Выступив 10 апреля из Нань-гу-чэна и пройдя первые два-три километра среди возделанных полей, мы стали втягиваться в горы, которые, будучи сложены сначала из лёсса, затем из светло-красных третичных (ханхайских) глинистых песчаников, имели волнистые очертания и были одеты почти сплошным покровом прошлогодних трав, главным же образом – кипцом. Здесь мы встретили в довольно большом числе редкую Podoces humilis Hume, которую наши казаки тотчас же окрестили названием птицы-кивача, вследствие ее обыкновения поминутно кивать головкой, т. е. клевать землю в поисках личинок; дело в том, что она не столько роет землю ногами, сколько долбит ее своим большим клювом.

Превосходный охотник-наблюдатель, покойный Пржевальский, также подметил эту привычку Podoces humilis долбить клювом землю: она делает это, говорит он, «во всякое время дня, при хождении, бегании и непременно после перелета с одного места на другое». Далее он пишет: «на лету эта птица пискливо кричит». Может быть, подлетыши – да, но взрослая птица кричит громко, и Березовский вполне правильно называет этот крик «звучным свистом». На северных склонах Нань-Шаня птица эта встречена нами впервые, и, таким образом, предел ее распространения передвинулся несколько далее к северу; но она нигде не переходит за пределы Кунь-луньской системы горных складок, в области же последних водится исключительно в степной зоне, даже там, где человек успел уже запахать значительные участки земли.

В горах дорога шла, придерживаясь дна ложбин, но иногда, в области распространения глинистого песчаника, переходила на их склоны, и вот тут-то, выше дороги, нам и стали попадаться как Podoces humilis, так и сифаньские куропатки (Perdix sifanica Przew.), разбившиеся уже в это время на парочки.

Пройдя этими горами 6 км, мы достигли наивысшей точки дороги, с которой открылся чудный вид на передовую цепь Нань-Шаня. Его огромные гольцы замыкали вплотную красивую падь, на которой, прямо против нас, расположился своими 20–25 беленькими домами тангутский монастырь Ма-ти-сы.

Ма-ти-сы известен с прошлого века. О нем китайцы писали, что он окружен каменной стеной, снабженной двадцатью воротами. Если это описание в свое время было точным, то приходится думать, что под одинаковым названием китайцами описывался другой какой-либо монастырь, а не тот, что был у нас теперь перед глазами, так как частью вытянутый в длинную улицу, частью разбросавшийся по левому откосу пади, а не собранный, как многие другие тангутские монастыри, в городок, он не мог быть и опоясан стеной; да к тому же от последней, если бы она когда-либо существовала, должны же были бы сохраниться хоть какие-нибудь следы!

Спустившись в падь и пройдя тополевую рощицу, мы остановились на лужайке, с которой спугнули пасшееся там стадо домашних яков. Место нам понравилось, и мы решили простоять у Ма-ти-сы несколько дней.

Исполинские скалы палеозойского песчаника, подымавшиеся прямо на юге, были еще частью занесены снегом, но примыкавшие к ним и слагавшие волнистое, степное подгорье Нань-Шаня каменноугольные продуктивные песчаники, а затем буро-красные песчанистые глины и серовато-желтые третичные песчаники давно уже, по-видимому, освободились от него и, одетые прошлогодней травой, среди которой, однако, уже кое-где виднелись распустившиеся цветы лютиков и фиалок, представляли такое пастбище, какого давно не имели наши сильно отощавшие лошади.

Лес, частью состоявший только из сибирской ели (Picea obovata), частью же смешанный (из Juniperus, осины, березы, черемухи, рябины с красными ягодами, облепихи и других древесных пород), виднелся во всех падях, спускавшихся с Нань-Шаня, и вместе с значительными здесь кустарниковыми порослями давал пристанище многочисленному птичьему населению, которое обогатило нашу орнитологическую коллекцию многими интересными и редкими видами; так, нами были здесь добыты: Carpodacus rubicillojdes Przew., С. tlubius Przew., С. pulcherrimus Hodgs., Emberiza leueoeephala Gmel., Urocynchramus pylzowi Przew., Motacilla lugens Kitti., Parus superciliosus Przew., Poccile affinis Przew., Leptopoccile sophiae Sew., Lopbobasileus elegans Przew., Regulus crislatus var. japonicus Bp., Pralincola im aura var. przewalskii Plsk., Chaemorrhornis leueoeephala Vig., Ruiicilla frontalis Vig., R. atrata Gmel., R. alaschanfca Przew., R. shistieeps Hodgs., Merula kessleri Przew., M. ruficollls Pall.. Tharraleus fulveseens Sew. Tb. rubeculoides Hodgs., Th. sfrophiatus Hodgs., Trochalopterum cllioili Verr., Pterorhimjs davidi Verr. и Jynx torquilla L.; сверх того, мы неоднократно видели подлетающими к недоступной части скалы, возвышавшейся по соседству с нашим бивуаком, парочку крупных соколов с белоснежною грудью, может быть, Falco hendersoni Hume, но, несмотря на все наши старания, подстрелить их не могли; мы не добыли также черноухого коршуна, бородача, Falco regulus Pall., Pica sp., Pyrrhocorax alpinus и уллара (Tetraogallus sp.?), за которым брат тщетно лазил на осыпи; наконец, мы не могли также разыскать Crossoptilon auritum Pall., хвостовые перья которого находили во многих местах.

