ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
— Нам надо немного побеседовать, — сказал Конрад старушке.
— Что? Повторите, я плохо слышу…
— Нам надо бы побеседовать, — повторил Конрад громче.
— Хорошо, — старушка кивнула седой головой. — Спрашивайте. Меня зовут Паула.
— Здесь будет неудобно. Здесь сейчас люди начнут работать, мы им будем мешать.
— Можно к Карлису пойти или на кухню.
— Лучше на кухню, я с детства люблю кухню.
Шаркая шлепанцами, старушка вышла в коридор. Конрад последовал за нею.
— Кто приходил к Димде в гости?
— Карлис знает… Я здесь уже мало бываю, обед приготовлю да пыль оботру… Немолодая уже, скоро ровно восемьдесят.
Кухня была чистая, и Конрад подумал, что, пожалуй, это самое чистое место во всей квартире. И довольно большая — вон дровяную плиту после установки газовой не разобрали, надо думать, иногда даже пользуются ею.
Стол, три стула и выкрашенный в белый цвет старомодный буфет в углу, над ним дощечки с аккуратно развешанными кухонными принадлежностями, еще выше полка, на которой тесно стоят фаянсовые баночки с немецкими надписями: Muskat, Mandeln, Zimt. Над раковиной блеклый, но чистый коврик с вышитыми синими гномами, которые тащат большущий кувшин с водой. Справа дверь в кладовку, слева… Наверное, комната для прислуги, подумал Конрад, и приоткрыл ее. В нос ударил запах смолы, в глаза бросился толстый слой белой пыли, которая, словно только что выпавший снег, запорошила все, что есть в комнате, — шлифовальный круг, бормашину, электромотор и провода от него, а кое-где даже висела гроздьями.
— Здесь Карлис, уж вы простите, свой янтарь обрабатывает, — сама пояснила Паула.
— Да-да, — кивнул Конрад, прикрыл дверь и выглянул в окно. То место, где лежал Рудольф Димда, уже можно было узнать только по очерченному мелом силуэту и по кучкам песка, которым засыпали кровь. — Где вы живете?
— Да недалеко… Прихожу им обед готовить и немного убрать… Только говорите, пожалуйста, громче, я последнее время совсем плохо слышу.
— Каков был Рудольф Димда?
— Фотограф он был.
— Это я знаю, я другое имею в виду… Может быть, любил весело пожить? Может быть, имел подозрительные знакомства? Кто к нему приходил?
— Рудольф был порядочный человек, я его с детства знаю, мы с его матерью дружили. И Карлис порядочный… Для него это большая потеря. Рудольф о нем очень заботился… Это вам все скажут, все, кто в этом доме что-то о соседях знает…
— Может быть, у Димды были враги?
— Не верю, — покачала головой Паула. — Слишком он был незлобивый, чтобы заводить врагов.
Слышно было, как время от времени в коридоре открывается дверь, входят или выходят люди. При осмотре комнаты собрались сотрудники угрозыска, понятые, следователи.
— Что вы делали, когда это случилось?
— Повторите еще раз, я же плохо…
— Что вы делали, когда раздались выстрелы?
— Мы с Рудольфом только что пообедали. Карлис сказал, что пока обедать не будет, ему надо работу кончить. Рудольф, как всегда, спешил, ему в три обязательно нужно было вернуться в лабораторию… Я осталась на кухне одна, мою посуду… Тут слышу, как что-то ухнет, как во дворе кто-то закричит… Что кричат, я не слышала, не могла слов разобрать, но голос такой взволнованный, вот я и подошла к окну… И тут я его увидела… Открыла окно, зову по имени… Кричу людям, чтобы объяснили, что случилось. А он лежит и не двигается… Тогда к Карлису. Он работал за своим столом и ничего не слышал, у него окна на улицу выходят. Потом вы приехали. Карлис дал мне лекарства и велел сидеть в его комнате, он боялся, что в кухне я не выдержу и подойду к окну. Сам он спустился к вам. А я сидела сама не своя. Сейчас самое тяжелое уже позади… Я много близких в жизни потеряла… Две войны столько людей забрали… И между войнами…
Старушка увидела возле плиты шелуху, подняла ее и бросила в ведро.
— Не везло ему, Рудольфу… Хороший человек был, а все как-то не везло…
В дверь кухни постучали, и появился Арнис.
— Пришла какая-то женщина… Требует начальника… Хорошо бы вы, товарищ полковник, с ней поговорили… Удивительно настойчивая…
— У вас там еще надолго?
— Скоро кончим.
— Есть что-нибудь интересное?
— Абсолютно ничего.
— Пусть эта женщина войдет.
— Пройдите сюда, — сказал Арнис кому-то в коридоре, пропустил ожидающую мимо себя в кухню, а сам ушел опять в комнату Димды.
Женщине было лет сорок, больше сухощавая, чем стройная, хорошо одетая, но довольно экстравагантно. Ярко-красные сапоги на высоких каблуках. Вся как напряженная струна. Кратким кивком поздоровалась с Паулой и тут же обратилась к Ульфу:
— Я его жена!
— Как жена?
— Я жена Рудольфа Димды. Моя фамилия тоже Димда.
— Ты, Цилда, бывшая его жена, — вмешалась старушка. Голос ее зазвучал вдруг сильно и строго.
— Насколько я знаю, Паула, других жен у него нет, есть только любовницы!
— Вы хотели мне что-то сказать? — спросил Ульф.
— Я хотела бы сейчас же получить документы на машину и ключи от гаража. И чтобы вы комнату непременно опечатали.
