Лето угасало медленно.

Торжествовал август, хлебосольный месяц, «густырь». Все созревало, всего было густо.

Градова шла вдоль пустынного берега.

Река дышала ровно и беззвучно, удивительно спокойно. И не верилось, что совсем недавно она неистово бушевала, проявив свой непокорный норов.

Мария вспомнила о паводке лишь на минуту, потому что в следующий момент она уже увидела над собой холодное военное небо.

Это было в Крыму.

Четыре «фокке-вульфа» летали по кругу над заросшей дубовым лесом седловиной, где сосредоточилась партизанская группа, и методически, через ровные интервалы, сбрасывали тяжелые бомбы. Гремели взрывы, разбегалось по сторонам эхо, и грохотали камни по склону горы.

Спрятаться от бомб было негде.

При каждом новом взрыве Мария все плотней прижималась к корням узловатого, коренастого дуба, подмытого злым горным ручьем. Сейчас ручья уже не было. Под корнями дуба пролегло лишь его каменистое русло. Но безжалостная схватка между деревом и водой продолжалась после каждого дождя или очередного снеготаяния, когда ручей вдруг оживал, катился вниз по склону и, клокоча, уносил из-под дуба пригоршни теплой земли. Дуб был беззащитен от нападок стихии. Он был обречен. И все же именно у него в те минуты искала защиты Мария.

А потом была ночь.

При свете головешки, вынутой из костра, отряд выбрал Марию секретарем партизанского суда, В ту страшную ночь она записала в приговоре: подвергнуть предателя высшей мере наказания — расстрелу.

Мария посмотрела на часы — кончался перерыв, объявленный после приезда в Сосновку, пора было возвращаться в контору.

У крыльца конторы стоял высокий и жилистый мастер Лагун. Сейчас он исполнял обязанности технорука запани. Пиджак не сходился на его богатырской груди. Увидев Марию, он приосанился и спросил:

— Наверное, вас дожидаюсь? Судья Градова?

— Я.

— Так я и понял. Ваши точно описали, какая вы есть. Зовут меня Павел Тихонович Лагун.

— Мария Сергеевна.

— С чего начинать будете? — Голос у него был звонкий. — Каких людей вызывать? Или дело такое, что секретом пахнет?

— Особых секретов нет. Кое-что надо уточнить. А помощь ваша потребуется.

— Пойдемте, я вам кабинет открою.

Они вошли в контору. Градова остановилась возле двери с табличкой «Начальник запани». Нижняя строчка, где раньше была написана фамилия Щербака, оказалась заклеенной ровной полоской бумаги, выделявшейся ярким белым пятном.

Градова спросила:

— Приказал кто-либо или сами поторопились?

— Говорят, следователь посоветовал… Черт с ней, с бумажкой, — ответил Лагун, открывая дверь.

И в этих простых словах Градова уловила искреннее переживание мастера.

Лагун хотел еще что-то добавить, но умолк, заметив, как Мария пристально разглядывает рабочую комнату Щербака. И сам он, столько раз здесь бывавший, почувствовал почему-то смутный интерес к тикающим старинным часам купца Кузюрина, к столу, даже к стулу, на котором еще недавно сидел Щербак. В голове сплавщика кружилось, то пропадая, то возникая, неотвратимое понятие: был человек.

Градова долго смотрела на военную фотографию Щербака, неизвестно кем и когда оставленную на его рабочем столе. Алексей Фомич был снят возле боевого самолета с пятью звездочками на фюзеляже. Градова перевела озабоченный взгляд на график уровня воды, где красная изломанная черта была неумолимым свидетелем происшедшей аварии.

— Здесь и располагайтесь, — вручая ключ, сказал Лагун.

— Мы будем осматривать место происшествия. Нам потребуется специалист, который вместе с нами засвидетельствует увиденное, вещественные доказательства, — сообщила Градова. — Прошу вас принять участие.

— Хорошо бы Евстигнеева послушать, — предложил он. — Знающий мастер, двадцать лет на запани. Видел, как случилась беда.

— Хорошо. А Зайцева Люба сейчас здесь?