Мы охотились, впрочем, не только на птиц, но и на крупных млекопитающих. Здесь во множестве держались куку-яманы (Pseudois nahoor Hodgs.), но ехать за ними приходилось далеко, а затем с огромным трудом и опасностями карабкаться по обледенелым скалам. Только однажды я застал их врасплох внизу, километрах в двух от нашей стоянки.

Дело было так. Ранним утром выехал я в горы для того, чтобы осмотреть каменноугольные копи и лежащую еще дальше на восток, километрах в двенадцати от Ма-ти-сы, долину р. Су-юй-хэ, о которой брат, посетивший ее накануне, рассказывал мне как о живописнейшем уголке вселенной. Оно так и оказалось в действительности. Речка Су-юй-хэ текла то среди мягкой муравы, то среди диких скал, которые выше сменялись сбегавшими в долину луговыми покатостями, по которым то там то сям, островками, росли еловые рощицы. Ель по падям спускалась к самой реке, к вершинам же водораздельных гребней собиралась в сплошные леса, которые местами взбегали и на укрытые снегом гольцы главного кряжа. Эти мрачные гольцы и составляли фон контрастной картине, которой лучи солнца, игравшие в прозрачных струйках воды и вечнозеленой хвое, придавали особую яркость, заставляя забывать, что находишься не в разгаре лета, а в начале весны.

Возвращаясь отсюда на бивуак, я принял одну тропу за другую и заблудился. Я вскоре понял, что попал в незнакомые мне места, и хотел вернуться обратно; но, как в подобных случаях всегда бывает, задумав выиграть время и взяв, как мне казалось, верное, но более короткое направление, еще более запутался в лабиринте троп, возвышений и падей. Я взобрался на высокую гору, но с нее увидел на севере лишь бесконечный горизонт, а справа и слева ряды глубоких логов и ущелий, в одном из которых я признал ущелье Ма-ти. Но, увы, с громадным трудом добравшись до него и, в буквальном смысле слова, заглянув в него, до того его стены были отвесны, я убедился, что ошибся – беленьких домиков монастыря там не было видно… Я посмотрел на часы: был пятый час дня. С раннего утра я ничего не ел и не пил. Вдобавок вечерело, становилось прохладно, а на мне, кроме шведской куртки, ничего не было. Стоило обдумать свое положение, тем более что с гор спустились тучи, подул ветер и в воздухе закрутились снежинки.

Я решился идти назад, прямо на восток, до тропинки, по которой доставляется каменный уголь в Гань-чжоу, по ней добраться до копей и, если уж будет поздно возвращаться домой, то заночевать там в одной из землянок… Я сошел с лошади и, взяв ее в повод, чтобы согреться, пустился бежать. То взбираясь, то сбегая с холмов, я вскоре добрался до какой-то речки; по берегу ее шла тропа, усыпанная углем… Это радостное открытие придало мне сил и энергии. Моя надежда добраться до ночи до своих передалась, вероятно, и лошади, потому что она уже без всяких понуканий с моей стороны крупной рысью побежала вперед. Я не заметил, как мы добрались до копей, а отсюда дорога была уж хорошо мне знакома!

И вот, когда я взбирался, не торопясь, на небольшой перевальчик, по другую его сторону неожиданно для себя я вдруг очутился среди мирно пасшегося стада куку-яманов! Единственное оружие, которое находилось при мне, был револьвер. Я успел выхватить его из кобуры и сделать два выстрела по ближайшему зверю, находившемуся уже шагах в двадцати от меня. Но, конечно, в сумерках, да вдобавок стреляя с беспокойно стоявшей лошади, я промахнулся… Куку-яманы шарахнулись в сторону и исчезли, а в ответ на мои выстрелы, точно эхо, я услышал настоящую канонаду. То были казаки и мой любимый джигит Ташбалта, которые, по приказанию брата, меня разыскивали по соседним ущельям.

Несмотря на затруднительность охоты, куку-яманов мы все-таки добыли; иначе было с маралами (вероятно, Cervus albirostris Przew.): мы должны были лишь удовольствоваться констатированием факта, что они действительно водятся в лесах по р. Су-юй-хэ, так как видели несомненный их след – свежий помет.

Из мелких млекопитающих мы добыли здесь сурков (Arctomys robustus Milne-Edw.) и пищух (Lagomys roylei Ogilby).

Настоятель монастыря (хамба-лама), с которым мы свели короткое знакомство, утверждал, что в горах, кроме того, водятся барсы, куницы, лисицы и медведи, но никаких следов этих зверей даже по свежему снегу мы не видали. Что же касается насекомых, то их почти вовсе не было видно: летали только какие-то обрывки перезимовавших Vanessa antiopa и Grapta album; впрочем, здесь мне попался и новый вид ночной бабочки Dasypolia gerbillus. Из Reptilia мы встретили только Eremias multiocellata Gunth.

