С тех пор прошло шесть лет, но воспоминание о пережитом тогда было так близко, что нынешний суд, которого он сейчас ждал, казался ему продолжением и завершением того давнего суда.

Он не умел жить сегодняшним днем, с ним постоянно была вся его жизнь. Говорят, прошлое невозвратно. Для него это неверно.

Он вздрогнул — кто-то за дверью громко произнес его имя. Встрепенулись охранники, подобрали ноги, насторожились.

Дверь открылась, и в комнату вошел господин в штатском.

Охранники вскочили, по-собачьи вытянув лица.

Заимов этого человека не знал, хотя на допросах он видел немало их — в штатском и в форме. На этом был хороший черный костюм, крахмальный воротничок подпирал горло, в черном галстуке белела жемчужина булавки. Вырядился, как на торжественный прием.

— Как чувствуете себя, бе-Заимов? — спросил он.

Заимов впервые услышал в обращении к себе эту оскорбительную приставку «бе», означавшую высшую степень презрения.

— Бережете свой грязный язык для суда? — спросил господин в черном костюме. — Ну что ж, послушаем вас там, — он повернулся к двери.

Охранники некоторое время стояли молча, потом скрипнули стулья — они сели. Заимов повернул голову и посмотрел. Теперь они глядели на него злобно. А как же иначе? Хозяин только что науськал их.

За дверью становилось все более шумно, теперь голоса там не умолкали. Он вдруг огорчился, что думает об этих бегающих вокруг него собаках, вместо того чтобы собрать все свои душевные силы к сражению, которое скоро начнется.

Комендант привел трех конвойных, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками. Солдаты встали по обе стороны двери. Третий встал рядом с Заимовым.

— Когда настанет срок, я приду сюда, — сказал комендант и ушел.

Солдаты, что стали у двери, рассматривали Заимова несколько удивленно. Им, наверное, сказали: «Будете стеречь опасного генерала». А увидели они пожилого, сильно поседевшего человека в мятой арестантской одежде с короткими рукавами, на ногах — незашнурованные ботинки. И глаза у опасного генерала усталые и добрые.

Дверь тихо отворилась, и в комнату вошли два господина.

Одного из них Заимов узнал — это был довольно известный в Софии адвокат по уголовным делам Тумпоров. Его холеное красивое лицо было белым как бумага. Будучи назначенным на этот процесс, он потребовал от родных Заимова 60 тысяч левов. Он надеялся, что Заимовы не смогут заплатить такие деньги, и он откажется от участия в процессе. Но родственник Заимова коммерсант Константинов дал эти деньги.

Второй господин тоже был адвокатом. Его фамилия — Бочаров — ничего Заимову не сказала. Этот не скрывал своего страха, его болезненное, желтое лицо подергивал нервный тик. Но Заимов необъяснимо чувствовал, что этот человек ему симпатизирует.

Чутье не обманывало его. Адвокат Бочаров пошел на процесс не только по назначению адвокатского совета. Он мог отказаться, сославшись на болезнь, он действительно собирался лечь в больницу, и все об этом знали. Но, прежде чем он успел отказаться, его большой друг, известный адвокат Георгий Станкулов, попросил его участвовать в процессе.

— Они же сразу после суда посадят в тюрьму и меня, — возразил Бочаров. — Ты же знаешь, у меня большая семья.

— Хорошо, ты не делай на суде ничего для себя опасного, все равно защищать Заимова бесполезно. Но ты должен регулярно сообщать мне, что там будет происходить. Мне это очень нужно, иначе я не подвергал бы тебя риску.

Бочаров согласился, не зная того, что он поможет восстановлению правды о процессе — его информацию Станкулов будет передавать антифашистам.

Адвокаты представились Заимову и, взяв стулья, сели напротив него.

— Мы назначены защищать вас, — сказал Тумпоров, избегая встречаться взглядом с генералом.

— Что же это так поздно? — спросил он.

— Суд в адвокатский совет обратился только вчера, — ответил Тумпоров. — А свидание с вами мы получили только что. Но к делу. Я могу взять на себя защиту только на таких условиях: вы должны или все отрицать, или все признать, охарактеризовать совершенное вами как преступление, в котором вы раскаиваетесь, и просить о снисхождении.

