Сотня вымоталась. Регулярные части Красной Армии гнали ее второй день, отжимая от гор. Бока у коней запали — не успевали кормиться, промежутки между боями сокращались. Из четырех сотен мюридов, стянувшихся к Митцинскому, осталась одна, остальные рассеяны, бежали, полегли в боях.

В сыром, промозглом тумане обозначилась рваная цепь баррикады: земляной вал, окоп, мешки с камнями. Митцинский поднял руку. Сотня остановилась. Слева смутно угадывалась гора, справа шумела невидимая в тумане река. Митцинский напряженно вгляделся. На земляной вал поднялась одинокая фигура, утвердилась, крикнула:

— Осман! Село решило сражаться с тобой! В аул не пустим.

Митцинский грузно обмяк в седле, спросил:

— Старшие есть?

На вал поднялись трое стариков. Один из них сказал:

— Объезжай аул, имам. Мы не хотим крови, не хотим ссориться с Советской властью из-за тебя. Она дала нам автономию.

Митцинский выпрямился в седле, закричал, содрогаясь в бессильной ярости:

— Глупцы! Данная вам автономия — это кость собаке, чтобы не лаяла! Это обнаженный клинок кинжала, за который вы держитесь! А рукоятка — в руках неверных! Вы не получите истинной независимости, пока не завладеете всем кинжалом!

— Уже слышали! — одинокий, насмешливый голос из-за вала.

— Священная война большевикам объявлена! И долг каждого горца — присоединиться к ней! — с отвращением крикнул Митцинский — постыдным бессилием отдавали слова.

После долгого молчания снова заговорил старик:

— Мы привыкли лить пот, а не кровь на своих полях, имам. И Советская власть говорит нам: делайте то, что по душе. Не заставляй нас делать то, к чему не лежит сердце. Нам нечего делить с Советами.

Митцинский удержал сотню от приступа — мюриды рвались в бой. Он знал, что им еще пригодятся силы.

Ранним утром в сильно поредевшем лагере Митцинского на берегу реки запоздало раздался крик часового, грохнул выстрел.

В короткой страшной резне с окружившими лагерь частями ЧОНа выжили и прорвались сквозь кольцо два десятка мюридов. Среди них был Митцинский.

Ташу Алиева стукнула в дверь камеры. Ударила сильно, озлобленно. Подошел охранник.

— Я прошу сюда начальника!

Охранник вызвал начальника караульной стражи. Тот нагнулся к глазку:

— Я вас слушаю.

Алиева вжала лицо в прутья решетки, глаза белые, невидящие:

— Прошу вас довести до сведения властей, что я беременная. Я... я могу... стать матерью... если меня отсюда...

Заплакала тяжело, навзрыд.