В эту же ночь, в тот самый момент, когда перо Митцинского, брызгаясь и протыкая серую бумагу, писало ноту, трое тифлисских чекистов и один грозненский проводили за турецкую границу Спиридона Драча с пакетом Гваридзе, проводили, так и не разгаданные им. Они висели у него за спиной весь долгий путь, сменяя друг друга, подгоняя своим присутствием, которое тот все время фиксировал обострившимся чутьем. И поэтому гнал вахмистр к границе из последних сил, моля русского бога вперемешку с аллахом, чтобы эта изматывающая гонка скорее закончилась.

Немолчно, печально звенели в холодной черноте ночи редкие сверчки. Сверкали крупные звезды над головой. Российская зима доставала своим дыханием Закавказье, и Драч, изнемогая от ощутимой погони за спиной, все же успел остро и запоздало ужаснуться, что свежий, до озноба родной запах российских снегов, от которого он убегал, обессиленно истончится уже совсем скоро, встретив преградой плотную парную теплынь Босфора и Средиземноморья, напитанную ароматом, чужеродных магнолий и олив.

Затихли торопливые, шелестящие шаги Драча у самой границы, и четверо измученных беспрерывной гонкой людей позволили себе растянуться наконец на сухой, готовой к принятию снега земле. Безмолвная, чужая затаилась впереди Турция.

Граница молчала. Чекистов тревожило одно: все шло без осложнений. Ни две бессонные ночи, ни постоянная, изнуряющая необходимость вести гонца скрытно, ни стертые в кровь ноги не шли в счет — это было в порядке вещей, это была обычная работа.

Но вот теперь навалились сомнения: неужели конец? Они сделали все, что полагалось по заданию: отогнали связника от проторенного «окна» на границе, через которое просачивались гонцы из Турции и которое было наконец выявлено. Они гнали вахмистра, не давая ему передышки, наступая на пятки, и вывели к участку турецкой границы, который опекался турками наиболее плотно.

Пограничный заслон грузин был заранее предупрежден — затаился, пропустил связника.

Драч оглянулся в последний раз, торопливо и жадно вдыхая прохладу родины. Россия и Грузия остались за спиной. Сознание этого принесло ему острую боль, усиленную напряжением трех дней. Ее не облегчила даже мысль, что погоня наконец-то осталась позади. То, что он вышел к границе в незнакомом месте, не тревожило Драча: имена Омара Митцинского и Реуф-бея откроют ему замок любой турецкой каталажки.

И вот теперь все позади, он вышел к границе живой, с пакетом для грузинской колонии. Гонец вспомнил глуховатый, с акцентом голос грузина, который дал ему пакет: «Сохранить в тайне то, что я скажу, — в ваших интересах: в пакете ваша судьба. Сумеете донести его до грузинской колонии — вас обеспечат на всю жизнь, я пишу им об этом. Попадет пакет в руки туркам — вам конец».

Деньгами на дорогу грузин снабдил щедро, слишком щедро. Это сулило исполнение обещания и за кордоном.

...Все еще таясь, пригибаясь, Драч шагал по турецкой земле. Он ежеминутно ждал окрика, слепящего луча в лицо. Но все было тихо. Тогда он выпрямился и пошел открыто — он был в Турции.

Бесплотными тенями по бокам возникли двое, и на вахмистра обрушилась тяжелая чернота ночи.

Он очнулся от узкого луча фонарика, бьющего в глаза. Зажмурился, вспомнил все, попытался объясниться. Ему не ответили, крепко прижали к земле, продолжая методично обыскивать. Он понял, что может случиться непоправимое, о чем предупреждал грузин. Вахмистр не мог знать, что скрытыми каналами, через подставных лиц турецким пограничникам было сообщено, что границу перейдет резидент красных.

...Когда цепкие руки обыскивающего наткнулись на зашитый в подкладку пакет, Драч рванулся, стряхнул с себя двоих и, петляя зигзагами, побежал в темноту.

Его поймали в перекрестье двух лучей. Сухо треснули несколько выстрелов. Когда к вахмистру подбежали пограничники, он лежал на боку, сучил перебитой ногой и заталкивал в рот половину разорванного пакета.

Борясь с угасающим сознанием (вторая пуля пробила грудь), он все тянулся к письму Гваридзе, к липким от слюны и крови клочкам тезисов «Ислам и Россия», которые соединял и разглаживал на колене турецкий офицер.