ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Заимов снова взглянул в лицо Никифорова, и тот опустил глаза. «Не можешь смотреть мне в глаза, значит, в тайниках твоей темной души копошатся остатки совести. Тем хуже для тебя», — подумал Заимов.
Кроме Никифорова и генерала Стоянова, которого он давно презирал за его лакейскую, продажную душу, остальных, сидевших в зале Заимов не знал, и это было хорошо. Ведь это значит, что он никогда не подавал руки ни одному из тех, кому сегодня оказана позорная привилегия присутствовать здесь.
Заимов мельком взглянул на портрет царя. Как зарница мелькнуло далекое, далекое: военный парад полка, которым он командовал, прошел с блеском, и царь сказал: «Ты, Заимов, возрождаешь славу болгарской армии». А он стоял взволнованный, преданно смотря в глаза монарху. «Боже, какой стыд!» — подумал он сейчас.
Воспоминание кольнуло сердце и мгновенно растаяло, но потом, когда шел суд, равнодушное, невзрачное лицо царя на портрете было перед глазами, и у него не раз возникало ощущение, что он говорил не суду, а царю, и судьи только потому равнодушны к его словам, что равнодушен к ним и висящий над ними царь.
В зал вошли и сели в заднем ряду три немца. Они были в штатском, но никому не нужно было объяснять, кто эти господа. Это было видно по тому, как они вошли, никого не замечая, как им молчаливо поклонились, господа из болгарской охранки. Одного из них Заимов узнал. Он присутствовал однажды на допросе и лицемерно возмущался, что болгарского генерала истязает какой-то мелкий функционер полиции.
Появился офицер из царской свиты. Качая бедрами, он прошел в первый ряд. Заимов знал этого красавчика с разболтанной балетной походкой. Среди дворцовых дам у него было прозвище «Сладенький».
И вдруг Заимов увидел, как в зал вошла и села на крайний стул у двери его Анна.
«Боже, зачем, зачем это?»
Все смотрели на нее. Она сидела, будто никого не видела, положила на колени сумочку, оправила платье, чисто женским осторожным жестом проверила, как лежат волосы, и только тогда подняла взгляд. Только на него.
Он сидел очень близко. Всего несколько шагов. Его глаза сказали ей: «Мне тяжело видеть тебя здесь. И тебе тоже будет тяжело. Зачем ты пришла?» Ее глаза ответили: «Милый мой, как же я могла не прийти? Ты же здесь один... совсем один... Я буду с тобой...»
В висках у него застучала кровь — часто и гулко. Он уже свыкся с мыслью, что в этой комнате все его враги. И, вдруг Анна! Она увидит его неравный бой с врагами. «Выдержишь ли, не сорвешься?» — спросил его взгляд. В ответ она чуть заметно кивнула, и на лице ее мелькнула тень нежной улыбки. И сразу стало спокойно. Он сказал ей: «Ты молодец, Анна, что пришла, ты унесешь отсюда правду о суде, которую все остальные будут прятать». Он не раз думал, что на суде его никто не поймет и даже не будет к этому стремиться. Это означало, что все трижды обдуманное, ставшее непроходящей болью его раненого сердца, прозвучит на суде не громче, чем его мысли в одиночной камере. Единственной шаткой надеждой оставался только протоколист суда.
А теперь здесь была она, Аня. И его услышат в Болгарии. Услышат.
Из двери позади судейского стола с грудой папок в руках вышел секретарь суда. Он разложил папки на столе тремя равными частями и, сказав что-то сидящему у двери коменданту, скрылся. Комендант одернул китель, пригладил пальцами усики и прокашлялся в кулак.
Напряженное сознание Заимова все это фиксировало цепко, не чисто автоматически. Так бывало на войне перед боем, когда он мог замечать, что у какого-то офицера плохо выбрито лицо, что на штабной карте кто-то оставил чернильное пятно, что не выспавшийся телефонист клюет носом в свой аппарат. Все это не имело для предстоящего боя серьезного значения и можно было бы это просто не заметить, но он был так уж устроен: он все замечал.
