— Сразу же после того, как мы узнали о трагическом финале операции «Гром и пепел», я приказал отыскать Шевчук, — деловито начал Сорока. — Найти и уничтожить! К сожалению, с самого начала след к Шевчук был утерян — она будто сквозь землю провалилась. У нас не было даже ее фото. Пришлось одну из наших девиц загримировать под нее. Получилось достаточно достоверно — вы это фото сегодня видели. Фотографии роздали нашим людям, однако эту девицу пока обнаружить не удалось…

Референт потянулся к сигаретам. Курил он редко, очень заботясь о собственном здоровье. А сейчас разволновался — провал операции «Гром и пепел» темным пятном ложился на его репутацию среди бандеровских соратников.

Пани Настя внесла кофе. Сорока взял чашечку, подождал, пока хозяйка покинула их, и продолжил рассказ. После первой неудачи с поиском Горлинки он предложил взяться за Остапа Блакытного. Остап был телохранителем Марии, под ее влиянием сдал оружие и вышел из леса. Мария могла поддерживать с ним каким-либо путем связь, интересоваться его судьбой — ведь она в некотором роде была его наставником на новых путях.

Остап, после того как порвал с бандитским прошлым, поселился в Зеленом Гае.

— Принципиальным оказался, сволота, — цедил сквозь зубы Сорока, — даже фамилию не стал менять. Хватит, говорит, и того, что я три года по лесам под чужой личиной скитался. Хочу, говорит, стать самим собой…

— И вы позволили ему… стать самим собой? — недоверчиво спросила Ива.

— В этом районе наша сеть была разгромлена, — нехотя признался Сорока. — Подполья там больше не существовало. Остались только два — три информатора, они ни на что, кроме как собрать слухи и сплетни, не способны. Ну, может, еще кто-то в бункерах отсиживается. Но речь шла и о нашей чести — поэтому я отдал приказ нашему «боевику» Беркуту отправиться в Зеленый Гай. И сообщил ему одну из уцелевших явок…

…Беркут, он же Марко Стрилець, хвастливо заявил Сороке, что у него бывали задания и потруднее. На следующий день он отправился на розыски Остапа.

Сравнительно благополучно — пригородным поездом, а потом часто меняя местные автобусы — Беркут добрался до зеленогайских лесов. Пользуясь явкой Сороки, отыскал хату одного из «боевиков», Хмеля. Там жила родственница этого бандеровца, а сам Хмель отсиживался после разгрома банд в бункере. Родственница быстренько собралась в лес по хворост. Убедить Хмеля явиться на встречу оказалось не так просто — родственница не один раз сходила в лес и обратно, натаскала топлива на месяц про запас.

Беркут знал, что только крайняя нужда может заставить такого вот лесовика зимой покинуть бункер. На чистом снегу очень заметны следы, трудно замаскировать вход в убежище, пробраться в село, еще труднее незамеченным воротиться обратно. Вот почему «лесные братья» заваливались в свои бункеры — криивки — на всю зиму.

Только после того, как Беркут через все ту же родственницу-связную пригрозил, что сам отправится в лес и сунет в бункер гранату, «боевик» заявился в село. Пришел он после полуночи — обросший клочковатой бородой, осунувшийся парень лет двадцати пяти. Лицо его от постоянного сидения в подземелье посерело, глаза лихорадочно бегали. Он давно не был в нормальном человеческом жилье и все старался тронуть, погладить рукой мебель, домашнюю утварь. Даже на расстоянии от него разило терпким, спрессованным потом, и мороз не смог вышибить из одежды запах плесени, гнили, лесной влажной землицы. К тому же Хмель при каждом шорохе хватался за автомат. Беркуту даже показалось, что этот ошалелый от чистого воздуха и необычной обстановки парень может запросто всадить ему обойму в живот, не разобравшись что к чему. В иное время он и сам с радостью отказался бы от такого помощника. Но других не было, а Беркут понимал: одному схватить живьем Остапа и выпытать у него нужные сведения не под силу. Он терпеливо, несколько раз повторил пароль, пока не убедился, что Хмель понял, с кем имеет дело. После этого рассказал, зачем пришел.

Хмель знал Остапа Блакытного — раньше встречались. Но помогать Марку он отказался наотрез.

— Не пиду, — угрюмо бубнил он, — мени Остап ничого не зробыв. А не дай боже, з ним що трапиться — емгебисты всю землю перериют, а знайдуть винуватого. Воны сыла, а мы… — Хмель смачно сплюнул на пол и растер порыжелым сапогом плевок.

— Не брыкайся, — Беркут съездил Хмеля по физиономии.