Каменноугольные копи лежат на высоте 2740 м над уровнем океана. Мощность круто падающих пластов угля в посещенных мною шахтах не превосходила 60 см. Шахт много, но они не глубоки; уголь вырабатывается только с поверхности, почему и не отличается хорошими качествами; действительно, в Гань-чжоу им пренебрегают, и он расходится главным образом только в Нань-гу-чэнском округе. Копи эти принадлежат казне, и доход с них пересылается в Гань-чжоу-фу.

18 апреля мы покинули нашу стоянку у монастыря Ма-ти-сы. Не доходя Нань-гу-чэна, мы свернули на колесную дорогу, идущую вдоль нань-шаньского подгорья, и вскоре вышли к р. Да-тун-ма-хэ, которая в эту пору несла мало воды. Пройдя реку, мы вступили в культурный район, и весь остальной путь до селения Чжан-мань-цзэ, в котором остановились, сделали среди пашен и хуторов, группировавшихся у селений Шинь-гуань и Чуй-цзэ-гань-цзы. Все эти селения были невелики и почти не имели древесных насаждений; последние стали вновь встречаться лишь к востоку от Чжан-мань-цзэ.

Здесь брату удалось подстрелить самку Grandala coelicolor Hodgs., что доказывает, что эта великолепная высокоальпийская птица не улетает осенью на юг, на южные склоны Гималаев, но частью остается на зимовку в Гань-су, где и живет в более низких зонах.

На следующий день мы продолжали идти культурным районом. Селения виднелись и вправо и влево от нашей дороги, причем нам последовательно называли: Хэ-чжоу-пу, Хун-ха-хо, Чжу-пу-цзы и Фын-ха-пу. Самое крупное из них было Хун-ха-хо, расположенное на полдороге между долинами речек Шо-тун-ма-хэ и Хун-гоу, русла коих оказались глубоко врезанными в рыхлую почву равнины и совершенно сухими: вода в них показывается обыкновенно не ранее конца апреля, перестает же течь в конце сентября. Вода встречена была нами лишь в следующей реке Да-хэ, протекавшей в широкой и глубокой долине, вымытой в толщах красных песчанистых глин.

Пройдя Да-хэ, разбросавшую свои воды на пространстве 213 м, мы очутились в виду городка Хун-фэй-чэн, окруженного средней высоты и порядочно уже обветшалыми стенами, в трещинах коих гнездились Carine bactriana Hutt. и Cotile rupestris Scop. Не заходя в него, мы остановились в его предместье, рядом с большой, но запущенной кумирней. Здесь мы дневали ради закупки провианта на дальнейший путь через горы в долину Сининской реки.

Дорога от Хун-фэй-чэна пошла в гору. Здесь только что принялись за пахоту, так как земля успела оттаять еще только с поверхности; местами лежал даже снег; но он заметно шел на убыль и развел глубокую грязь на глинистой почве ложбин. Километров десять мы шли вдоль правого берега Да-хэ, обойдя здесь селения Ю-фын-чэ-цзы и Юн-гу-чун; затем уклонились к юго-востоку и, пройдя водораздел, вышли в долину речки Та-хо-чу, вытекающей из ущелья Чжан-чжа-коу. Водой этой речки пользовались два селения – Хый-нан и Гуан-цзы, такие же грязные, невзрачные и бедные, как и все остальные селения округа Хун-фэн-чэна. Население их смешанное: всего больше тангутов, затем следуют китайцы и, наконец, уйгуры (маджа); по имени их даже следующее селение, лежащее при устье ущелья Пянь-дао-коу, называется Маджа-гуан-цзы.

Мы остановились выше селения Маджа-гуан-цзы, близ разрушенного сторожевого поста Ши-хоу, в ущелье Ши-хо-коу, имеющем с ущельем Пянь-дао-коу общее устье. Стены последнего слагают желтые и серо-желтые песчаники с прослойками каменного угля, который когда-то здесь разрабатывался; дальше же в ущелье виднеются скалы глинисто-слюдяных сланцев, прорезанных жилами кварца. Впрочем, подробности горного строения были здесь скрыты – в верхней зоне снегами, ниже же сплошным травянистым покровом и густейшею кустарною порослью, в которой ютилось множество мелкой птицы. Несмотря на непогоду (ветер и снег), в течение двух дней, посвященных экскурсиям, мы обогатили здесь нашу орнитологическую коллекцию следующими видами: Acanthis brevirostris Bp., Montifringilla mandellii Hume, Carpodacus pulcherriir.us Hodgs., Urocynchramus pylzowi Przew., Anthus rosaceus Hodgs., Pratincola maura var. przewalskii Plsk., Calliope tschebaiewi Przew., Cinclus kashmiriensis Gould., Tharraieus fulvescens Sew., Th. rubeculoides Hodgs. и Perdix sifanica Przew. Стреляли также немало по суркам (Arctomys robustus), но добыли немногих. Под камнями же мы нашли во множестве Carabus modestus Sem., С. przewalskii A. Moraw., несколько видов рода Agonum и другие, менее характерные виды жесткокрылых.