— Как стервятник какой. Человек еще и остыть не успел, а она уже тут, — с отвращением скривилась Паула, но Цилда хладнокровно пропустила это мимо ушей.
— У Димды должны быть ценные вещи и порядочно денег, — пояснила бывшая жена Димды.
Старушка покачнулась на стуле и взглянула на нее с нескрываемым удивлением.
— Двести пятьдесят в месяц… И еще халтура… Разные там балы и свадьбы снимал, — продолжала Цилда. — Вот и должно скопиться! Не раздавал же он калекам всяким!
— Ты Карлиса не трогай! Он и сам хорошо зарабатывает!
— Я никого не обвиняю, я только должна быть уверена, что здесь никто ничего не сможет утащить! — При виде усмехающейся старушки она взвилась еще больше: — Да, Паула, мне нужны деньги! Я должна воспитывать его ребенка. Ребенка этого повесы и бабника!
— Ты-то ему тоже ничего, кроме рогов, не приносила!
И вдруг старушка мелко и звонко засмеялась:
— Вот уж у тебя, Цилда, денег никогда не было и не будет. Слишком уж ты за ними гонишься!
— Товарищ начальник, так могу я сейчас получить ключи от гаража?
Ульф задумчиво смотрел во двор. В окна все еще высовывались люди, видимо, в ожидании еще каких-то зрелищ.
— Вы, может быть, предполагаете, кто это мог сделать? Может быть, у вас есть подозрения? Может быть, у него есть враги? Не грозил ли кто-нибудь посчитаться с ним?
— Не знаю. Меня это не интересует.
— А меня интересует.
— Но я действительно не знаю. Ну, разве что какой-нибудь ревнивый муж. Но ведь таких мужчин больше уже нет. Тряпки! И представить не могу, кому понадобилось прикончить его… С последними подонками он все-таки не водился, для крупного мошенника был глуповат…
— Товарищ начальник! — поднялась старушка. — Я этого больше не могу слушать… Я пойду к Валдеру, пока вы тут беседуете…
И, не дожидаясь разрешения, пошла к двери, потом вернулась и прошипела Цилде прямо в лицо:
— Ты поганка в красных сапогах!
— Да садитесь же! — кивнул Конрад, когда они остались вдвоем. — Кто вам сказал, что Рудольф Димда мертв?
— Не знаю. — Женщина села, закинув ногу на ногу. Стройные, довольно красивые ноги.
— Как это не знаете?
— У нас была договоренность, что я позвоню ему на работу сразу же после обеда. Трубку взял кто-то другой — откуда мне знать кто, их там много — и сказал, что с Рудольфом дома случилось большое несчастье. Я отпросилась с работы и помчалась сюда, у ворот встретила соседей, и они мне все рассказали.
— По какому поводу вы ему звонили?
— Он обещал выплатить мне алименты… — Женщина замялась. — У меня предвиделись кое-какие расходы. Скажите, а формальности с наследством долго протянутся? У него никого больше нет, только дочь. Да, насчет ключей от гаража…
— Какую сумму вы должны были от него получить?
— Мы говорили о трехстах… Ему взбрело в голову дать мне сразу за шесть месяцев. — И женщина деланно улыбнулась.
Какими бы различными ни были люди, с которыми следователям приходится сталкиваться в повседневной практике и задавать им вопросы, отличий в их ответах и жестах немного. Пусть эти люди представляют различные социальные слои, пусть имеют совершенно различный уровень образования — все они сразу же подпадают под следовательскую — зачастую он и сам этого не сознает — классификацию, в зависимости от того, как держатся со следователем. Это может быть надменный ответ: «Я не знаю!», — хотя в действительности человек хочет сказать: «Вам не удастся ничего доказать!» Это может быть плачущее: «Я не помню…» вместо того, чтобы сказать: «Я не хочу закладывать друга…» Есть категория произносящих это кокетливо, чтобы следователь непременно уловил второй смысл. И дружка «заложил», и до конца дней может клясться и документально доказывать, что он сказал всего лишь: «Я не помню…»
Конрад Ульф допросил и разгадал куда больше людей, чем его молодые сотрудники, поэтому его классификационная система была разработана куда основательнее. Когда Цилда Димда выхватила из сумочки крохотный платочек, приложила его к глазам и всхлипнула, Конрад Ульф подумал: в чем-то она проговорилась и сейчас постарается утопить ошибку. Скорее всего попытается дать дополнение к уже выложенной информации.
— Ему так было удобнее, сразу за шесть месяцев… Он платил за прошлые месяцы, а не вперед!
— Почему вы на это соглашались?
— Потому что дура! Он всегда крутил мной как хотел! — Женщина вновь всхлипнула, но уже не так демонстративно. — Товарищ начальник, эти деньги должны быть у него в кармане, если он шел на работу. Он мне сказал, что перед обедом снимет их с книжки, а после обеда чтобы я позвонила, тогда договоримся, где нам лучше встретиться… Фактически это деньги ребенка… Девочке уже двенадцать лет… То школьные принадлежности нужны, то всякое другое… У меня зарплата маленькая, я продавщицей работаю… Мыло, лосьон, всякая мелочь… Сейчас у нас есть лезвия «Полсилвер». Вы безопасной бреетесь?
— В кармане у Рудольфа Димды было только несколько рублей, — сказал Конрад. — А в комнате вообще никаких денег не обнаружено.
