Книга: Плавания капитана флота Федора Литке вокруг света и по Северному Ледовитому океану (великие путешествия)
Назад: Глава седьмая
Дальше: Глава девятая

Глава восьмая

Плавание от острова Юалана Каролинским архипелагом. – Открытие островов Сенявина. – Пребывание на островах Мортлока.

До исследования Каролинского архипелага хотелось мне определить положение магнитного экватора на меридиане острова Юалан, и потому, оставя его, легли мы к югу и почти в самый полдень следующего дня (23 декабря) пересекли магнитный экватор в широте 4°7' и долготе 197°3'. Отсюда продолжали идти еще к югу, пока нашли наклонение стрелки 1¼° южнее, и тогда обратились опять к северу. 29 числа искали тщетно два островка, показанные на картах Арроусмита в широте 5°12' и долготе 199°5', а 1 января 1828 года со столь же малым успехом – острова Мусграва, означенные на карте Крузенштерна в широте 6°12' и долготе 200°45'. Отсюда решил я идти к северу до широты 7½°, чтобы искать на этой параллели остров Св. Августина, долготу которого адмирал Крузенштерн и капитан Фрейсине означали весьма различно.

Всю ночь продолжали мы идти спокойно под малыми парусами и на рассвете увидели перед собой высокую землю. Мы едва верили глазам своим: столь несбыточным казалось нам такое интересное открытие в этом месте, сильнейшее доказательство тому (если бы такое могло еще быть нужно), что открытие неизвестных земель – дело слепого случая и что те, кто спорят о чести первого открытия, спорят о пустяках. Но от случайного открытия следует отличать отыскание, основанное на расчетах и соображениях, в этом смысле Колумб отыскал, а не открыл Америку; Кук отыскал острова Маркиза Мендосы, Новые Гебриды и множество других, но важнейшее из открытий его – острова Сандвича. Во всяком случае, довольно странно, что один из больших и самый высокий из всех Каролинских островов был одним из последних открытий. Капитан Дюперре искал его на 50 миль севернее, по словам жителей острова Угай, говоривших ему об острове Пулупа, лежащем от них на WNW. Без упомянутого сомнения в долготе острова Св. Августина, которое нам хотелось разрешить, может статься, и мы на него не наткнулись бы.

Если бы ветер ночью был свежее или мы при наступлении ее находились севернее, то при внезапной встрече этой могли бы подвергнуться великой опасности. Теперь же ничто не препятствовало нам радоваться такому приятному открытию, невзирая на его случайность. Около 9 часов были мы уже вплотную у кораллового рифа, облегающего высокую землю на расстоянии около ½ мили, и легли в дрейф, чтобы лучше осмотреться. Густые кокосовые рощи и дым во многих местах свидетельствовали о населенности острова. Вскоре стали показываться из-за северной оконечности одна за другой лодки под парусами, которых, наконец, набралось около нас до сорока, различных величин; большие содержали по 14 человек, меньшие по два. Они издали начинали уже петь изо всех сил, плясать, делать разные движения головой и руками и пр. К борту приставали охотно, на судно же взойти насилу мог я упросить только одного, приманив его ножом.

Дикие, с выражением недоверия лица, большие, налитые кровью глаза, возня и неугомонность островитян этих произвели весьма неприятное впечатление на нас, не забывших еще кроткого, пристойного обращения друзей наших на Юалане, от которых они столько же отличались языком, как и наружным видом. Пробыв в шумной толпе этой до полудня, наполнили мы паруса и легли вдоль южного берега острова к западу. Мало-помалу все лодки от нас отстали. Один только островитянин, задержавшийся на борту судна, не хотел нас оставить, невзирая на усилия наши объяснить ему, что мы от его лодки удаляемся. Причина такой непостижимой для нас нежности скоро объяснилась: выждав, когда я с беспечностью, к которой приучили нас добрые юаланцы, подошел к нему близко, уцепился он за секстант, которым я готовился делать наблюдения, и с зверским остервенением силился его у меня вырвать. Дерзость его была так неожиданна, что стоявшие возле матросы не вдруг спохватились мне помочь, и я, только изрезав руки о края инструмента, мог спасти его от дикаря, который, видя неудачу, нырнул в воду, как тюлень, и поплыл к своим лодкам. Это был тот самый, которого мы одарили щедро за посещение.

