В мае 1891 г. я поехал вторично на прииски и попутно при плавании вниз по р. Лене выполнил задуманное беглое обследование берегов этой реки от Качуга до Витима. Отдел Географического общества прикомандировал ко мне препаратора своего музея Кириллова, который, пользуясь даровым проездом по Лене и пребыванием на приисках, должен был собирать коллекции птиц, мелких зверей и насекомых для музея. В Жигалове я купил опять шитик, и мы плыли, как в прошлом году, не торопясь, от станции до станции, и только в светлые часы, останавливаясь по мере надобности для осмотра обнажений; ночевали в лодке на станциях, пищу готовили сами. В этот раз жена не поехала со мной, так как с грудным ребенком, кроме трехлетнего, это было трудно; она осталась в Иркутске на даче.

В Усть-Куте я не пересел на пароход, а продолжал плыть в лодке до ст. Витим. Наиболее интересными моментами этой поездки были: осмотр месторождений медной руды в красноцветных отложениях высоких стен правого берега Лены в верхнем течении; поиски фауны в обнажении у д. Криволуцкой выше Киренска, где Эрман впервые открыл фауну, определенную как силурийская; соленая вода речки Солянки, впадающей в Лену, и Вонькие ключи – минеральный источник с холодной молочно-белой водой, сильно пахнущей сероводородом и вытекающей несколькими струями из утеса известняков между станциями Паршинской и Рыжковой. Солянка и Вонькие ключи могли бы быть использованы для курортов. На первой легко построить ванные и жилые здания у самой речки для лечения соляными ваннами. На Воньких ключах место выхода их, конечно, неудобно, и здания пришлось бы ставить на террасе по соседству, а серную воду провести туда по трубам; дебит этой воды достаточный для нескольких одновременных ванн. Наличие фотоаппарата позволило сделать снимки интересных мест.

Эта поездка дала мне материал для описания берегов р. Лены между Качугом и Витимом, с рефератами всей предшествующей литературы составившего том трудов Восточно-Сибирского отдела, изданный в 1892 г.

Обследование приисков я начал опять с Успенского, где нужно было осмотреть некоторые новые шахты, а также прииски Андреевский и Водянистый, расположенные по р. Бодайбо ниже устья р. Накатами. Ниже Водянистого прииска река опять текла в кривляке по тесному ущелью, и можно было утверждать, что оно такое же эпигенетическое, как щеки выше и ниже Прокопьевского прииска, описанные выше, и что глубокая россыпь залегает под перевалом дороги через мыс левого склона, спускающийся к кривляку. Упомяну кстати, что здесь, на левом склоне долины, над обоими этими приисками позже были найдены террасовые россыпи на нескольких уровнях. В конторе Компании промышленности думали, что россыпь, расположенную в кривляке под современным руслом, нельзя будет работать, так как отвод всего Бодайбо в сторону потребовал бы слишком больших затрат, не окупаемых золотом, добытым в кривляке. Я мог успокоить контору своим выводом, что в кривляке никакой глубокой россыпи нет и что ее нужно искать под дорогой (где она позже и была найдена).

Рядом с Андреевским прииском в низовьях крутой боковой пади правого склона р. Бодайбо находился отвод мелкого золотопромышленника, на котором несколько старателей копались в маленьком разрезе. Можно было удивляться владельцу, который платил налоги за этот прииск, едва ли окупавший их. Но окружной инженер Штраус объяснил мне, что такие золотопромышленники, получившие отвод рядом с приисками крупной компании, занимаются скупкой краденого золота у рабочих этой компании, уплачивая за него немного больше, чем платит компания за так называемое «подъемное» золото, упомянутое выше. Мелкий золотопромышленник, конечно, может платить за это золото больше, чем крупный, так как не несет никаких расходов по его добыче. Уличить этих людей трудно – они записывают это золото как добытое на своем отводе, который и держат ради этого и для отвода глаз ведут на нем какие-нибудь работы. Бо́льшую часть купленного золота такие дельцы даже не записывали в книгу, а увозили в Иркутск и продавали китайским купцам, которых там было довольно много и которые имели лавки с китайскими товарами – чесучой, леденцом, чаем. В Иркутске на одной из улиц таких китайских лавок был целый ряд, и, заглядывая изредка в них, я всегда удивлялся отсутствию покупателей.

Еще хуже, если этот мелкий золотопромышленник, присоседившийся к приискам крупной компании, покупал похищенное золото не на деньги, а на спирт, который он мог разбавлять водой и подкреплять настоем перца. На этом поприще он конкурировал со спиртоносами, промышленниками, которые приносили спирт, купленный в городах и в казенных лавках, в сосудах на своей спине и, расположившись в тайге вблизи какого-либо прииска, продавали спирт рабочим в обмен на похищенное золото. Но спиртоносов охрана приисков могла арестовывать, тогда как золотопромышленника, продававшего спирт, трудно был уличить, потому что некоторое количество спирта для своих рабочих он имел право держать.

