Открытый разрез вблизи Успенского прииска подвигался уступами вверх по долине Накатами, речка была отведена в сторону. На верхних уступах рабочие разрыхляли кайлами и ломами торфа и нагружали их лопатами в таратайки, полуцилиндрические ящики на двух колесах, запряженные одной лошадью, в которых ямщики, большей частью мальчики или подростки, увозили этот материал, преимущественно мелкий или грубый галечник, на отвал. Эта верхняя часть торфов была сухая и рыхлая, и работа подвигалась быстро, таратайки подъезжали одна за другой, наполнялись и уезжали. Отвал располагался недалеко и представлял собой длинную серую насыпь.

Но второй снизу уступ состоял из тяжелой, мерзлой и очень вязкой глины с камнями, которую рабочие называли «месника», потому что она, оттаивая, месилась под ногами, как густое тесто, в ней вязли ноги, кайлы, колеса и копыта, и работа была грязная и тяжелая. Под этой месникой залегали пески, золотоносный пласт, поверхность которого составляла нижний уступ в разрезе. В верхней половине пласт состоял из грубого галечника, пропитанного водой, в нижней – из желтого суглинка (также довольно вязкого) с галькой, мелкими и крупными обломками коренных пород плотика, в который этот пласт постепенно переходил. Эта нижняя часть пласта содержала всего больше золота, и ее выбирали особенно тщательно между гребнями песчаника и сланца, составлявшими плотик. Эта работа велась под надзором служащего компании, так как в пласте попадались самородки золота, которое легко было подметить, выхватить пальцами из пласта и спрятать в карман. Рабочий, заметивший такой самородок, должен был поднять его и опустить в особую запертую на замок кружку-копилку, стоявшую возле служащего на уступе. Это золото называлось «подъемным» и оплачивалось в конторе в доход всей артели, работавшей в разрезе, чтобы предупредить хищение золота.

Добытый пласт также нагружался в таратайки и отвозился на золотопромывательную машину, стоявшую далеко ниже, на дне разреза. Работа по добыче песков также была мокрая и грязная, но легче, чем на меснике. Ширина пласта была больше ширины разреза, но оба борта пласта, остававшиеся под бортами разреза, добывались посредством «орт» – небольших штолен (галерей), которые проводились в глубь толщи с креплением. Эти краевые части россыпи, всегда более бедные, чем средняя часть ее, было выгоднее добывать этими ортами, чем делать разрез во всю ширину россыпи и снимать добавочно много торфов.

Познакомившись с составом торфов, пласта и плотика в этом разрезе, я в следующие дни посещал шахты на Успенском и других отводах этой компании. В шахты спускались по деревянным лестницам, освещая себе путь свечой (рабочие имели керосиновые коптилки). Рядом с лестничным отделом в сквозном пролете двигались на канате вверх и вниз две большие бадьи в виде ящиков из толстых досок, в которых пласт, добытый подземно, поднимался на поверхность – «нагора», как говорят горняки. Шахты имели глубину от 20 до 30 и даже до 40 м. Со дна шахты, возле которого зияла глубокая яма, заполненная водой, выкачиваемой насосом из этого «зумпфа», в обе стороны вдоль по длине россыпи шел главный штрек, прочно закрепленный сбоку и сверху толстыми бревнами, составлявшими дверные оклады – две «стойки» по бокам и «огниво» на них сверху. Там, где давление было сильнее, вдоль боков шли еще «подхваты» – продольные бревна под огнивами на стойках. По дну штрека были проложены доски, по которым в тачках выкатывали добытый пласт к шахте для перегрузки его в бадьи.

От главного штрека в обе стороны шли поперек россыпи боковые штреки, разреза́вшие россыпь на отдельные участки; их продолжали в бока россыпи до тех пор, пока пробы показывали достаточное содержание золота. Эти глубокие россыпи обычно не были резко ограничены с обеих сторон, пласт постепенно становился и тоньше и беднее, так что остановить поперечные штреки можно было раньше или позже, по усмотрению конторы и управляющего прииском. Если хотели добывать только самую богатую часть пласта, а бедные борта оставлять, т. е. терять это золото и работать в сущности хищнически – поперечные штреки делали покороче. Многое зависело также от тщательности взятия проб и честности служащих. Служащий, бравший пробы, мог умышленно остановить штрек на достаточно богатом золоте, чтобы позже, когда этот участок россыпи будет выработан, пустить в это место по сговору золотничников для доработки оставленного богатого борта. Такая доработка бортов старателями вообще допускалась охотно.