— На месте, где ей быть…

— Пригласите их, пожалуйста, сюда…

Когда все собрались, Градова открыла судебное заседание. Было решено ознакомиться с местом аварии, заостровьем, где Щербак и Каныгин хотели установить запань-времянку, и осмотреть очаги пожара.

За время процесса Щербак и Каныгин свыклись со строгой процедурой судебного разбирательства. И хоть они не могли быть равнодушными к своей судьбе, безразличие порой само приходило к ним. Но сейчас неловкость и стыд заставили Щербака опустить голову. Глаза глядели на давно не мытый пол — это он отметил сразу же, как только вошел в свой бывший кабинет.

Градова огласила порядок проведения необходимого осмотра и, объяснив новым свидетелям, в чем заключаются их обязанности, попросила выйти из комнаты. А Девяткину сказала:

— Вы останьтесь.

Он уверенно подошел к столу.

— Свидетель Девяткин! В своем показании вы говорили, что подсудимый Щербак в момент аварии покинул запань и побежал спасать свое личное имущество.

— Было такое. Про это мне Зайцева сказала.

— А почему возник этот разговор?

— Шел мимо, глянь — она чемоданы тащит. Ну я и поинтересовался, мол, откуда такое добро? Тут она и проговорилась. А вот почему именно ей он передал? — Тимофей хитровато развел руками и, взглянув на Щербака, закончил: — Это у них спросить надо.

Когда пригласили Зайцеву, она настороженно огляделась и подошла к столу.

— Вы знаете свидетеля Девяткина? — спросила Градова.

— Поселок наш маленький, все друг друга знают. — И, не дожидаясь новых вопросов, горячо добавила: — Только Девяткин всегда врет! — Люба, видимо, не ожидала от себя такой смелости, потому что вдруг замолчала, лицо ее покрылось румянцем.

— Что вам передал во время пожара подсудимый Щербак?

— Два чемодана. Жена и сын Щербака в то время гостили у бабушки.

— Подсудимый Щербак! — неожиданно для Алексея обратилась к нему Градова. — Вы подтверждаете это?

— Да.

— Садитесь.

— Свидетель Зайцева! Что было в этих чемоданах?

— Не знаю.

Люба хорошо помнила, как Щербак, выскочив из горящего дома и увидев ее, оставил ей чемоданы, а сам убежал на запань.

Судьи молча переглянулись.

И тогда прокурор, взглядом попросив слово у Градовой, спросил:

— Где находятся чемоданы сейчас?

— У меня, — тихо ответила Люба.

— Их можно посмотреть? — спросила Градова.

— Конечно.

— Сейчас можно? — уточнила Градова.

— Дом мой рядом. Я быстро схожу.

— Мы вместе пойдем, — сказала судья и посмотрела на Щербака.

Он продолжал все так же сидеть, сложив руки и глядя в пол. Только теперь он вспомнил, что чемоданы все еще стоят у Любы.

Все направились к Любе Зайцевой.

Домик был чисто прибран. В большой комнате, в проеме между окнами, висел портрет улыбающегося парня. На фоне торосов он стоял в меховой куртке у своего трактора.

Мария посмотрела на фотографию и, встретившись взглядом с Любой, услышала:

— Это мой муж, погиб в Антарктиде…

Люба подошла к сундуку, сняла кружевную накидку собственной вязки и, подняв тяжелую крышку, вынула два старых, поцарапанных чемодана, а потом, словно оправдываясь перед Щербаком, повернулась в его сторону.

Алексей молча стоял у окна.

Когда открыли чемоданы, все удивились. В одном лежали летный шлем, планшетка с картой, испещренной разноцветными трассами, и кусок дюралевой обшивки самолета с пятью красными звездочками.

Другой был набит старыми детскими игрушками.

— Это ваши вещи? — спросила Градова.

— Мои, — сказал Щербак.

Прокурор заглянул в чемодан, повертел в руках безглазого медвежонка и захлопнул крышку.

Заседатель Ларин, которому вдруг стало стыдно, будто он без разрешения ворвался в тайну, неведомую и непонятную ему, закурил и вышел в коридор.

