т
— Сама знаю. — Но наливать пока не стала. — Марина, значит, попросила?
— Да. Но при чем тут?…
— Соковыжималка? Кличка у нее такая,
«У «милой Мариночки»? Однако…»
— Свое всегда отожмет, до капли. Это ж надо, на мальчишку профессора напустила.
— Я доцент.
Она объявляла, что профессор будет. Да какая разница! Тяжелую артиллерию выпустила, лишь бы придавить.
«Что же это я слышу такое?» — подумалось с горечью.
— Не сама, — так чужими руками.
«Моими в данном случае».
— А вы^не обозлены? Не преувеличиваете?
— Ну! Я у нее в классе всю литературу изучила, да еще русский язык.
«Вот! И она?..»
— И муж ваш, кажется, в этой школе учился?
— Учился. На беду свою.
Ирина снова потянулась к бутылке, на этот раз решительно. Руки у нее были красивые, с длинными пальцами и без единого колечка. Не было и обручального.
— На палец смотрите? — заметила она. — Да, не ношу. Теперь. Сняла. Слушайте, выпейте рюмку, а? Помяните покойного.
Не дожидаясь согласия, она поставила вторую рюмку.
— Не откажите, профессор. Вам же его сын симпатичен.
Сказано было с насмешкой. Я подчинился и пригубил.
— Вот и ладненько. С покойным супругом мы в одном классе учились. И с Сашей… С Саней. Который утонул.
— Черноволом?
— Как вц догадались? А… вы же от Сосновского. Стало быть, в курсе.
— Вы ошибаетесь.
— Ладно вам! Какая разница! Короче, мы все учились понемногу. Правильно? Вместе. Но Выжималка относилась к нам по-разному. Меня баловала, понятно. Как дочь… А вы моего папу не знали? Его весь город знал.
— Простите. Кто был ваш отец?
— Не знали. Гастроном № 1, — произнесла Ирина с гордостью. — Это был магазин! Не то, что сейчас. Отец умел.
*<Вот оно что!..»
Невольно 'я вспомнил люстру, сверкавшую под потолком магазина. Мы тогда почему-то больше люстрой любовались. А то, что на прилавках — икра там, крабы, колбасы, которые по двести граммов взвешивались, — это как должное воспринималось. Да, было время, когда магазин выглядел богаче, чем дом его директора. Теперь в основном наоборот…
— Значит, вы на учительницу не жаловались? — переспросил я, отмечая, что Мариночка и тогда уже умела ценить главное, а не на люстры пялиться.
— Нет. Доставалось мальчикам. Но я переживала, конечно. Ведь у нас уже тогда был этот… то, что называют «треугольник». Сначала дружба, как водится, а, потом я вышла за Бориса. Вы спросите, почему?
Я не собирался спрашивать, ей самой хотелось говорить.
— Борис был в беде. Я не могла нанести ему удар. Понимаете? Думала, что выполняю долц. На самом деле пожалела. А жалость всегда подводит, верно?
— Не думаю.
— Во всяком случае, пользы не приносит.
— Простите. Беда была серьезной?
— Как посмотреть… Ему казалась серьезной. Его отчислили из сборной по баскетболу.
Я подумал — наверно, все-таки беда. Что мы знаем о таких, это о чемпионах только и слышно.
— Для него это была беда. Отец, правда, смотрел спокойнее. Он говорил: «Парень, всю жизнь с мячом не попрыгаешь». А я решила — это проверка на прочность. И бросилась спасать. Но это не значит, конечно, что я не любила Бориса. А потом Толя родился.
— И треугольник распался?
— Треугольник? Саня повел себя хорошо. У него-то характер был истинно спортивный, хоть он спортом и не занимался. Сказал, проигравший должен уйти.
Конечно, не моя особа вызвала этот поток воспоминаний и признаний. Это в ней копилось и требовало выхода, а я подвернулся только. И хотя я не любитель полупьяных откровенностей, кое-что не могло меня не заинтересовать.
— Черновол уехал?
— Уехал. Поступил в институт, потом стал работать в другом городе. Но он приезжал, приезжал…
— К вам?
— Они же с Борисом дружили.
Сказано было просто, но насколько искренне, я не понял, — пьяные отнюдь не всегда простодушны, и я остался в недоумении, знает ли Ирина, что друг их дома, и не только дома, преступник? Но этого вопроса я касаться был не вправе. Я же о мальчике… И о Марине.
— Чем же они с Борисом учительнице не угодили?
— А… С Борисом свела счеты, не забыла.
«Значит, не зря мне мстительность, в ее голосе послышалась!»
— Вот он в институт и не попал, с характеристикой… Ну а Сашу так просто не возьмешь.