— Не может этого быть! — воскликнула Цилда. — Если Рудольф сказал, что после обеда деньги будут, значит, так оно и есть! Уж в чем в чем, а в таких делах он был пунктуален.
Ульф нервно пожал плечами. Не верил он, что Рудольфа Димду убили из-за этих трехсот рублей, но какую-то роль эти триста рублей должны играть, потому что именно эту сумму Димда снял сегодня с книжки. Сберкнижка найдена в письменном столе, а денег нет.
— Кому вы сказали, что получите от Димды деньги после обеда?
— Н-н… никому…
— Даже дочери?
— Нет.
— Подумайте, подумайте.
— Один человек об этом знал… Но… Но он вне подозрений. Это директор нашего магазина. Я звонила Рудольфу из его кабинета, он сидел рядом…
— Вы полагаете, что директор мог уловить из вашего разговора, что речь идет о трехстах рублях?
— Нет… Нам удалось как-то так насчет этих денег выразиться, вообще… Я между прочим это сказала…
— Зачем вам нужны были эти деньги? — спросил Конрад.
Цилда слегка вздрогнула, словно ее на чем-то поймали, но спокойно продолжала:
— А почему вы думаете, что это мне нужны деньги? Деньги нужны не мне, а ребенку! Ребенку есть надо! Бог с ними, с деньгами, отдайте только ключ от гаража!
— Во-первых, я не имею права этого делать, он уже занесен в протокол осмотра.
— Но ведь ключи висели здесь, на кухне!
— Да, Карлис Валдер предъявил их и сказал, что они принадлежат Рудольфу Димде.
Цилда выразила сожаление, что Конрад ее не понял или не хочет понять. Напряжение ее стало проходить, она обмякла, ее категоричность исчезла. Она даже сказала, что юридически Конрад, конечно, прав, и, по сути дела, неважно, получит она машину сейчас или позднее, когда дочь введут в права наследования. У Рудольфа Димды действительно нет больше наследников, кроме дочери, это могут засвидетельствовать и Паула, и Карлис Валдер, а если надо, то и у него на работе, в «Фоторекламе». Формальности могут продлиться все лето, какой же смысл машине весь сезон ржаветь в гараже? Водительские права у нее есть, и если бы она имела возможность пользоваться этой старой «Волгой», дочка хотя бы по вечерам или в конце недели могла подышать воздухом за городом…
— Я и без того столько пережила всяких несправедливостей. — И губа ее уже задергалась. — Когда разводились, суд присудил мне две тысячи, а машину оставил мужу. Тогда на рынке меньше чем за десять «Волгу» нельзя было получить. И тогда она была еще совсем новенькая, теперь и говорить-то о ней не стоит. Но на ходу все же, вот Рудольф и ездил. И нам с дочерью хватило бы…
— Мы сейчас ведем пустой разговор. Я неправомочен решать наследственные дела.
— Может быть, вы хотя бы скажете, куда обратиться, и замолвите там слово?
— Поговорите со следователем, он скажет то же самое… Когда вы последний раз виделись с Рудольфом Димдой?
— Я ему позвонила утром, чтобы он по дороге на работу зашел ко мне в магазин. Я сказала, что мне нужны алименты, и он пообещал снять триста с книжки и сразу после обеда передать мне. Где я могу найти следователя?
— Он находится в соседней комнате, но сейчас он занят. Я дам вам его рабочий телефон, позвоните, ну, скажем, через несколько дней.
Конрад написал на листке записной книжки телефон следователя, вырвал листок и подал Цилде.
— Вы невероятно любезны! — поднимаясь, ехидно сказала Цилда. Можно было подумать, что в ней клокочет ярость, хотя на самом деле она была близка к отчаянию.
РАССКАЗ ВНЕ РАМОК СЛЕДСТВИЯ
— Но чтоб поели, с пустым желудком нечего спать ложиться! Во сколько обратно будете? — спросила Паула.
— Часа в два, не раньше, — деловито ответил Карлис.
Все ружья — в том числе и то, которое предстояло фотографировать, — находились в футлярах, — рюкзак с патронташем лежали на полу рядом с ними, а полушубки висели в коридоре. Оставалось только Карлису скинуть мягкие шлепанцы и натянуть длинные резиновые сапоги, чтобы ноги от росы не промокли.
Покамест он переобувался, вошел Рудольф.
— Послушай, — озабоченно начал он. — А у тебя самого нет какой-нибудь шубейки потеплее? Может быть, с нами поедет одна дама.
«Марина?» — почему-то подумал Карлис о неразговорчивой женщине, которая из всех посетительниц Рудольфа была ему наиболее симпатична. Все ее существо как будто выражало извинение за то, что она пришла к этому мужчине, как будто она сожалеет об этом, и рано утром она исчезала невидимо и неслышимо.
— Нет, не Марина… Ее… — Похоже, что Рудольф не был уверен, что верно помнит имя этой женщины, поэтому так и не назвал его. — Я ее пригласил на охоту, она согласилась, но, может быть, и не придет… Это дама, у которой ничего нельзя понять…
Карлис достал толстый вязаный джемпер с высоким воротом, а на него надел ватник, чтобы не продувало.
Валдер мог медленно передвигаться на двух костылях или с помощью одного костыля и палки. Последний вид передвижения был ненадежен и давался с большим трудом, но все же, когда он ездил в художественный салон сдавать продукцию или по другим делам, он всегда прибегал к палке, чтобы не выглядеть таким уж беспомощным калекой. На сей раз нужды в палке не было, и тем не менее он взял ее. Можно бы вообще не брать ничего, так как по полю к месту охоты Рудольф носит его на закорках и так же снес бы и к машине, но в окнах все время кто-нибудь торчит и смотрит, так что Карлис это небольшое расстояние к машине через двор всегда преодолевает сам.
