечерним лесом и она угощала его брусникой. Она смеялась, когда Андрей губами ловил каждую ягодку, щекоча ей ладони. А потом он, опустив глаза и краснея, сказал: «У меня… У меня есть девушка…»
— Узнаешь Галю? — почему-то шепотом спросил Андрей.
А Максиму в этот миг чудился аромат сена, цветов и летнего солнца, исходивший от яблок, в кладовой лесника, к которому зашли партизаны из отряда «Смерть фашизму». А рябое рядно, которым укрылась Галя, пахло льном и чистой водой. Все эти запахи и звуки словно на крыльях поднимали их любовь в ту сентябрьскую ночь сорок первого. Ни минутки они не спали. Лежали притаившись, боялись не то что говорить, а и дышать. Ее голова на его руке, губы Максима касаются ее лица. И вдруг слова: «Что будет потом? Что будет со мной? С нашей любовью?..» Галя дрожала будто от холода, хотя и прижималась к нему. Что он мог сказать ей тогда? Уже утром Максим, Андрей, лейтенант Рябчиков и Мукагов пойдут на восток, а Галина останется на захваченной врагом территории. «Что будет с нашей любовью?..» — тревожным эхом стояло в ушах.
Нет, не выдержали нервы, Максим заплакал, спрятав лицо на плече Андрея.
— Перекройте подступы к дому лесника! — приказал Андрей партизанам. — А мы идем в гости!
Они едва сдерживались, чтобы не пуститься бегом: боялись напугать Галину и маленького Максимку. А женщина действительно, увидев незнакомых, вооруженных автоматами, инстинктивно прижала к себе мальчонку, беспомощно оглянулась. В это время на пороге появился дядька Кот со здоровенной палкой в руках.
— А можно к вам? — крикнул Андрей, входя во двор.
Ребенок из-под Галиной руки постреливал туда-сюда зеленоватыми, как и у Максима, глазенками, с интересом поглядывая на чужих.
— Максим?! Андрей! — не своим голосом крикнула Галя, бросилась к ним, раскинув руки, спотыкаясь, путаясь в стеблях пожелтевшей травы.
— Галя!..
Они замерли в объятиях.
Андрей присел и взял парнишку на руки. И столько тепла и радости было в его взгляде, что колотухинский потомок засмеялся и схватил его за нос. Детей обмануть невозможно — они верят только искренним.
— Знаешь, кто этот дядя? — спросил Андрей у мальца. — Это твой отец. Смотри, какие они счастливые с мамой! Понял, Максимка?
Андрей передал мальчика отцу, обнял их обоих и подошел к Коту.
— С возвращением вас! — поздоровался лесник, смахивая слезу. — Как мы заждались вас!
— Спасибо, что Галю приютили! — растроганно поблагодарил Колотуха.
— Куда ж сироте деваться… Мать и деда Цымбал убили немцы. Тут людей погибло что на фронте, — сокрушался, вздыхая, дядька Кот. — Да слезами горю не поможешь. Чем могу служить? — вытянулся солдат еще первой мировой войны, участник революции и гражданской. — Есть хотите?
— Мы тут не одни! — сказал Колотуха.
— Все будет в порядке. Кашу из тыквы сварим на всех! — пообещал Кот.
— А немцы часто наведываются к вам? — спросил Андрей.
— Случается. Только сейчас у них работы на берегу хватает.
— А пусть себе попотеют! — невозмутимо произнес Стоколос. — Я разверну свою рацию между дубами, пока не стемнело, а вы тем временем побеседуйте с представителями партизанских отрядов. Обрисуйте им обстановку, особенно на берегу.
— Будет исполнено, товарищ Шаблий! — хитровато подмигнул Матвей Кот.
— Выполняйте! — в унисон ответил Андрей и направился к двум дубам, что росли поблизости.
Андрей мог расположиться со своей рацией в любом месте, но он особенно любил это могучее дерево. Еще более старый дуб рос в огороде бабуси Софьи, под которым Андрей часто лежал летними вечерами. У того дуба он готовил уроки — и не только устные, а, бывало, и письменные, подложив под тетрадку шахматную доску.
Радиограмма была краткой: высылайте самолеты, координаты такие-то, сигналы — три костра вдоль поляны, ожидаем всю ночь…
Оператор в ответ попросил его подождать пятнадцать минут.
Время у Андрея было, и он решил послушать Москву. Оттуда только что закончили передавать концерт, и диктор информировал о новостях с фронта. Освобожден областной центр Донбасса город Сталино, а на берегу Азовского моря — Мариуполь. Это на юге Украины. А на севере войска Центрального и Воронежского фронтов овладели городами Конотоп, Бахмач, Нежин, Прилуки, Пирятин…
Заслушавшись, Андрей даже забыл о времени и кинулся искать свою волну. «К приему готов», — сообщил он радиокодом.
«Молния. Совершенно секретно. После получения груза отсылайте уполномоченных в свои отряды с заданием возвратиться к берегу Днепра тремя маршрутами, обусловленными ранее. Возвратиться не позже чем через неделю! Утром встретите отряд Мукагова — Гутыри, который останется на правом берегу. Переправляйтесь через Днепр к партизанам междуречья. Направление удара выбирайте в зависимости от обстановки. Удачи. Шаблий».
Четверо партизан быстро собрали сухого хворосту, снесли его на поляну, разложили по трем кучам. Потом Андрей достал из полевой сумки чистую бумагу и роздал товарищам:
— Аккуратно подстелите бумагу под хворостом и насыпьте на нее пороху из патронов. Керосину и бензину у нас нету. А костер должен вспыхнуть сразу во всю силу.
— Понятно, товарищ командир.
— А чтобы было еще яснее, скажу, что греться у костров мы не будем. Немцы за несколько километров от нас. Об этом знают пилоты и сделают все, чтобы появиться тут внезапно.
— Будьте уверены, Андрей! Костер вспыхнет сразу же, только б нам услышать шум моторов, — сказал кто-то из партизан.
— А это уж моя забота, — ответил Стоколос. — Слышите?.. Уже гудят. Только «юнкерсы»…
Все замерли прислушиваясь. Но услышал гул не каждый, потому что самолеты были далеко.
С поляны к хате лесника партизаны возвращались, когда совсем стемнело. Лес вокруг потемнел, на небе густо высеялись звезды. Андрей даже остановился и поискал «свои» звезды, но нашел не все: карта звездного неба в сентябре отличается от июньской. Это которую же он не нашел — Юности, Надежды, Любви? А-а, все равно, такое лихое время сейчас… Хотя при чем здесь лихолетье? Вон же Максим и Галя счастливы? Еще бы! У Максима сын. Все-таки молодец Галя — не побоялась в такое горькое время родить Колотухе сына! А Леся… смогла бы отважиться на такое Леся? Ой, нет… вряд ли, засомневался Андрей. Может, именно это и останавливало его, когда они оставались наедине… Преодолевая тяготы, опасные километры по вражеским тылам или передыхая где-нибудь в лесных дебрях, в наспех сооруженном шалаше, измокнув под осенними дождями или пробиваясь через снежные сугробы под лютыми зимними ветрами, Стоколос летел мыслями к своей любимой, желал ее всем своим существом. Но когда наконец долгая-долгая разлука кончалась и они встречались, когда и слов никаких не нужно было — их чувства говорили пылкими объятиями, жаркими поцелуями, — Андрей даже вроде с каким-то облегчением покорялся ее тихому шепоту: «Не надо, милый, потом…» Он чувствовал, что слова те звучали как-то неуверенно, вопреки неудержимым ударам ее сердца, но все же не настаивал на своем. Может, потому, что не хотел осложнять девушке жизнь, обрекать ее на новые испытания. Может быть, потому, что решил: будут еще и они счастливы, изведают всю полноту любви — вот только покончат с врагом. И может, только сейчас он искренне пожалел, что у них не случилось так, как у Максима с Галей. Ведь в любой миг его могут убить — это война, и тогда через два десятка лет рядом с молодым Колотухой не выйдет в дозор пограничник по фамилии Стоколос…
За сотню метров от лесниковой усадьбы их остановил часовой.
— Заслон на дороге поставили? — поинтересовался Андрей.
— Да. Есть еще два поста, — ответил партизан. — Идите вечерять!
Хозяйка, полная женщина в вышитой кофте, и Галя подавали миски, в которых дымилась каша. На столе были еще и свежие огурцы, помидоры, натертая редька.
— Милости просим! — обратилась хозяйка к Андрею. — Чем богаты, тем и рады. По правде сказать, Матвей выгнал самогон еще в прошлом году, все думал, красноармейцев угостит, когда придут…
Андрей подошел к Галине и Максиму и обратился к их сыну:
— За твои двадцать лет, Максим! — поднял чарку. — За будущее нашей Родины.
7
Максим и Галя пришли на опушку за полчаса до полуночи. Партизаны сидели тремя группками и говорили о всякой всячине. Колотуха и Галя разыскали Стоколоса и дядьку Кота.
Галя села, а Максим еще стоял, подняв голову к темному ночному небу. Да и все прислушивались: стрелки часов вот-вот должны были сойтись на цифре «12». Где-то далеко, видимо на берегу Днепра, раздались пулеметные очереди и стихли. Там же одна за другой в небо взлетали осветительные ракеты, зависая на полминуты, будто зацепившись за верхушки деревьев. Где-то далеко гудели самолеты.
— Это бомбардировщики, — сказал кто-то. — И много.
И вновь глубокая тишина, будто и нет в мире войны. Изредка ее нарушал легкий хруст сухой ветки, тихий, печальный шорох осенней листвы, опадавшей в поникшую траву.
— Такая же ночь, как и два года назад… — вздохнула Галя.
— Такая, Галя, только нету с нами тех трех сотен людей с твоего «Арсенала», — с грустью сказал лесник. — Какие же люди были! И дед твой Цымбал… Считай, весь отряд погиб.
— Мы же есть — значит, не погиб! — сказал Колотуха, садясь возле Галины.
От среднего костра донесся сдержанный голос:
— Вроде летят!..
Порох мгновенно вспыхнул под хворостом во всех трех кучах, вскоре костры выбросили вверх языки пламени.
Теперь все видели над поляной три самолета. Два из них пошли на разворот, а тот, что летел последним, опустился еще ниже. Пилот убрал газ, и самолет пошел по инерции, как планер. Стало слышно, как на холостых оборотах вращается пропеллер. Вот от самолета отделился мешок, похожий на колоду, потом еще один и еще. Над поляной появились и остальные самолеты. Они тоже сбросили мешки.