 

 

Часть среднего течения р. Бодайбо, направленного по широте вверх от устья р. Накатами до щек ниже Прокопьевского прииска, в отношении золотоносности вызывала недоумение. В нескольких местах здесь были проведены шахты, но глубокая россыпь оказалась недостаточно богатой и не работалась, тогда как выше и ниже этого участка она была везде богатая. Я объяснял эту бедность тем, что долина врезана здесь в толщу пород, не содержащих вкраплений серного колчедана, которым я приписывал главное значение в отношении обогащения россыпи золотом. На этом участке в Бодайбо слева впадали речки Берикан и Илигирь, по которым также не было действующих приисков. Поэтому казалось удивительным, что на левом склоне Бодайбо, ниже устья р. Берикан, в крутой боковой пади оказался отвод мелкого золотопромышленника, с маленьким и неглубоким разрезом. Но рабочих на нем не было видно. Владелец объяснил мне, что они забастовали, требуя повышения оплаты. Более вероятным казалось, что это был отвод скупщика золота, присоседившегося к богатому Прокопьевскому прииску.

Закончив осмотр этого участка р. Бодайбо, я перебрался в дальнюю тайгу и остановился снова на Тихонозадонском прииске Ленского товарищества. На нем я застал нового главноуправляющего, горного инженера Граумана, который явился первым горным инженером, приглашенным на прииски этого района, где до этого все управляющие и главноуправляющие были из самоучек, выдвинувшихся из рядовых служащих без специального образования, но знакомых с горным делом на практике. Кроме Граумана, я встретил там же горного инженера Шварца, моего товарища по Горному институту, также приглашенного товариществом для поправки дел, клонившихся к упадку. Оба они очень обрадовались моему приезду, так как понимали значение геологии для выяснения генезиса россыпей, тогда как главноуправляющие из практиков относились большей частью к государственному геологу как к незваному гостю, которому приходилось давать лошадей, проводников, отводить комнату и кормить, а польза от его приезда сомнительна. Впрочем, управляющий Бодайбинской компанией мог бы рассказать им, что я уже в предыдущем году дал компании большую экономию, указав, что отвод р. Бодайбо из щек кривляка выше Прокопьевского разреза совершенно не нужен, так как глубокой россыпи там под руслом нет.

 

 

Новое управление в Ленском товариществе уже поставило широко новые разведки, открыло богатую россыпь в Сухом логу, провело водопроводную канаву по правому склону долины р. Ныгри, чтобы получить достаточный напор для нового гидравлического метода добычи золота, который был уже поставлен по низовьям этой долины горным инженером Шостаком. Долина этой речки, изрытая на всем протяжении в течение лет тридцати разрезами, занятая отвалами, содержала еще целики богатой россыпи, но извлечь из них, в беспорядке разбросанных по долине и часто точно не определимых, оставшееся золото выгоднее было новым способом гидравлики, перемывая всю толщу наносов.

Эту работу я, конечно, посетил и видел, как три брандспойта, в которые поступала вода из канавы, своей мощной струей размывали толщу наносов в бортах старого разреза, как обмытые валуны и галька поднимались водой в отводной люк, а мелкий материал выносился на промывальную машину. Вместе со Шварцем я объездил и соседние отводы товарищества, осматривал забои шахт и в низовье долины речки Атрыкан-Берикана опять обнаружил эпигенетический участок без глубокой россыпи, которая была потеряна при разработке, так как уходила под левый склон.

В шахтах в устье речки Безымянки, впадающей справа в р. Ныгри, можно было видеть рядом две глубокие россыпи, но на разных уровнях. Залегавшая более глубоко являлась русловой, т. е. образовавшейся на самом дне долины, а менее глубокая представляла террасовую, более древнюю, чем русловая. Примеры террасовых россыпей я уже видел в бассейне р. Накатами, но их обнаруживали случайно при подземных работах. Они доказывали, что в то время, когда создавались глубокие россыпи (в доледниковую эпоху), произошло новое поднятие местности, увеличившее уклоны речных долин, что заставило русла рек вреза́ться снова глубже в дно долин. При этом существовавшие уже золотоносные россыпи частично размывались и золото из них перемещалось в новую русловую россыпь, а уцелевшие остатки старой оказывались лежащими на террасах. Знание этого факта заставляло посоветовать начать систематические поиски террасовых россыпей по всем долинам района. Это также было достижением моего исследования района.