Старая «Волга» — это все, что осталось у Рудольфа от супружеской жизни. Он даже свои костюмы не взял, а Цилда потом отказалась их отдать — в судебном решении о них ничего не говорилось. Рудольф плюнул и не стал настаивать, хотя с деньгами у него тогда было туго, так как жене пошли все сбережения. «Волга» оказалась старым и надежным средством передвижения и громыхала гораздо меньше, чем от такой старушенции следовало бы ожидать.
Стартер долго тарахтел, пока не дал искру, и мотор наконец застучал. Карлис поудобнее устроился на заднем сиденье, погрузился в него чуть не по уши и с интересом стал поглядывать в окно, и на дома, и на машины, и просто на прохожих. Как обычно под вечер, у светофоров приходилось долго стоять, а поток пешеходов заливал переход даже при желтом свете с такой беззаботностью, что сквозь него невозможно было пробиться и танку.
— Тут прождешь! — тоскливо прозвучал голос Рудольфа.
Но вот вырвались из толкучки в центре, и ехать стало легче.
На тротуаре недалеко от большого перекрестка стояли две женщины и оживленно беседовали. У одной в руках была авоська, у другой рюкзак.
Димда притормозил и крикнул:
— Привет прекрасным охотницам!
В нем вдруг проснулась какая-то бодрость, он стал улыбчивым и энергичным. Выскочил из машины, чтобы открыть дверцу. Можно подумать, что из галантности, хотя виной была разболтавшаяся защелка дверцы. Чтобы дверца держалась крепко, надо ее уметь закрыть.
Женщины поспешно простились. Та, что с авоськой, пошла дальше, бросив через плечо: «Ни пуха вам, ни пера!», за что Рудольф послал ей воздушный поцелуй. Взяв под руку вторую женщину, Рудольф повел ее к машине. Стройная фигура, живое, выразительное лицо с маленькими морщинками под глазами — от смешливости, и длинные, свободно ниспадающие волосы. По требованию моды поверх блузки джемпер с разноцветными горизонтальными полосами, узкие бедра затянуты в элегантные джинсы. Красивая женщина и явно сознает это. На Карлиса она бросила беглый взгляд, так же бегло обронила «добрый вечер» и привычно, удобно устроилась рядом с Рудольфом, который, вновь заведя мотор, с удовольствием поглядывал на ее фигуру и пытался угадать ее возраст. Под тридцать, заключил он, хотя из-за манеры держаться и одеваться выглядит девчонкой. Вновь влиться в поток машин было трудно, тут требовалось все внимание, поэтому Рудольф не заметил, что Валдер на приветствие женщины не ответил и еще глубже ушел в сиденье.
Как он хотел встретить Мудите! Все эти годы. И даже не встретить, а хотя бы увидеть. Хотя бы на улице, мимоходом. В тех немногих случаях, когда он выезжал в коляске, ехал он медленно и сам себе не признавался, что из-за нее. Иной раз, чаще на противоположной стороне улицы, он видел женщину, которую сначала принимал за Мудите. У одной ее грациозная походка, небольшие шаги, у другой такая же фигура, у третьей свободно ниспадающие волосы. Вначале каждый раз он бешено крутил колеса, мчался к следующему перекрестку, чтобы переехать на другую сторону, чтобы оказаться поближе, но потом перестал это делать, катил по своей стороне и лишь поглядывал, пока не убеждался, что это была не она. С годами желание увидеть Мудите не уменьшилось, но он уже не хотел с нею встретиться и поговорить. Ради самой Мудите. Он не хотел, чтобы ее стало мучить сознание вины, а ведь встреча могла бы привести к этому. Он сам перестал писать ей, и его немного задело, что, не получив ответа, Мудите уже не написала другое письмо, как будто предыдущее не могло затеряться на почте или в санатории, где он тогда лежал.
Желание увидеть Мудите было так велико, что он рано утром ехал на такси к ее дому и, остановив машину напротив ворот, ожидал, когда она выйдет. Шоферы стоять не любят, они на этом теряют, поэтому ругаются или говорят, что о таком ожидании надо заранее договариваться, они из-за всяких сумасбродных идей терять в заработке не намерены. И через полчаса приходилось ехать обратно. Так что позволить себе такие поездки он мог только раз в месяц.
В больнице и в санатории прошли несколько лет. Мудите уже должна стать взрослой женщиной. Он думал, что, может быть, встретит ее с ребенком или с мужем. Но увидел только ее мать, уже довольно дряхлую старушку. Потом случайно встретил в художественном салоне бывшего школьного товарища, и тот рассказал, будто слышал, что Мудите вышла замуж и поселилась где-то далеко, чуть ли не в деревне.
И все же, проезжая по улице, он продолжал внимательно смотреть по сторонам.
— Как по лугу едет! — сердито воскликнула Мудите, когда передняя машина, не просигналив о повороте, стала менять ряд. — Меня зовут… — Она повернулась назад, к мужчине на заднем сиденье, на которого, садясь, не обратила как следует внимания. — Меня зовут Мудите…
— Да, я знаю…
— Карлис… Карлен! О, какие у тебя шикарные усы, какой ты сейчас чужой! Карлен! — звонко и сердечно рассмеялась она, и все вдруг стало на свои места. Это была все та же Мудите, которая, запыхавшись и опаздывая, прибегала на свидание, которая, сверкая глазами, махала Карлису с трибуны стадиона и, безуспешно скрывая грусть, оставалась ждать, когда он по трапу поднимался в самолет, улетая на матч в другом городе.