Дверь в судейскую комнату снова приоткрылась. Комендант вытянулся, выпятил грудь, но тут же несколько смущенно выпустил воздух. В зал вошел прокурор подполковник Николов. С папками в обеих руках, сутулясь и низко опустив голову, точно он стыдился чего-то, прокурор быстро прошел за свой столик напротив Заимова, сел и уткнулся в бумаги. Но Заимов знал, что этому господину стыд неведом, а сегодняшний суд для него, может быть, самое памятное торжество во всей его мутной карьере. Еще раньше, увидев его подпись под обвинительным заключением, Заимов огорчился — на суде придется вести бой с тупым и злобным человеком.
В дверях появилась коренастая фигура председателя суда полковника Игнатия Младенова. Он отрепетированно задержал шаг через порог, и в это время комендант, не успев принять позу, крикнул:
— Встать, суд идет!
Все встали. Комендант, закинув назад голову, победоносно оглядывал зал, точно проверял, не остался ли кто сидеть. Наверное, в его жизни эти секунды были самыми счастливыми — ведь по его приказу послушно вставали генералы и прочие важные, обычно недоступные ему люди.
Судьи уселись за своим столом. Младенов кивком головы дал понять, что можно сесть.
Переждав шум, скрип стульев, он негромким, ровным голосом без всякого выражения начал читать обвинительное заключение.
ОБВИНИТЕЛЬНЫЙ АКТ
по переписке входящий номер 4007/1942 г.
по делу номер 442, 1942 г.
Владимир Стоянов Заимов, генерал в отставке, имел связь с советским посольством в городе Софии еще с 1935 года, когда состоял на действительной службе. Тогда он познакомился с советским военным атташе полковником Сухоруковым, перед которым подчеркнул свои добрые чувства к Советской России. В дальнейшем он продолжал поддерживать связи с советским посольством через заместителя Сухорукова полковника Бенедиктова, с которым разговаривал у него дома, излагая ему борьбу и разлад среди офицеров, принимавших участие в перевороте 19 мая, также знакомя его с общим политическим положением в стране. Полковника Бенедиктова сменил полковник Дергачев, с которым Заимов продолжал встречи и разговоры. Так как Дергачев пожелал чаще информироваться об общем положении Болгарии и об отношениях народа к Германии и России, и с тем, чтобы их не смущали третьи лица и не преследовали власти, по требованию Дергачева они сняли специальную квартиру. Квартиру арендовал Генчо Попцвятков в доме № 42 по улице Гурко, арендная плата — 900 левов. Здесь Заимов и Дергачев встречались несколько раз. Позже Евгений Хр. Чемширов снимает квартиру у госпожи Ас. Златаровой. Здесь Заимов встречается с Дергачевым и его помощником Середой. По их распоряжению на входной двери квартиры был установлен почтовый ящик, в который по определенным дням известное лицо опускало сведения, которые Чемширов или Заимов передавали Дергачеву. В одном из писем сообщалось, что Прудкин требует денег на моторную лодку.После Дергачева Заимов продолжал встречаться с генералом Иконниковым лично или посредством его секретаря Савченко.Встречи Заимова с сотрудниками советского посольства проходили еще на снятых Чемшировым квартирах на бульваре Тотлебена, 2, на бульваре Паскалева, 52, на улице Парчевича, 21.
И дальше в обвинительном акте педантично перечислялись встречи Заимова, даты и адреса этих встреч — словом, все то, что собрала охранка, месяц за месяцем ведя за ним тщательное наблюдение. Это казалось обвинению вполне достаточным для подтверждения факта связи Заимова с представителями советской стороны. А поскольку все эти представители были людьми военными, само собой разумелось, что эти его связи носили шпионский характер.
