Сорока был одним из немногих лиц, имевших связь с главарем краевого провода Реном. Точнее, даже он не знал, где находится убежище Рена, но поддерживал связь с ним с помощью курьеров. Зашифрованное донесение передавалось в три этапа. Курьер, уходивший из города, добирался до одной из деревень — там на старом католическом кладбище под могильной плитой находился первый почтовый тайник — так называемый «мертвый пункт». Курьер оставлял в тайнике грепс — кто его возьмет и когда, он не знал. Дальше шифровка попадала в хутор, прижавшийся к большому лесному массиву. В хуторе легально жил один из «боевиков». Он наблюдал за вторым «мертвым пунктом» и за лесом — отсюда начинались тропинки в глубь массива. Шифровку забирал один из людей Рена.

Только несколько человек знали, где находится его логово. Даже для многих руководителей банд Рен был личностью мифической: «Рен все может». Пропагандистская служба краевого провода старательно изобретала и пускала в обиход легенды о верности Рена бандеровским идеалам. Строжайшая конспирация, таинственность окружали каждый шаг краевого проводника.

Еще не так давно Рен гордо именовал себя лесным хозяином. Будучи в хорошем настроении, любил напоминать, что его владения занимают такую же площадь, как Бельгия и Швейцария, вместе взятые. Это и в самом деле было зеленое море, выплеснувшее на огромное пространство остроконечные волны деревьев. Места глухие, малолюдные, труднопроходимые. Тогда в подчинении у Рена были десятки «боевиков», вышколенная курьерская служба, его приказы безоговорочно исполнялись всеми бандами, а штаб находился в добротных бункерах.

Удар истребительных отрядов по основной базе националистов был неожиданным и жестоким. Рену удалось спастись, уйти в глубь леса, затаиться в глухомани. Краевой провод принял решение ограничить число людей, связанных с Реном, свернуть операции, которые могли бы подставить под новый удар штаб. И все-таки именно Рен держал в своих цепких руках все нити подполья: по его указаниям осуществлялись убийства, из его логова шли приказы, обрекающие людей на смерть.

Подлинную фамилию Рена знали только несколько человек. Обычно он пользовался тремя псевдонимами: Рен, 25-й, 52-й. Рен — для своих приближенных, 25-й — для подписи под приказами, 52-й — для донесений закордонному проводу. Манипуляции с псевдонимами помогали запутывать следы и подкрепляли легенду о могуществе проводника.

И совсем уж немного людей знали историю его возвышения — не выдуманную националистическими пропагандистами, а подлинную. Он был сыном коммивояжера из Закарпатья. Обучался в Венском университете, по поручению гестапо шпионил среди «своих» — националистически настроенных студентов-украинцев. Вместе с немцами пришел на Украину, деятельно сколачивал «вспомогательную полицию», насаждал в западных областях оуновские звенья.

Рена знал лично «фюрер» националистов Бандера, он же Сирый, он же Весляр, он же Баба, Старый, Щипавка, Быйлыхо и т. д. Вместе с десятком отборных головорезов Рен иногда выполнял его наиболее ответственные приказы.

В 1943 году гестапо стало известно, что один из лидеров националистов Закарпатья проявляет колебания, подумывает о том, чтобы повернуть оружие против своих немецких хозяев. Рену и его команде поручили навести порядок. Рен застрелил «предателя» и занял его место. Надо сказать, что он не замедлил отблагодарить своих немецких покровителей: в том же 1943 году присоединился к решению «Третьего надзвычайного сбора ОУН» о переориентации на англо-американцев.