Ширина россыпи в разных долинах района была различная: в узких долинах небольших ручьев она составляла 20–25 м, в долинах Накатами и Бодайбо – от 50–60 до 80—100 м, и вообще, как правило, была значительно шире, чем русло речки этой же долины. Участки между поперечными штреками вынимались постепенно «лавами», вдоль по россыпи и от бортов к середине, т. е. к главному штреку, и от отдаленных к шахте. Шахты углублялись на расстоянии не более 100 м одна от другой по длине россыпи, что было необходимо для проветривания подземных выработок. Искусственной вентиляции не было. Освещение было скудное, по главному штреку кое-где висели коптилки, а в поперечных штреках забои, когда в них работали, освещались теми же коптилками

В посещенных мною забоях можно было видеть золотоносный пласт во всю его толщину – около 2 м. В верхней половине он представлял галечник то более грубый, с валунами, то более мелкий, с глинистым песком. В нижней половине он сменялся постепенно или резко суглинком с обломками коренных пород плотика в разной степени разложения, вплоть до их перехода в такой же желто-бурый суглинок. Характерной особенностью «песков» во всем бассейне р. Бодайбо было большее или меньшее количество «кубика», т. е. кубических кристаллов серного колчедана, мелких или крупных, большей частью уже окисленных и превращенных полностью или с поверхности в бурый железняк. Кристаллы того же серного колчедана были вкраплены также в большем или меньшем количестве в коренных породах плотика и при разложении последних попадали в пласт; иногда они образовывали в пласте целые прослойки. Обилие кубика считалось показателем хорошего содержания золота в пласте.

Вторую особенность золотоносных россыпей Ленского района составляло развитие в толще рыхлых отложений вечной, вернее долговечной, мерзлоты, о которой скажем немного далее. Наиболее мощное развитие этой мерзлоты можно было наблюдать в подземных выработках по долине р. Аканак-Накатами, где торфа достигали 90—100 м мощности, были сверху донизу, включая и золотоносный пласт, мерзлые, так что в штреках рабочие могли все время работать в валенках. На других приисках мерзлоты совсем не было или она охватывала только часть торфов, большей частью всю меснику; в таком случае работа в шахтах по добыче песков была сырая или даже мокрая. Проходя по главному штреку, приходилось часто защищать свою свечу от капавшей или даже лившейся сверху воды; стойки крепи были покрыты пленкой белой плесени или наростами грибов; с огнив свисали тонкие белые нити, блестевшие от мелких капель воды, отражавших огонь свечи.

Когда я окончил осмотр шахт по долинам Накатами, Догалдына и Аканак-Накатами и склонов этих долин, мне предоставили верховую и вьючную лошадей и конюха для более далеких поездок. Я посетил Еленинский прииск Бодайбинской компании в верхнем течении р. Догалдын, откуда перевалил на запад в соседнюю долину р. Тахтыги, прошел до ее верховья и побывал в соседней, к северу, долине р. Мары бассейна р. Большого Патома; здесь и на Тахтыге я видел только отработанные уже разрезами неглубокие россыпи. Я побывал также в верховьях р. Накатами и на гольцах к северу от них, на которые поднялся по долине одного из ключей, стекающих в эту речку.

Эти гольцы принадлежат водоразделу, который тянется далеко с востока на запад и отделяет правые притоки р. Витима от притоков р. Вачи, бассейна р. Олекмы. Они поднимаются очень круто над глубокой впадиной, в которой собирает свои воды р. Накатами. Поверхность их плоская и представляет собой сплошные россыпи крупных глыб песчаников, поросших лишаями. С высоты их, достигающей 1600–1700 м над уровнем океана, открывается обширный вид: во все стороны до горизонта тянутся плосковолнистые гряды гор, покрытые сплошной тайгой, над которой местами поднимаются выше куполообразные вершины, уже безлесные, т. е. гольцы. Над этим таёжным однообразием, похожим на темно-зеленый океан с внезапно застывшей крупной зыбью, на юге вдали высится цепь острозубчатых гор с полосами и пятнами снега на черном фоне скал и крутых склонов. Это – хребет Делюн-Уранский на северной окраине Байкальского нагорья, похожий на Тункинские альпы по своим формам и также, очевидно, представляющий узкий клин, поднятый высоко при последних вертикальных движениях и потому сильно расчлененный эрозией.