— А что ты имеешь против моих усов? — И Карлис провел указательным пальцем по верхней губе. — Усы как усы… Массового производства.
Когда он увидел ее на тротуаре, в голове промелькнули десятки мыслей сразу. Он решил, что она станет изображать обиду на то, что он первый бросил писать, допускал даже, что она его больше не узнает, допускал все, только не то, что в ее голосе услышит теплоту.
— Куда ты запропастился! Я у всех расспрашивала, никто про тебя ничего не знает! Вот так встреча!
— Сидит как паук в своем гнезде и подстерегает хорошеньких женщин! — сказал Рудольф, уже придя в себя от изумления. — И вообще я протестую! Только познакомишься с красивой женщиной, кто-то уже рвет ее из рук. Но вы, Мудите, ему не верьте, он опасный человек!
— Ничего, я не из боязливых! — И Мудите вновь взглянула на Карлиса. Он увидел, что только сейчас она заметила костыль и палку, стоящие рядом с ним. Это внесло тревогу в беззаботную интонацию. Голос ее нервно завибрировал.
— Где ты живешь? Чем занимаешься? Никто ничего о тебе не знает. Наш класс собирается раз в три года. Обычно у Дзинтры, она врачом с Саулкрасты… У Астриды трое мальчишек, она математический окончила… Элла с Казиком поженились, в Вентспилсе живут… И мой старший брат там… Казис ничуть не изменился, все такой же болтун, как был… И будет! Это уж я ручаюсь… Ивар огребал деньги за мытье окон, потом перешел в стройконтору прорабом… Мы всегда всех вспоминаем. Тех, кого нет рядом. А уж тебя-то вдвойне, ты же был знаменитостью. Теперь уж не отвертишься, теперь и ты будешь приходить! Я запишу твой адрес… Телефон у тебя есть?
— Да.
— Ну вот, совсем удобно…
Мост, который с началом разговора как будто опять соединил их, стал расшатываться.
Большое красное солнце быстро клонилось к горизонту. Все вокруг приобрело серые тона, которые становились все темнее и темнее, пока ели на опушке совсем не почернели, и вот уже силуэты их не выделяются на фоне леса. Тишина. Только желтое спелое овсяное поле шелестит, когда налетит ветер, да в кустах с криком ужаса вспорхнет спугнутая мелким хищником пичуга.
Карлис поймал себя на том, что все время напряженно вслушивается, не донесутся ли какие звуки оттуда, куда ушли Рудольф и Мудите. Рудольф, конечно же, быстро придумал причину, почему Мудите не должна оставаться с Карлисом: груда камней мала, двоим здесь сидеть будет неудобно, зато там, где он подстерегает кабанов, места сколько угодно.
— Хорошо, хорошо… — торопливо согласилась Мудите. — Идем.
Сначала Карлис еще слышал короткий смешок Мудите, потом он стих. И хотя они были в какой-то сотне шагов, до Карлиса не доходило ничего.
Если он… Если он обидит Мудите, я ему пулю всажу в брюхо! Нет, на насилие Рудольф не способен, хотя с женщинами не очень-то церемонится, и даже удивительно, что это им нравится.
Чего Рудольфу надо от Мудите, Карлису было ясно. Он только не мог понять, как этого не понимает Мудите. Ведь уже взрослая женщина, должна бы соображать, что означает приглашение на ночную охоту.
Ничего не слышно… Может быть, они ушли дальше? Но ведь Мудите могла бы настоять, что хочет остаться с Карлисом, и Рудольфу пришлось бы согласиться. Может быть, она в спешке не поняла этого?
Сначала он услышал глубоко в лесу хруст ветвей, потом шлепанье, словно стая кабанов продирается сквозь чащу. Да, приближаются, уже слышно, как вожак остановился и тянет воздух. Принюхивался долго, может быть, больше угадывая, чем улавливая, чужой запах, так как ветер дует от леса в поле.
Карлис дрожал от волнения, даже дышать боялся. Уже который раз он внушал себе, что надо делать: как отвести предохранитель, как нащупать выключатель прожектора, что надо нажать одновременно со спусковым крючком. Ведь кабан, наткнувшись на сноп света, не будет стоять и удивляться, как в старину, а быстро прыгнет в сторону — почти после каждой такой вспышки в них стреляют, и эти на редкость умные животные хорошо все усвоили.
Опять хрустят ветки — кабаны перебрались через канаву на опушке. Топоча по высохшей земле, пробежали кусочек и с хрюканьем принялись теребить овес. Слышно, как взвизгивают поросята, которых отпихивают большие свиньи, когда те слишком бесцеремонно путаются под ногами.
Пока что все это Карлис мог определить на слух, надо еще выждать, когда на фоне желтого овса метрах в двадцати он увидит черную спину. Карлис поднял ружье, и в этот же момент к нему вернулось хладнокровие. Поскольку прожектор нужен лишь для корректировки, Карлис целился в темноте. Он уже прикинул, насколько ниже линии спины стрелять, чтобы выстрел был смертельным, и приготовился ко второму выстрелу, так как сразу после первого кабан потащится в чащу.
И тут рядом с первой спиной возникла вторая, куда выше и отчетливее.