В бассейне р. Бодайбо выше Прокопьевского прииска располагался отвод Ратькова-Рожнова – прииск Нижний, на котором еще не добывали золота из глубокой россыпи. Была попытка углубить шахту, но встретили такой сильный приток воды, что не могли с ним справиться и решили подождать, пока разрез Прокопьевского прииска подойдет к самой границе Нижнего, и тогда можно будет продолжать его на последнем без водоотлива. Обнаружив на левом склоне долины на соседнем с Нижним прииске Среднем, что его золотая россыпь является террасовой, я написал главноуправляющему Ратькова-Рожнова, что следует искать продолжение этой россыпи и на их отводах рядом с Нижним прииском и что она, как и россыпь Среднего прииска, будет сухая или небогата водой. Но главноуправляющий, вероятно, посмеялся над выдумкой молодого геолога и разведки не поставил. А лет 15 спустя, когда эти отводы принадлежали уже Ленскому товариществу, на них была открыта богатая россыпь по ручью Чанчик, которая работалась много лет.

В очень широкой долине р. Вачи, в которую впадает р. Ныгри, арендатор Полевой работал открытым разрезом неглубокую россыпь. Я советовал ему провести глубокую разведку и искать глубокую россыпь, которая должна была существовать в этой долине. Но средств на это у него не было, и в долине р. Вачи глубокие россыпи до сих пор не работались, насколько знаю.

Сухой лог, упомянутый выше, представляет маленький правый приток р. Ныгри выше устья левого притока – ключа Верного, где Базилевский добыл много золота на двух отводах – Верном и Варваринском. По Сухому логу раньше работали неглубокую россыпь. Грауман поставил разведку и под левым склоном долины открыл глубокую и богатую россыпь в вечной мерзлоте, которую при моем посещении уже начали добывать без водоотлива. В низовьях ключа она приближалась к поверхности, и здесь ее вскрыли разрезом, в борту которого можно было видеть и сфотографировать ледниковую валунную глину, лежавшую на россыпи.

Ознакомившись основательно с приисками Ленского товарищества, я нанял у местного подрядчика-якута трех лошадей, получил от конторы в проводники конюха, знавшего дороги по дальней тайге, и направился на восток. Поднявшись по долине ключа Верного, мы перевалили в долину р. Кадаликана, где также работались прииски, но были оставлены ввиду того, что богатая россыпь, залегавшая под правым склоном долины, будто бы сразу оборвалась. В этом месте речка Кадаликан впадает в р. Кадали, на правом склоне которой, выше этого устья, я обнаружил прекрасное обнажение коренных пород: ясно видна была сильная вторичная и опрокинутая складчатость тонкослоистых светлых известняков и сланцев с взбросами этих складок. Снятая фотография этого обнажения была воспроизведена в руководстве физической геологии моего учителя И. В. Мушкетова, которому я послал отпечаток, а позже повторялась в других книгах.

Долина р. Кадали ниже этого места сильно отличалась от общего типа долин района – широких корытообразных, почти лишенных выходов коренных пород на склонах в виде каких-либо скал и покрытых толщей наносов. Долину р. Кадали можно было назвать ущельем – оба склона были крутые и на них выступали во многих местах те же известняки и известковые сланцы, пересеченные довольно толстыми жилами темной изверженной породы (керсантита), резко выдававшимися по своему цвету на светлом фоне. По дну долины быстро, с перекатами текла речка – довольно большая, оставлявшая достаточно места для дороги. По справкам, в этой долине не находили золота в виде глубокой россыпи и даже в современном галечнике золото было бедное. Сопоставляя эти данные, характер долины ниже устья Кадаликана и наличие глубокой россыпи в долине последнего выше его впадения в Кадали, а также рельеф правого склона, под которым глубокая россыпь залегала и «оборвалась», я пришел к заключению, что: 1) долина р. Кадали ниже устья Кадаликана эпигенетическая, молодая, промытая рекой значительно позже времени образования глубоких россыпей, и 2) россыпь Кадаликана не оборвана, а уходит под правым склоном через водораздел на юг, где находится долина с озером Лепригинда, имеющим сток в р. Жую, но выше по ее течению.

Я поднялся на правый склон и побывал на берегу этого озера, в долине которого, по моему убеждению, должна была залегать глубокая россыпь, составляющая продолжение россыпи речки Кадаликана, некогда впадавшей не в Кадали, а в Жую. Это предположение оправдалось уже в советское время, когда нашли под правым склоном россыпь, уходившую в долину оз. Лепригинда.

По ущелью р. Кадали я выехал в широкую долину р. Жуи, более значительной реки, в которой ни работавшихся, ни оставленных приисков не было, поэтому на склонах еще сохранился порядочный лес, а дно представляло много лужаек. Мы ехали целый день по этой веселой долине, в которой прииски появились только 10–12 лет спустя, и теперь долина, конечно, потеряла свою красоту.

Под вечер нам нужно было перебраться на правый берег Жуи к устью ее притока – р. Балаганнах, где был прииск, который я хотел посетить. Вода была слишком глубока для брода, наш багаж и нас перевез тунгус в своей берестянке, т. е. лодочке из березовой коры, которая кроме гребца вмещала только одного человека и немного вещей; тунгусу пришлось сделать три рейса туда и обратно, чтобы перевезти меня, конюха, багаж и седла, а лошади перебрались вплавь.