Когда груз разобрали, Андрей роздал топографические карты представителям партизанских отрядов. Среди вещей были патроны к советским автоматам, противопехотные мины, медикаменты, табак, сапоги.
— Рулонов не находили? — с тревогой в голосе спросил Стоколос у ребят.
— А какие это рулоны?
— Два кружка, как большие коржики, — ответил Андрей и подумал: «Как ждет эти рулоны Артур Рубен! Как много значат эти кружочки для боевого отряда. Да где же они?..»
— Вот мешочек. А в нем вроде коржики, только не бумажные! — подал партизан Андрею мешок.
Он развязал узел, запахло ванилью. Нащупал бумажку и, посветив фонариком с синим стеклом, прочитал:
«Милый Андрейка!Я выслала отцу посылку, чтобы он потом передал ее тебе. Тут коржики, которые ты любишь. А еще два платочка: один вышила Лида, а второй — Маргарита Григорьевна. Еще отец написал, чтобы я выслала каштаны, которые все эти два года хранила в холодном месте. Это киевские каштаны сорок первого. Может, примутся на том берегу? Твоя мама! Сентябрь 1943».
«Может, примутся на том берегу?» — повторил Андрей слова матери. Отец, оказывается, не забыл о каштанах.
— Тебе, Андрей, не кажется, что наш штаб сейчас не в Москве, а где-то за Пирятином? — вдруг спросил Колотуха.
— У-2 к нам прилетели не из Москвы, конечно, а откуда-то из-под Лубен… Отец тут, на фронте. Это ясно: его рацию слышно не так четко, как из Москвы.
— Странно: радиостанция штаба стала ближе, а слышно ее хуже, — заметил кто-то из партизан.
— Ничего странного. Такова природа коротких волн. Где же рулоны? — спросил Стоколос.
— Да вот они! — воскликнул Колотуха. — Между бинтами, ватой и лекарствами.
Стоколос подбежал к Колотухе и, беря обернутые в плотную бумагу рулоны для шифрования радиограмм, спросил:
— Ты хоть понял, что это значит?
— Что Артур тоже будет работать на рации.
— Не только… Прежде всего — Рубену поверили в штабе, несмотря на ту пакостную листовку! Как обрадуется Артур, когда мы вручим ему эти «коржики». Скорее бы на тот берег!
Андрей не заметил, как к нему подошли почти все бойцы — свои и из других отрядов.
— Нам пора возвращаться, — напомнил кто-то из них.
— Знаю. У кого совсем развалились сапоги, возьмите новые, из присланных. Всем не хватит, так сами уж смотрите, обувайте самых бедных, — засмеялся Стоколос. — А теперь прошу внимания!.. Сегодня получен приказ штаба. Вам надо разойтись по своим отрядам, чтобы привести их к Днепру через неделю. Слышите? Через неделю, не позже. В районы, о которых мы договаривались раньше с вашими командирами. Позаботьтесь, чтобы ваш поход к Днепру был скрытным. Сейчас все взоры, все помыслы немцев обращены на левый берег, где неудержимо наступают наши войска. Ваши отряды должны ударить с тылу по переправам неожиданно, по-партизански, а потом держать эти пятачки до прихода военных подразделений с левого берега.
— Все сделаем, товарищ командир!
— Тогда о главном договорились… Примеряйте сапоги! — сказал Стоколос. — Забирайте с собой табак, угостите бойцов.
Через несколько минут партизаны были готовы к выходу. Они попрощались с группой, оставленной генералом Шаблием для оперативной связи с соединениями и отрядами в операции «Днепр», и пошли с поляны.
Уже совсем рассвело, и Стоколос вдруг увидел, как строго, в самом деле по-старшински смотрел на него Максим Колотуха.
— Что случилось? — удивился Андрей. — Я о чем-то забыл сказать людям?
— Пока я раздавал табак и мины, ты успел сплавить все сапоги. Даже предназначенные для тебя. Посмотри теперь на свои подметки: перевязал их парашютной стропой, а пальцы-то все равно видно.
— Так не было же моего размера.
— Обманываешь, а сказать по-дружески — брешешь… Сорок второго было десять пар, сорок третьего — пять и две сорок четвертого.
— Ну чего ты воду мутишь? Ты только глянь на мои сапожки! — похлопал Андрей по голенищам. — Хромовые! Да им износу нет!
— Ходишь же не на голенищах. Передки полопались, подошвы — на подвязочках.
— Пойми же, там хлопцам сапоги ну просто необходимы. Хотя бы для пропаганды… — наконец нашел слова Андрей. — Придут в новых сапогах от парашютистов, с папиросами…
— Извините, что вмешиваюсь, — негромко проговорил лесник Кот. — Я в сапожном деле вам помогу. Пока солнце взойдет, починю твои сапоги, Андрей. Снимай.
— Вот видишь! — облегченно вздохнул Андрей, обращаясь к Колотухе. — А ты еще и ругаешься. Радовался бы, что сына, Галю свою встретил. А то… разошелся тут. А сегодня, может, еще Шмеля и Устима встретишь. Это же для Гутыри нам прислал мины Илья Гаврилович.
Когда солнце склонилось на запад, товарищи Андрея насторожились. К дому лесника шли вооруженные люди, но не по дороге, откуда могли прийти немецкие солдаты, а из лесной чащи. Неизвестные были одеты кто во что горазд: в немецкие куртки, фуфайки, пиджаки. На голове у одного шляпа, у другого фуражка, у третьего кубанка. И хотя Стоколос сразу узнал своих по манере ходить в лесу, все же волновался: «А вдруг не они?» Он взглянул на Колотуху, который приготовил автомат к бою и не сводил взгляда с незнакомцев, следя за каждым их шагом.
— Стой! Руки вверх! — крикнул Максим.
— А вы кто такие? — спросили из леса.
— Мы пятая застава! — вмешался в разговор Андрей.
— И мы тоже… пятая застава!
— Наши! — радостно объявил своим Колотуха, поднимаясь.
Старшина и Андрей быстро пошли навстречу побратимам. Но за несколько шагов от них Андрей застыл. Рядом с Гутырей шла девушка, подпоясанная ремнем, на котором висела кобура с пистолетом. Ее вихрастые, золотистые, как лучи солнца, волосы спадали на плечи, щеки румянились, как краснобокие яблоки.
— Таня! Это ты, Таня? — бросился к ней парень.
— Узнаешь своего земляка? — лукаво прищурился Шмель Мукагов.
Однако девушка еще не узнала Андрея. Щуря голубые глаза, она колебалась: «И он… и вроде не он…» У этого парня лицо обветренное, мужественное, между бровями глубокая складка и взгляд какой-то настороженный, острый. От того Андрея, который ходил с Таней в школу, осталась разве что открытая улыбка. Неужели это с ним она целовалась под цветущей яблоней? Как давно это было!..
— Таня!
Девушка бросилась в объятия Андрея.
— А мы тут все думаем-гадаем, почему это вроде уже и вечер на дворе, а все еще светло, — весело пошутил Стоколос. — А это новое солнышко появилось в лесу! — Он разлохматил девушке волосы. — Глядите, хлопцы! Так и брызжет лучами.
Обнимались, радовались, наперебой припоминали школьных друзей, знакомых, односельчан. И вдруг затуманились оба, вспомнив о бабушке Софье. На глазах у девушки и товарищей Андрей стал как-то меньше ростом, погасли искорки в его глазах, и он заплакал.
Так плакал он и пятнадцать лет назад, когда на окровавленном полу умирала мать. Он плакал от непоправимости утраты, от ненависти к злобному врагу, от собственного бессилия. Чего стоит его оружие и он сам, если не сумел защитить бабушку.
Шмель Мукагов, Устим Гутыря и Максим Колотуха, не сговариваясь, отошли от Стоколоса.
— Пусть выплачется, — тихо сказал Колотуха.
Таня опустилась на колени возле Андрея и положила руку на его жесткие волосы, погладила его по голове.
Он что-то шептал, но Таня не слышала этих слов, он говорил их самой земле, на которой они родились и выросли. Перед глазами Андрея проходила страшная процессия на заснеженной улице родного села. Бабушка, превозмогая боль, идет, переступая с колена на колено по замерзшим комьям, идет под декабрьским холодным небом, идет, гордо подняв голову, с презрением ожигая взглядом своих палачей. Идет на глазах своих односельчан как несокрушимая никаким врагом правда народа, как предвестник того, что битва в Сталинграде докатится и до их села под Белой.
Наконец он поднял голову. Таня достала платочек из парашютного шелка и вытерла ему слезы на глазах, на щеках.
Андрей рывком поднялся на ноги, поправил ремень, портупею, полевую сумку, а потом повесил на плечо автомат и подал руку девушке.
— Только встретились, — проговорил он виновато, — а ночью нужно расставаться.
— Наверно, на тот берег? — спросила Таня.
— Там тоже наши. Во что бы то ни стало нужно встретиться с Артуром, Живицей и Оленевым. — Он перехватил ее нетерпеливый, с огоньками взгляд и спросил: — Ты знаешь кого-нибудь из наших, кто на том берегу?
— Да. С одним встречалась у колодца еще в августе или сентябре сорок первого, а с комиссаром-латышом вскоре после гибели бабушки и мучений моих.
— Ты встретилась с ним еще в сорок первом?
— Да. Теперь я знаю — это был Терентий Живица. Он шел из Молдавии и по твоему дубу нашел хату Шаблиев. Бабушка Софья показала ему саблю. Немцы все перевернули в хате, в хлеву, в погребе — везде, везде, но не нашли. Они бы и хату сожгли с бабушкиными картинами, а все еще думают, что сабля где-то в хате запрятана.
— Я догадываюсь, где бабушка закопала саблю.
Таня вопросительно взглянула на него.
— Под дубом. Мы часто с нею вместе сидели под этим дубом. Она рисовала, а я читал. Бабушка знала, что я люблю этот дуб. Таким же дорогим был дуб и для отца. Помнишь, приезжал он в село?
— Он встречался в школе с учениками, — припомнила Таня.
— Сначала он шел не в хату, а в сад, к дубу. Бабушка не раз говорила мне: «Широкая душа у моего племянника, твоего отца, Андрей…» Я знал, что отец мой — поэт в душе, как и тетка его. Бабушка верила Терентию, но война… Она не знала, встретит ли Терентий отца или меня, но всей душой чувствовала, кто-то из нас должен прийти к дубу.
