По возвращении из Среднего Наньшаня в Сучжоу, я провел 11 дней в доме Сплингерда. Нужно было послать за верблюдами, находившимися на отдыхе на окраине оазиса, и организовать отправку всей собранной от Пекина коллекции. Для того чтобы везти ее с собой, потребовалось бы нанять или купить еще 5–6 верблюдов. Поэтому я решил нанять большую китайскую телегу, нагрузить на нее коллекции и отправить вперед прямо в Кульджу, в русское консульство. Нужно было найти надежного возчика и получить для него из ямыня уездного начальника свидетельство, что он везет научные коллекции русской экспедиции и поэтому не подлежит реквизиции и таможенным сборам. Для упаковки коллекций были уже заказаны ящики, и теперь с утра до вечера я был занят укладкой; заполненные ящики зашивались в сырые бычьи шкуры, чтобы образцы не подмокли и не растерялись. В напряженной работе быстро прошли 11 дней. Наконец все было кончено, телега отправлена, караван в сборе, нанят китаец – проводник до г. Хами, и мы простились с гостеприимным домом бельгийца, оказавшего большую помощь моей экспедиции. К сожалению, сам Сплингерд все еще не вернулся из командировки на золотые прииски в Кашгарии.

17 июля мы прошли до г. Цзяюйгуань по знакомой уже дороге, а на следующий день свернули с большой дороги на север, к подножию невысокой цепи скалистых гор, состав которых я хотел изучить. В сухом русле, которое вело к горам, вскоре появилась вода в виде ключей, и получилась порядочная речка, которая пересекает горы по ущелью. У начала его мы раскинули свои палатки на окраине болотистой лужайки, которая дала животным хороший корм. Я раздобыл несколько горных куропаток и диких голубей в дополнение к привезенным из города огурцам и редиске. Вода, появившаяся в сухом русле, которое тянулось от Наньшаня, конечно, происходила из его источников, но, выйдя из гор, пропадала в наносах, а затем выбивалась опять наверх там, где наносы, с удалением от гор, становились тоньше. Речку подобного же происхождения мы встретили и на следующий день, пройдя по большой дороге до с. Хойхойпу, окруженного старыми тополями и глинобитной стеной, за которой, впрочем, было больше развалин, чем жилья.

Далее можно было сделать еще по большой дороге четыре перехода до г. Юймынь, откуда караванный путь в Хами сворачивает на север. Но мне хотелось пройти по неизвестной, более северной местности между низкими горами, которые тянутся вдоль большой дороги, и южным подножием Бэйшаня. В этой местности на старинных картах Китая показано несколько озер, теперь не существующих. Я хотел выяснить, почему они исчезли. Поэтому из Хойхойпу мы прошли вдоль речки Хойхойсу, пересекающей упомянутые низкие горы и давшей возможность выяснить их состав. У выхода речки из гор мы рано раскинули палатки, так как на следующий день предстоял большой безводный переход. Место ночлега было привлекательное: с одной стороны высились живописные красные утесы песчаников и глин, с другой – вдоль чистой речки тянулись заросли кустов, а высокие тополя защищали палатку от июльского солнца. Рощу населяли зайцы и голуби, что позволило запастись дичью на следующие дни.

Утром мы поднялись на заре, и первые лучи солнца застали нас среди пустыни, которая становилась чем дальше, тем бесплоднее: постепенно исчезли кустики, росшие по сухим ложбинкам; голая поверхность почвы была усеяна только мелким щебнем и галькой, отполированными песком или покрытыми лаком пустыни. Около полудня начались пески в виде отдельных барханов, барханных валов и бугров; на последних росли кусты тамариска, а в промежутках между барханами – отдельные тополя, в тени которых мы сделали привал для отдыха. Площади высохшей глины, окаймлявшей пески со стороны галечной пустыни, показывали, что весной и во время сильных дождей сюда иногда добегает вода.