 

 

Наконец мы дождались давно желанного момента: 23 апреля мы перевалили на южные склоны Нань-Шаня! Уже при устье ущелья Пянь-дао-коу встают огромные скалы, одетые мхом и поросшие Caragana jubata, Prunus, Spiraea, Salix, Potentilla и другими видами низкорослых кустарников; дальше же ущелье получило еще более величественный вид, то суживаясь в едва проходимую глубокую щель, то развертываясь в чудную панораму диких гольцов и луговых покатостей, далеко не везде еще вышедших из-под снега.

В этом ущелье впервые весьма резко выступила огромная разница в растительности южных и северных склонов как главного хребта, так и отрогов; а именно, тогда как южные склоны представляли поверхность, поросшую исключительно степными травами, не образующими сплошного покрова, северные почти всегда одеты были густою растительностью – самыми разнообразными луговыми травами и кустарниками, а подчас даже мхом и папоротниками. Впоследствии, в еще более широком масштабе, мы то же явление наблюдали в долинах верхнего Эцзин-гола, Да-туна, Сининской и других рек, где обращенные к северу склоны были покрыты лесом, обращенные же к югу представляли кипцовую степь.

Дорога в ущелье Пянь-дао-коу была довольно сносно разработана в конце шестидесятых годов солдатами Цзо-цзун-тана. Говорят даже, что в то время китайцы не раз проезжали здесь в легких экипажах; но время это уже давно миновало, и ныне дорога эта во многих местах и на многие километры размыта дождевыми потоками. Всего лучше сохранились участки, потребовавшие значительных скальных работ. Такие именно участки находятся у пикетов Пянь-дао и Эр-дао, где ущелье образует теснины.

Дикий характер дорога имеет на протяжении первых 15 км. Здесь кончается южное заложение скалистого хребта – передовой цепи Нань-Шаня и начинается подъем на второй хребет, сложенный исключительно из красных песчаных глин и красных песчаников – факт, оставленный, вероятно, без внимания В. А. Обручевым, отрицавшим правильность моей характеристики долины верховий Эцзин-гола – денудационной, а не тектонической. Этот второй хребет служит водоразделом бассейнов: на север сбегают речки, орошающие Шаньданский округ, на юг – речки, слагающие одно из верховий Эцзин-гола – реку Бабо-хэ.

Что касается до передовой цепи Нань-Шаня, сложенной главным образом из глинисто-слюдяных сланцев, то в месте ее пересечения ущельем Пянь-дао-коу она представляет значительное понижение, смыкающее два вздутия, в которых сталкиваются кряжи гор: на востоке – образующие долину Чагрын-гола, на западе – представляющие слитную массу двурядового хребта, имеющего широкое заложение на севере и крупное падение к югу, где его склоны скрываются под мощными толщами красных глин и песчаников нарушенного напластования; последние образуют сплошную холмистую массу, с одной стороны примыкающую к скалистому Нань-Шаню, с другой – поднимающуюся до высоты, не меньшей 3960–4260 м над уровнем моря, образуя хребет, отмытые части которого составляют на противоположной, южной, стороне долины Бабо-хэ так называемые горы Вэн-ли-коу Нань-Шань.

Таким образом, продольная долина Бабо-хэ, с которой мы ниже ближе познакомимся, хотя, до некоторой степени, и совпадает с древней тектонической долиной, простиравшейся от меридиана Лян-чжоу по крайней мере до меридиана Су-чжоу, но произошла совершенно самостоятельно и должна быть характеризована как долина размыва.

Горизонт стал особенно широк у пикета Ян-шунь-цзы, где я догнал хвост нашего каравана, отстав от него у пикета Эр-дао ради ловли первой в этом году интересной бабочки – Pieris butleri var. potanini Alph., взятой мною здесь в количестве сорока экземпляров. Это было настоящее «джайлау», т. е. превосходное пастбище – высокая, холмистая, кипцовая степь, пересеченная оврагами, по которым теперь, ранней весной, сбегали небольшие мутные ручейки. Молодой зеленой травы нигде не было видно, но прошлогодняя одевала почву густо, не показывая и признаков каких-либо потрав. Действительно, факт интересный и который не мог не обратить на себя нашего внимания: все это нагорье, а затем, как мы в этом убедились впоследствии, и вся область верховий Эцзин-гола, оставались без жителей-кочевников и были бы почти абсолютно пустынны, если бы не редкие путники, не китайские пикеты, да не золотопромышленники.

Разъяснение этого факта мы получили только в Юн-ань-чэне, где нам сказали, что эти земли пустуют по распоряжению из Пекина, впредь до разрешения спорного вопроса о том, которому из двух народов – монголам или тангутам, должны они отойти во владение.