Этот водораздельный хребет, на который я поднялся, не имел ни на картах, ни у приискового населения отдельного названия – его именовали просто «гольцы». Я назвал его «хребет Кропоткина» – в честь геолога и революционера, который первым в 1863 г. пересек и описал его во время своей экспедиции с Ленских приисков в г. Читу, снаряженной на средства золотопромышленников для поисков прямого скотопрогонного тракта, необходимого для снабжения приисков свежим мясом. Прииски снабжались только замороженным мясом в паузках по р. Лене во время весеннего сплава, так как прогон живого скота по р. Лене был слишком долог и труден.

Осмотр приисков бассейна р. Накатами и эти экскурсии по окрестностям, на гольцы и на р. Тахтыгу заняли недели три-четыре. После этого я переселился на большой прииск Прокопьевский (Бодайбинской компании), в долине р. Бодайбо, и по пути туда осмотрел эту долину вверх от устья р. Накатами.

 

 

Прокопьевский прииск был особенно интересен потому, что золотоносная россыпь также работалась еще помощью большого открытого разреза. Поэтому здесь также можно было хорошо изучить весь состав торфов по отдельным слоям, тогда как в шахтах эти торфа всегда закрыты ее стенками, т. е. не видны; но и «пески» в открытом разрезе можно было обследовать лучше на всем протяжении внизу бортов, тогда как в шахтах они были видны в отдельных местах – в забоях штреков и при скупом свечном, а не дневном свете. Я, конечно, подробно осмотрел разрез и посетил также орты – небольшие подземные выработки, которые проводятся со дна разреза под его борта, чтобы добывать в них оба края золотоносной россыпи, более бедные, чем ее средняя часть; этим достигалась экономия в необходимой ширине разреза, т. е. в объеме той массы наносов или торфов, которые надлежало выкопать и увезти в отвал.

Этот прииск был еще интересен тем, что долина р. Бодайбо выше и ниже большого разреза представляла так называемые эпигенетические участки, т. е. участки, более молодые по времени своего образования, чем остальные, в частности большой разрез. Ниже этого разреза река текла на некотором протяжении в «щеках», т. е. в узкой долине с крутыми склонами, на которых выступали скалы коренных пород; выше и ниже этих щек долина гораздо шире и склоны ее пологи и лишены скал. Это сразу бросилось мне в глаза, и когда я узнал в приисковом управлении, что в щеках на дне русла на небольшой глубине залегают коренные породы, содержание золота небольшое и настоящей россыпи нет, – я, как геолог, естественно пришел к выводу, что щеки – молодой участок долины и что богатая и глубоколежащая россыпь должна уклониться выше щек вправо или влево под склон долины (объяснение см. в главе XI). Выше разреза р. Бодайбо также текла в кривом неглубоком ущелье, которое обратило на себя внимание.

Управление прииском хотело отвести реку из этого ущелья, чтобы искать и добывать глубокую россыпь под его дном, и уже начало копать большую канаву. После осмотра местности я мог посоветовать никуда не отводить реку (что было связано с большими земляными работами), на дне ущелья золота не искать, так как ущелье также эпигенетическое, а вести разрез дальше в прежнем направлении, левее этого ущелья, или перейти в этом направлении к добыче песков шахтами, что управление вообще собиралось сделать ввиду дороговизны вскрытия песков большим разрезом. Следовательно, здесь посещение прииска геологом принесло управлению прямую пользу указанием, где расположена глубокая россыпь, и отменой ненужного отвода реки в другое русло.

Упомяну, что при изучении приисков я впервые столкнулся с практическим значением так называемой вечной мерзлоты, т. е. существованием на некоторой глубине от поверхности земли мерзлой, никогда не оттаивающей почвы, чем она и отличается от мерзлоты сезонной, возникающей ежегодно с наступлением морозов в зимнее время, охватывающей почву с поверхности и на некоторую глубину в 1–2 м и весной опять исчезающей. Эта вечная мерзлота существует почти на половине (на 47 %) территории нашего Союза; в Европейской части и на севере Западной Сибири до р. Енисея она имеется только на севере, выше Полярного круга, вдоль берегов Баренцева и Карского морей, но к востоку от р. Енисея охватывает уже всю Восточную Сибирь и заходит даже на север Монголии.