В долине р. Балаганнах было два прииска; один из них назывался Золотой бугорок и принадлежал мелкому золотопромышленнику, который не позволил мне спуститься в шахту, под предлогом того, что она ремонтируется. Пришлось осмотреть только небольшой разрез, в котором работали золотничники. Переночевав на прииске, я поехал дальше, в верховьях Балаганнаха поднялся на высокий водораздел, представлявший гольцы, т. е. безлесные плоские вершины, и спустился с него в долину речки Бульбухты. И здесь на прииске в бортах старого разреза копались только золотничники. В конторе владельца я увидел несколько больших бутылей, в которых водка настаивалась на красном перце. Этот мелкий золотопромышленник, очевидно, принадлежал к категории тех, которые существовали, главным образом, не добычей золота из глубоких россыпей, для чего у них не хватало средств, а торговлей из своей лавки и продажей водки своим золотничникам в обмен на намываемое ими золото. Отдаленность этого прииска от приисков крупных владельцев не позволяла подозревать его в скупке похищенного золота, от которой при случае он, конечно, не отказывался. Подобные золотопромышленники брали отвод, платили подесятинный налог и производили небольшие работы для отвода глаз, чтобы иметь право заводить лавку с товарами и иметь спирт для рабочих; последний они разбавляли водой и подкрепляли красным перцем – в общем, эксплуатировали жестоко золотничников и обманывали государство.

Осмотрев работы в разрезе и обнажения в берегах речки, в которых я, к удивлению, увидел массивный гранит, я опять перевалил через гольцы в другом месте и спустился на север, в долину речки Кигелан, впадающей в р. Жую, где также работалась россыпь, но шахтами. Вечером на этот прииск прибыла большая кавалькада – горный инженер Штраус и горный исправник Олекминского округа (т. е. дальней тайги) с конвоем из десятка казаков, которые на приисках являлись полицией горного надзора. Эти власти совершали свой ежегодный летний объезд приисков для проверки шнуровых книг по записи золота, осмотра горных работ в отношении их соответствия правилам безопасности, ревизии цен на товары в лавках, приема жалоб от рабочих, ведения следствия по уголовным делам и т. п. На этом прииске в начале лета был несчастный случай: один рабочий в шахте угорел насмерть после пожога для оттаивания вечной мерзлоты.

Этот способ разведения костров у забоев в подземных выработках, чтобы оттаять мерзлые пески россыпи для их легкой выемки и промывки, применялся на мелких приисках, вблизи которых было еще достаточно леса для дров; на крупных приисках для добычи мерзлых песков в забоях предпочитали уже взрывать их динамитом. Приехавшие инженер и исправник должны были провести следствие по поводу смерти этого рабочего. Они торопились и выполнили это вечером при свете факелов, пригласив меня в качестве понятого. Возле шахты, в которой угорел рабочий, поставили стол, стулья, принесли бумагу, перья, чернила. Мы втроем уселись и начался допрос рабочих для выяснения условий несчастного случая: когда разожгли пожог в забое, сколько времени ждали после его догорания, спустился ли угоревший по своей воле или по приказу десятника, был ли он трезв, не хворал ли чем-нибудь, не было ли драки или убийства. Труп был сохранен на леднике прииска; его принесли, осмотрели, убедились в отсутствии следов какого-либо насилия. Из показаний рабочих выяснилось, что покойник спустился в шахту слишком рано после пожога, когда угар был еще настолько силен, что он лишился чувств и задохся – его нашли рабочие, пришедшие своевременно, уже мертвым. Вывод следствия был такой, что преступления нет и что покойный сам был виновен. Владельцу и десятнику поставили в вину недостаточный надзор за входом в шахту и после пожога.

Это ночное следствие при свете факелов, освещавших лица рабочих и собравшегося всего населения прииска, раскрыло передо мной еще одну страницу из жизни и условий работы у мелких золотопромышленников (о крупных я скажу ниже).

На следующий день мы втроем спустились в шахту и осмотрели забой, у которого еще сохранились обугленные поленья и пепел. Дрова для пожога, очевидно, были сырые и горели медленнее, чем обычно, поэтому угоревший и ошибся в оценке времени. Мелкие золотинки в забое были видны. Подземные работы на этом прииске велись в вечной мерзлоте без водоотлива, работали в валенках. Сырость дров и отсутствие надзора за входом в шахту были поставлены в вину владельцу в заключении следствия, и его обязали, во-первых, уплатить пособие семье угоревшего, если таковая окажется, и, во-вторых, запирать спуск в шахту на замок после разжога дров и хранить ключ в конторе.