Заимов смотрел, как слушают обвинительное заключение сидевшие в зале люди. «Сладенький» изо всех сил старался изобразить на своем смазливом лице серьезность и возмущение. Он то поднимал брови вверх, то сводил их к переносице, то закусывал нижнюю пухлую губу. Сегодня вечером он будет рассказывать дворцовым дамам о том, как на его глазах судили генерала-шпиона.
Выпуклые глаза генерала Никифорова смотрели прямо перед собой слепо и отрешенно. Он не слушал судью. Зачем ему? Он же это обвинительное заключение, наверное, сам редактировал.
Анна смотрит на председателя. Лицо сосредоточенное — будто боится слово пропустить.
Сражение Заимова с судом началось еще до начала процесса. Сразу после получения в тюрьме обвинительного акта он написал свой ответ на него:
Г о с п о д а с у д ь и.Я не признаю себя виновным в преступлении, приписываемом мне обвинительным актом. Прошу при судебном разбирательстве использовать следующие доказательства:I. Протоколы допросов в дирекции полиции.II. Допустить и призвать в качестве свидетелей следующих лиц:1. Военного министра господина генерала Михова.2. Инспектора по вооружениям господина генерала Русева.3. Начальника штаба войск генерала Лукаша.4. Инспектора артиллерии полковника Георгиева.5. Начальника разведки военного министерства полковника И. Георгиева.6. Генерала в отставке Саву Сазова.7. Мастера Марко Пирумова (ремесленника).III. С целью установить мое материальное положение прошу получить справки:1. Софийского народного банка о том, что мой долг составляет 200 тысяч левов.2. Страхового общества «Балкан» о том, что моя задолженность 70 тысяч левов.3. Районного банка о том, что я отдал в залог свою пенсию, получив за это 40 тысяч левов.4. Болгарского земледельческого банка в том, что у меня долг ему 40 тысяч левов.6. Третьего софийского нотариуса в том, что у меня долг по ипотеке в 200 тысяч левов.IV. Разрешить мне использовать свидетелей обвинения.София, 20 мая 1942 годаС почтением В. Заимов.
Зачем ему в качестве свидетелей понадобились столь высокие военные сановники? Разве он может от них ждать хоть слова в свою защиту? Конечно, нет. Они ему нужны совсем для иной цели. Когда он составлял список свидетелей, он помнил блистательный бой Георгия Димитрова с сановным Герингом на суде в Лейпциге. Однако надежда, что судьи не разгадают его замысла, у него была слабая. Но если разгадают, пусть знают, что он готовится к сражению с ними по самому высокому счету.
Судя по обвинительному заключению, его противники понимают свою задачу упрощенно. У них в руках улики, которые дают им основания надеяться свести все дело к самому вульгарному шпионажу, — суду надо будет только публично подтвердить уже известные факты. Но теперь им предстоит нечто более трудное — не дать вовлечь суд в исследование самого понятия государственной измены. В обвинительном заключении неосторожно говорится о симпатиях обвиняемого к русским и о его антигерманских настроениях. Это дает ему даже чисто формальное право высказать все, что он думает о нынешней гибельной политике болгарских властей. Впрочем, он сказал об этом и без всякого повода. Суд обвиняет его в государственной измене, и, объясняя, почему он не признает себя виновным в этом, он неизбежно должен говорить о своем понимании патриотизма. Его патриотизм исключает возможность считать изменой тревогу за судьбу России. В такой измене можно обвинить подавляющее большинство болгар. И судьи не могут не понимать, что ему гораздо легче объяснить и оправдать свои симпатии к России, чем им свои к фашистской Германии.
Наконец, его обвиняют в том, что он получал какое-то денежное вознаграждение, — составители акта, по-видимому, не могли себе представить, что даже тут могло обходиться без корысти. Долговые справки из банков помогут ему опровергнуть и это обвинение.
Младенов закончил чтение обвинительного заключения. Он торопливо отложил его в сторону и, взяв со стола другую папку, объявил, повысив голос:
— Зачитываю свидетельские показания господина Флориана.
Назад: ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Дальше: ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