Если я свалю этого, подумал Карлис, это будет настоящий триумф! Если я свалю его… Надо подождать, пусть кабан подойдет поближе…
В этот момент вспыхнул прожектор и грянули два выстрела. Казалось, они грохнули совсем рядом, хотя на самом деле стреляли на втором поле, которое отделяла узкая, заросшая кустами канава.
Овсяное поле перед Карлисом как будто ожило и двинулось с места — это свиньи скачками кинулись к опушке. Самих рассыпавшихся по полю кабанов не было видно, только слышался визг и можно было различить, как пляшут длинные стебли овса. Карлис включил прожектор и заметил своего кабана уже у самых кустов. Он казался совершенно черным. Черная прыгающая копна с зелеными горящими глазами.
На соседнем поле выстрелили еще раз, и только тогда зажегся фонарь и послышались голоса. Переговаривались быстро, оборванно, потом стало видно, как человек с фонарем идет к лесу.
— Карлис!
— Да.
— Темно, как в пекле, ничего невидно! Включи свет, а то я шею сломаю!
Через поле по пояс в овсе шел Рудольф.
— Готов. Точно попал, как в аптеке, оставил там Мудите сторожить.
Карлис осторожно попытался встать с груды камней, но чуть не упал.
— Лезь на закорки, отнесу!
— Не надо. Возьми только ружье, я сам.
— Не придуривайся, все равно же провозимся до утра, пока со всем управимся.
— Я сказал, что сам! — Карлис подал Рудольфу ружье и, опираясь на костыль и палку, решительно двинулся.
Рудольф больше не настаивал, закинул ружье за плечо и пошел к машине за фотооборудованием.
Спустя полчаса они добрались до того места, где Мудите ожидала возле убитого кабана. Это был на редкость крупный экземпляр с пожелтевшими клыками и вздернутой верхней губой, щетина на загривке жесткая, как иголки у ежа.
— Посвети! — скомандовал Рудольф, протягивая Мудите плоский электрический фонарик. Потом достал из кармана наждачную бумагу и принялся обрабатывать ею клыки. — Надо снять желтизну, чтобы на снимке контрастнее были.
— Неужели вам обоим и впрямь не жаль его? — вдруг спросила Мудите. — Ведь он же вам ничего плохого не сделал. Он же вокруг Риги не рыскал, вас не подстерегал! Жил там, где ему природой отведено было жить. Тогда уж лучше убивайте тех людей, которые вас чем-то обидели. Ну хоть из корысти стреляйте, это можно понять и логически объяснить!
— Ему на роду написано быть съеденным, и да будет так! — торжественно произнес Рудольф и тут же добавил: — А что, Карлис, в вашем классе все девчонки были такие, ханжи?
— Я не ханжа.
— Тогда вы, Мудите, просто чего-то не понимаете. Охота — это прежде всего удовлетворение инстинкта. Во-вторых… А вы отбивную любите? Наверняка. Про вас не скажешь, что вы вегетарианка, которая довольствуется лютиками да ромашками.
— Я говорю про убийство!
— Ага! Ясно, мясцом, значит, не гнушаетесь. Но в таком случае вы соучастница убийства, потому что именно ради вас овечкам и телочкам перерезают глотку. Если бы вам не хотелось мясца, то овечки могли бы жить и плодиться вечно. Значит, мы с Карлисом в ваших глазах величайшие мерзавцы, хотя мы участвуем в процессе естественного отбора. Если бы этот кабан окончил свой кабаний университет, то он бы нас учуял и из кустов не вылезал, а если бы окончил кабанью спортивную школу, то он после выстрела смог бы интеллигентно исполосовать нас своими клыками, что, между прочим, случается почти каждый год. Мы с Карлисом вышли на бой, как гладиаторы, и мы же еще и плохие, а какой-нибудь деревенский старичок, который приносит в ведерке болтушку, чешет своей свинье спинку и уговаривает получше поесть, чтобы потом раз — ножиком своей милой крошке по горлышку, да так, чтобы и капли крови на землю не упало, потому что ее всю можно в колбасу пустить, старичок, который бренные останки своего сокровища волочет на базар и продает за полновесные рубли, — он для вас хороший. Стыдно, Мудите!
Мудите засмеялась, достала платок и стерла со лба Рудольфа пот, который стекал по лицу и щипал глаза. Ночь была на редкость жаркая, быстрая пробежка к машине и возня с клыками сделали свое — вот-вот пот покатится градом.
Карлис, присев на межу, угрюмо смотрел на них. «Какие у них отношения? Пока что, кажется, никакие, если еще на „вы“. Неужели и Мудите скоро станет одной из тех, кто прибегает к Димде и потом кутается в его мохнатый утренний халат? Ну, раз она такая, так пусть идет! Мне это совершенно все равно! Тогда я откровенно буду ее презирать!»
— Уберите руку! — резко воскликнула Мудите.
— Это действительно было нечаянно, — с явной иронией откликнулся Рудольф.
Он стоял возле кабаньей головы на коленях. Мудите рядом, чтобы лучше светить. Ее ноги были так близко, что он не удержался от соблазна погладить их.
— Еще раз вот так нечаянно сделаете — и я уйду. Не волнуйтесь, до шоссе я доберусь, дорогу найду!
— Не глупи, Мудите! Никуда я тебя не пущу! — крикнул Карлис. Опираясь на палку, он попытался подняться.
— Все в порядке. Мы уже договорились, так ведь? — И Мудите заглянула в нахмуренное лицо Димды.
— О чем договорились?
— О мирном сосуществовании.
— Если вы думаете, что у вас самые красивые ноги, которые я когда-либо видел…
— Я ничего не думаю.