Горный инженер Штраус, узнав, что я собираюсь посетить остальные прииски дальней тайги, предложил мне присоединиться к их объезду. Это было удобно в том отношении, что мне не было надобности искать проводника с одного прииска на другой, просить гостеприимства у владельцев и разрешения на спуск в шахту. Но, с другой стороны, я терял свободу передвижения и пребывания на прииске для осмотра и должен был ограничивать наблюдения временем, назначенным властями для нахождения на каждом прииске и для проезда между ними. Но для первого знакомства с очень разбросанными приисками на севере дальней тайги совместный объезд казался достаточным. Я уже не рассчитывал закончить изучение Ленских приисков за это второе лето исследований и надеялся, что в третье лето удастся посетить вторично те прииски, которые потребуют более тщательного осмотра.

Поэтому я присоединился к кавалькаде Штрауса и Минина, и мы через день пошли вниз по р. Кигелану до его устья, переправились в больших лодках через р. Жую и поехали на северо-восток по таежной тропе к группе приисков в верховьях р. Молво. Наш караван из 25 верховых и вьючных лошадей вытянулся длинной лентой, которая вилась то по редкому лесу и кустам на склонах долин, поднимаясь на водоразделы или спускаясь в долины, то двигалась медленно по болотистому дну долин, где вьючные лошади местами увязали до брюха, что вызывало остановки; казаки спешивались и помогали увязшей лошади подняться или развьючивали ее, вытаскивали из грязи и опять вьючили. В лесу вьюки нередко зацеплялись за деревья и расстраивались, так что казакам было много работы. На склонах тропа также не везде была удобна для проезда; местами между переплетами корней зияли ямы с грязью, в которые лошадь должна была ступать. Гнус в виде комаров и мошки вился тучами над лошадьми и всадниками, лошади мотали головами, обмахивались хвостами, а люди ехали в черных сетках – комарниках, усиливавших духоту знойного и влажного летнего дня, или все время обмахивались зелеными ветками. Переезд занял целый день до сумерек, и все были разбиты усталостью, когда добрались до прииска и можно было снять комарники, расправить отекшие ноги, сбросить лишнюю одежду.

Читатель может спросить – как же по таким таежным тропам ездили старики, больные, вообще люди, не могущие держаться в седле? Их возили в «волокушах». Это две длинные жерди, представляющие оглобли, в которые впрягают лошадь. Одни концы жердей укреплены в дуге, другие тащатся по земле. Ближе к этим концам прикреплено между оглоблями сиденье вроде кресла, в которое садится пассажир, поставив ноги на дощечку, соединяющую оглобли. Пассажир правит лошадью, которая тащит волокушу концами оглобель по тропе; оглобли мешают лошади глубоко вязнуть в болоте. Если пассажир не может править сам, лошадь ведет за собой всадник, едущий впереди. Штраус подарил мне свой фотоснимок, на котором был снят на волокуше золотопромышленник Герасимов с длинной седой бородой.

 

 

На приисках долины Молво, впадающей в р. Лену, велись только открытые работы мелкими золотопромышленниками, и одного дня было достаточно для их осмотра мной и, очевидно, для ревизии горного начальства. На следующий день мы уже к полудню переехали на ближайший прииск в бассейне р. Малого Патома, где также велись открытые работы на неглубоких россыпях. Здесь я увидел интересный пример двух россыпей рядом: одна залегала на дне долины и была уже выработана, а другая – на террасе левого берега на высоте 8—10 м над дном, к которому терраса обрывается скалами коренных пород.

Следующий небольшой переезд привел нас на прииск Веселый по нижнему течению р. Горбылях, впадающей слева в Малый Патом. Его владелец рассчитывал на богатую россыпь и строил большую промывальную машину. Неглубоко залегавшая россыпь была вскрыта разрезом. Широкое дно долины было занято участками уцелевшей тайги и болотистыми лужайками, а на левом склоне возвышалась гора с крутым склоном и живописными скалами известняков, похожими на развалины башен – редкий случай во всей дальней тайге с ее однообразными мягкими формами рельефа.

С этого прииска мы совершили длинный и трудный переезд на запад, вверх по долине р. Нынундры, также большого левого притока р. Малого Патома. Эта долина на большом протяжении имела очень пологие склоны, представлявшие сплошное моховое болото с чахлым лесом. Несколько часов наш караван тянулся шаг за шагом по болоту правого склона с частыми остановками из-за увязавших вьючных лошадей. Комары и мошки дополняли, конечно, неприятности этого переезда. Только под вечер мы перевалили через невысокий водораздел и спустились в долину р. Таймендры, значительного притока р. Большого Патома; ее русло обиловало крупными валунами. Повернули на юг, вверх по долине, где вскоре появились следы старых работ – затопленные разрезы и шурфы, зарастающие галечные отвалы. Действовавший прииск Кристальный находился в боковой долине небольшого ручья. Это был самый уединенный и труднодоступный прииск дальней тайги. Его владелец жаловался на плохие дела и трудно было понять, что заставило его обосноваться в такой глуши.