На Ленских приисках мощность вечной мерзлоты, т. е. толщина слоев земли, скованных отрицательной температурой, достигает 100 м, если не больше. Сама по себе вечная мерзлота даже облегчает добычу золотоносного пласта подземными работами: шахты в мерзлоте стоят прочно, воду отливать при их углублении не нужно, а это стоит дорого. Хотя золотоносный пласт добывают пожогами или динамитом, т. е. с некоторым расходом дров или взрывчатых веществ, но это дешевле водоотлива, необходимого при работе в немерзлой почве, и рабочие работают спокойно в валенках в сухих забоях.

Но, к сожалению, на этих приисках во многих долинах мерзлоты или вовсе нет, или она перемежается с таликами, т. е. на дне долины переслаиваются, иногда 2–3 раза, талые и мерзлые слои наносов. А это уже хуже сплошных таликов. Шахты без водоотлива углублять нельзя: в талых слоях они нередко встречают плывуны, т. е. почву, настолько пропитанную водой, что она плывет; ствол шахты искривляется; добыча песков в штреках требует водоотлива, работа все время мокрая.

При работе открытыми разрезами вечная мерзлота удорожает и замедляет вскрышу – ее нужно оттаивать разведением костров на поверхности мерзлого слоя или оставлять на некоторое время в покое, чтобы она оттаяла теплом воздуха, и потом снимать оттаявший слой и снова оставлять, т. е. работать с перерывами.

На левом склоне долины р. Бодайбо выше Прокопьевского прииска я осмотрел подземные работы Среднего прииска какого-то мелкого золотопромышленника и познакомился в них с остатком террасовой золотоносной россыпи, тогда как ранее в окрестностях Успенского и на Прокопьевском прииске видел только россыпи русловые, залегающие на самом дне долины. На Среднем прииске это были остатки россыпи, образовавшейся раньше, когда дно долины было расположено на несколько более высоком уровне; а затем при углублении долины эта более древняя русловая россыпь была в значительной части размыта, и остатки ее, уцелевшие на склоне, представляли то, что называют террасовой россыпью.

Выше этого прииска долина р. Бодайбо тянется еще довольно далеко, но действующих приисков здесь не было; кое-где в долинах притоков реки когда-то производились разведки, кое-где углублялись шахты, но они были уже недоступны. Поэтому я перебрался в так называемую дальнюю тайгу, т. е. за водораздел, отделяющий правые притоки р. Витима – Бодайбо, Энгажимо, Тахтыгу – от бассейна р. Олекмы, где в бассейне р. Жуи работалось несколько приисков Ленского товарищества и имелись также прииски более мелких золотопромышленников, как в бассейне р. Жуи, так и по непосредственным притокам р. Лены – рекам Малому Патому, Молво и др. По дороге туда я осмотрел попутные обнажения коренных пород в хребте Кропоткина и остановился на Тихонозадонском прииске Ленского товарищества, расположенном в долине р. Ныгри, левого притока р. Вачи, впадающей в р. Жую. Здесь мне опять предоставляли экипаж для объезда и осмотра действующих приисков товарищества и его соседей, а также лошадей с конюхом – для более далеких экскурсий.

В этой «дальней тайге» я пробыл около месяца, осматривая прииски по рекам Ныгри, Угахану, Атрыкан-Берикану, впадающим слева в р. Вачу. На этих приисках Ленского товарищества, Базилевского, Полевого и других владельцев я видел как подземные, так и открытые работы и знакомился с торфами и песками разного состава и происхождения, собирал образцы коренных пород на склонах долин и на водоразделах.

Закончив осмотр приисков Ленского товарищества, которые в общем произвели впечатление дела, клонившегося уже к упадку, я нанял у якута-подрядчика трех лошадей с проводником и сделал экскурсию на север, вверх по долине р. Ныгри. Широкая долина этой реки в верхней части течения нигде еще не работалась, и разведки показали невысокое содержание золота. С верховья р. Ныгри я поднялся на довольно высокий водораздельный хребет, который назвал хребтом Ровным, так как он имел вид высокого и ровного вала без выдающихся вершин. Спуск с него привел меня в долину р. Хомолхо, большого левого притока той же р. Жуи, в которую впадает и р. Вача, но гораздо выше по течению. На дне долины Хомолхо располагались 2 или 3 отвода, на которых было уже добыто много золота из разрезов и орт, но мелкого и сплошь чешуйчатого. Сейчас они не работались, но на крутом левом склоне долины со скалами темных известняков кое-где старатели добывали золото небольшими разрезами на разной высоте, что казалось очень странным. Это нахождение россыпного золота на крутом склоне разъяснено только в советское время. Этот склон принадлежит гольцу, получившему название Высочайшего; на нем разведки обнаружили широкий пояс темных сланцев, богатых серным колчеданом и прожилками кварца с золотом, разрушение которых и создало материал и содержание золота в небольших россыпях на склоне гольца.