Далее оголенных песков стало меньше, преобладали высокие, в 4–6 м, бугры с кустами тамариска, между ними почва была покрыта зарослями верблюжьей колючки. Затем начался настоящий сухой солончак с небольшими буграми, поросшими тамариском, но уже погибающим или погибшим. Мы шли и шли, а оазис, который составлял цель нашего перехода, все еще не показывался. На закате солнца мы наконец вышли на какую-то большую дорогу, которая шла с востока на запад, поперек нашего маршрута. Проводник признался, что он уже в пустыне потерял дорогу и взял слишком вправо, так что до оазиса еще далеко. Пришлось заночевать на солончаке; вода для людей была у нас с собой, и мы могли даже уделить лошадям по полведра, но корма не было ни для них, ни даже для верблюдов. Сильно устав после огромного перехода в жаркий день, мы не разбили палаток, а все улеглись под открытым небом, чтобы утром выйти пораньше. На следующий день мы прошли по тому же солончаку еще не менее 15 верст до оазиса Хорхыйцзэ, в который могли попасть накануне к вечеру, если бы проводник повел нас прямо на северо-запад, а не на север и северо-восток.

Оазис представлял собой пашни, группы деревьев и отдельные фанзы среди песчаных бугров с тамариском вдоль русел р. Шачжихэ, совершенно сухих. Центр оазиса составляло небольшое селение, окруженное высокой глинобитной стеной; перед воротами красовалась большая лужа вонючей грязно-зеленой воды. Я взглянул с ужасом на это водохранилище, думая о необходимости пользоваться им, так как на моих глазах к нему подошла китаянка с ведрами, зачерпнула воду и понесла к воротам. Но наши животные, непоеные уже 32 часа, отказались утолить жажду: лошади и осел только понюхали лужу и отвернулись, верблюды сделали несколько глотков.

К счастью, мы узнали у китайцев, что немного дальше по дороге на запад имеется колодец с хорошей водой. Мы дошли до него через полчаса; он находился еще в полосе того же оазиса в одном из сухих русел. Вода была заметно солоноватая, но чистая, и мы раскинули палатки в тени тополей, чтобы отдохнуть от тяжелого перехода. Корма для животных было достаточно.

 

 

Огромный солончак с тамарисковыми буграми, который мы пересекли на этом переходе, занимает дно обширной впадины между подножием Бэйшаня и цепью низких гор, параллельной Наньшаню. Несомненно, что он остался на месте довольно большого озера, в которое впадали две речки, текшие из Наньшаня. Но этот приток прекратился (в связи с ухудшением климата), и озеро начало усыхать, превращаясь в солончак, на котором росли тамариск и тополя, питаясь подземной водой. Ветер наметал песок, создавая бугры вокруг кустов на солончаке и барханы на берегах сокращавшегося озера. Таким образом, старые карты оказались верными для своего времени.

На следующий день проводник повел нас сначала на север через бугристые пески на западную окраину оазиса, где оказались небольшие источники в ямках у подошвы тамарисковых бугров. К ним подходила большая дорога с юго-востока, и мы могли прийти к этой воде накануне, если бы проводник не сбился. Здесь, уже не доверяя ему, я велел налить оба бочонка водой, несмотря на его уверения, что мы к вечеру дойдем до воды. Предосторожность оказалась не лишней, потому что на закате солнца мы были вынуждены опять ночевать в безводном месте, так как проводник пропустил колодец, бывший в стороне от дороги, а дойти до следующего оазиса, видневшегося вдали, было уже поздно. В этот день мы шли то по бугристым пескам, то среди плоских холмов, и к вечеру вошли в большую впадину с сухим солончаком, буграми тамариска, зарослями осоки и дэрису и отдельными тополями. Попадались развалины сторожевых башен и отдельных фанз, доказывавшие, что местность прежде была населена.