Вероятно, предварительная разведка позволила рассчитывать на богатую россыпь, но обманула. С этого прииска мы проехали еще немного вверх по долине р. Таймендры и потом начали подниматься на высокий и крутой левый склон, чтобы попасть на Патомское нагорье и перевалить в соседнюю к западу долину р. Тоноды, текущей, как и Таймендра, с юга на север. Водораздел между этими реками очень широкий и представляет собой цепь плоских гор, местами с гольцовыми вершинами, а вне их занятый густыми зарослями кедрового стланика. Этот родственник красивого высокорослого кедра также несет шишки с орехами, но мелкими, и растет на верхней границе леса огромными кустами в рост всадника, состоящими из кривых толстых ветвей, направленных в разные стороны и поднимающихся невысоко над поверхностью земли. Поэтому по чаще этих кустов трудно пробираться – нужно то перелезать через ветви, то пролезать под ними.

Вскоре надвинулись черные тучи, заморосил дождь, мы очутились в тумане, и проводник потерял дорогу. Блуждали по зарослям сланца и гольцам и, наконец, решили остановиться. Раскинули палатки, которые имелись на всякий случай в багаже горных властей, я поставил свою, и провели неприятную ночь, так как для хорошего костра не было топлива, а на мокром валежнике стланика еле удавалось согреть чайники.

На следующее утро погода разъяснилась, проводник нашел дорогу, и мы спустились в долину р. Тоноды, где я оставил караван, продолжавший путь вверх по этой реке и на верховье р. Хомолхо, где я уже побывал на приисках. Я хотел посетить еще самую западную группу приисков на р. Кевакте и сделать маршрут с них до р. Лены и обратно, а окружной инженер и исправник торопились вернуться на главные прииски дальней тайги.

Из долины р. Тоноды я вскоре поднялся на Патомское нагорье, как называют всю местность по течению рек Таймендры, Тоноды и Хайварки и до верховий р. Большого Патома. Нагорье представляет собой плоские гольцы, поднимающиеся вообще выше границы леса, но частью покрытые зарослями кедрового стланика. Часть его мы уже видели, переваливая с Таймендры на Тоноду. Нагорье сложено из гнейсов и кристаллических сланцев, которые по внешности сильно отличаются от горных пород, слагающих не только горы дальней тайги, но и господствующих в ближней тайге, в бассейне р. Бодайбо, и являются более древними. Путь по нагорью был приятен потому, что тропа была твердая и сухая, мы и лошади отдохнули от частых болот, которые так утомляли в долинах, а также от гнуса. Но зато здесь было прохладно, и вечером приходилось разводить костер у входа в палатку, чтобы согреть ее. Над волнистой поверхностью нагорья поднимались плоские гольцы и отдельные гребни скал.

С нагорья мы спустились в широкую и прямую долину речки Пуричи, прошли вдоль нее и затем поднялись на высокий водораздел к р. Кевакте, над которым местами поднимались отдельные вершины из громадных глыб гранита, наваленных одна на другую и поросших отдельными деревьями. Это был наглядный пример первичного распада массивной и довольно крепкой горной породы при ее выветривании. Ранее на гольцах, сложенных из песчаников и сланцев метаморфической золотоносной свиты, например на гольцах хребта Кропоткина, мы видели только россыпи менее крупных глыб и плит, а не нагромождения громадных глыб целыми кучами, вероятно образовавшимися на месте прежних куполообразных вершин. Гольцы, сложенные из более мягких тонкослоистых сланцев, были покрыты нетолстыми россыпями мелких плиток. Так характер рельефа и коры выветривания обнаруживал тесную зависимость от состава коренных пород.

С этого водораздела мы спустились в долину р. Кевакты, которая по всему верхнему течению была уже выработана мелкими золотопромышленниками, открывшими здесь золото еще в 70-е гг. Видны были старые разрезы, затопленные и превращенные в пруды, а еще чаще галечные, эфельные и торфяные отвалы. Несколько приисков еще работались, и я смог осмотреть разрезы на них. Все россыпи этой долины были неглубокие и сравнительно небогатые, и нынешние владельцы больше пробивались торговлей из своих лавок, чем добычей золота, т. е. наиболее жестокой эксплуатацией золотничников-старателей, которым платили только за каждый золотник добытого золота и давали квартиру и инструменты.

Один из золотопромышленников, поляк, сосланный в Сибирь за восстание 1861 г., жаловался мне, что он уже 15 лет работает на р. Кевакте, но все еще не может рассчитаться со своими кредиторами за деньги, полученные от них на обстановку скромного дела. Таково вообще было положение мелких частных золотопромышленников в Сибири. В надежде на «фарт», т. е. открытие богатой россыпи, не имея никаких геологических знаний и собственных средств на закупку и доставку инструментов и припасов, на наем рабочих, они брали их взаем у купцов, получали от них в долг товары и продукты – все это за ростовщические проценты – и всю жизнь работали, в сущности, на этих кредиторов, если не удавалось случайно открыть богатое золото, которое позволяло сразу уплатить долги и стать независимым, получив оборотные средства.