Рен не терпел инакомыслящих и круто расправлялся с ними. Во время чистки весной 1945 года по его приказам было убито много крупных и мелких главарей. Это позволило на какое-то время задержать разложение краевой организации ОУН. Когда один из эмиссаров закордонного провода познакомился с методами проверки лояльности, применяемыми Реном, он сказал: «На таком допросе и я показал бы что угодно: что был, к примеру, родственником абиссинского негуса, тайным агентом Парагвая, а мой пятнадцатилетний внук уже двадцать лет служит в МГБ…»

Таким был Рен. Одна ниточка связи тянулась к нему от референта СБ Сороки. А вторая — оттуда, где за стеной лесов, за синими Карпатскими горами находилась граница. Ею пользовались редко, только в самых необходимых случаях. Это была тропа особо доверенных курьеров, уходивших от Репа за кордон или доставлявших ему приказы оттуда. Рен давно уже ждал эмиссара закордонного провода — шифровка о его визите поступила месяца два назад. Эмиссаром оказался его старый приятель по Венскому университету Максим Дубровник. В годы войны Дубровник находился на Украине, вел националистическую пропаганду. В сорок четвертом перешел в подполье, в сорок пятом бежал за кордон, стал особо доверенным курьером центрального провода ОУН, выполнял различные поручения.

Рен и Дубровник встретились как старые друзья. Они долго обнимали друг друга, похлопывали по плечам. Рен пошутил:

— А поворотись-ка, сынку…

Они были ровесниками, в одних бандеровских чинах, и шутка не понравилась Дубровнику.

— У нас один батько, — сказал он, намекая на Бандеру.

— У нас одна ненька, — подхватил Рен и тут же спросил: — А чего это хлопцы тут стовбычать? — Речь шла о двух телохранителях Дубровника, присевших на лаве, автоматы на коленях. — Или боишься? — ехидно осведомился он. — Так кого? Сюда еще ни один чекист не добирался.

— Отдохните, друзья, — обратился к своим спутникам Дубровник, — теперь мы у своих.

Хлопцы не торопясь выбрались из бункера. Устали они крепко, их шатало при каждом шаге.

Поговорили о длинном и трудном пути, который преодолел Максим. Вспомнили общих знакомых: кто погиб, кто по лесам бродит, кому удалось уйти за кордон.

Максим очень устал. Как пристроился на дубовом, сбитом из неоструганных досок табурете, так и не двигался. А Рен был, наоборот, весел и оживлен. Он размашисто вышагивал по просторному бункеру, грубовато шутил, прикидываясь эдаким селюком-простачком, и в то же время несколько покровительственно поглядывал на Максима: мол, мы хоть и лесовики, не то что вы там, за кордоном, но тоже не лыком шиты. Он приказал принести горячую воду, чтобы гость мог вымыться с дороги, приготовить обед. Адъютант проводника, Роман Чуприна, внес кастрюлю затирухи, бутылку самогонки. Рен половником разлил похлебку в деревянные тарелки. Пригласил:

— Садись к столу, наверное, отвык но закордонным ресторанам от козацкой затирухи в походной миске…

— Напрасно ты так, друже Рен, — спокойно отозвался Дубровник. — У вас свои трудности, у нас свои.

— Знаем, знаем, — веселился Рен, — всё места в будущей державе не поделите. А между прочим, настоящая борьба за нее идет именно здесь. — Рен стер с лица улыбку, глянул остро и жестко. — Наверное, с инспекцией прибыл? Ревизию производить?

— Об этом еще скажу, — уклонился от ответа Дубровник. — Устал очень, а про серьезное надо на трезвую голову говорить. — Он встал из-за стола — высокий, худощавый мужчина средних лет. Узкое лицо, длинные висячие усы, равнодушный взгляд придавали ему сходство со святым на изготовленных сельскими малярами иконах. Это сходство усиливалось тем, что глаза у Дубровника были будто застывшие — в собеседника он обычно всматривался так, будто примеривался, куда вогнать пулю.

— Сказал бы, где поспать. Трое суток на ногах…

— Трудно пришлось?

— Не особенно. Все застапы н посты прошли хорошо. Только в одном месте едва не напоролись на засаду — кого-то ждали.

— Пронесло?

— Слава богу. Твои предупредили, чтоб обошел.

— Спать будешь у меня. Второй бункер битком набит — там «боевики», курьеры… Потом что-нибудь придумаем.