По той же впадине мы на следующий день сделали еще 18 верст до маленького оазиса Сыдун, возле которого и остановились, вблизи болотистого луга с двумя небольшими озерками. Впадина, пройденная за эти два дня, представляла собой дно второго озера, показанного на старых картах. Таким образом, задача выяснить прежнее существование этих озер, ради которой я свернул с большой дороги, была решена. Отмечу кстати, что путешественник Грум-Гржимайло, прошедший до меня по большой дороге, категорически отрицал наличие этих озер, которые, по его мнению, и не могли существовать по условиям местности; он доказывал, что старые карты были ошибочны. Между тем обнаруженные мною впадины, конечно, могли вмещать озера, длиной более 50 и шириной до 10 км каждое, а состав почвы и растительность доказывали существование их и постепенное усыхание.

Последний переход по западной впадине шел вдоль ее северной окраины у подножия низкой столовой возвышенности. Когда последняя кончилась, дорога повернула на северо-запад, в пустыню у подножия Бэйшаня. Хотя проводник уверял, что мы к вечеру непременно дойдем до воды, я велел повернуть на юг, где, судя по карте, должно было находиться русло большой реки Сулэйхэ, знакомой нам по Наньшаню. Из отчета одного путешественника я знал, что от этой реки до первой воды в Бэйшане считают 45 км. Наш проводник дважды уже ошибался, и доверять ему было рискованно, тем более, что запасной воды у нас было мало, а солнце уже клонилось к закату.

Через 5 км мы дошли до р. Сулэйхэ. Впрочем, это была не та могучая река, которую мы видели в Наньшане, а речка, шириной 6—10 м и глубиной на бродах не более 70 см. В дно впадины, представлявшей здесь неровную солонцовую степь с зарослями осоки, голыми глинистыми площадками и кое-где буграми песка, русло речки было врезано оврагом глубиной 10 м. В стенках оврага была вскрыта толща тонкослоистого серого ила с раковинами пресноводных моллюсков, представлявшего озерное отложение – еще одно доказательство прежнего существования озера. В озерные осадки река могла врезаться только после исчезновения озера и, вероятно, вследствие того, что, в связи с ухудшением климата, уменьшилось количество воды в реке и понизился уровень того озера, в которое эта река впадает еще и теперь гораздо далее на запад. Поэтому падение реки увеличилось, она начала врезаться в прежнее дно озера и окончательно осушила это первое озеро, в которое прежде впадала и которое тогда имело еще сток в более западное. Можно думать, что осушение озер началось несколько столетий тому назад.

На берегу р. Сулэйхэ мы простояли и следующий день. Проводник, взятый из Сучжоу, потерял мое доверие, и пускаться с ним в путь в безлюдный Бэйшань, бедный водой, было рискованно. Я послал рабочего Па Ие в селения, расположенные выше по р. Сулэйхэ, искать более надежного проводника. Он нашел китайца, знавшего дорогу в Хами, и привел его в наш лагерь. Мы срядились; старый проводник был отпущен, новый должен был явиться на следующий день.

С этой стоянки мы могли еще видеть Наньшань, именно низкую западную часть хр. Рихтгофена, позади которой поднимался более высокий Дасюэшань со снеговыми вершинами. Различимо было и ущелье, которым р. Сулэйхэ прорывается через хр. Рихтгофена.

Безводный переход в 45 км до первого источника в Бэйшане новый проводник предложил мне сделать в два приема: отправиться часа в четыре дня от р. Сулэйхэ, напоив хорошо животных, идти до полуночи, сделать привал, не раскладывая палаток, часа на три и затем совершить до полудня следующего дня вторую половину перехода. Таким образом, бо́льшую часть пути мы должны были выполнить ночью, рано утром и поздно вечером, избегая утомительной дневной жары. Проводник утверждал, что он не потеряет дорогу в темноте, так как уже не раз совершал этот переход.