От пикета Ян-шунь-цзы дорога пошла круче в гору. О колесной колее здесь не было и помину. Мы шли одной из нескольких узеньких троп, бежавших по склону оврага, в котором струились воды Пянь-дао-хэ, то и дело увязая в размякшей глинистой почве или перебираясь через ручьи. Наконец, мы завидели впереди совершенно оголенные, обдутые ветром красные глыбы песчаника – это и был гребень хребта и перевал У-бо-линь-цзы (11850 футов, или 3612 м) в долину реки Бабо-хэ. Спуск с него был очень полог и шел по волнистой степи, сплошь изрытой пищухами (Lagomys melanostomus Bьchner).

Вскоре мы завидели впереди стены импаня У-бо, откуда нам навстречу высыпало до десятка солдат.

– Где бы тут остановиться?

– А вот, пожалуйте…

И нас отвели к речке Убочар, где указали на как будто когда-то искусственно выровненную площадку, по окраинам которой еще сохранились следы канавы. Но если здесь когда-либо и существовало укрепление, то, вероятно, очень давно, так как земля, поросшая кипцом, оказалась минированной [изрытой] множеством нор пищух. В этот день мы добыли для коллекции Montifringilla mandellii Hume и Prantincola maura var. przewalskii Plsk., и уже на южных склонах перевала У-бо-линь-цзы – Podoces humilis Hume; сверх того, в ущелье мы видели какую-то желтую плиску и обыкновенного кулика.

Ночью речка покрылась у берегов льдом – мороза было −3°.

Первая половина пути следующего дня пришлась на высоко приподнятую долину р. Бабо-хэ, между 11000 футов (3350 м) и 12700 футов (3871 м) абсолютного поднятия, в которой местами лежал еще снег. Дорогу то и дело пересекали ручейки и ручьи мутной воды, которая стояла и на дороге. Талая земля подавалась под ногами животных, которые шагали с трудом и то и дело останавливались для того, чтобы вздохнуть полнее и глубже. Пожалеешь свою лошадь и слезешь, но идти по пропитанному водой косогору пешком очень трудно; к тому же нога то и дело скользит и проваливается в норки пищух. Молодой травки вовсе еще не было видно, и блеклые, серовато-желтые тоны преобладали повсюду в раскрывавшейся перед нами далекой панораме гор и долин. Но весной и здесь уже пахло. В воздухе было как-то особенно светло и радостно. Журчанье воды в ручейках, издалека несшийся грохот реки, свист пищух, встревоженных нашим приближением, прелестное пение здешнего жаворонка и масса звуков, происхождение коих трудно себе объяснить, – все это настоятельно говорило теперь об идущей нам навстречу весне.

Караван наш в этот день представлял внушительное и оригинальное зрелище: человек пятнадцать китайских пеших солдат, фитильные ружья, алебарды и пики, штук десять развернутых громадных красных и желто-синих знамен, пятьдесят завьюченных лошадей – и кое-где для всей этой обстановки странные фигуры не цветисто одетых, зато хорошо вооруженных русских людей; и все это шумело, галдело и то расползалось чуть не на два километра, то вновь собиралось перед каким-нибудь трудным подъемом в одну пеструю толпу, от которой далеко сторонились встречные тангуты и китайцы-золотопромышленники. Впрочем, так поступали не все. Многие, более храбрые и любопытные, к нам немедленно приставали и провожали километра два или три.

Что значат эти знамена? Почему сегодня сопровождают нас эти солдаты? Вот вопросы, которые мы себе задавали, но на которые у нас не находилось ответа. Мы решительно не знали, почему сегодня, когда мы проходили мимо импаня, нас приветствовал весь гарнизон, что-то человек с тридцать солдат, выстроившись шеренгой со знаменами и имея офицеров на фланге; почему затем часть этого гарнизона отделилась и провожала нас до следующего пикета Унихо, где повторилась та же процедура и смена конвоя, причем возвращавшиеся китайские солдаты почли нужным опуститься перед нами на колена; почему, наконец, столь же почетная встреча и проводы подготовлены были и на всех следующих пикетах. Мы были, как в чаду, от этих неожиданных почестей и ждали почему-то скандальной развязки всей этой затеи, в которой мы играли совершенно несовместимую с званием мирного русского путешественника, а потому для нас очень странную роль.

Только на ночлеге нам, наконец, объявили, что все это делается по распоряжению начальника Юн-ань-чэнского лагеря (ина), сановника Чжу-цзу-гуя, готовящегося нас встретить с еще бо́льшим почетом.