Мария не стала просматривать вещи, только сказала секретарю суда:

— Это не имеет отношения к существу дела. Отметьте в протоколе содержимое чемоданов. А сейчас мы отправимся на осмотр очагов пожара.

И она обратила внимание подсудимых и свидетелей, что этот осмотр является составной частью судебного разбирательства, и попросила Лагуна проводить всех к первому очагу пожара.

Когда подошли к месту, где стояли бочки с бензином, Лагун вздохнул:

— Отсюда все и началось.

— Расскажите, что вы знаете о пожаре, — попросила Градова.

— Видите, как трава погорела и земля стала бурой от огня? Здесь был сарай, а в нем бочки с бензином. Место тут тихое, нелюдное. Никто не ожидал, что бревна такое сотворят. Берег, как видите, крутой, семь метров над водой. Когда река тронулась, бревна громоздились, выталкивали друг друга на берег. В этом месте их вывалилось больше, чем где-либо. Сарайчик был хлипкий, лесины повалили его. Упали и бочки. Четыре их было. Три еще непочатые, под металлической пробкой, а одна открыта. Вместо пробки деревянная затычка торчала. Ясное дело, от удара деревяшка выскочила, а бензин пошел свободным ходом. Теперь пройдем дальше. — Лагун провел людей по выжженной земле метров на тридцать в сторону под уклон и остановился. — Здесь, — продолжал он, — подавальщицы столовой кипятили свои халаты. Видите, кирпичи лежат? На них стоял бак. Когда бензин потек, он добрался и до костра. И полыхнуло! Косичкина, которая стиркой занималась, пошла в столовую за содой. Так что пожар без нее занялся. А здесь у нас, — Лагун кивнул на обгоревший навес, — был летний павильон столовой. Сгорел. Только этот кусочек остался, — он развел руками. — По этому участку все.

— Мотористы сами имели доступ к бензину или был завхоз?

— Сами распоряжались.

— Вы говорили, что в одной из бочек вместо металлической пробки торчала деревянная затычка. Как это было обнаружено? — спросил прокурор.

— Девяткин об этом сообщил.

— Кому?

— Евстигнееву.

— Свидетель Евстигнеев, вы подтверждаете это?

— Был такой разговор.

— Когда?

— После аварии, к вечеру. Я вернулся сюда и увидел затычку.

— Разве она не сгорела?

— Я ее в луже увидел. У нас же дожди шли. Луж было много. Видно, так и уцелела…

— Вы сохранили ее?

— Зачем?

— Это очень важное вещественное доказательство.

— Не подумал. Откуда мне знать такое? Был бы револьвер или нож, а тут деревяшка…

Тем временем Лагун, обескураженный ошибкой товарища, отделился от группы и стал искать затычку. «Кто знает, может, еще лежит? Кому она нужна-то, право?» — огорчительно рассуждал он. Потом, закатав рукав, принялся шарить в мутной высыхающей луже. Ему попадались квелые хворостинки, обломки коры, но затычки не было, будто сгинула. Но вдруг лицо его посветлело. Он вытащил руку из взбаламученной воды и, удивившись дорогой находке, зычно крикнул:

— Она!

Лагун передал затычку Градовой, та взяла ее и, почти не посмотрев, протянула Девяткину.

— Узнаю.

— А где металлическая пробка?

— Напарник мой — рыбак. Для грузила приладил.

— Почему вы не сообщили об этом начальнику запани?

— Так они вместе частенько рыбачили, — пояснил Тимофей, но, заметив, что вокруг никто не улыбнулся, добавил: — Небось сам видел.

При всех видимых и весьма полезных фактах, установленных при осмотре местности, Градова все еще находилась во власти неразгаданных причин пожара в отдаленном от костра месте. Теперь это чувство обострилось, требовало вести поиск истины, дать ответ хотя бы самой себе, о чем же умолчал свидетель Девяткин, если он действительно умолчал.

Секретарь суда, закончив запись проведенного осмотра, закрыла папку и ждала новых указаний.