Удар получился звонким и увесистым. Это напомнило Хмелю, что перед ним эсбековец, а с СБ не шутят, ее приказы выполняют, хочется тебе или не хочется. Как ни странно, но оплеуха даже приободрила «боевика». Раз бьет, значит имеет право.

Решили идти в Зеленый Гай в следующую ночь. День пересидели в погребе. Беркут в темноте чертыхался и матерился, а Хмель блаженствовал — после бункера погреб с домашним запахом квашеной капусты, огурцов, помидоров казался ему раем. В темноте он отлично ориентировался и сразу же начал шарить по бочонкам, набивал рот всевозможной едой, приглушенно икая.

— Да перестанешь ты, наконец, жрать? — заорал в ярости Беркут.

— Посидел бы с мое на гнилой трухе, посмотрел бы тогда на тебя, — огрызнулся Хмель. Он долго еще бормотал что-то про чистоплюев, которые думают, что они пуп земли.

После полуночи хозяйка отбросила крышку погреба, и они выбрались наружу.

Начиналась метель. Белая муть слепила глаза, хлестала по лицу. Неба не было, оно слилось с землей, надавило тяжелой, непроницаемой пеленой на поля и лес. Резкий, порывистый ветер рвал одежду, швырялся мокрым липким снегом. До Зеленого Гая было километров семь. Хмель хорошо знал дорогу. Впервые за все время он приободрился — в такую бисову погоду, когда на небесах чертенята в пряталки играют, их никто не заметит. Следы действительно сразу же заваливал, размывал ветер.

Как и предполагали, к хате Остапа подошли в самую глухую пору. Беркут рассчитывал, что примерно полтора — два часа уйдут на допрос Блакытного. До позднего рассвета они успеют скрыться.

Зеленый Гай спал — присели под снегом дома, укрывшись от непогоды садами. Беркут, перекрикивая ветер, вдалбливал напарнику:

— Подходим к хате. Я стучу. Он спрашивает: «Кто?» Говорю ему: «Принес привет от Марии Шевчук, учительницы». Ты стоишь сбоку. Он, конечно, открывает. Бей его так, чтобы не до смерти, нам еще побалакать надо будет. Он падает, втаскиваем его в хату и там начинаем разговор. А потом…

Хмель кивал. Ему не терпелось теперь побыстрее прикончить Остапа, чтобы возвратиться в свой бункер, где его и с собаками не найдут.

— Хорошая ночь! — проорал он. — Наша ночка…

— Ты чем будешь бить? — дотошно допытывался Беркут.

— А ось! — Хмель гордо сунул ему под нос пудовый кулак. — Я им — как цепом.

— Лучше рукояткой пистолета — надежнее…

Подошли к хате Блакытного. Родственница Хмеля, знавшая всех в округе, утверждала, что тот жил одни.

Беркут легонько стукнул в ставню. Никто не отозвался. Эсбековец забарабанил сильнее. Остап откликнулся сонным голосом:

— Кого там лихая годына несет? Нечай, ты? Хмель встал у двери, поднял руку, зажав в кулаке ствол пистолета.

Остап, уже из сеней, снова спросил:

— Кто?

— Вы Остап Блакытный? — Беркуту приходилось перекрикивать метель.

— Ну, допустим, я, — после паузы не очень приветливо откликнулся Остап.

— Вам прислала привет Мария Григорьевна Шевчук. Может, пустите погреться и пересидеть до утра, а то продрог в эту кляту завирюху, а где сильрада — не знаю.

— Чего так поздно? — недоверчиво расспрашивал Остап.

— На работу к вам назначили, завклубом. Вышел из райцентра утром и приблудил в непогоду.

Беркут потоптался, погрохал сапогами о крыльцо, чтобы Остап понял, как ему холодно.

Остап не торопился открывать. Его встревожило это позднее посещение. Где-то в глубине души он надеялся, что его бывшие соратники по бандитскому подполью забыли о нём, им не до мести после сокрушительного разгрома. И в то же время внутренне он был готов к тому, что однажды ночью вот так, как сегодня, постучат в окно и вызовут «для разговора». Да и кроме того, Беркут в самом начале допустил ошибку: Мария никогда не называла Остапа по кличке, только по имени. И Остап насторожился, он сам Слишком долго пробыл в лесу, чтобы не знать, для чего являются иногда непрошеные гости к таким, как он. Вспомнил предупреждение начальника районного отдела МГБ:

— Вас, Нечипорук, не оставят ваши бывшие друзья в покое. Может быть, лучше уехать?

Остап тогда не согласился. Видно, напрасно. И теперь ему стало тоскливо: нехорошо в такую ночь одному встречаться с врагом. Сколько их там, за дверью? Один? Двое или трое?