Так странно шел наш разговор, очень странно. Ирина то охотно говорила, то останавливалась, начинала о себе, даже о чем я и не спрашивал, и вдруг снова к одному возвращалась: зачем мне Толя. Хотя что же тут удивительного? О ком ей больше думать!
— Вы все-таки скажите, Толя вам зачем?
— Да ведь пояснил я. Ну, если хотите, мне ошибку исправить хотелось. Хотелось быть полезным по возможности.
— А как же следователь?
— Я же говорил…
— Да, помню. Не посылал он вас.
— Нет, конечно, я обыкновенное частное лицо.
И мальчик вам нравится?
На этот раз она не сказала иронично — симпатичен.
— Иначе я бы не пришел.
— Спасибо.
Это прозвучало трезво и. искренне.
— Думаете, у него легкая жизнь была? А сейчас еще хуже. Он же отца любил.
Ирина подчеркнула— отца, и получилось, хуже от того, что любил отца, а не ее.
— А отец что? Он все уходил и уходил… — И пояснила свои слова неожиданным примером. — Видели наш двор? При папе тут такой порядок был. л А Бориса это не интересовало. Кроме гаража. Остальное нет. Он уходил. Фигурально. Сам здесь, а ушел. Вы понимаете?
— От вас?
Ирина кивнула охотно.
— От меня. Но зачем я вам это говорю? Из-за Толи. Толя его любил. И Борис его. Но уходил. От меня, вы сказали? И от меня. Но больше от жизни. А мальчишка все чувствовал. А теперь и мать убийца, — добавила она. — Что ему делать? А вы со своим следствием.
— Я не имею отношения к следствию.
— Знаю, знаю. Как Толя его смерть пережил…
— Что значит уходил от жизни?
— Равнодушен. И все. И за собой не уследил.
— Как же это случилось?
Мы снова вернулись к прошлому, но уже на новом витке и ее доверительности, и моей заинтересованности.
— В гараже. Он не выключил мотор… и заснул за рулем. Да, у него была странная привычка. Сидеть за рулем в гараже. Включит мотор и сидит.
«Действительно, странно. Зачем сидеть за рулем неподвижной машины с включенным мотором? Да еще — привычка. То eQTb не один раз…»
— Он очень любил машину. Вообще машины. Так и сидел. Говорил, я слушаю машину. Положит голову на руль и сидит. Что-то воображал, наверно. Куда-то ехал… Что я могла сделать? Нельзя же запретить человеку сидеть в собственной машине?
Ирина допила рюмку и повторила:
— Что я могла сделать? Он очень грубым был, если ему мешали. И потом, ведь всегда под этим…
Она протянула палец й постучала ногтем по стеклу бутылки.
— Он пил?
— Ну, не нужно так, не нужно. Эти указы… читала, знаем. Магазины закрыли. А очереди стоят. Все алкаши?
Ирина посмотрела с вызовом.
* Осуждаете? И я осуждала. Ох как осуждала* А теперь — нет. Я только осуждала, а мальчишка мучился. А вы со своим Онегиным… Еще вина желудок просит. У кого желудок просит, а у кого душа.
— Еще бокалов жажда просит, — поправил я автоматически.
— Какая разница, пусть жажда. Все равно не душа,
«Когда я уйду, она допьет бутылку», — подумал я,
а уходить уже следовало, иначе разговор мог втянуться в слишком «задушевное» русло.
19?
7 П. Шестаков
— Пора мне… А это, — я, как и она, постучал пальцем по бутылке, — это не советую. Отдохните лучше.
Лицо Ирины исказилось гримасой.
— Это?.. Да что тут осталось? Говорить не о чем. А отдых../ Какой мне отдых? Да и боюсь я.
— Чего?
— А если Саня придет?
— Саня?
— Цу да…
«Однако напилась!»
— Но ведь он погиб. Утонул.
Ирина недоверчиво посмотрела на дверь, будто там уже стоял утонувший Черновол.
Я и сам обернулся невольно.
Разумеется, в дверях никого не было.
— Вот видите, — сказала она, — и вы посмотрели.
— Перестаньте! — разозлился я. — Вы слишком много пьете. С того света не приходят.
— Вы так думаете?
— Да, представьте себе!
— Вы… атеист?
— Ну, знаете!
— Никто ничего не знает.
Мне не по себе стало. В таком нервно-психическом состоянии ее еще в секту какую-нибудь затянут.
— Поверьте, вам нужно отдохнуть.
А если придет?
— Зачем? Зачем?
— Должок получить, — сказала она, усмехнувшись.