Подъем на перевал Чжи-нань-линь, имеющий 12700 футов (3870 м) абс. выс., довольно полог и все время идет по красной глинистой почве. Только уже к самому перевалу цвет последней изменяется в желто-серый, причем на откосах появляются выходы бледно-желтого песчаника. Этот же песчаник слагает и перевал, служащий водоразделом бассейнов рек: Да-тун-хэ, системы Желтой реки, и Бабо-хэ, одного из двух истоков Эцзин-гола. По южную сторону перевала этот песчаник тянется километров на десять и там сменяется более древними, палеозойскими песчаниками темно-серого и серовато-фиолетового цветов. Хотя массы этих последних и тесно примыкают к скалам желтого песчаника, но связь эта лишь кажущаяся: палеозойские песчаники составляют лишь пониженное в этом месте продолжение Северо-Тэтунгского хребта Пржевальского, далее к западу сложенного из тех же плотных песчаников, налегающих на слюдистые песчаники. На линии перевала Черик, лежащего к западу от Чжи-нань-линя и подымающегося до абсолютной высоты, равной 14000 футов (4265 м), эта раздельность горных масс выступает еще более рельефно, так как там долина небольшого ручья отделяет массивные скалы темно-бурого слюдистого песчаника Северо-Тэтунгских гор от светло-красных песчаников, принадлежащих уже Вэнь-ли-коу Нань-Шаню. Да и китайцы различают оба хребта, называя скалистый гребень Северо-Тэтунгских гор – Да-бабо-Шанем. Таким образом, водораздел Да-туна и Эцзин-гола должен считаться, на некотором протяжении, двурядовым хребтом, причем наивысшие точки северного совпадают с наибольшим понижением в южном, и наоборот.

Здесь будет кстати заметить, что светлые песчаники (третичные) на всем протяжении от Чжи-нань-линя до Лао-ху-ши (14200 футов, или 4878 м), в верховьях Хый-хэ, золотоносны. Главная добыча золота ведется на западе, но и здесь моют его почти в каждом ущелье. Мы натолкнулись на работу золотопромышленников в ущелье речки Ши-хэ, сбегающей с перевала Чжи-нань-линь, где работали всего до 30 станков; но почва ущелья оказалась тут настолько изрытой, что следует допустить одно из двух: или что разработка песков ведется в нем издавна, или что некогда она велась в более широком масштабе.

Золотопромывательные станки китайцев устроены очень просто. На качелях устанавливается ивовая плетушка в форме чаши, снабженная мелкими отверстиями и могущая вместить около пуда песка. Ее раскачивают, поминутно встряхивая, причем песок и гравий сыплются на лестницу, пологие ступени коей с несколько выступающими краями сделаны из тонких дощечек; по этой лестнице пускается широкой, но слабой струей вода, которая и отмучивает гравий и, если оно только есть, золото, задерживающееся на ступенях. Когда в корзине остается только галька, ее выбрасывают на полотно и тщательно исследуют; затем останавливают воду и то же проделывают с гравием на каждой ступени. Добываемое таким путем золото получается в виде чешуек (листоватое) и угловатых небольших зерен матового бурого цвета.

Мы говорили, что и при такой примитивной промывке старых речных отложений один рабочий вырабатывает здесь золота в среднем ежедневно около 10–12 долей, т. е. на 40–50 копеек. За всю же операцию, от начала апреля до конца сентября, примерно на 70 рублей; бывают, однако, партии, которые уносят с собою, за вычетом пошлин и всех расходов по своему содержанию, по ямбе и больше на человека.

Разработка золота разрешается всем и каждому при непременном, однако, условии – вносить в казну двадцать процентов со всей добычи натурой. Зная китайские порядки, нетрудно сообразить, что вышеприведенные цифры должны быть много ниже действительных, так как и золотопромышленники и сборщики одинаково заинтересованы в преуменьшении добычи драгоценного металла. Но в таком случае, как же должны быть богаты золотом речные наносы Ши-хэ и других местных рек!

Спуск с перевала Чжи-нань-линь круче подъема и почти с первых же шагов вводит в ущелье, которое суживается довольно быстро, имеет скалистые высокие стены и по дну поросло разнообразными кустарниками, среди коих я мог отличить шиповник, барбарис, лозняк, Caragana jubata и Potentilla. Несмотря на сумрачность этого ущелья, птиц в нем ютилось немало, и мы добыли для коллекции: Motacilla citreoloides Hodgs., Phylloscopus superciliosus var. mandellii Brooks. и Calliope tschebaiewi Przew. Уже подходя к пикету Ша-чжи, расположенному при впадении в Ши-хэ ее левого притока Шэн-сун-ло, я заметил на сухом стебле Potentilla ночную бабочку, оказавшуюся новым видом Ulochlaena – Ul. superba Alph.

В Ша-чжи, где мы должны были переночевать, мы встретили такой же радушный прием, как и в У-бо: весь гарнизон предоставлен был в наше распоряжение. Но когда я выразил желание остаться в ущелье на дневку, то встретил протест: «Как можно! Ин-гуань готовится встретить вас завтра и уже сделал распоряжение, чтобы весь гарнизон был в сборе. Не делайте же нам неприятностей».

Эти доводы повторялись с такой настойчивостью, что пришлось покориться необходимости и оставить ущелье необследованным. Впрочем, с вечера же погода стала портиться, и пошел дождь, сменившийся вскоре снегом.

Всю ночь сеял дождь. Утро тоже было серое. Стеснявшие нас в узком ущелье скалы и стоявшие за ними горы курились. Черные глыбы камней, потемневшая ледяная накипь речки Ши-хэ, проносившей свои воды по местности, совершенно изрытой золотоискателями, отовсюду торчавший безлистый кустарник и оголенная почва под ногами – все это было мокро и смотрело неприветливо, грязно. Сырость в воздухе была чрезвычайная и пронизывавшая. Туман то сгущался до того, что на десять шагов кругом ничего не было видно, то проносился вперед и кверху – и тогда на время открывал горизонты.