С приисков, расположенных в верховьях р. Хомолхо, я проехал через низкий водораздел в широкую долину р. Большого Патома, текущей здесь на запад; пологие склоны и дно этой долины были местами заболочены. Кое-где попадались затопленные шурфы, доказывавшие, что кто-то здесь искал золото, но, по-видимому, ничего интересного не нашли. Впрочем, нужно заметить, что следы старых разведок нельзя толковать уверенно ни в положительном, ни в отрицательном смысле в отношении золотоносности. Разведка могла показать золото, но недостаточно богатое по мнению того, кто ее вел, искавшего большое богатство. Разведка могла быть не закончена, остановлена по каким-либо причинам, не выяснив золотоносности: шурфы могли быть недобиты до золотоносного пласта из-за большого притока воды; разведчик мог найти хорошее золото, но скрыл это от лица, снарядившего разведку, чтобы потом заявить отвод на свое имя, что ему не удалось; шурфы могли попасть на пустое место, а рядом пласт остался незамеченным; россыпь могла быть глубокая и требовала разведки шахтами, а не шурфами, и т. п.

Последнее обстоятельство казалось мне объясняющим отсутствие работающихся приисков по вершине Большого Патома. По рельефу здесь можно было предполагать мощную толщу наносов, т. е. наличие глубокой россыпи, а расположение на продолжении тех же пород, которые на приисках Сисиных дали золото, позволяло думать, что золото есть и здесь.

Из этой долины я проехал еще вверх по долине ее правого притока – речки Бугарихты, в которой обнаружил остатки конечной морены, доказывавшие прежнее оледенение. Вверх по этой долине шла тропа на Патомское нагорье; переваливая в верховье р. Тоноды, она далее через прииски на речке Кевакте выходила к резиденции Крестовской на берегу р. Лены. Это был старый тракт с р. Лены на прииски в центре дальней тайги – Ленского товарищества и других владельцев, – теперь уже почти заброшенный, так как пароходство по Витиму и колесная дорога вверх по р. Бодайбо представляли более удобный путь сообщения.

С дальней тайгой я познакомился значительно больше в следующем году при вторичном посещении Ленского района.

Познакомившись с двумя главными районами приисков – бассейнами рек Бодайбо и Вачи и посетив некоторые по соседству, я выехал на пароходе Компании промышленности и вверх по р. Лене на пароходе до Усть-Кута, где заехал на солеваренный завод за семьей, провел два дня у управляющего и осмотрел окрестности завода. На заводе работали ссыльнокаторжные, отбывавшие здесь последние годы принудительных работ под надзором небольшой стражи. Рассол выкачивали из колодцев, углубленных в расширение дна долины р. Куты.

На своем шитике мы потянулись вверх по течению Лены; теперь на станциях нам давали, кроме двух гребцов, еще пару лошадей и мальчика-конюха, сидевшего на одной из них. Лошади тянули лодку бечевой; из гребцов один сидел на корме и управлял лодкой посредством весла, второй был на носу и следил за состоянием бечевы, поправлял ее, командовал конюхом. Бечева то натягивалась струной, то шлепала по воде и при этом могла зацепиться за камень, за куст, за утонувшую в реке корягу. Тогда гребец на носу кричал «Зарочило!», конюх останавливал лошадей и гребец освобождал бечеву, подбрасывая ее или подтянувши лодку к препятствию. Но когда бечева тянулась по воде, она постепенно захватывала много водорослей, тяжелела и тонула. Тогда раздавался крик «Мяша набрали!». Опять нужна была остановка, чтобы освободить бечеву от этого «мяса».