Градова, щурясь от солнечного света, пояснила, что сейчас суд переходит к рассмотрению причин возникновения второго очага пожара, и вся группа двинулась вперед.

Неожиданно Градова остановилась и сказала:

— Проведите нас кратчайшим путем от костра к дому Щербака.

— Понял, — четко ответил Лагун. — Дорога одна. — Он встал возле обгорелых кирпичей и шагнул вперед, словно хотел прочертить ту кратчайшую линию, о которой просила Градова.

Впереди показался дощатый мостик через зеленый овражек, нареченный в поселке злым прозвищем «тещин язык». Овражек рассекал землю замысловатой глубокой впадиной еще в редком прилесье и, дотянувшись до самого берега, смотрел на реку темным провалом, где по вечерам вели суматошную перекличку лягушки.

Лагун прошел через мостик к дому Щербака. Вслед за ним подошли остальные.

Все посмотрели на останки сгоревшего общежития и кладовки щербаковского дома.

— Дом удалось спасти, — сказал Лагун. — Только как сюда огонь переметнулся, ума не приложу.

— Сколько метров от костра до стенки дома?

— А мы измерим, — сказал Евстигнеев и стал отсчитывать метры рулеткой, а когда вернулся, доложил: — Шестьдесят четыре. Ровно.

— Вы не помните, какая погода была в день пожара? — спросила его Градова.

— Хмурая. Но тихая.

— Одному жара покажется холодом, а другой в мороз кричит — жарко, — с усмешкой отозвался Девяткин. — Каждый на свой хохряк думает. Только, помню, ветер был. С катера видел, как ветер волну поднимал.

Градова смотрела в его глаза и улавливала в них тревогу. Ей показалось, что Девяткин, волнуясь, может еще что-либо добавить. И тогда она кивнула ему, соглашаясь.

— Может быть. У каждого свои приметы на погоду.

— Точно, — охотно поддакнул Тимофей. — Я ее примечаю не по облакам, а по своим бокам. А еще я скажу — на землю поглядите. Она же горбатая, под откос идет, извини-подвинься. Потек бензин? А ему здесь раздолье. Вот и добежал сюда.

Прокурор задумчиво прошелся до мостика, зачем-то заглянул в овражек и, вернувшись на место, сказал:

— Я прошу провести эксперимент. Опрокинем бочку с водой и наглядно убедимся, как поведет себя вода… Куда она потечет?

Суд охотно принял это предложение.

Вскоре все было подготовлено. У сарайчика стояли две бочки из-под бензина, наполненные водой. Лагун и Евстигнеев сильным толчком повалили первую бочку. Она покатилась, оплеснула землю водой и задержалась у бугорка. Струя хлынула из отверстия и стала растекаться. Несколько ручейков побежали к месту костра, оставив часть воды на выгоревшей площадке. А дальше уклон был еще больший. И вода быстро подобралась к мостику. Широкий ручеек уперся в торец толстых досок, служивших настилом мостика, и, обойдя их, потек в овражек. Градова попросила опрокинуть вторую бочку, но все произошло точно так же, хотя бочка прокатилась гораздо дальше и ручейки достигли кострища быстрее. Но, добравшись до мостика, вода не смогла одолеть преграду. И опять ручей зашумел в овражек.

Градова подошла к секретарю суда и попросила зафиксировать результат эксперимента, опровергавший прежнюю версию возникновения второго очага пожара.

Она неторопливо обошла с прокурором дом Щербака и остановилась около пепелища, где лежала обгоревшая детская коляска и закопченный остов санок.

— А это что? — спросила Градова, указав на какой-то непонятный круглый предмет.

Прокурор наклонился и, разглядев его, определил:

— Автомобильная покрышка. Сгорела вместе с другим барахлом.

— У вас есть своя машина? — спросила Градова, подойдя к Щербаку.

И когда Алексей равнодушно ответил, что машины у него нет, а служебные — только грузовые и стоянка у них далеко, прокурор оживился и сказал Градовой:

— Нужно пригласить шофера. Кое-что следует уточнить.