Таким образом, мы провели еще почти целый день на берегу р. Сулэйхэ и тронулись в путь под вечер; миновали солонцовую степь, оставшуюся после исчезновения озера, и вышли на равнину, которая тянулась на север до горизонта, упираясь там в подножие первой цепи Бэйшаня, которую я назвал хр. Пустынным, так как она туземного названия не имеет. Песчано-глинистая твердая почва равнины были усыпана мелким щебнем, почерневшим от пустынного загара. Кое-где в почве были видны плоские впадины или малозаметные сухие русла; в тех и других попадались отдельные мелкие кустики, совершенно отсутствовавшие на промежуточных площадях. Изредка, вблизи дороги, представлявшей несколько хорошо вытоптанных параллельных троп, белели разрозненные кости или целые скелеты животных. Солнце спустилось к горизонту, длинные тени нашего каравана вытянулись на восток по пустыне, а горы впереди казались все такими же далекими. Быстро кончились сумерки, заблестели звезды, стало прохладно. Размеренным ровным шагом движется караван, позвякивает колокольчик на последнем верблюде, доказывая, что цепь не разорвалась. Мы – я, монгол Па Ие и китаец Гадин Ю – едем позади каравана, который ведет новый проводник, сидя на своем ослике. Ленточки тропинок слегка различимы и в темноте, но проводник, вероятно, проверяет себя по звездам, да и ослику нет оснований сворачивать с тропинки, потому что соблазна в виде корма по сторонам нет совершенно.

Так шли мы, подремывая в седле, до полуночи. Затем сделали привал, уложили верблюдов на землю, спустили с них вьюки, развели огонек из привезенного с собой аргала, вскипятили один чайник на всех, выпили чаю и улеглись на щебневой почве, чтобы поспать часа два. Чуть забрезжил восток, когда проводник уже поднял всех; лошадям дали по полведра воды из бочонков; зеленый тростник, нарезанный на берегу р. Сулэйхэ, и лошади, и верблюды жевали все время.

Когда взошло солнце, мы уже отшагали несколько километров. Продолжалась та же пустыня, но щебень, усыпавший ее, стал крупнее, а кое-где попадались целые обломки пород, вынесенные когда-то, может быть столетия тому назад, потоком воды после необычайного ливня. Потом появились выходы коренных пород – гранита на поверхности чуть заметных холмиков. В версте далее начались холмы предгорий хр. Пустынного, усыпанные щебнем и обломками, местами представлявшие и выходы гранита и других пород. За цепью холмов мы пересекли большую котловину с песчано-щебневой почвой, сухими руслами и отдельными кустами, а затем вступили в извилистую долину с сухим руслом и кустами, окаймленную постепенно повышавшимися холмами, на которых обилие утесов доставило мне много работы, и я сильно отстал от каравана. Последний еще задолго до полудня остановился у ключей Уланьчуань, вытекавших из небольших углублений на дне долины, окруженных зарослями тростника и выцветами соли. Вода ключей была заметно солоноватая, но корма для животных было достаточно. Местность имела уже 1605 м абсолютной высоты, от р. Сулэйхэ мы незаметно поднялись на 400 м. Эта первая вода находилась уже севернее высшей части хр. Пустынного; водораздел долины, по которой мы шли, был совершенно незаметен.

 

 

Путешествие через Бэйшань, богатое геологическими наблюдениями, представляло мало интереса и разнообразия в отношении ландшафтов и путевых впечатлений. Почти на всем протяжении мы ехали в течение двух недель по гористой местности, причем пересекали то отдельные горные цепи, то промежуточные между ними группы и цепи холмов и рассеянные среди них долины и котловины. Нигде не было ни высоких перевалов, ни тесных ущелий; дорога шла прямо или слегка извиваясь по долинам, сухим руслам, логам, незаметно переваливая из одной в другую. Воду мы имели ежедневно из колодцев или ключей, окруженных небольшими оазисами зарослей тростника, кустов, иногда тополей; вода часто была солоноватая. Корм для животных давали те же оазисы. Дорога, по которой мы шли, вероятно, мало посещаемая – мы не встретили ни одного каравана и ни одной юрты кочевников; зато попадались антилопы, и в одной местности, в глубине Бэйшаня, стадо куланов, давшее случай подновить запас провизии. В зависимости от расстояния между источниками воды мы делали то большие, то маленькие переходы.