— А и правда, Андрюша! Может, сабля закопана под дубом… Как я раньше об этом не подумала? А Шмель со своими парашютистами как раз и стояли под дубом, когда к ним привел меня дядя Филипп. Кто из ребят тогда мог подумать, что сабля, о которой Семен Кондратьевич говорил, под их ногами? Теперь и я знаю эту тайну. Бабушка породнила нас, как брата с сестрой, — сказала Таня и тяжело вздохнула. — Я тебе еще не все сказала, Андрей. У меня еще одно горе. Ты не смотри, что я не плачу! Все слезы выплакала, когда лежала с простреленной ногой. Эсэсовец Вассерман приставил ко мне Вадима Перелетного…
— И тут этот Перелетный! Под Уманью сжег хату сестры Устима Гутыри… Неужели посмел появиться в родном селе?
— Да, за ним много подлости. Но об этой ты не знал. Когда я лежала раненая, обессилевшая, он… он накинулся на меня… — глотая слезы, прошептала Таня.
Андрей молчал, пораженный. То, что сказала Таня, можно поведать только брату родному. И тут он взорвался гневом:
— Слушай, Таня! Я клянусь тебе… Какой бы жестокой и долгой война ни была, все равно кто-то да останется с нашей заставы. Мы найдем Перелетного — и на земле, и под землей. И через десять, через тридцать лет — не уйти ему от возмездия! Он трус, жалкий наймит, приспособленец, садист и подлец с высшим образованием! — Андрей стиснул кулаки. — Перелетный. — враг твой и мой навсегда, как будет всегда нашим врагом фашизм! И, кроме других целей в своей жизни, я ставлю перед собой еще одну: поймать и отдать под суд этого предателя. Клянусь, Таня, тебе в этом!
Поздней ночью группа Стоколоса подошла к Днепру, неся две рыбацкие лодки, позаимствованные у дяди Кота. Над рекой стоял густой туман. Партизаны опасались наскочить на окопы или блиндажи. Но недаром старый рыбак уже десятки лет ходил тропинками над Днепром: знает каждую яму.
Четверо несли на носилках канаты, свернутые бубликом. Старики не поверили в крепость парашютной стропы, которую связали партизаны, и достали веревку из своих припасов. На таких канатах, заверили они, можно перетянуть через Днепр даже плот с танком.
Спустились с кручи извилистой тропкой. Хотя дождя давно уже не было, она оказалась скользкой: на глинистый грунт упали капли росы, сбитой ногами с травы, с кустов. И потому шли осторожно.
— Тут большой выступ, — предупредил проводник. — Чтоб не вывихнул ногу кто!
— Выступ! — передали по цепочке бойцы, шедшие следом за старым рыбаком.
Но вот совсем побелело: такой густой туман стоял над рекой. Под ногами уже был влажный песок, на который едва слышно накатывалась тихая днепровская волна.
Бойцы поставили лодки, носилки с канатом и стали пригоршнями пить воду, умываться.
— Слышите меня, хлопцы? — сказал рыбак. — На круче через двадцать сажен по течению растет старая дуплистая верба. Сейчас ее не видно. Она и будет вашим маяком с левого берега. Не забудьте. К вашему концу каната привязан лом. Вы воткнете его в дно, чтобы течение не снесло веревку.
— А свой мы забьем против вербы! — вмешался второй рыбак. — Лодки отнесете в лес.
— Спасибо, люди добрые! Ничего не забудем, — пообещал Андрей.
Хлопцы уже занимали места в лодках, а Андрей и Максим еще прощались с Галей, Таней, дядей Котом, которые тоже пришли, чтобы проводить своих на левый, пока еще далекий берег.
— В селе на том берегу сходите до Охрима, до Демьяна или до Корпины Трегуб… Там все наши! — сказал один из рыбаков. — У них есть лодки. Скажете, что пришли от деда Ониська, от меня, значит! Ну, с богом! — Старик оттолкнул лодку.
Весла легли на воду, и две лодки исчезли в тумане.
8
В этот день в штабе фронта обсуждался и уточнялся план взаимодействия украинских партизан с частями и соединениями Красной Армии на берегах Десны, Припяти и Днепра к северу и югу от Киева. По этому плану партизанам поручалось овладеть переправами через Десну и Днепр и обеспечить тем самым форсирование этих рек регулярными войсками.
Еще раньше генерал Шаблий через оперативные группы, подобные той, которую привел к Днепру Андрей Стоколос, поставил перед многими отрядами конкретные задачи. Все как будто учтено, «привязано», как говорят артиллеристы, к карте. Однако Шаблий ощущал беспокойство. Командующий фронтом, как и большинство генералов, считал основным плацдармом на Днепре не тот, что выше Киева, захватить который уже готовились партизаны, а ниже, на юг от столицы километров на пятьдесят. Шаблий было напомнил о том, что там очень разветвленная сеть дорог, по которым немцы могут подбрасывать подкрепления, что там слишком крутые берега, трудно будет развертываться танкам, если они форсируют Днепр, что там, наконец, нет такого количества партизан, как на севере. Вот почему Шаблий должен был немедля передать отдельным группам парашютистов и отрядам, которые дислоцируются между Каневом и Переяславом, чтобы они позаботились и о переправах через Днепр вблизи Переяслава. Туда должна пойти группа с рацией Андрея Стоколоса или Артура Рубена.
Шаблий вышел из дома, где только что закончилось совещание, и поспешил в сад — тут под вишнями устроился с рацией его радист. Он взял его с собою, чтобы иметь возможность в любое время переговорить не только с представителями своего штаба, но и с отдельными отрядами или оперативными группами в тылу вражеских войск. Семен Кондратьевич передал текст радиограммы радисту:
— Зашифруй. Напомни, что ответ ждем срочно.
А через несколько часов после этого сеанса радиосвязи между рацией генерала Шаблия и парашютистами во вражеском тылу, по дорогам, ведущим к Днепру, гонял на «опель-адмирале» Артур Рубен в униформе майора полевой жандармерии со своим сопровождением, среди которого был и Терентий Живица. Рубен наводил страх на проезжавших немецких солдат и офицеров, которых останавливал, чтобы проверить документы.
Никто из немцев не осмеливался поинтересоваться личностью майора из фельджандармерии. Знание языка и привычек гитлеровского офицера, диалект прибалтийского немца — все это не вызывало даже малейших подозрений у задерживаемых. Да и какие могут быть подозрения, если перед ними майор полевой жандармерии, которая безжалостно карает солдат за трусость. С такой службой лучше и не встречаться…
Майор фельджандармерии в сопровождении лейтенанта и солдата вышел из машины, поднял руку и остановил бронетранспортер, за которым шла колонна машин.
— Что случилось? — спросил офицер, который сидел рядом с водителем бронетранспортера.
Рубен изобразил улыбку:
— Майн гот! Это я у вас спрашиваю, что случилось, господин майор, ибо это вы показали русским свои пятки?
— Сплошной линии фронта уже нету! — оправдывался майор, сидевший в бронетранспортере. — А за Днепром «Восточный вал».
— Удивлен вашей информированностью, господин майор! — с сарказмом проговорил Рубен. — «Восточный вал» нужно оборонять! «Днепр — порог нашего дома. Если вы сдадите русским Днепр, вы больше не нужны Германии…» Так сказал фюрер!
При этих словах майор выскочил из машины и вытянулся. Дрожащим голосом он произнес:
— Так точно. Я вас понял. Все…
— Хорошо. Сейчас же сворачивайте на полевую дорогу. Переправа еще не готова. Ждите там до утра, — сказал Рубен уже спокойнее, показав направление, куда должна идти колонна.
— Спасибо, герр майор! Будет исполнено! — поблагодарил командир колонны.
Рубен небрежно козырнул. Крытые грузовики с солдатами, бронетранспортеры и несколько легковых лимузинов свернули с шоссе на грунтовую дорогу, идущую через небольшую ложбину.
Вскоре Рубен остановил обоз. Быстрым глазом определил, что самый старший тут лейтенант, и разговор с ним будет совсем не такой, как с майором, который командовал боевой частью.
— Вы, недоноски, куда?! — набросился на обозников майор фельджандармерии с руганью, позаимствованной у штурмбаннфюрера Вассермана, рассыпая искры из своих голубых сердитых глаз. — Как вы смели!
Несчастный лейтенант стоял и глотал слюну, не зная, что же такое он «посмел» и как быть дальше.
— Прочь с дороги! Вы мешаете автотранспорту! Переправы уже нет. Туда! — показал Рубен рукой. — Ждите распоряжений своих командиров!
Обозники, боясь даже оглянуться, свернули на ту же дорогу, по которой полчаса назад поехали машины.
Командира третьей колонны Рубен встретил зловещим полушепотом:
— Вы трус, герр гауптман! Фюрер сказал: «Кто отступает с Украины, тот больше не нужен великой Германии!..»
Гауптман щелкнул каблуками:
— Есть приказ. За Днепр…
— Вы больше не нужны Германии! Так сказал о таких, как вы, сам фюрер! — угрожающе выкрикнул Рубен и стал шарить по кобуре с пистолетом.
— Виноват. Извините… Я… Я… — давился словами напуганный гауптман.
— Вам читали приказ фюрера? — спокойно спросил Рубен. — «Днепр — порог нашего дома…» Вы это понимаете? — наконец он сменил гнев на милость. — Вы разве не знаете о том, что тут, на Днепре, нету переправы?..
— Не знаю, герр майор.
— Не знаете, что вас там просто разбомбят?
— Знаю, герр майор! Все знаю!..
— Наконец-то! — вздохнул Рубен и приказал: — Сворачивайте на полевую дорогу, замаскируйте машины.
И эту колонну Рубен спровадил к молодому леску. Он играл роль полевого жандарма уверенно, а временами и весело еще и потому, что, как и всегда, стремился вложить в эту «работу» все свое умение, всю душу, чтобы оправдать доверие генерала Шаблия.
Все проделанное командой Артура в первой половине дня казалось Рубену незначительным, и он был готов еще и еще отправлять вражеские машины на дорогу, где они могут стать мишенью для советских летчиков-штурмовиков. Через каких-то полчаса он передаст в штаб генералу Шаблию о сосредоточении немецкой техники вблизи шоссе, на полевой дороге под лесом.
Вновь и вновь выходил Рубен на шоссе и, расставив ноги, властно приказывал:
— Прочь с дороги! Выкидыши вы, а не арийцы. Трусы!