Долина р. Кевакты интересна тем, что на ее склонах поднимаются в нескольких местах довольно высокие гольцы, сложенные из массивного гранита или других крепких пород. Один голец, имеющий форму треугольной шляпы, носил название Наполеонова шляпа, тунгусы называли его Тепторго. Он стоял очень близко от долины. Другие два – Юдиткан и Пурпола находились несколько в стороне.

После осмотра приисков на р. Кевакте я сделал еще экскурсию на север, через водораздел, в долину речки Омнондракты, где ранее работался небольшой прииск. Вернувшись оттуда, я проехал вниз по р. Кевакте и далее по старинной приисковой тропе до резиденции Крестовской на правом берегу р. Лены, откуда прииски этой группы получали снабжение. Я хотел проследить, как сменяются золотоносные породы района осадочными породами Приленской плоской возвышенности, хорошо знакомыми мне по маршруту вниз по р. Лене.

Долина р. Кевакты довольно живописна. Небольшие прииски по ее верхнему течению не успели истребить леса на всем протяжении, и оба склона по нижнему течению были покрыты лесом. Попадались и скалы, вообще очень редкие в Ленской тайге. В одном месте меня очень заинтересовал огромный каменный поток, который спускался с гряды гольцов левого склона к самой реке, был окаймлен лесом и сплошь состоял из довольно крупных и несколько округленных глыб. Происхождение этого потока осталось для меня загадкой. На гольцах, с которых он спускался, также видны были большие россыпи глыб. Зависело ли это обилие глыб от состава самих пород? Какую роль в их образовании играло прежнее оледенение Ленского района, если оно распространялось и на эту окраину его? Огромным обвалом поток не может быть, так как его конец слишком далек от гольцов, а для ползущего делювия состав потока слишком грубый и уклон в нижней половине недостаточный. Из позднейших исследователей Ленского района никто не описал этот поток в печатной литературе.

Ниже по р. Кевакте тропа в Крестовку ушла на правый склон, так как река повернула к югу, к своему устью, в р. Хайварку. Мы перевалили через гряду, увенчанную по гребню рядом скал, похожих на развалины башен и состоявших из конгломерата. С этой гряды мы спустились в широкую долину р. Большого Патома, на склонах которой вдали высились островерхие горы. Здесь, близ окраины золотоносного района, расчленение было глубже, рельеф местности более резкий, и изучить его было интересно, но для этого у меня не было времени. Из новых исследователей долину Большого Патома вниз от этого места описал только один, но слишком кратко в отношении геологии, а о рельефе почти ничего не сказал и не дал иллюстраций.

Через Большой Патом мы переправили багаж на лодке, а лошадей вплавь, и пошли вверх по долине речки Туюкан, в низовьях которой поднимались последние более высокие горы. Далее высоты резко понизились к Ленской плоской возвышенности, и неглубокие долины речек Пильки и Крестовки пролегали среди плоских гор, сплошь покрытых тайгой, и были сильно заболочены.

Здесь мы имели интересную встречу. Мы ехали лесом по тропе и впереди заметили нескольких человек, которые, увидев нас, скрылись в кустах. Мой конюх рассмеялся.

– Это спиртоносы. Они увидели вашу форменную фуражку и светлые пуговицы, подумали, что едет горный исправник с конвоем, и спрятались.

– А чего им бояться его? – спросил я.

– Ну как же! Он бы отобрал у них спирт. Вольная продажа на приисках не дозволена.

Спиртоносы составляли отличительную черту приисковой жизни того времени. На приисках не было кабаков, никакой торговли вином во избежание спаивания рабочих. Золотопромышленники могли иметь запас спирта пропорционально числу занятых ими рабочих, но не продавали его, а отпускали своим рабочим «по крючку» (жестяная мерка с небольшой стаканчик) ежедневно после работы. На крупных приисках был даже особый служащий, целовальник, отпускавший крючки рабочим по списку через окошечко в складе. На мелких приисках спирт отпускал сам хозяин (вспомним бутыли с красным перцем на речке Бульбухте). Золотничникам отпускали спирт в счет платы за золото. Дополнительными крючками поощряли работы в очень мокрых забоях. Но купить спирт или водку было негде. Поэтому и возник промысел спиртоносов.

Предприимчивые люди из крестьян или мещан, или из бывших рабочих, имея некоторые средства, закупали в городах спирт и компаниями, редко в одиночку, переносили его в плоских жестянках на спине и груди по таёжным тропам к приискам, где в хорошем укрытии устраивали свой стан и обменивали у рабочих, знавших тропы к стану, спирт на похищенное золото. Казаки горного надзора преследовали их и отнимали спирт и купленное золото.