Общий характер местности напомнил мне Центральную Монголию; Бэйшань, подобно последней, нужно назвать холмисто-гористой полупустыней, в которой процессы разрушения и развевания господствуют. Благодаря им и крайне скудной растительности строение гор почти везде было совершенно ясно: мы могли видеть, как белый гранит внедряется неровной массой в серые гнейсы, а сам пересекается еще жилами темно-зеленого диорита, и в каких разнообразных отношениях встречаются эти породы. Процессы разрушения были особенно наглядны в горах у колодцев Мыншуй, представлявших большой массив гранита, в котором выветривание создало бесчисленные карманы, впадины и целые ниши разной величины. Можно было проследить, как в нишах постепенно разъедается и разрушается свод, понижаются стенки и как, в конце концов, на месте холма остаются гребешки и кочки от стенок уничтоженных ниш. В этом месте я устроил дневку, чтобы изучить основательно ход развития этих форм разрушения твердой породы. По расспросам выяснилось, что в этих горах, но далеко в стороне от нашей дороги, западнее и восточнее, существовали серебряные и золотые рудники. Абсолютная высота местности сначала повышалась до 2000 м, а затем понизилась до 1350 м на северной окраине Бэйшаня. Высота горных цепей над соседними долинами большей частью не превышала 200–300 м, редко достигая 400–500 м.

Через 12 дней наш путь, шедший в общем на северо-запад, резко повернул на запад. Мы миновали Бэйшань и уже перед тем несколько дней на горизонте видели хр. Карлыктаг, восточный конец Восточного Тянь-Шаня, увенчанный несколькими вечноснеговыми вершинами. После поворота мы шли уже вдоль подножия этого хребта, представлявшего наклонную на юг пустыню, пересеченную сухими руслами, по которым росли кустарники; промежуточные площадки были совершенно лишены растительности и усыпаны щебнем, покрытым загаром пустыни, а вблизи русел отшлифованным песком. Первый переход в 50 км по этому подножию был безводный, и его опять пришлось сделать в два приема с коротким привалом ночью. Пустынное подножие хребта прерывалось оазисами, расположенными по речкам, выносившим воду из гор; здесь были поселки, пашни, деревья, тростник. Китайцев отчасти сменили уже таранчи – мусульмане Китайского Туркестана. На более обильной речке из Карлыктага расположен и оазис города Хами, в котором мы стояли на окраине, предпочитая палатки в тени деревьев постоялому двору в духоте города. Только корм для животных пришлось доставлять из города в виде снопов люцерны. Здесь мы отпустили проводника, взятого на р. Сулэйхэ, и пригласили нового, так как вдоль подножия Восточного Тянь-Шаня от Хами до Турфана имеется несколько дорог и некоторые из них проходимы только зимой – из-за больших безводных переходов и сильных бурь, опасных для караванов.

Пересечение Бэйшаня подтвердило вывод, сделанный мною уже в Восточной и Центральной Монголии и в Ордосе, именно: что в Центральной Азии лёсс образуется, но не накапливается; что степных котловин, заполненных лёссом, которые предполагал Рихтгофен, нигде нет; что везде выступают коренные породы, выветривающиеся и дающие пыль, которая выносится ветрами из пустыни и осаждается на окружающих ее горах и степях. Бэйшань даже не содержал скоплений сыпучего песка, которые я видел в Центральной Монголии; здесь даже этот материал выветривания не мог накапливаться в достаточном количестве, а выносился ветрами на юго-запад – в хребет Куруктаг и к озеру Лобнор.