Мы кутались, страшно зябли и с неудовольствием помышляли о торжественном приеме, который ожидал нас в городе Юн-ань-чэне.

Сюда мы прибыли около полудня. По выходе из ущелья, довольно однообразного на всем своем протяжении, перед нами раскинулась широкая поляна, со всех сторон окруженная грядами довольно высоких холмов. Сквозь белесоватую пелену сеявшего дождя в одном из уголков этой долины виднелось что-то темное, но пока совсем неопределенное. Однако это и был город, к которому мы из всех сил спешили теперь.

А там все пришло уже в движение… Махальщики и ускакавшие вперед офицер и два солдата конвоя давно уже известили население города и китайских властей, что русские едут. Готовилось необычайное зрелище…

Несмотря на непогоду, вероятно, все наличное мужское население Юн-ань-чэна вышло из города и расположилось у восточных ворот; здесь же шпалерами выстроились знаменосцы и вооруженные допотопным оружием солдаты местного гарнизона; в заранее разбитой палатке разместились, наконец, и ожидавшие нас, в своих парадных костюмах, старшие офицеры юн-ань-чэнского лагеря, а затем все затихло в ожидании нашего прибытия, и только крупные капли дождя мерно барабанили трель по сплошной крыше из красных зонтиков толпы, под аккомпанемент глухого говора этой последней.

 

 

Но вот и мы появились… Салют из вестовых пушек уведомил об этом толпу, которая зашумела и заволновалась. Точно только того и ждавший почетный эскорт вдруг окружил нас волной знамен и людей в каких-то фантастических костюмах, среди которых особенно выделялись своей оригинальностью костюмы полицейских и так называемых мао-цзё – людей в высоких красных и черных колпаках, вооруженных огромными сплетенными из ремешков и окрашенными в черный цвет бичами, и, имея впереди громадных размеров красный зонт (хун-тун-сань) и служителей, бивших в гонг, при громе выстрелов и совершенно неописуемом гаме толпы, повлек нас вперед между преклонявшими знамена, а затем, при нашем проезде, становившимися прямо в грязь на колени шпалерами войск.

Отроду ничего подобного не видавшие, лошади наши горячились, фыркали и делали попытку унестись обратно к горам, но, видя кругом себя сомкнувшуюся теперь людскую толпу, покорились наконец своей участи и, вздрагивая поминутно всем телом, благополучно донесли нас к палатке чиновников, перед которой эти последние встретили нас обычными приседаниями.

Обменявшись обычными же приветствиями и просидев в палатке минуты две, мы раскланялись с сановником Чжу-цзу-гуем и его свитой и, сопутствуемые выстрелами, эскортом и толпой, направились к тому месту, где казаки уже ставили наши юрты.

На следующий день мы проснулись при пробивавшихся к нам в юрту во все щели и дыры косых лучах только что вставшего солнца. Тучи бесследно прошли, и громадные горные цепи, снизу доверху одетые снегом, блестели теперь ослепительно и резко выделялись на голубом фоне неба. Кое-где здесь, в долине, уже пробивалась молодая трава и изумрудными пятнами пестрила блеклую поверхность лугов. Река Ши-хэ шумно неслась у нас под ногами, а всюду порхавшие птички, за которыми мы тотчас же отправили наших казаков-охотников, вероятно, радуясь солнцу, пели свои веселые весенние песни…

В Китае рано встают. В девять, самое позднее – десять уж едут с визитом. К этому именно времени в наш бивуак прибыли офицер, гражданский чиновник и почетный эскорт, долженствовавшие сопровождать нас в ямынь сановника Чжу-цзу-гуя. Они застали нас уже совершенно готовыми, а лошадей наших оседланными.

Когда мы садились верхом, раздались три сигнальных выстрела. Чиновники выехали вперед, знаменосцы и солдаты эскорта с исписанными досками нас окружили, и красный зонт, при криках мао-цзё и звуках гонгов сначала три раза приподнятый кверху, открыл наше движение.

Шествие это, сопровождавшееся большой толпой собравшихся сюда окрестных тангутов, весьма медленное и претендовавшее на торжественность, было, в сущности говоря, весьма безалаберным. Лошади наши горячились и напирали на процессию, которая вскоре потеряла порядок и сбилась в кучу, смешавшись с толпой; перед нами выступал теперь уже не красный зонт, который прокладывал себе дорогу где-то сбоку, а какой-то высокий тангут, обнаженный чуть не до половины; пушечные выстрелы гремели без правильных интервалов; окриков мао-цзё уже не было слышно в шуме толпы, который наполовину заглушал даже военный оркестр, встретивший нас гимном перед ямынем на одной из городских площадей.