Наконец он нашел время отстукать в штаб радиограмму:
«ЗСТ-5». Молния. Пересек шоссе Пирятин — Киев. Немцы отступают к Днепру. В квадрате 45-80 наводится переправа, а в квадрате 45-76 скопление автомашин, тягачей, бронетранспортеров — около 500. Немедленно пришлите авиацию. Артур».
В ответ ему передали, что в этот квадрат выйдет наш танковый десант.
До самых сумерек майор фельджандармерии в сопровождении лейтенанта и солдата, которые стояли в стороне, но всегда были наготове, «регулировал» движение, проверяя документы и направляя автоколонны, идущие с востока, на дорогу между полем и молодым лесом. Машины и мотоциклы, направляющиеся на восток, Артур не трогал.
Когда же стемнело, к Рубену подошел Живица:
— А может, хватит? Там машин, наверно, уже в три ряда. А если танки не придут?
— Мы поставим мины вон там, — Рубен показал рукой. — Но это не выход. Нужно обязательно разгромить их колонны. Обещали ведь прислать танки. Еще напомню… — Артур вздохнул: — Если бы ты знал, как хочется, чтобы пришли танки! Это так важно для меня, так важно.
Уже ночью «опель-адмирал» добрался до перекрестка дорог, над которым поднималось четыре тополя. Машина остановилась под деревьями.
Ночь проходила в напряженном ожидании. Мысли каждого были там, на востоке, где над линией фронта пылало зарево, откуда должен прийти танковый десант.
Артур сидел у машины. Он страшно устал, но так и не смог заснуть всю ночь. Больше всего его беспокоила мысль, где же сейчас их отряд. Удалось ли бойцам Оленева, Колотухи и Стоколоса пересечь две шоссейные дороги и железнодорожную линию?.. Максим и Андрей не успели даже передохнуть с дороги после прибытия с правого берега Днепра, как генерал Шаблий срочной радиограммой снова послал их в дальний к опасный путь. Этот рейд пятой заставы означал, что войска Красной Армии выйдут к Днепру, также и к югу от Киева и партизаны должна помочь армейским частям форсировать реку. О том, что там действовали партизанские отряды, Оленев и Живица знали, даже встречались с ними, когда «заметали» от карателей свои следы. Но радиограмма Шаблия свидетельствовала о том, что между штабом и этими отрядами нет четкой, оперативной радиосвязи, как того требует обстановка на фронте.
Артуру почему-то припомнился Роман Шевченко. Дед был первым человеком на левом берегу, с которым встретился он, бежав из плена. Крепкий, высокий, в полотняных штанах и рубахе — в такой одежде ходили люди на Украине, наверно, сто и двести лет назад. В представлении Артура Рубена дед Шевченко словно всплыл из глубины столетий, стал воплощением духа народа, который испокон веков жил на этой великой славянской реке.
Теперь вот дед Роман будет за лоцмана у будущего десанта на правый берег, он знает, где спрятан паром, где лодки, знает людей, которые сядут вместе с красноармейцами как гребцы, проводники. И это очень почетное задание — помочь армейским подразделениям форсировать Днепр и закрепиться на правом берегу, чтобы стал этот клочок земли плацдармом для фронта, который поведет наступление на Киев.
Тихо шумел ветерок в верхушках тополей. Рубен прислушивался. «Наверно, так шумят сейчас камыши, в которых запряталось озерцо деда Романа». Перед глазами Артура стояла труба от сожженной хаты. Вроде и сейчас пахло пожарищем.
— Может, ты б перекусил, Артур, — обратился к нему Терентий. — Вот полбанки консервов. Подкрепись. Хочешь ихнего кюммеля?
— Нет. Если выпью, мне обязательно захочется плакать. Таким я стал… как это по-русски?.. Ну, слезы близко. Все перенесенное в плену припоминается, начинает болеть и тело и душа, друг Терентий, — искренне признался Артур.
— Странно. Ты одним своим взглядом скручиваешь немецких майоров и гауптманов в бараний рог. И откуда ты знаешь, что там ихний Гитлер говорил? Слова эти срезают немцев, как пулеметная очередь. Ты так уверен в себе, а говоришь — плакать хочется.
— Уверен? Это от стремления отомстить немцам за все! — тяжело вздохнул Рубен.
Он вдруг поднялся. В предутренней тишине ему послышался далекий гул, который нарастал, усиливался. Андрей в восторге схватил Терентия за руку — она у него дрожала.
— А может, это немецкие? — почти шепотом спросил Живица.
— Да ты что!.. Порядок! Танки выходят в заданный квадрат! — хлопнул его по плечу Рубен.
— Все-таки тыл немецкий, — с опаской сказал Живица.
Терентий боялся танков. Перед его глазами встала пыльная дорога на высоком берегу Днестра, немецкие мотоциклисты, мчавшиеся к переправе, немецкий танк и он сам, Терентий Живица. Идет он, хромая раненой ногой, опираясь на карабин вместо палки. Идет к вражескому танку, словно пиявками облепленному вражескими автоматчиками. Идет будто бы сдаваться в плен…
— Ты дрожишь? — шепотом спросил Артур, пожимая Терентию руку.
— Я боюсь танков.
— Это же наши! — крикнул Рубен. — Смотри!..
Свыше двух десятков танков, силуэты которых резко очерчивались на фоне восходящего солнца, выползали будто из самого горизонта. У бывших пограничников захватило дух.
— Знаешь, Терентий, я… я просто счастлив! Увидеть советские танки в немецком тылу! Теперь дрожите, гады! — показал он кулак в сторону, где под молодым леском стояли немецкие автоколонны.
— Были бы такие танки в сорок первом. Черта лысого немцы дошли бы тогда хотя бы до Днепра! — проговорил Терентий и вдруг стал поспешно снимать куртку с погонами немецкого лейтенанта. — Еще пальнут по нас… — Он швырнул немецкую фуражку в машину.
Начал раздеваться и Артур. Водитель машины отдал ему свой пиджак. Хлопцы засмеялись, потому что рукава были Артуру едва ниже локтя.
— Теперь и танкисты не спутают тебя с немцем, — заметил Терентий. — Выскочил ты, Артур, будто из цирка.
— Молчи, Терентий! — Артур снял пиджак и бросил на сиденье автомобиля. — Лучше буду в гимнастерке.
Они пошли навстречу танкам. От машин шли двое в комбинезонах, танкошлемах, с планшетками на боку. Танкисты остановились и козырнули. Живица и Рубен только стали по стойке «смирно», так как были без фуражек. Оба не сводили глаз с высокого чернявого танкиста, который улыбнулся и очень знакомым голосом сказал:
— Ну и ну! Сразу видно, что с вами нету старшины Колотухи.
— Только что сняли фрицевскую одежонку. Боялись, чтобы свои не пальнули… А старшина Колотуха и Стоколос, наверно, уже переплывают Днепр… — Терентий вдруг улыбнулся. — На заставе вы говорили: «Меня посылали в кавалерию после танкового училища. Машин пока нет настоящих. Но я своего дождусь и сяду на Т-34!» И добились своего, пересели на танк!
— На КВ, — ответил Майборский, прижав плечо Живицы к своему. — А теперь о деле. — Он обратился к командирам танковых батальонов и рот, которые обступили его. — Девяносто километров мы прошли без особого шуму. Немцы ночью, наверно, подумали, что это передислоцируются их танки. Предупреждаю: не увлекаться стрельбой из пушек, берегите снаряды для вражеских танков, самоходок и противотанковых батарей — день только начинается.
Рубен и Живица доложили обстановку, показали по топографической карте дорогу, на которой по их воле было сосредоточено большое количество немецкой техники, грузовиков с солдатами, а также место, где немцы начали вчера наводить переправу через Днепр. Подполковник Майборский давал задания командирам двух танковых батальонов, отдельным ротам и мотострелкам.
— Есть идти к Днепру и громить все, что на колесах и на ногах, расстрелять понтонный мост, если он наведен! — повторил боевое задание командир первого танкового батальона.
— Третий атакует транспорт противника навально с фронта и с двух флангов! — негромко, но решительно сказал комбат третьего танкового.
— Рота мотострелков на броне идет с первым батальоном к переправе! — повторил задачу командир автоматчиков.
— А мы?.. — растерянно спросил Живица, не сводя глаз со своего бывшего политрука.
— Шоссе мы не можем бросить на произвол судьбы. Надо взять дорогу под контроль, пока у переправы и у леса будут работать танки, — сказал Рубен. — Нам с тобой, Терентий, надо снова на «опель».
— Правильно! — поддержал эту мысль Майборский. — Будете проверять документы у немцев под охраной танков в засаде. Нужно взять ценного «языка» в подарок штабу фронта.
— Идет! — улыбнулся Рубен.
— Значит, снова в немецкую шкуру одеваться? — недовольно пробурчал Живица. — А мне-то так хотелось на танке прокатиться!
— Прокатишься! — ответил Майборский и, подняв руку, скомандовал: — По машинам!
Тридцатьчетверки и КВ, поднимая тучи пыли, двинулись к молодому леску. Под тополями остались только танк комбрига и машины, которые пойдут на шоссе в засаду. Одна группа танков обогнула дорогу и налетела на расположение немецких машин со стороны села. Другой взвод КВ атаковал вражескую технику, сгрудившуюся у шоссе. Переворачивались, падали на бок бронетранспортеры, автомобили, под гусеницы танков попадали пушки, прицепленные к тягачам…
Конечно, офицеры и солдаты из автоколонн, которые остановились, как и велел им майор фельджандармерии, у лесочка, давно уже слышали гул машин, доносившийся с востока. Но на войне, да еще во время активных действий на фронте гул этот не стихает ни днем, ни ночью. Ревут моторы самолетов, гудят двигатели, и лязгают гусеницы «тигров», «пантер» и «фердинандов», которые передислоцируются преимущественно ночью. Кто мог подумать, что советские КВ и Т-34 примчатся к этому леску за восемьдесят километров от линии фронта?