Крестовка на правом берегу р. Лены представляла небольшое село с несколькими складами для хранения припасов, доставленных на паузках при весеннем сплаве для приисков на р. Кевакте. Я отдохнул один день в «посетительской», которая содержалась и здесь в виде комнаты в крестьянской избе, а затем по той же дороге вернулся на Кевакту, но дальше с р. Пуричи свернул на р. Тоноду ввиду того, что на более удобной твердой тропе через Патомское нагорье уже выпал снег. По всей долине р. Тоноды не было ни приисков, ни какого-либо жилья, и лес на ее склонах еще мало пострадал от порубок.

На Тихонозадонском прииске я провел еще несколько дней в Ленском товариществе, где горный инженер Грауман уже начал проводить новые порядки, а затем, захватив препаратора Кириллова, который оставался во время моих разъездов на этом прииске для сбора коллекций, я выехал на резиденцию Бодайбо. Еще оставалась неделя летнего времени, и мне захотелось проплыть вниз по р. Витиму на лодке, чтобы осмотреть выходы коренных пород и связать этим маршрутом наблюдения в приисковом районе с наблюдениями на берегах р. Лены, выполненными в начале лета. На резиденции я в этот раз познакомился с горным исправником Витимского округа, человеком непомерной толщины и кутилой. Он служил раньше в гвардии или в кавалергардах; прокутился, задолжал и вынужден был занять должность полицейского начальника на Ленских приисках, чтобы поправить свои дела. По приискам он ездил всегда в тарантасе, так как ни одна верховая лошадь не выдерживала его тяжести. Рассказывали, что спиртоносы использовали это обстоятельство. Они положили бочку спирта в тарантас, закрыли ее офицерским пальто, один из них нарядился ямщиком и повез бочку на Успенский прииск. Когда горная стража остановила тарантас на перевале, ямщик объявил, что везет горного исправника, который спит и не велел себя будить до Успенского прииска. Казаки заглянули в тарантас, увидели офицерское пальто на огромном пузе и пропустили спирт.

Для объяснения причин принятия гвардейским офицером полицейской должности на далеких приисках нужно сказать, что в это время окружной горный инженер и горный исправник на золотых приисках не могли бы существовать на государственное жалованье ввиду дороговизны жизни на местах, где все было привозное. Поэтому они получали регулярно крупную сумму от золотопромышленников, которая раскладывалась по приискам данного округа в зависимости от числа занятых рабочих и, кроме того, получали бесплатно квартиру и отопление. Естественно, что горный надзор смотрел сквозь пальцы на некоторые нарушения правил безопасности на горных работах, на снабжение и жилищные условия рабочих, на соблюдение такс на товары и припасы в приисковых лавках, на качество товаров, на продолжительность рабочего дня. Мелкие золотопромышленники больше считались с правилами горного надзора, чем крупные, – они платили немного в счет субсидии и к ним относились строже.

Получив в конторе пароходства по Витиму лодку и гребца, которых я должен был сдать на пристани Виска этого пароходства у с. Витим, я поплыл вместе с Кирилловым вниз по реке, останавливаясь у береговых скал для их осмотра. Плавание продолжалось четыре дня. Ночевали в моей палатке на берегу, согреваясь вечером у костра, так как ночи на реке уже были холодные. Тишину безлюдных берегов очень редко нарушал шум колес встречного или обгонявшего нас парохода. На обоих берегах поднимались крутые склоны гор, покрытые сплошной тайгой. К сожалению, осмотр не удалось довести до устья р. Витима. На пристани Воронцовка мы узнали, что в ночь на следующий день из с. Витим должен отплыть пароход вверх по р. Лене; ждать следующего пришлось бы больше недели. Чтобы попасть к ночи в Витим, нужно было очень торопиться, и поэтому осмотреть удалось только первые обнажения ниже Воронцовки, а затем плыть безостановочно до устья Витима, так что проследить переход от более древних конгломератов и кварцитов, выступавших ниже Воронцовки к приленским известнякам, уже нельзя было.

Но эта поездка подтвердила наблюдение, сделанное на маршруте с р. Кевакты до Крестовки на р. Лене, что горные породы района приисков значительно древнее известняков р. Лены (считавшихся тогда силуром, но в действительности представлявших кембрий) и залегают под ними несогласно, как показали конгломераты ниже Воронцовки, содержавшие гальку этой древней свиты. Кристаллические сланцы, встреченные на берегах р. Витима ниже устья р. Бодайбо, а также на Патомском нагорье, приходилось считать еще более древней свитой.

На пароходе мы проехали вверх по р. Лене до Усть-Кута, а далее тянулись в лодке на бечеве вышеописанным способом до ст. Жигалово.