Это обратное путешествие заняло больше времени, так как лошади, тянувшие лодку, большей частью шли шагом, только изредка на самых ровных местах берега переходя в рысцу; остановки из-за «зарочило» и «мяша» задерживали движение, а дни были гораздо короче. Хотя на станциях мы останавливались только для смены гребцов, а чай и обед жена готовила на лодке, но с наступлением темноты уже нельзя было ехать и поэтому иногда приходилось останавливаться на станции на ночлег еще засветло. Погода в сентябре в Сибири большей частью сухая, солнечная, ночью легкий мороз, днем еще тепло, но в лодке пришлось спать под шубой. Провизию приходилось покупать на станциях, – охотиться на рябчиков в лесу или на пролетную птицу на реке не было времени. В Жигалове мы продали шитик, и в своем тарантасе, который все лето простоял под навесом на станции, вернулись в начале сентября в Иркутск.

 

 

Наблюдения на Ленских приисках позволили мне составить подробный отчет о геологии Олекминско-Витимского приискового района, напечатанный в «Известиях Восточно-Сибирского отдела»; он обратил на себя внимание, так как содержал много совершенно нового как в отношении строения района, так и происхождения золотоносных россыпей. Его первым последствием было, что Л. А. Карпинский решил продолжать исследования района в следующем году. Но проезд по р. Лене показал мне, что геология ее берегов также известна очень недостаточно. Поэтому я решил при проезде на прииски выполнить хотя бы беглое изучение берегов. Зима 1890–1891 гг. прошла в составлении этого отчета; упомяну, что мы переселились осенью на другую, лучшую квартиру на набережной р. Ангары и что в январе 1891 г. родился второй сын, Сергей.

Я продолжал работать в Отделе Географического общества, сделал на собраниях доклад о геологии Ленских приисков. Квартира на набережной реки позволила мне также сделать небольшие наблюдения над образованием придонного льда в Ангаре. Вопрос об этом льде, который вызывал странные наводнения в Иркутске в конце декабря во время ледостава и сильных морозов, заинтересовал меня, и я извлек из старой литературы сведения об образовании этого льда в Байкале и Ангаре и напечатал их в «Известиях» Отдела вместе со своими наблюдениями. Горное управление выписало впервые появившийся в продаже складной фотоаппарат и сухие пластинки, что позволяло во время геологических исследований снимать виды местности и обнажений горных пород для иллюстрации отчетов. Такие аппараты и пластинки раньше у нас еще не были известны, и во время моих работ в Туркмении и первых двух лет в Сибири приходилось довольствоваться собственными зарисовками. Чтобы напрактиковаться в съемке в поле и печатании отпечатков, при второй предстоявшей поездке на прииски, я стал снимать зимой знакомых и виды города и изготовлять фотобумагу для отпечатков.

Весной 1891 г. меня посетил геолог Черский, ехавший в Колымский край во главе небольшой экспедиции, посланной Академией наук для исследования этого почти неизвестного края, привлекавшего к себе внимание после академических экспедиций Бунге и Толля на р. Яну и Новосибирские острова. Собранные ими коллекции остатков четвертичных млекопитающих обработал и описал в Академии наук Черский, переехавший в Петербург в 1886 г. по окончании своих исследований в Восточной Сибири в течение 1873–1886 гг.

Черский, как известно, вместе с климатологом Воейковым, категорически отрицал возможность обширного четвертичного оледенения Сибири, аналогичного оледенению Европы и Северной Америки. Оба они основывались на континентальности климата Сибири, не допускающей накопления больших масс снега, и признавали возможность существования только отдельных небольших ледников на самых высоких горах. Между тем мои наблюдения на Ленских приисках вполне подтвердили данные Кропоткина, который в 1863 г. описал ясные признаки прежнего оледенения этой области, где абсолютная высота не более 1700 м. В разговоре с Черским я, конечно, затронул и этот вопрос. Он ответил, что ему лично не случалось видеть несомненных следов бывшего оледенения в Прибайкалье, а в Тункинских альпах он их находил и признал прежнее существование небольших ледников. Он отметил, что теперь, в экспедиции на Колыму, он, вероятно, встретится и с этим вопросом. Упомяну, кстати, что Черский действительно нашел и описал несомненные следы оледенения в горных цепях между верховьями рек Индигирки и Колымы, но сделать соответствующие выводы из этого факта он не успел, так как скончался в начале второго года этой экспедиции. Это была большая потеря, так как другого такого знатока геологии Сибири вообще и состава фауны четвертичных отложений в частности у нас не было, а новое поколение исследователей в лице моем и моих сверстников только начинало знакомиться с этой огромной областью.