Солдаты непонимающе смотрели друг на друга широко раскрытыми, обезумевшими от страха глазами. Весь стан врага охватил ужас. Немцы метались в поисках малейшего укрытия от пулеметного огня, гусениц, но ни на шоссе, ни под машинами, ни в леске — нигде не было никакого спасения. Некоторые водители бронетранспортеров и тягачей старались вывести машины в поле, пока не сомкнулись два бронированных вала, катившихся навстречу один другому через немецкие колонны. Но только они сворачивали с дороги, как машины начинали буксовать, натужно ревя моторами. Солдаты и офицеры вопили, ругались, плакали, закрывая руками лица, и падали на землю под градом пуль. Танки с надписями на башнях: «За Родину!», «Капитан Тулин» и «Пятая застава» — все сбивали и сбивали таранными ударами немецкие машины, волчками кружили на одном месте, как бы стараясь совсем вдавить в землю то пушку, то автомобиль…
Наконец стихло. Вся полевая дорога была завалена металлическим ломом, над которым то тут, то там клубился дым. Поле, поросшее полынью и бурьяном (две весны и три осени стояло незасеянным), тоже было похоже на свалку.
Взошло солнце и сразу же спряталось в дыму, повисшем над дорогой, над молодым леском, над полем. Танковые экипажи, замаскировав машины, заглушили моторы — и вдруг услышали несмелый пересвист птиц, отважившихся даже в такую грозную пору встречать утро нового дня.
Где-то поблизости на стволе сосны долбил морзянку дятел: у него своя работа. Старательно, будто такой же дятел, поработал на своей радиостанции и Артур Рубен, докладывая генералу Шаблию о результате танковой атаки. Потом он в форме майора фельджандармерии снова вышел на дорогу.
Артур пропускал транспорт, идущий на восток, надеясь дождаться большой колонны, направляющейся к Днепру. Но в это утро движение с востока было вялым. Может, немцев напугал рев машин и стрельба из пулеметов.
Вдали показалось семь мотоциклистов. Артур вышел на дорогу в сопровождении Живицы и поднял руку. Один за другим мотоциклисты остановились. Гауптман, сидевший в коляске первой машины, подал бумаги. Это были разведчики, они шли впереди большой колонны грузовиков и бронетранспортеров.
— Как на этой дороге? — спросил гауптман у майора фельджандармерии.
— Тихо. А там… — показал рукой Артур, — на рассвете была стрельба. Наверно, партизаны…
— Спасибо, господин майор! За нами идет штаб корпуса.
— Я предупрежу! — пообещал Рубен, отдавая документы гауптману.
Мотоциклы зарычали, будто псы, сорвавшиеся с цепи, и умчались вперед.
Когда вдали показалась машина и синий автобус, Артур дал рукой знак подполковнику Майборскому быть наготове и решительным шагом вышел на середину дороги. Расстояние между ним и легковой автомашиной сокращалось. Автобус и «мерседес» остановились в нескольких шагах от него.
— В чем дело? — спросил оберст с «мерседеса».
— Нужно обождать, герр оберст, ваших мотоциклистов. Партизаны уничтожили мостик. Сейчас его должны починить, — ответил Рубен.
— Вот как?
— Именно так. Но машинам лучше съехать с дороги, стать над кюветом, — дал распоряжение Рубен.
«Мерседес» и автобус свернули в сторону и, проехав с десяток шагов, стали у дороги над глубоким рвом, Рубен показывал рукой и тем водителям, которые были сзади, чтобы они освобождали проезжую часть шоссе. Те хотя и неохотно, но исполняли распоряжения майора фельджандармерии.
Вдруг к Артуру подъехала еще одна машина. В ней было только двое: водитель и эсэсовский офицер со знаками отличия штурмбаннфюрера. Задняя кабина была забита саквояжами и картинами в тяжелых золоченых рамах и без рам, свернутых в рулоны. Это трофеи эсэсовца Вассермана, добытые в Полтаве, Гадяче, Миргороде, Лубнах, Корсуне и Белой Церкви.
Артур Рубен в погонах майора и с металлической подковой фельджандармерии на груди так увлекся «регулировкой» движения, что не узнал эсэсовца в «мерседесе». Зато штурмбаннфюрер Вассерман вдруг почувствовал что-то неладное. Он решил выяснить, почему образовалась на шоссе пробка. Вассерман вылез из кабины. Майор фельджандармерии разговаривал с офицером. Только сейчас Вассерман увидел его лицо и чуть было не подавился воздухом. Машинально расстегнул френч: Вассерману стало душно. «Неужели капитан Рубенис? Мой бывший пленник?..»
В двух десятках шагов от «мерседеса» Вассермана стоял с немецким офицером тот самый Артур Рубенис, за голову которого гестапо и жандармерия (эмблема ее висела на груди самого Артура) обещали деньги, разные награды и даже землю. Сомнений не было: перед Вассерманом — комиссар партизанского отряда, посланец штаба генерала Шаблия, разведчик, минер, исключительно отчаянный человек, сумевший босым сбежать в пятнадцатиградусный мороз, разнеся черепа эсэсовцам-конвоирам.
«Какая наглость!» — заскрежетал зубами Вассерман, лихорадочно думая, как схватить Рубена, чтобы и полковник и генерал, которые вот-вот подъедут, заметили его, Вассермана, решимость.
Но рядом с Рубеном так и стриг глазами еще какой-то бандит в униформе немецкого лейтенанта, готовый, как видно, в любое мгновение дать очередь из автомата. И губы Вассермана посинели, руки задрожали — был он таки не из самых храбрых. Рубен перевел на него свой взгляд. Еще мгновение — и латыш узнает своего палача. Вассерман словно потерял разум. Конвульсивно поднял руку с пистолетом, забыв о том, что немцев тут сотни, а партизаны только вдвоем, и завопил нечеловеческим голосом:
— Ка-пи-тан Ру-бе-нис!!!
И в то же мгновение нажал пальцем на спуск пистолета.
Артур Рубен не упал, хотя Вассерман целился в сердце, он схватился рукою за рану. Такого с штурмбаннфюрером не случалось давно. Стрелял он всегда метко, уверенно, словно играючи: еще до войны был чемпионом по стрельбе среди эсэсовцев-штурмовиков своей части. Но сейчас его руки, как и обескровленные губы, дрожали от страха.
Раздался второй выстрел, третий… Четвертый раз штурмбаннфюрер выстрелил, уже выпуская из рук пистолет: автоматная очередь перерезала его пополам. Это стрелял Терентий Живица, за которым столько охотился Вассерман.
В это время где-то позади колонны грохнул пушечный выстрел. Это стрелял танк Т-34, замаскированный под копну сена на краю усадьбы дорожного мастера. Танк попал в бронетранспортер и выскочил на шоссе, подминая под себя машины. За ним двинулся тяжелый танк КВ. Один за другим поджигал он бронетранспортеры, расстреливал солдат, выскакивавших из машин. С исступленным ревом оба танка врезались в колонну, сбивая вражеские машины в ров, освобождая шоссе и даже грунтовую дорогу, которая тянулась рядом с мощенной.
— Заметай дорогу, заметай смелее! — передал по радио через ларингофон подполковник Майборский с КВ на тридцатьчетверку.
— Есть! — ответил молодой командир роты Игнат Тернистый и повторил: — Есть заметать шоссе!
Оба танка носились как бешеные, набрасываясь на бронетранспортеры, стреляя и стреляя из пулеметов по бегущим фашистам. Через каких-то десять минут шоссе было «заметено», а кювет на несколько сот метров оказался заваленным перевернутыми машинами, бронетранспортерами.
Подполковник Майборский остановил свой КВ, вылез из машины и подошел к бойцам, окружившим Артура Рубена.
— Жив? — нетерпеливо спросил Майборский.
— Кажется, нет… — сказал кто-то.
— Жив! — воскликнул Живица, так как в эту минуту он ничего больше не желал, как только бы выжил его верный друг.
Артур еще дышал, и после каждого его вздоха из пробитой разрывной пулей груди струилась кровь. Сердце билось все глуше. Огоньки в широко открытых глазах постепенно угасали. Однако жизнь еще тлела.
— Ты слышишь меня? — шептал Живица, склонившись над лицом Рубена. — Что же я хлопцам скажу, когда выйдем сегодня на берег Днепра? Как же я не уберег тебя? — Он взял его руку в свою. — Артур! Выживи еще раз! А?.. Выживи…
Живица упрашивал друга выжить, будто это зависело от Артура. А жизнь Артура Рубена висела на волоске с первых минут войны. Много раз он стоял уже одной ногой за последней чертой жизни. Но всегда находил выход, и смерть отступала перед его мужеством, солдатской сметкой и неодолимым желанием бить врага.
— Артур! — позвал и подполковник Майборский, положив руку на плечо Живицы.
— Он уже не слышит…
Два танкиста сняли с танка брезент и положили на него убитого Артура. Им помогал Терентий. Танкисты не оставляют своих погибших товарищей на поле боя — берут их на танки с собой, чтобы потом похоронить.
Надевая танкошлем, Майборский сказал танкистам:
— Положите убитого партизана на мой танк. — Комбриг закашлялся, ибо ветер пригнал сюда от горящих немецких бронетранспортеров и автомашин целые тучи черного дыма.
9
С востока доносилась пулеметная стрельба. Небо периодически вспыхивало от осветительных ракет. Там фронт. Там всеми силами враг стремится задержать продвижение советских частей, цепляется за клочки земли, чтобы побольше увезти награбленного, угнать с собой людей, скот. После разгрома партизанами гарнизона в Хоцках и рейда танкистов Майборского у берега образовалась неширокая полоса, освобожденная от оккупантов. Эту ситуацию и использовал генерал Шаблий, дав по радио сигнал форсировать Днепр силами партизанских отрядов.
Переяславцы подтащили к берегу два десятка дубов, шесть понтонных лодок, а со дна реки в эту ночь подняли затопленный паром деда Романа. Палуба на нем так и не успела просохнуть, она была скользкой, кое-где поросла водорослями. И весь паром в ночной тьме поблескивал как-то таинственно. В этом сооружении было нечто сказочное, ибо оно вынырнуло со дна, где пролежало целых два года, служа пристанищем для рыб и раков.
К Оленеву один за другим подходили командиры групп и докладывали, что бойцы готовы отчалить.
— Хорошо. Сейчас двинемся! — кивнул Оленев.
— Слушай, друг! Тебе же на лодке, когда начнется стрельба, будет нелегко… с одной рукой, — обратился к Оленеву Андрей.
— Вот именно. С одной рукой! А это уже что-то да значит! Мы только что похоронили Артура, а три месяца назад Перелетный и Вассерман схватили мою Надю, повезли куда-то за Днепр.
— Вассерман свое получил! — вмешался Терентий Живица. — Может, ты, Ваня, остался бы на этом берегу наших встречать, генерала Шаблия. А уж потом…
— Вот именно!.. Еще выскажется старшина Колотуха — и вас будет трое, а я один! — с иронией заметил Оленев.