— Что ж, чисто женское занятие!
И Димда стал готовиться к съемке. Сначала он попросил Мудите отойти подальше, чтобы прожектор освещал большее пространство. Мудите отошла и села рядом с Карлисом. Как будто она даже готова прижаться, только присутствие Димды мешает.
— Посмотри, что сейчас будет, — шепнул ей Карлис. — Когда он начинает возиться с аппаратом, то становится просто одержимым… Ничего тогда вокруг не видит…
Рудольф оттащил кабана за задние ноги немного подальше, к самому краю утоптанного места. Над ним, точно благословляя его, свесились колосья овса. От того, что его протащили, щетина зверя еще больше взъерошилась, глазки, маленькие и злые, смотрят с ненавистью, глазные яблоки налиты кровью, красная пасть слегка раскрыта, жуткие клыки зловеще белеют на черном фоне.
Карлис тихо рассказал Мудите о конкурсе, объявленном оружейной фирмой. А вот заметил ли он, с каким интересом стала теперь поглядывать на Димду Мудите?
Рудольф отступил на несколько шагов, потом подскочил к кабану, прислонил старое, покрытое декоративной гравировкой ружье и положил охотничью шляпу с приколотой еловой веточкой. Нет, что-то ему не понравилось, повернул шляпу, чтобы видно было эмблему охотничьего общества. Вот так. Готово.
Нет, еще не совсем. Шляпу еще правее, ружье наклоннее. Слишком бросается эмблема, надо лишь край ее, она должна не привлекать внимания, а только создавать ощущение достоверности, не больше. Ровно настолько, чтобы было ясно, что шляпа с узкими полями принадлежит охотнику, а не какому-то фланеру.
— Карлис, ты оставайся там со своим фонарем, а Мудите, становитесь правее… Мудите, держите выше! Еще выше, на вытянутых руках! Замрите, черт вас подери!.. Три… Два… Один… Порядок! Еще раз… Три… Два… Один… И еще разок…
Затвор фотоаппарата беспрерывно щелкал.
— Спасибо, голубчики… Все…
Рудольф сел на вытоптанной площадке перед кабаном, потом повалился на спину, глядя в черное небо, словно надеясь что-то там высмотреть.
— На три с плюсом, не больше… — спокойно произнес он немного погодя. — Слишком статично и плоско… Не стоило и труда… — И вновь молча уставился в небо.
— Не пора ли домой? — спросила Мудите.
— Сейчас я управлюсь… Это недолго… Только выпотрошу и по дороге скажу леснику, чтобы приехал с телегой… На три с плюсом, не больше… Черт бы побрал! Да пошли они с их конкурсом!.. И конкурс-то идиотский…
И вдруг он перевернулся на живот и жадно уставился на Мудите. Зрачки его расширились, взгляд бесцеремонно шарил под ее одеждой, ощупывая тело сантиметр за сантиметром.
Мудите почти физически чувствовала этот взгляд, до того ей стало неловко.
— Ну, сделали что собирались, а теперь едем! — И она решительно встала.
Взгляд Рудольфа не отрывался от нее, оценивая ее грудь.
— Раздевайтесь, — прошептал он. В глазах его была странная, ненормальная яркость, губы вдруг пересохли.
Мудите опасливо взглянула на Карлиса и увидела, что происходящее поразило его точно так же, как и ее.
— И еще что? — тускло спросила она.
— Раздевайтесь, я вас сфотографирую!
— Привет!
— Погодите, Мудите! Не уходите! — Рудольф вскочил на ноги и крепко схватил ее за руки. — Второго такого случая не будет! Это единственная возможность… Я уже вижу, как колоссально это будет выглядеть!.. Белое пропорциональное женское тело, кабан и ружье… Это будет потрясающе!
Его одержимость и отталкивала, и одновременно привлекала. Мудите ничего не ответила, но и рук не вырвала.
— Карлис, помоги мне! — взмолился Рудольф. — Карлис, скажи ей, чтобы она согласилась! Другого такого случая не будет, ты же знаешь, сколько раз мы ездили впустую… Белое женское тело, кабан и старинное ружье… Мудите, неужели в вас нет ничего от художника? Это же будет колоссально! Нечто фантастическое!
— Отпустите руки, мне больно!
— Простите! — И Рудольф отпустил ее.
— Голой я сниматься не желаю и не буду, — величественно сказала она и тут же пожалела об этом, увидев, что в Рудольфе что-то потухло, опало, что он вновь становится таким же, как всегда, ничем особенным не выделяющимся, разве что бросающейся в глаза одеждой и манерой отпускать вольные шуточки, впрочем, без особых сальностей.
В большом женском царстве, которым был склад готовой одежды, где работала товароведом Мудите, он появился давно, правда, заглядывал редко. Обычно его водила, показывая товар для рекламирования, какая-нибудь начальница. Поговаривали, что с одной из них у него был мимолетный романчик. Так оно, верно, и было, потому что вдруг стало известно, что он разведенный, имеет свою квартиру. Позавчера показать фотографу ассортимент мужских рубашек выпало Мудите. Она сразу поняла, что понравилась ему, да он и не пытался это скрывать и тут же с целеустремленностью избалованного в любовных делах человека предложил ей встретиться. Мудите это польстило и, хотя она не приняла Рудольфа всерьез, пофлиртовать не отказалась.
— Вы поведете меня в кино? — насмешливо спросила она.
— А вы хотите в кино? Извольте!