«Считает себя виноватой в его гибели и боится» —
так я понял слова Ирины, но об этом решил не говорить.
— Там деньги не нужны.
— Вы уверены? Это бы хорошо. Но' с меня что возьмешь?.. Ха-ха.
— Послушайте! У вас нервы расстроены… и пьете. Не нужно пить. У вас же сын. Вы сами говорили, он мучился.
— А вы такой добрый? Помочь пришли?
— Я вижу, моя помощь не требуется.
— Почему же? Почему? Если вы можете… Вы можете день ему уделить?
— Кому? — спросил я, опасаясь, что мне предложат провести день с утопленником.
— Толику! Он ведь недалеко. В Кузовлеве. А у меня подписка… Вы можете?
Откровенно говоря, я такого предложения не ожидал, хотя и пришел, движимый добрыми чувствами к мальчику.
— Конечно! — обрадовался я* — Чем я могу быть полезен?
— Если бы вы съездили к нему..«
— Охотно. Но с какой целью?
Просьба оказалась простой. Ирина хотела передать сыну небольшую посылку — белье, одежду и то, что раньше называлось гостинцы. Все это требовалось, однако, собрать и подготовить, и я обещал зайти в удобное время и захватить эти вещи.
Так вдруг нервный и полупьяный разговор обрел полезный и естественный смысл. У меня от души отлегло.
Проводила она меня до калитки, и когда вышли из дому, казалась совсем трезвой, озабоченной только житейскими делами.
— Вот видите, — сказал я довольно, — все-таки смог я вам пригодиться. Все доставлю в целости и сохранности лучше почты. А вы в самом деле отдыхайте. И поверьте, никто к вам не придет.
Вот это уже было лишнее.
Она вмиг переменилась, напряглась.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— Я тоже уверена.
Но лицо ее выражало что-то совсем иное. Ирину опять заносило.
— С чем придет, с тем и уйдет.
Я поспешил откланяться.
Сначала я не собирался говорить Мазину о своем визите, даже побаивался, если откровенно, а вдруг каких-нибудь дров, с его точки зрения, наломал, но, поразмыслив, пришел к выводу, что и умолчать не имею права, тем более что «дрова» вроде бы в порядке. А главное, нельзя же скрыть, что я к мальчику собрался. Ведь Мазин Анатолием особо интересовался, да и весь сыр-бор с него загорелся. По сути, Мазин-то меня на эти поступки подтолкнул, и теперь уехать, не проинформировав его обо всем, было уже невозможно.
И все-таки мне пришлось преодолеть некоторые опасения, прежде чем я решился позвонить в гостиницу. Звонить пришлось не раз и не два, в номере не отвеча-
ли, и я даже навел справку, а не уехал ли такой-то товарищ, но меня заверили, что нет, и я продолжал звонить.
Наконец Игорь откликнулся.
— Слушаю.
— Устал за день?
Это можно было и не спрашивать. Слышно было по голосу, да и на термометре, несмотря на вечерний, час, ртуть замерла у отметки тридцать.
— Прости, не хотел беспокоить, ио я старый зануда и привык…
— Говори* говори, — подбодрил Мазин.
— Я, знаешь, был у Ирины Васильевны.
— У кого? — Но он тут же понял. — Ну, даешь!
— Вот и решил поставить тебя в известность.
— Спасибо и за это. Как визит? Чем угощали?
— Если не выдашь, пришлось пригубить рюмку.
— Это уже серьезно.
— Да нет. В общем, ничего особенного. Она в подавленном состоянии, как и следовало ожидать. Ты, как всегда, оказался прав, мальчик в колхозе…
Тут он прервал меня.
— Николай, телефонной скороговоркой ты не отделаешься. Приезжай»
Только что кончилась программа «Время», и дикторша, приятная во всех отношениях, обещала «Литературный альманах». Я вздохнул.
— Сейчас?
— Конечно. Или к тебе приехать?
Нет, тащить его к себе после трудного дня я не имел права. Все-таки мой день прошел легче. Пришлось пожертвовать Лихачевым и Беловым, которых пообещали в альманахе.
Мазин к моему приезду принял душ и снова обрел форму. Во. всяком случае, так он выглядел.
— Здравствуй, Перри Мейсон.
— Почему именно Мейсон?
— Потому что по натуре ты адвокат. А не сыщик, — добавил он не вполне убедительно, ибо Мейсон, на мой взгляд, сыщик больше, чем адвокат. Но спорить я не стал.
— Ладно, мистер Холмс.
— Какой я Холмс? Больше, чем на Лестрейда, не тяну, — возразил Мазин без рисовки, и я почувствовал, что день выдался не только трудным, но и не очень