— Я уже давно для тебя не старшина. Разве кого-нибудь из вас можно в чем-то переспорить? Вы же все, как быки, упрямые! — сердился Максим Колотуха, а потом махнул рукой. — Твое дело. Держись только, Иван, за палубу, ее хорошо отполировали русалки, танцуя на своих хвостах.
— Зачем подобные разговорчики? Нас же люди слышат! — решительно, с обидой предупредил Оленев.
— Что, товарищи пограничники? — спросил командир переяславцев, сняв фуражку и вытирая рукой пот с бритой головы. — Рация будет с нами?
— На всякий случай, — ответил Андрей.
— Но случай предстоит не «всякий», а очень важный, ответственный, и Оленеву надо бы остаться на левом берегу, — сказал командир переяславцев. — Там же несколько сот человек из пленных, которых мы освободили. У них уже сейчас работы по горло. Нужно снести к берегу из села все, что может плавать: колоды, доски, ворота, заборы, кадушки. Подойдут наши танкисты — им немедленно нужно передать пять тонн бензина, захваченного в Хоцках.
— Танки не бензином заправляются, а соляркой, — заметил Терентий.
— Ну да. Таких грамотных, как вы, поискать, — несердито сказал переяславец. — А немецкие «пантеры» — бензином. Скажешь, нет?
Партизаны отчаливали на лодках, на бревнах, на пароме, на плотах, державшихся на поплавках (поплавки — кадушки). Все пошло в дело, чтобы сразу же могло переправиться как можно больше людей. На пароме были даже две пушки и несколько ящиков снарядов. Пока готовились, ветер пригнал с северо-запада большие тучи, стало совсем темно, холодно.
— Тут скользко. Держись за меня, Ваня! — подал Андрей руку Оленеву.
— Хорошо, что мы вместе. А ты хотел оставить меня на том берегу, — укоризненно сказал Оленев.
— Какая же широкая река! — зажмурился Андрей.
Ему никто не ответил: и потому, что говорил он шепотом, и потому, что каждый был занят своей работой. Гребцы на левом борту изо всех сил налегали на весла, чтобы пересилить течение и ветер, который все сильнее разгуливался над водами Днепра. Тревожно бились сердца у партизан. Удастся ли без шуму и стрельбы переплыть реку? Так важно, чтобы их не заметили немцы до тех пор, пока они не взберутся на кручу, не подползут к их окопам.
Андрей вынул из кармана часы и даже в темноте увидел на белом циферблате, что стрелки сошлись: полночь. Он обернулся. На корме партизаны спускали в воду канат, по которому паром пойдет назад.
Далеко на левом берегу как бы вспыхнули облака — расцвел букет осветительных ракет, повис над черной полосой лесов. Это немцы прощупывали фронтовые рубежи. Ракеты эти за два десятка километров, но от их вспышки кольнуло в сердце каждого. Стало видно берег, к которому плыли партизаны. Над Днепром возвышались холмы, казавшиеся Андрею горами, потому что смотрел он на них снизу. А ведь по ним придется карабкаться, ползти. Ракеты угасли, и на душе отлегло. Только бы не вспыхнули они тут, над водой.
— Был бы на этом пароме канат, который мы с Максимом протянули через Днепр по ту сторону Киева, давно бы уж пристали к берегу, — сказал Андрей Оленеву.
— Вот именно. Теперь ваш канат послужит другим партизанам, а может, и красноармейцам.
Слышны всплески весел на лодках, плывущих поблизости, свист ветра, журчание воды. Нервы у каждого напряжены до предела: слишком уж широк Днепр в этом месте, слишком уж долго они плывут.
И командиры и партизаны-бойцы понимали, какая трудная и ответственная задача стоит перед ними. Все, что сделано ими до этого часа во вражеском тылу, сейчас отдалилось, как левый берег. Впереди — берег правый, их надежда, впереди — крепость, которую нужно взять внезапным штурмом. Как сложится бой? Удастся ли причалить к берегу незаметно хотя бы нескольким лодкам?.. Дед Роман убежден: немцы так ошеломлены партизанским нападением на левом берегу, что о правом не станут и думать этой ночью, ведь Красная Армия еще не близко. Наверно, так же считает и генерал Шаблий, раз дал сигнал форсировать Днепр.
Флотилия бревен и лодок идет не вслепую. Каждый окоп, каждый дзот врага, каждую тропку на правом берегу партизаны знают. Это их родная земля. Плещет днепровская волна, бойцы размеренно поднимают и опускают весла. Большинство людей стоят на левом борту. Но ветер и течение все-таки сбивают паром с курса. Андрей стал на колени, наклонился и погрузил руку в воду: пытался определить, не плывут ли вдруг по течению.
Миновав середину реки, паром внезапно во что-то уперся.
— Это мель у островка, — недовольно возвестил дед Роман. — Немного снесло. Темно. Вербу не видно. Да и я слепой уже стал.
Трое разделись и полезли в холодную воду. У них перехватило дух. Общими усилиями сняли паром с мели.
Уже виден берег, вставший над ними высокой черной стеной, над которой нависло небо, испещренное звездами. С лодок и бревен спрыгивали партизаны, хотя воды было по грудь. Надо спешить, и каждому казалось, что он будет на берегу быстрее, если добираться вплавь. Да и лодкам легче причаливать, если на них останется меньше людей.
— Вот и правый берег! — прошептал старый Роман, как молитву, и сказал тем, кто опускал канат в воду: — Хлопцы! Закрепите его за вербу!
Два парня спрыгнули на мокрый песок с концом каната. Оставшиеся на пароме перебросили на берег длинные плахи и стали стаскивать по ним орудия.
— Черт побери! Какая вода холодная! — кто-то выругался.
— Не ругайся! Днепр — святая река. Днепро — наш батько! — сказал старый паромщик Роман Шевченко.
Спрыгнули с парома и Андрей с Оленевым. Лодки все подплывали и причаливали к берегу. Для многих эти тропы знакомы: по ним хлопцы ходили к Днепру ловить рыбу, купаться. Теперь эти стежки-дорожки выводили их на плацдарм южнее Киева.
Стоколос, Колотуха и Живица ползли с разведчиками. В их ладони впивались колючки, лица заливало потом. Стучали от напряжения сердца у каждого. Потом вперед ушли трое. Их ждали с нетерпением. Разведчики возвратились быстро, сообщив, что в сотне метров — блиндаж с двумя амбразурами.
— В землянке свет. Наверное, дежурит телефонист, — добавил кто-то.
Снова бойцы заработали локтями, коленями. Сколько каждому из них пришлось проползти на этой войне! Но сейчас волнение особое, ведь они первыми, может, из всех партизан, из всей армии начинают бой за овладение плацдармом на правом берегу Днепра.
Через окошечко Стоколос, Живица и Колотуха увидели в блиндаже длинный стол, керосиновую лампу, солдатские казанки, бутылки, консервные банки. За столом сидели три офицера и играли в карты. Поодаль в уголке дремал телефонист. Вход в блиндаж был с противоположной стороны. К дверям ведут крутые ступеньки, а в дверях прорезан глазок. Главное — ворваться в землянку, уничтожить офицеров и порвать телефонные провода.
— Я беру самого толстого! — прошептал Колотуха. — Терентий того, что ближе к дверям. Андрей — третьего. Ты, — обратился Максим к бойцу, — заткнешь глотку телефонисту.
Тишина. Андрей поднялся вместе со всеми. Колотуха ступил на первую, потом на вторую ступеньку. Остановился и изо всей силы ударил ногой в дверь, которая, слетая с петель, упала на телефониста. Офицеры подскочили, будто ошпаренные. Один из них мгновенно оценил ситуацию и отбросил керосиновую лампу на пол. Уже в темноте разведчики бросились на своих противников. Первым справился Живица и осветил фонариком блиндаж. Оказалось, Андрей в темноте перепутал «своего» и теперь лежал под тучным немцем, схватившим Стоколоса за горло. Максим с размаху ударил ручкой кинжала по голове лейтенанта, душившего Андрея. И своевременно. Андрей хотел поблагодарить, но не смог произнести и слова, только кивал головой да ощупывал шею. Он откашлялся и выдавил из себя:
— За-аза… берите планшеты…
— Взяли. И я на всякий случай перерезал телефонные провода! — ответил Живица. — Ты, брат, так возвратился с того света? Видел ангелов или чертей?..
Вдали ракета прорезала темень. Это давал сигнал командир переяславцев. Возле только что захваченной землянки выстрелил из ракетницы Иван Оленев. Красная ракета шуганула вверх и, описав дугу, упала в Днепр. Партизаны поднялись и побежали, прыгая в окопы, распахивая двери блиндажей, поливая немцев очередями из автоматов, бросая в окна, в амбразуры дзотов гранаты.
Сентябрьская ночь раскололась. Где-то с круч немцы швыряют осветительные ракеты. Но их свет только помогал партизанам ориентироваться. Они бросились в окопы и котлованы для пушек и минометов второй полосы обороны.
Максим Колотуха и Терентий Живица метали гранаты в амбразуры дзотов и выходы из блиндажей. Их движения быстры и уверенны. После того как молдаване вытащили Живицу из-под им уничтоженного немецкого танка, он убедил себя, что никакая пуля или осколок на войне ему не страшны. Да и как же он мог быть убит в этом бою, если еще не свел счеты с врагом за обеих матерей, родную и крестную, за двоюродную сестру Надю Калину, за смерть Артура Рубена?..
— Бей их!.. За Артура!..
Слова Терентия слышал и Иван Оленев. С несколькими бойцами он ворвался на артиллерийскую позицию немцев. Прямо перед Оленевым дзот. В пасть его хлопцы швырнули гранаты. Прогремели взрывы. В это мгновение Оленев увидел солдата с автоматом наготове. Выстрелом из маузера Иван успел уложить немца. Но откуда-то выскочил еще один, дал очередь по Оленеву. Иван выпустил автомат, упал. Он почувствовал пронизывающую боль в животе, присел, опираясь спиной о стенку окопа. Он видел вражеских солдат и стрелял из маузера, напрягая все силы. Стрелял, пока не кончились патроны. А живот будто охватило огнем.
Несколько бойцов подбежали к нему. Иван сидел, скорчившись, зажав коленями живот.
— Наши?..
— Свои! Уже высадились и красноармейцы. Село почти все наше! А мы здесь добиваем фрицев в окопах!