— А хлопцы? Тоже здесь?

— Тесно будет. Отправим их к адъютанту. Дубровник поморщился.

— Все выгадуешь, друже Рен?

— Ты о чем?

— Хочешь на всякий случай меня без охраны оставить?

Такая откровенность поразила проводника. Он только головой крутнул.

— Отточили тебе зубы, Максим.

— Приходится остерегаться. В рейсах всякое бывает.

Дубровник укладывался спать основательно. Сунул маузер под подушку из красного ситца, еще один пистолет положил под матрац у бедра. Проверил автомат и поставил его у изголовья, подсумок с патронами и гранатами пристроил рядом. Рен молча наблюдал за этими приготовлениями.

— У тебя с нервами в порядке? — спросил. Дубровник неожиданно признался:

— Не очень. Когда вижу москалей — трясет от ненависти, боюсь сорваться. Кстати, еще до меня к вам должен был прибыть наш человек, что с ним?

— Нормально. Учится в институте. Сообщила, что прибыла проверить причины провала операции «Гром и пепел». Сорока, наш референт службы безопасности, докладывал, что у нее есть еще какое-то задание. Какое — о том Офелия пока молчит.

— У нее два варианта действий. Я тебе расскажу. Прежде встретиться с нею надобно.

— Сюда ей дорога заказана. Ни один человек сюда не должен приходить — кроме таких, как ты, разумеется.

— А она и есть такая, как я. Курьер с особыми полномочиями. И если бы пожелала — давно бы добралась до твоей берлоги. Хотел бы я посмотреть на того, кто не выполнил бы ее приказ. Но у нее не было задания нанести тебе визит — вот ты и потерял возможность познакомиться с очаровательной девушкой.

— Чертовщина какая-то, — вскинулся Рен. — Сопливых девчонок наделяют чрезвычайными правами, направляют ревизовать нас, испытанных боями, пускают их по курьерским тропам, которые мы сберегаем ценой своей крови…

— Не горячись. Тропу для себя она сама проложила. Легальную. Понятно?

— Ну, допустим.

— Не нукай, не запряг. — Дубровник тоже начал раздражаться. — А что касается сопливых девчонок… Знаешь, чья она воспитанница?

— И угадывать не буду.

— Напрасно. Романа Шухевича — вот чья. Советую, как старый друг: смотри не ошибись в оценке этой «девочки». Но в одном ты прав: идти ей сюда незачем. Опасно. И не для тебя, — Дубровник презрительно хмыкнул, — а для нее — дорога длинная, трудная. Есть у тебя надежная зачепная хата?

— Есть. Берегу для чрезвычайно важных обстоятельств.

— Считай, что они настали. Там я с нею и встречусь…

Он заснул сразу же, как только привалился к подушке. Сон был неспокойный, напряженный — как только Рен звякнул пустыми мисками, Дубровник схватился за пистолет, спросонья пробормотал: «Живым не возьмете…» Рен озабоченно подумал: «Накрутит он у меня тут дел… С такими нервами только в рейсы и ходить…»

Он сел к столу, положил голову на руки. Свет керосиновой лампы-мигалки вырывал из темноты его лицо — крупное, с твердыми чертами, изрезанное глубокими морщинами. Рен прикидывал, какая связь может быть между появлением в его владениях Дубровника и дивчины из Польши, почему Максим отложил разговор о делах, ни звука не сказал о том, что давно обещано ему, Рену, — об уходе за кордон.

Проводник накинул на плечи полушубок, прошел в схрон адъютанта Чуприны:

— Передай приказ Сороке. Пусть еще раз срочно выяснит все про Офелию: чем занималась в прошлом, с кем встречается сейчас, какую информацию собирает. И пусть его не гипнотизируют ее высокие звания — проверить необходимо очень тщательно. Вместе с нею кто-то из наших живет? И про ту дивчину тоже все узнать… Да поторопи этого интеллигента — кишки из него вон, — наконец нашел на ком сорвать гнев проводник.