Остап уже точно знал, кто пришел к нему в «гости». Припомнил, что именно так однажды эсбековцы выманили из хаты «боевика», решившего сдаться властям. Проведали, что тот скрывается у матери, пришли ночью, передали ему привет от старого дружка — «боевик» поверил, открыл дверь…

Надо было что-то делать. Если не открыть — швырнут гранату в окно, а то и крышу подпалят… И Остап решил дорого отдать жизнь.

— Никак не нащупаю этот чертов крюк, — недовольно сказал он, — сейчас зажгу лампу.

Остап возвратился в комнату — сквозь неплотно пригнанные ставни мелькнула полоска света. Беркут терпеливо ждал. Его напарник зашевелился, заворочался в темноте, устав стоять с поднятой рукой, и Марко погрозил ему кулаком.

А дальше все произошло в считанные секунды.

Остап внезапно открыл дверь. Керосиновая стеклянная лампа полетела в лицо Беркуту, который не успел ни отклониться, ни прикрыть хотя бы лицо руками. Эсбековец взвыл от жестокой боли. Он повалился в сугроб, чтобы снегом сбить ручейки пламени, поползшие по одежде. Остап с топором кошкой прыгнул на него. Пока Хмель сообразил, что надо выручать напарника, было уже поздно — топор опустился на голову Марка. Хмель схватился за автомат, он выжидал, когда Блакытный выпрямится, чтобы стрелять наверняка, не рискуя зацепить очередью лежащего в сугробе Марка — может быть, еще жив? Остап увидел его и понял, что теперь ему не уйти — сейчас, через мгновение встретит смерть.

Тихо, приглушенный метелью хлопнул пистолетный выстрел. «Боевик» удивленно посмотрел куда-то в сторону и вдруг начал валиться на бок. Остап подхватил его автомат, отбежал за толстую грушу, подпиравшую хатенку, и упал в снег. Он подумал, что пришло трое, и тот, третий, которого он не заметил, случайно попал в своего. Остап не захотел укрываться в хате — его оттуда просто выкурят, сунув спичку под соломенную стреху. А здесь, во дворе, он на свободе и сможет продержаться, пока подоспеют на помощь свои, хлопцы из истребительного отряда. Теперь, когда у него в руках был автомат, Блакытный чувствовал себя уверенно: пусть сунутся. Он всматривался в темноту, исполосованную метелью, — где третий?

— Остап, не стреляй, — услышал он вдруг чей-то окрик.

Голос показался ему знакомым, но Остап решил никому не доверять и промолчал, чтобы не обнаружили, где он лежит.

— Остап, это я. Малеванный…

Лейтенант Малеванный, который допрашивал его после выхода из леса, отделился от стены сарая. Остап поднялся ему навстречу.

— Опоздал немного, — сказал Малеванный.

— Здорово стреляешь, — Блакытный пытался скрыть страх, который вдруг остро ударил по сердцу, — ведь еще немного, и… Откуда узнал, что эти… — он ткнул автоматом в сторону убитых бандеровцев, — собираются меня кончать?

— Родственница одного из них, Хмеля, пришла в сельсовет. Случайно услышала, куда собрались, и решила сообщить. Не хочу, говорит, за их злодейство отвечать. А я как раз в этом селе был проездом. Председатель сельсовета — ко мне, а я сразу сюда. Не было времени даже «ястребков» собрать.

— Спасибо, — Остап постепенно приходил в себя. Оба бандита не шевелились — значит, наповал.

Ветер сбил с Беркута пламя и уже начал заносить его снегом. Второй бандит лежал поперек порога, кровь растопила снег на ступеньках. Остап перевернул его, всмотрелся.

— Хмель…

— А там кто? — кивнул Малеванный на сугроб.

— Того не знаю…

…О всех событиях этой ночи Сороке стало известно из донесений информаторов.

— Черт с ним, с Беркутом, — мрачно констатировал референт, — а вот след к Шевчук мы тогда потеряли надолго.

— Значит, приговор так и не приведен в исполнение? — наседала Ива. — У нас так не делалось.

Сорока вскипел:

— Не забывайте, здесь Советская Украина! Советская! Поработаете, увидите, что это значит. Думаете, я дурак и не понимаю: каждый старик, каждый мальчишка, узнай, кто я такой, немедленно побежит в МГБ! С Блакытным надо решать. Пошлю Северина.

— А вы уверены, что Блакытный все еще дожидается вас в Зеленом Гае?

— Не знаю, — чистосердечно ответил Сорока. — Но в ближайшие дни выясню. И тогда Северин вместе с жилами вытянет из него все сведения о предательнице.

Ива Менжерес непроницаемо молчала.

«А нет ли у нее связи с закордонным центром помимо нас? — вдруг подумал Сорока. — Тогда она сама сообщает руководству о всех наших делах. Надо доложить об этом Рену…»