Перед глазами Ивана появилось лицо Стоколоса.
— Оленев? Как ты? — крикнул Андрей.
— Ранен! — отозвался кто-то из бойцов.
— Пить… — прошептал Оленев.
Какой-то парнишка лет пятнадцати подскочил с ведром и кружкой. Он зачерпнул воды, подал Оленеву.
— Только что из колодца.
— Ты что, сдурел? — выкрикнул Андрей, выхватив кружку из рук подростка. — Разве можно раненному в живот давать пить? Откуда ты тут взялся?
— Мы принесли из села вам поесть и попить. Тут же нету близко колодцев, а к Днепру ходить опасно.
Партизаны осторожно подняли Оленева, положили на носилки и понесли в отбитый у врага бункер на днепровской круче.
10
На пологий, поросший кустами берег Днепра выбежали красноармейцы дивизии полковника Сильченко и бросились к реке. Они пили воду, черпая ее ладонями, касками, солдатскими котелками. Федору Федосеевичу припомнился сентябрьский день сорок первого, когда он вот так же стоял на левом берегу Днепра против златоглавого Киева и слышал взрывы, которые громыхали в городе. Тогда он с горечью думал: когда же доведется вернуться на эти святые берега, доживет ли он до этого часа?
Судьба сложилась так, что его части первыми вышли на берег Днепра. Может быть, потому, что он так горячо, всем сердцем стремился к этому часу и приближал его всей своей солдатской работой, не раз смотря в глаза смерти.
— Быстрее на тот берег! — приказал полковник.
А к Днепру все выбегали и выбегали красноармейцы, несли лодки, тащили плоты, садились на бревна, которые качались на днепровских волнах.
Река кипела от взрывов мин, снарядов, бомб. Но с левого берега в глубину правого уже бьют гаубицы, стреляют над Днепром зенитки, и раз за разом из косматых туч выныривают Яки, отгоняя «юнкерсы» и «хейнкели».
— Капитан Заруба! — обратился полковник к командиру артдивизиона. — Твои готовы?
— Так точно! В кустарнике пушки и кони.
— Пока что без коней… — распорядился полковник Сильченко.
— Не забудьте и о моем пароме! Дождался-таки своих! — вмешался в разговор дед Роман. — Не с вашими ли хлопцами и мои сыны? Двое их на фронте. Шевченки их фамилия.
— С нашими!.. С такой фамилией у нас сотни солдат и командиров! — ответил полковник.
— Там вон канат перетянут через Днепр. Хлопцы-партизаны постарались для вас. Так за моим паромом и плывите на тот берег!
Бойцы капитана Зарубы принесли плахи от ворот и с десяток бревен. Красноармейцы положили плахи на бревна, словно на полозья, и стали монтировать плот. В дело пошли веревки, телефонный кабель. Недавний моряк, а сейчас наводчик орудия Волков умел хорошо вязать морские узлы и делал это сейчас с большим вдохновением, приговаривая:
— Настоящие эсминцы! На каждом плоту удержится по орудию. А на дедовом пароме — два! И батарея на том берегу!
Плоты спустили на воду. Десяток бойцов бросились в реку, чтобы толкать плот или держаться за бревна, так как наверху всем не уместиться.
Капитан Заруба стоял на плоту, что плыл следом за дедовым паромом. Изо всех сил перебирал он канат, чтобы плот быстрее шел к тому берегу. Руки покрылись волдырями, из них сочилась кровь, но ее сразу же смывала холодная вода.
От взрывов мин и снарядов вода клокотала. Пузырями, как во время ливня, вспухла река от пуль, сыпавшихся с неба, с вражеских самолетов. В щепки разлетались плоты, лодки, в которые попадали фашистские снаряды, тонули люди, от крови покраснела вода.
«Когда же будет тот берег?» — думал Заруба, весь напрягаясь, чтобы устоять на плоту, который поддерживали четыре кадушки. Рядом гибли от пуль и осколков бойцы, тонули раненые.
Время тянулось неимоверно долго. Оно будто остановилось и потому стало союзником немцев, которые обстреливали реку из всех видов оружия.
Ветер совсем разогнал тучи, и над рекой появилось солнце. Оно уже повернуло на запад и осветило лица воинов, форсировавших великую славянскую реку в этот сентябрьский день сорок третьего года…
Наконец берег. Красноармейцы спрыгивают с лодок, с плотов, причаливающих к месту, где укреплен конец каната. Артиллеристы вытаскивают гаубицы на берег. Другие несут ящики со снарядами.
Артиллеристы капитана Зарубы трудятся до седьмого пота, устанавливая гаубицы в немецких котлованах, отбитых у противника партизанами. Работа кипит под свист пуль и осколков вражеских мин.
— Быстрее, братья-славяне! — торопит свой расчет Волков.
Наконец капитан Заруба облегченно вздохнул в полную грудь: вот и правый берег! Прошла минута, и его батарея дала залп. Первый артиллерийский залп на правом берегу Днепра! Стреляли орудия потомка генерал-лейтенанта артиллерии Александра Дмитриевича Засядько, героя войны 1812 года, сподвижника фельдмаршала Кутузова…
Почему-то об этом подумал капитан Заруба в эту минуту.
Познав на своей шкуре силу удара гаубиц, немцы прекратили минометный и пулеметный огонь. Капитан Заруба решил уточнить, кто на плацдарме соседствует с его артиллеристами, и побежал траншеей к пехотинцам.
— Какая часть? Кто командир? — спросил он и сразу же удивился, что бойцы были одеты не по форме, а кто в чем.
— Мы партизаны. Наш командир — Оленев. Он ранен. А заменяет его Стоколос! — ответили бойцы на вопрос капитана.
— Оленев? Стоколос? — удивился Заруба. — Пограничники?
— Так точно!
— Не удивлюсь, если кто-нибудь назовет и фамилию их старшины. — Капитан стал прищелкивать пальцами, словно это помогало ему припомнить фамилию. — Мамалыга?.. Повитуха?..
— Колотуха, товарищ капитан!
Заруба обернулся. Перед ним стоял светловолосый парень с почерневшим от дыма и пыли лицом, на котором только поблескивали белки глаз и зубы.
— Максим Колотуха за селом… Немцы стягивают силы. Давайте карту, покажу квадрат. Надо поддержать наших огнем.
Капитан расстегнул планшет и вызвал к себе командиров.
— Вот жизнь! Нету времени даже поздороваться, — с досадой сказал он. — Показывай!
— Сюда… и сюда подошли грузовики с солдатами и минометами. Несколько броневиков… — Андрей водил пальцем по карте.
— Танков нету?
— Мы выбрали для форсирования такое место, где вчера у них не было танков, — объяснил Стоколос. — А их танковая дивизия вблизи Канева.
— Смотри ты, партизаны недаром носят голову на плечах! — похвалил Заруба и приказал командиру батареи: — Открывай, лейтенант, огонь! Известите немца об этом как следует.
— Беда у нас, капитан! Оленев тяжело ранен. Вот же упрямый человек. Пришел на правый берег без руки, все равно подался в партизаны.
Петр Заруба и Андрей Стоколос шли глубокой траншеей. Везде валялись немецкие каски, солдатские котелки, патроны, рожки к автоматам.
В большой землянке на нарах вповалку лежали раненые. Стоколос подвел Зарубу к Оленеву.
— Надя… Надя… — шептал Иван.
— Надя — симпатия всей нашей заставы еще с довоенных времен. Это его жена. А три месяца назад каратели сожгли село, убили Надину мать, а ее куда-то увезли.
— Ваня! Ты узнаешь меня? — наклонился над раненым Стоколос.
Оленев кивнул головой и виноватым голосом прошептал, превозмогая боль:
— Как там?
— Село в наших руках. Сам знаешь, где старшина Колотуха и Живица, там порядок. Стоим, Ваня! Я вот прибежал попросить у артиллеристов огоньку для фрицев и встретил тут капитана Зарубу!
— Я Заруба… Помнишь, под Васильковом мы встретились? Ходил с вами корректировать огонь батареи, — наклонился над Оленевым командир артиллерийского дивизиона.
— А-а… Лейтенант Заруба… — На губах Оленева появилась улыбка.
— Нет, Ваня, Петр Заруба уже капитан.
— Почему не отправляете тяжелораненых на левый берег? — обратился Заруба к санитарам, которые хлопотали возле раненых, лежавших на полу и на нарах.
— Сейчас они раненые, а станем переправлять, все будут убитыми и утонувшими, — ответил старший из санитаров.
— Правду говорят медики, — согласился с таким доводом Андрей. — Днепр кипит, будто все черти ада разожгли костер на его дне… Да, товарищ капитан, забыл сказать, в январе сорок второго был у вашей мамы Ирины Кирилловны. Я ей рассказал о нашей встрече под Киевом.
— Как мама принимала тебя? — спросил Заруба, заметно волнуясь.
— Я был со своим командиром Опенкиным. Он привел меня больного в село отогреться, и случайно встретили вашу маму. Она накормила нас борщом с красным перцем, уложила спать.
— И где же вы спали?
— В сарае, в яслях.
Капитан улыбнулся:
— А я и в сорок первом, и неделю назад близко проходил от дома, а заскочить к маме так и не смог. Как хочется побыть с ней хотя бы одну минутку!
— А мы с тобой, Андрей, двадцать второго встретили войну с фашистами, — прошептал Оленев, вспоминая уже далекое прошлое. — Наверное, мне умирать двадцать второго… Ведь сегодня тоже двадцать второе.
— Да что ты, друг! — Андрей вынул из полевой сумки два коричневых, но уже без блеска, с синеватыми прожилками каштана. — Вот! Полина Ивановна, моя мама… — подчеркнуто проговорил он, — прислала самолетом в партизанский лес посылку, и в ней — эти киевские каштаны. Мы их хранили с отцом два года. Мама просит, чтобы их посадили здесь, на правом берегу Днепра. Возьми на память. Тебе и Наде.
— Такого цвета волосы у Нади, — вспомнил растроганный Иван.
— Каштаны я положу тебе в гимнастерку. А?..
11
Солнце уже скрылось за деревьями, когда командиры киевских и житомирских соединений и отрядов, которым выпала судьба брать плацдарм на правом берегу Днепра, склонились над картой. Глаза всех следили за карандашом, который ходил вокруг городка, превращенного немцами в крепость, останавливался то на одной, то на другой, то на третьей стреле, нацеленной на днепровский берег. Была еще и четвертая стрела, направленная на железнодорожную станцию, откуда окруженные в городке немцы могли ожидать подкрепления или отступить туда в случае поражения.