— В кино меня уже приглашали, в театр тоже. Много всяких было приглашений. Вот бы что-нибудь оригинальное…
— Извольте! Будет! Ради вас я на все готов! Мы с приятелем едем на охоту, официально приглашаю вас принять участие!
— Во-первых, я завтра работаю.
— Извольте, я перенесу охоту!
Так ни до чего конкретного и не договорились, и Мудите была уверена, что все останется на уровне заигрываний, но на следующий день Рудольф позвонил, и Мудите была почти вынуждена согласиться на встречу, так как вокруг сновали навострившие уши подруги и долго вести переговоры было нельзя. И что она теряет, отправляясь на такое свидание? Насчет того, чтобы вечер прошел интересно, Димда позаботится…
Во всяком случае, это же приключение, а приключений в ее жизни пока что не было, потому что вся она налажена и отрегулирована безупречно, иди по ней хоть со стаканом воды в руке — ни одна капелька не выплеснется. Единственно, чего она боялась, так это что Жирак не поедет за дичками, к которым собирается привить редкий сорт розы, но все сложилось удачно — и в три часа дня Жирак уехал. Когда Димда позвонил, у нее от радости все так и затрепетало. Даже еще больше затрепетало, чем в те времена, когда она еще не была замужем и собиралась вечером на свидание.
— Возьмите ружье… Одной рукой за приклад, другой под ложе… Вот эта ложа, эта деревянная штука под стволом… А ну поставьте одну ногу на шею кабану!.. А ну, Карлис, посвети как следует!.. — командовал Рудольф, но в голосе его уже не было ничего от прежнего энтузиазма, и Мудите стало его жаль. Теперь Рудольф действовал как обычный ремесленник, не больше.
«Я же лицемерю, — подумала она. — И что я лицемерю? Наверно, потому, что так принято? И откуда взялись такие предрассудки и кому они нужны? Жирак этот журнал никогда не увидит, даже если он тиражом в сто тысяч. Никуда он не ходит, ничего не видит, ничто его не интересует. За исключением цветоводства. Ему можно готовить раз в день, но если и этот раз пропустишь, то вряд ли он заметит. Схватит кусок хлеба — и доволен. Фигуры мне стыдиться нечего, такой каждая женщина может гордиться. Даже кинозвезды». Ей стало стыдно, что у Димды из-за нее не будет нужного снимка, которого он добивается с таким вдохновением. Но, упрекая себя, она не думала о главном, она даже не сознавала его — Димда не простит. Что бы потом ни было — он не простит.
Рудольф, прищурясь, поглядел в видоискатель, потом махнул рукой:
— Не стоит… Гаси свет, Карлис, потрошить и при фонаре можно…
Рудольф отставил аппарат на межу и достал из ножен охотничий нож. Мудите продолжала стоять, поставив ногу на шею кабана. И вдруг она решилась.
— Карлен, хотя бы ты не смотри.
— Что?
— Закрой, пожалуйста, глаза. Отвернись!
— Ладно…
Джемпер… Блузка… Она быстро разделась.
— Рудольф… Пожалуйста… Мне неловко…
Рудольф отвернулся и стал торопливо возиться с аппаратом.
— Я готова.
— Сейчас! Присядьте на беднягу… Грудь, слишком много груди… Повернитесь немного вправо и пригнитесь… Нет, лучше все-таки прямо… Мудите, вы прямо богиня… Ах какой будет снимок! Это труд всей моей жизни, и поэтому я вас буду любить всю жизнь! Волосы, слегка пригладьте волосы! Нет, совершеннее уже ничего быть не может… Только вот лицо… Не хватает отношения к происходящему… Представьте, что вы его убили и теперь это переживаете… Не годится… Нет, нет… Как в плохом театре…
— Что же мне делать? Я же не могу заплакать ни с того ни с сего… И мне холодно…
— Держите патрон… Зарядите ружье… О, это вы великолепно умеете… И стрелять тоже? От сарая в поле попасть можете?
— У брата есть ружье… Мы ворон стреляли.
— Так вы действительно умеете стрелять?
— Немного… Стреляла… Только давно.
— Берите ружье и идите сюда! Рядом!
— Я что-нибудь надену…
— Не надо надевать! Некогда. Да идите же! — Он схватил ее за руку и потащил вдоль межи. В другой руке у него был карманный фонарик, которым он описывал шарящие круги по земле.
Вся живая тварь в траве уже устроилась на ночлег, только какая-то мохнатая гусеница крутила во все стороны головой в поисках новой точки опоры, вот ловко шмыгнул в убежище паук, рассерженный слишком ярким светом.
Еще дальше, вперед. Через межу, где трава мокрая от росы. И тут в луч света попала лягушка. Свет ослепил ее, и она недвижно продолжала сидеть. Только вытаращенные глаза вращаются да бока ходят.
— Стреляйте! — приказал Димда.
— Зачем? Что с вами?
— Стреляйте! — закричал Димда, уже не сдерживая себя.
— Я буду звать на помощь!
— Глядите! — Димда схватил ружье и выстрелил в лягушку.
Выстрелил дробью, и от маленького существа осталась только кровавая кашица и клочки кожицы.
— Видели? Вот и запомните! — Димда уже подтащил Мудите обратно и толкнул к кабану.
— Карлис! Большой фонарь! Куда ты светишь? Ты что, действительно зажмурился? Открой глаза и посвети сюда, ничего красивее ты никогда не увидишь!
Позднее, когда проявили пленку и сделали отпечатки, на лице Мудите можно было различить и страх, и смятение, и жалость…