— Нет, — тихо, но твердо ответил генерал.

Иного ответа Тумпоров и не ждал.

Заимов перевел взгляд на Бочарова.

— Откровенно сказать, я сейчас не знаю, как построить вашу защиту, — Бочаров оглянулся на охранников.

— Но не поздно ли будет искать позицию моей защиты уже на суде? — спросил Заимов с чуть заметной улыбкой.

— Не знаю... Не знаю... — тихо ответил Бочаров.

Чтобы не возвращаться более к этой стороне процесса, следует рассказать, что Тумпоров еще в начале судебного следствия начал уверять суд, что его подзащитный ненормальный человек, раз он поднял руку на царя и отчизну. Заимов потребовал, чтобы этот адвокат был отстранен от участия в процессе, так как в подобной защите он не нуждается. А Бочаров фактически участия в процессе не принимал, иногда задавал безобидные вопросы, совсем не касавшиеся сути дела, и уклонился от защитительной речи. Но с первой до последней минуты процесса он сидел на своем месте и старательно делал записи.

Комендант суда сделал два шага к Заимову, остановился, одернул китель, поправил портупею.

— Встать! Следовать за мной, — произнес он торжественно.

По сумрачному пустому коридору его повели в зал суда. Он шел, прихрамывая, за коричневой спиной коменданта, ничего вокруг не видя — он весь был сосредоточен в себе. Слышал только, как звякали плохо подбитые подковки на сапогах какого-то шагавшего за ним конвойного солдата, и это было неприятно, как всякая неряшливость в военном человеке.

Комендант круто свернул к двери. Заимов прошел прямо, дальше.

— Сюда! — крикнул комендант.

Заимов остановился и оглянулся удивленно.

— Сюда! — повторил комендант, показывая на дверь.

Заимов вернулся назад: комендант осмотрел его с ног до головы и ткнул пальцем в грудь.

— Застегните пуговицу.

— Нет пуговицы, — ответил Заимов и поправил рукой борт арестантской куртки — его самого смущал этот непорядок в тюремной одежде.

Комендант распахнул дверь.

— Входите!

Заимов сделал шаг через порог и невольно остановился — он увидел множество лиц и устремленных на него глаз, и стояла такая тишина, будто в комнате никого не было.

Подтолкнув его в спину, комендант забежал вперед и показал на стул в ряду, где уже сидели остальные подсудимые. Подойдя к своему месту, Заимов остановился и взглянул на своих товарищей. Генчо Попцвятков и Никола Белопитов встретили его взгляд открыто, Чемширов, точно обжегшись, отвернулся. Но Заимов этого не заметил, он увидел только, что лица его товарищей были исхудавшие, бледные, с землистыми тенями под глазами. Он снова с болью подумал, что это он вовлек их в беду, обрек на муки и в эту минуту еще больше утвердился в своем решении — все обвинения брать на себя и вести себя так, будто на скамье подсудимых он один, отвергать всякую попытку суда связать его с товарищами. Он будет отрицать, что они хоть в какой-либо мере посвящены в его дела.

Для суда был отведен небольшой зал с двумя окнами. Вдоль глухой стены стоял огромный стол судей. Над ним висел портрет царя Бориса. Сбоку у окна — столик прокурора, а с другой стороны, ближе к двери, загородка для подсудимых. Для зрителей осталась половина зала — еле хватило на четыре ряда стульев.

Почти все места были заняты, уже сейчас в комнате было душно, а окна были наглухо закрыты.

Заимов поднял голову и стал пристально рассматривать публику.

Первый, кого он увидел, был генерал Никифоров, Заимов смотрел на его смуглое, немного восточное, скуластое лицо, в его широко расставленные глаза. Этого генерала он знал давно и никогда не испытывал к нему добрых чувств. Ему не мог быть симпатичен человек, который уже столько, лет возглавляет военно-судебное ведомство, творящее расправы над военными. Вот и сейчас он в этом зале, конечно, не случайно.