— Три удара. Десять отрядов. Четвертый вспомогательный удар. Еще два отряда! — сказал Шмель Мукагов. — Можем ли мы этой силой разгромить немцев?
— Необходимо подойти к городу незаметно.
Шмель пользовался уважением не только у своих бойцов, но и у командиров других отрядов. Для многих партизан Шмель был не просто парашютист, посланец самого генерала Шаблия, «архангел» или «ангел», как иногда называли его местные люди, но и искренний и бескорыстный друг. Сын гор больше всего в жизни ценил дружбу, считал самым богатым и самым счастливым человеком того, кто имеет настоящих друзей. С ним охотно шли в десант, в разведку, на штурм вражеских позиций.
К группе тихо подошел Устим Гутыря и, присев на траву, подал Мукагову бумажку. Шмель вздрогнул. Уже по глазам Гутыри он заметил: что-то случилось, и быстрыми глазами прочел радиограмму.
— Что там, Шмель? — спросил кто-то из командиров.
— Все как и было. Генерал подтверждает, что предыдущий его сигнал остается в силе, — проговорил Мукагов и потупил глаза.
— А еще что?
— Погиб наш друг, пограничник, комиссар одного из первых отрядов на Украине Артур Рубен. Погиб, как сообщает генерал Шаблий, во время разгрома скопления немецких бронетранспортеров и автомашин с живой силой… — Шмель вдруг замолк и настороженно взглянул на Таню, стоявшую немного в стороне от них.
Девушка все слышала. Ноги ее подкосились, и она схватилась за ствол сосны, прижалась к нему щекой. Таня не хотела верить в смерть Артура. Нет, не может погибнуть такой сильный, мужественный человек…
Кто знает, сколько она так проплакала, прижавшись лицом к шершавому стволу сосны. Вдруг ее окликнули. Она оглянулась, быстро вытерла слезы. Шмель и Устим разговаривали с какой-то чернявой девушкой, появившейся тут с партизанами другого отряда. Видно, знакомая их, вон как горячо жмут ей руку, обнимают за плечи.
— Таня! — снова позвал Шмель. — Иди сюда! Знакомься.
Таня долго смотрела на красивое, зарозовевшее лицо девушки, в ее глубокие черные глаза и вдруг сказала:
— Леся?..
— Да. Это дочка нашего капитана Тулина. А когда вы познакомились? — удивился Шмель.
Таня подала Лесе руку:
— Мне рассказывал Андрей о вас во время недавней встречи. А еще за спиной у вас рация, Шмель и Устим вас знают. Разве этого не достаточно, чтобы узнать вас, Леся?
— А вы… А вы, наверно, Таня? — наконец догадалась Леся.
— Так вечеряйте, девчата! Горяченького теперь неизвестно когда и отведаете! — вмещался дядя Кот, принесший в котелке каши. — Это вам.
Девушки сели на ствол поваленного дерева, вынули ложки. Таня из-за голенища своих сапожек, а Леся из ранца, в котором была радиостанция.
— Раз уж едим из одного котелка, то будем на «ты»? — предложила Леся.
— Давай, — согласилась Таня и вздохнула.
— Ты плакала, Таня? — осторожно спросила Леся.
— Думала, что уже все слезы выплакала, а тут… смерть Артура…
— Ты его знала? — удивилась Леся.
— Да. Познакомились на очной ставке у штурмбаннфюрера Вассермана. Не более часа продолжалась эта встреча, а мне кажется, что я знала Артура давным-давно. Почему так?..
Леся не знала, что и ответить.
В подготовке к предстоящему бою прошел вечер. Бойцы дремали, кое-кто проверял оружие.
Шмель потихоньку позвал Устима:
— Пора. Отряды на других направлениях уже выступили!
Тревожный ветер стал нагонять тучи, и от этого ночь стала еще темнее. Шмель выслал группу разведчиков: они должны снять часовых. В напряженном ожидании текут минуты. С Днепра тянет прохладой. На огородах пахнет картофельной ботвой, шелестят стебли кукурузы на свежем ветру.
Возвратились разведчики — будто бы все в порядке. Теперь пошел вперед весь отряд. Окопы врага совсем близко. За окопами виднелись кирпичные дома, превращенные в огневые точки, ближе к лесу выдвинуты дзоты. Днем тут ходили, суетились солдаты, постоянно ныряя в подземелье. Схему оборонных сооружений партизаны знали хорошо. Знали даже, где у немцев закопаны противопехотные мины. И все-таки волновались. Наконец вдали взметнулась красная ракета, осветив мохнатые тучи, повисшие над городком, над лесом, над Днепром. Это и был сигнал к атаке. Минометы ударили по позициям немцев. Широкой лавиной пошли на городок партизанские взводы.
Танки, которые немцы еще с вечера готовили к тому, чтобы встретить красноармейцев огнем, сейчас ничего не могли сделать. По ним в упор стреляли партизанские пушки, под гусеницы полетели связки гранат, бутылки с горючей смесью, и немецкие машины запылали словно стога сена, фейерверком отражаясь в днепровской воде. Едкий дым, взрывы снарядов ошеломляюще подействовали на немцев. Солдаты выскакивали из хат, из землянок, спрыгивали с чердаков, беспорядочно отбивались, бежали, не разбирая, где противник, где свои. Все вокруг клокотало, бурлило, клубилось дымом…
К утру бой утих. Зарозовел восточный край неба. Такой ярко-светлой зари городок не видел два года. Люди несмело выходили на улицы из подвалов, из погребов, поодиночке и целыми семьями.
Первыми осмелели мальчишки. Потом появились женщины, неся бойцам-партизанам в кринках колодезной воды, квас, настоянный на грушах-дичках. А седобородый старик в шапке преподнес на вышитом рушнике хлеб-соль. Людям казалось, что это пришла их родная Красная Армия. Они были даже уверены в этом. Казалось людям, что и большое багровое солнце, поднимающееся из-за синих далей Левобережья, в это сентябрьское утро было не таким, как вчера, а обновленным.
Немецкое командование оправилось от неожиданной атаки и послало подкрепление к своим разбитым гарнизонам в городке и нескольких селах на правом берегу Днепра. Намерения немцев известны партизанам. И объединенное командование бросило клич: «Стоять в обороне до подхода частей Красной Армии!»
На партизанские позиции из кустарников выскочило несколько проворных «пантер» и тяжелый «тигр». Танки двинулись на окопы, где держала оборону группа Гутыри. Бронебойщик, напарник Устима, был убит. Лязгание гусениц, рев моторов все приближались.
— Танки! Танки! — катились тревожные возгласы по обороне.
— За танками автоматчики!
— Пропустить танки! Отсечь автоматчиков огнем! — приказал Гутыря. — Пулемет! Почему молчишь?
Партизаны открыли ожесточенный огонь из всех видов оружия, не давая вражеским пехотинцам высунуться из-за танков. Это подействовало. Автоматчики откатились назад. Оценив ситуацию, танкисты, прорвавшиеся на околицу городка, тоже не рискнули оставаться без автоматчиков, развернули машины и убрались восвояси. Но шедшие с фланга танки продолжали атаку. Одну машину подбил Гутыря с ПТР. Второй танк продвигался прямо на его окоп, поливая пулеметным огнем и стреляя из орудия осколочными снарядами. Взрывной волной Гутырю бросило под холмик.
Устим открыл глаза и стал выплевывать песок изо рта. В ужасе он оцепенел: грозное бронированное чудовище, разя смертоносными жалами, ползло и ползло прямо на него. Устим видел, как черная стальная скала все увеличивалась, закрыла почти полнеба и все приближалась. Еще мгновение. Еще. Уже видны отшлифованные землей и песком траки. А над головой голубое небо, рядом качаются сухие стебельки травы. «И все это я вижу в последний раз…» — мелькнуло в голове Устима. Ему сейчас почему-то припомнилось, как он учился ходить по полу родной хаты. Мать держала в руке яблоко, большое, красное, и говорила: «Иди, хлопчик! Иди…» И малыш сделал первый шаг, протянув руку за яблоком, в котором блестело солнце. «Иди…» И он сделал тогда свой первый шаг в жизни… Всем своим стремлением Устим попытался подняться, чтобы сделать свой последний шаг в жизни, но тело его не слушалось — он даже не смог поднять руку к глазам, чтобы заслониться от солнца. Его глаза налились слезами. И не от страха, а от бессилия — ведь не может даже пошевелиться, сделать всего лишь шаг.
Вдруг «тигр» дернулся и застыл на месте. Из его чрева вырвалось желтое пламя, заклубился черный дым. «Смерть кто-то остановил!»
Вскоре Устим увидел партизан, которые несли на руках Таню. Золотые волосы ее, похожие на сноп солнечных лучей, свесились вниз. Гутыря все понял: это Таня метнула гранату под танк и упала, скошенная пулеметной очередью.
— Санитар! Сюда! — кто-то крикнул.
Появилась Леся Тулина.
И вдруг она оцепенела, увидев Таню, лежащую на земле.
— Что с ней?! — воскликнула Леся.
— Нет больше нашей Тани, — сказал Шмель. — Это она танк остановила.
Все помолчали. Потом Шмель показал на Устима:
— Срочно окажи помощь. Его контузило.
Бой продолжался. В небе усилился рев немецких бомбардировщиков, сбрасывавших бомбы на позиции и в Днепр. Из далеких синих далей, с востока вынырнули Яки и МиГи, а на левый берег Днепра выбегали красноармейцы первых батальонов, прорвавшихся к Днепру на север от Киева.
— Шмель! Ты слышишь меня, Шмель? — обратилась Леся к своему командиру. — Настало время радиосеанса со штабом. Что передать на тот берег?
— Отстукай, Леся: захватили пятачок…
— Плацдарм, — уточнила радистка.
— Да, плацдарм, — согласился Мукагов. — Нас атакуют танки. Над нами немецкие бомбардировщики. Нас хотят смести в Днепр. Тяжело. Но мы стоим. Как стояла в первый день войны наша пятая застава!
— Зашифрую и передам, — сказала Леся.
— Давай открытым текстом! — подмигнул Шмель. — С берега уже не уйдем.
Леся поползла к землянке, чтобы подготовить рацию к работе.
— Стоим. Как стояла в первый день войны наша пятая застава! — шептала она.