Вся эта площадь, весь этот странный город оставлял грустное по себе впечатление чего-то забытого, по всем швам уже развалившегося. Много китайских городов мы посетили дорогой, но ничего более убогого мы еще не встречали. Стены, сложенные кое-как из дикого камня, местами совсем развалились; штукатурка в главных воротах давно уж облезла; узкие улицы, грязные, с набросанными повсюду камнями для пешеходов, были обстроены какими-то до такой степени жалкими лачугами, что надо было иметь много мужества для того, чтобы оставаться в них жить; впрочем, многие из них теперь пустовали и развалинами своими еще более увеличивали неприглядность картины.

«Наш город – очень бедный город, – говорил нам Чжу-цзу-гуй, когда мы сидели у него в приемной, – в нем вы не встретите ни хороших зданий, ни хороших лавок. Кругом живет „голь”, „варвары”, довольствующиеся самой грубой пищей: молоком, дзамбой, творогом и, в редких случаях, мясом. Город, как видите, окружен горами; дождь здесь идет очень часто, холодно даже и летом, а потому хлебов здесь не сеют; даже ячмень здесь не родится, и за ним си-фани (тангуты) ездят в Да-тун. Вот почему и мне приходится униженно просить вас остаться здесь еще на день или два. Я заказал обед за 150 ли от нашего города, а потому он доставлен быть скоро не может; без обеда же выпустить вас отсюда я не хотел бы…» И когда мы согласились, то словоохотливый китаец продолжал: «Впрочем, если вы нуждаетесь в каких-либо простейших припасах, то скажите мне… Может быть, и отыщется что-нибудь в наших лавках». Тронутые такой необычайною любезностью, мы тем не менее торопились распрощаться с хозяином: день был такой ясный и так нас манил на экскурсию.

Вернувшись на свой бивуак с обычным для нас теперь шумом и гамом, мы немедленно и быстро переоделись, но… сегодня так и не было нам суждено побродить по этим заманчивым черным ущельям, где животная жизнь, должно быть, кипела ключом. Во-первых, нам нужно было произвести ревизию наших подарков. Из них мы отобрали: хороший револьвер в футляре, массивный серебряный браслет, коралловое ожерелье и перочинныйножичек о шести лезвиях; все это мы завернули в красную бумагу и при карточках отослали к начальнику лагеря; во-вторых же, мы должны были принять его посланцев, которые привезли двух тощих кур, переднюю лопатку баранины, два десятка китайских свечей, пять шинов гороху для лошадей и при этом кучу извинений все на ту же, излюбленную китайцами, тему: «Наш город беден, в нем ничего нет…» Вместе с тем они сообщили, что ин-гуань сегодня же собирается отдать нам визит.

Итак, вместо желанной экскурсии пришлось готовиться к встрече.

Еще раз сегодня пальба, крики, зонт и знамена. Это уж едет Чжу-цзу-гуй к нам с визитом…

Визиты китайцев обыкновенно непродолжительны. Но ин-гуань просидел у нас почти до заката, очевидно, решившись вознаградить себя за невыразимо-скучную зиму, проведенную им в Юн-ань-чэне, куда он был переведен прошлым летом. Он расспрашивал нас обо всем: о железных дорогах и воздушных шарах, об оружии вообще и о дальнобойных орудиях в частности, о стали и прекрасной ее выделке в России, о сукне, о винах и водке, наконец, и о том, как велика численность русских войск. Затем мы ходили смотреть на стрельбу из револьверов и берданок, причем действительно необыкновенно удачный выстрел моего брата, перебившего револьверной пулей тонкий шест, воткнутый в землю, привел всех в полный восторг. Брата дергали, что-то кричали и показывали большой палец при возгласе «хо!», что значит хорошо, прекрасно, или даже просто тыкали в него пальцем – дескать, вот молодец. Вернувшись же снова в юрту, китайцы пили чай, восторгались сахаром, причем некоторые из свиты просили даже разрешения взять по кусочку, дабы показать своим, и английским печением, после чего, Пересмотрев у нас все, что стоило смотреть и чего вовсе не стоило, китайцы наконец поднялись… Слава Богу, пора.

Отправляясь на экскурсию, мы обыкновенно переходили Ши-хэ, протекавшую здесь в глубоко врезанном ложе, и шли к горам, скалистые массы которых были окаймлены холмистым подгорьем, одетым кипцом. Здесь мы наловили в десятках экземпляров Pyrgus bieti Oberth. и новый вид Аlа – Ala pretiosa Alph., a также набрали немало жуков, из коих могут быть названы: Pseudotaphoxenus nov. spec., Aristochroa nov. spec., описанная Чичериным под именем Ar. perelegans, Carabiis diruptus Moraw., Agonum spec., Lorocera ovipennis Sem., Broscus przewalskii Sem., Zabrus przewalskii Sem., Blap.s spec. и др. Из птиц под Юн-ань-чэном были добыты: Bubo ignavus Forst., Montifringilla haematopygia Gould., нигде более в горах Гань-су не встреченная, M. ruficollis Blanf., Motacilla citreola Pall., Ruticilla hodgsoni Moore и Tharrhaleus rubeculoides Hodgs. Наконец, из млекопитающих нашими казаками была здесь убита первая антилопа – Gazella przewalskii Bьchner.