Вскоре к дому подъехала полуторка. Из кабины выскочил молодой шофер, удивленный срочным вызовом судьи.

— Вас пригласили в качестве специалиста, — сказала Градова, приглядываясь к парню. — Ваша фамилия?

— Пантюхов.

— Давно работаете шофером?

— Пять лет.

— Осмотрите эту покрышку, — предложила судья.

— Резина от «Москвича».

— Не ошибаетесь? — переспросил прокурор.

— Это и ежику известно, — отшутился Пантюхов. Но, заметив недовольный взгляд Градовой, понял, что шутка была неуместна, и добавил: — От «Москвича», точно подтверждаю. У полуторки она и диаметром побольше, и бока у нее потолще.

— Кто в Сосновке «Москвичей» имеет? — повернулась Градова к Лагуну.

— Желающие пока ждут очереди, — ответил он.

— Скажите, — обращаясь к Щербаку, спросила судья, — вы раньше не замечали у своего дома валявшейся покрышки?

— Нет.

— Свидетель Девяткин! Чем вы предохраняете борта своего катера? — неожиданно спросила Градова.

— Приспособил покрышки.

— Какие?

— А шут их знает.

— Сколько их у вас?

— Четыре.

— Где вы их взяли?

— Начальник распорядился.

Градова попросила Щербака рассказать, как и когда были выданы покрышки для катера. И он вспомнил, как минувшей весной ездил в трест на машине Пантюхова. Когда приехали на склад, Алексей увидел во дворе старые, негодные покрышки и попросил их у Назарова. Выдали Щербаку пять штук. А когда вернулись в Сосновку, передали их Девяткину для катера — он давно канючил.

— Следовательно, вы получили пять штук?

— Получил.

— Где пятая?

— Я ее тогда под навесом оставил.

— А кто же мог перетащить ее к дому Щербака?

— Это уж вы разбирайтесь. Меня в это дело не впутывайте. Если бы я украл чего — тогда ясно. А здесь — мало ли кто баловством занимался?

Солнце клонилось к закату. Небо теряло краски.

Вечером в бревенчатом доме для приезжих, срубленном из старой сосны, было прохладно и тихо. Градова лежала на диване.

«Нет, все плохо, — думала она. — Мне нужны не догадки, а улики. Хотя бы косвенные. На сомнениях далеко не уедешь: Но где взять улики?»

Она вспоминала подробности проведенного осмотра, когда услышала негромкий стук в дверь.

— Войдите, — сказала Градова, удивляясь нежданному гостю.

Им оказался Анисим, старый сторож с морщинистой шеей и кривыми ногами, обтянутыми кавалерийскими галифе. Он вошел в комнату торжественно, держа под мышкой большую пожелтевшую подшивку газет. Очевидно, учитывая важность визита, старик повесил на грудь боевые награды.

Марии отчего-то стало жаль сторожа, потому что она догадалась, зачем он пришел. «Верно, подаст свой голос в защиту подсудимых, — подумала она, — и будет долго рассказывать, что знает их давно и верит в их невиновность».

Весь день сторож Анисим готовился к разговору с судьей и караулил ее, чтобы заступиться за Щербака. Ему хотелось рассказать про то, как начальник запани выхлопотал ему пенсию, как заставил его сына учиться, как уважал Алексея Фомича рабочий люд. И еще об очень многом мог рассказать старый сторож. Но когда он вошел в комнату, сразу растерялся и протянул подшивку районной газеты «Вперед» со словами:

— Тут все о нас за три года прочтете.

И, не сказав больше ни слова, ушел.

Судья положила подшивку газет на тумбочку, на которой стояли в молочной бутылке полевые цветы, а сама уселась перед зеркалом и привычными неторопливыми движениями начала массировать лицо. Ее длинные гибкие пальцы неожиданно остановились. Тонкие морщинки, похожие на мягкие паутинки, удобно устроившиеся возле глаз, обозначились сегодня более резко, чем раньше, и Мария поняла, что никакой массаж ей уже не поможет, но все равно продолжала упрямо гладить пальцами лицо.

За открытым окном покоилась тишина.