Следуя изгибам рифа, увидели мы около 3 часов походившее на гавань отверстие, для осмотра которого отправлен был на шлюпке лейтенант Завалишин в сопровождении доктора Мертенса, между тем как мы на шлюпе лавировали короткими галсами, не сводя с них глаз. Здесь окружило нас опять множество лодок с такими же, как и прежде, плясками, шумом и криком. На одной из них заметили мы женщину. Во многих лодках лежали связки стрел и мешки с камнями. Заметив, что это не избежало нашего внимания и что мы об этом говорим, стали они тщательно закрывать и стрелы и камни рогожами – предосторожность, показавшая нам, что и с нашей стороны она будет не лишней.

Лейтенант Завалишин возвратился, не получив возможности осмотреть подробно и промерить всю лагуну, до такой степени был он стеснен лодками островитян, которые, не делая ему никаких обид, шумели и кричали все вместе, бросали в шлюпку кокосовые орехи, разные изделия и знаками приглашали на берег.

К заходу солнца все нас оставили.

Пролавировав ночь, поднялись мы довольно много на ветер, поутру 3 января спустились опять вдоль рифа, держась к нему вплотную. Несколько человек, стоявших на рифе, лаяли по-собачьи, когда мы проходили мимо, из чего можно было заключить, что это животное им известно. Догадка впоследствии подтвердилась. Заметив в одном месте отверстие, послали мы шлюпку для осмотра его.

Покуда мы в ожидании шлюпки лежали в дрейфе, собралось к нам много лодок, с которых мы выменяли несколько кокосовых орехов, хлебных плодов, бананов, рыбу, петуха и, что странно, несколько кокосовых скорлуп и раковин, наполненных весьма хорошей водой, которую они, впрочем, вероятно, не для нас, а для себя брали. После многого шума трое старшин, которых и здесь называли юросами, согласились на наши приглашения взойти на судно. От изумления и боязни не могли они несколько минут пошевелиться: мало-помалу ободрились и решились даже сойти в каюту, где мы их одарили щедро и старались всячески занять. Они не имели и тени той любезности, что наши юаланские приятели. Лица их, впрочем не безобразные, делались неприятными от написанного на них беспокойства и подозрительности. Большие глаза бегали из стороны в сторону.

Получив от нас в подарок какую-нибудь вещь, ни за что уже не выпускали из рук, когда мы хотели показать им употребление ее. Они, и это естественно, высоко ценили железо и железные вещи, и более всего топоры. Многие из них пробовали силу свою над железными секторами, кофель-нагелями и даже вант-путенсами, имея, вероятно, в виду ими поживиться. Из гостей наших любезнее всех был юрос Лапалап, старик, по-видимому, лет семидесяти, без зубов, который спокойной веселостью выгодно от других отличался. Он имел след большой раны на ноге, что делало вероятным, что и на этом, как и на других высоких островах этого архипелага, бывают междоусобные брани. Когда мы наполнили паруса, они все вышли наверх и некоторое время держались на борту судна, потом один за другим бросились в воду и поплыли к своим лодкам.

В осмотренном отверстии не нашлось якорного места, другое против SW оконечности острова, которое лейтенант Завалишин накануне осмотрел только отчасти, обещало больше, и потому мы против него остановились, и тот же офицер был отправлен для завершения своего обследования, с приказанием поднять на шлюпке флаг, если встретится какая-нибудь опасность от жителей. Все бывшие в виду лодки последовали за нашей шлюпкой в губу. Через некоторое время увидели мы на ней условленный знак, сейчас же привели шлюп еще ближе к берегу и выпалили из пушки. Вскоре лейтенант Завалишин пристал к судну и сообщил мне о своей поездке следующее:

 

 

«Около 11 часов отправился я на гичке для отыскания якорного места в углублении между рифами, против SW оконечности острова. Я нашел его состоящим из двух бухт, соединенных проходом не более 50 сажен шириной. Во внешней глубины от 20 до 25 сажен, во внутренней от 16 до 23 сажен, а в проходе между ними 14 сажен. По узкости прохода, по положению его NO и SW прямо против господствующего ветра и по тесноте бухты место это для якорной стоянки неудобно.

Когда я оставил шлюп, не было около меня ни одной лодки; во внешней бухте догнали меня все те, которые были у судна, а во внутренней – присоединилось к ним такое же число с берега, так что я насчитывал, наконец, около себя до 40 лодок, в которых по меньшей мере 200 человек островитян. Они, как и вчера, плясали, шумели, предлагали нам свежие плоды и хотя, стесняя нас, препятствовали работе, но не обнаруживали сначала никакого враждебного намерения, и мы, не входя с ними в сношения, продолжали нашу работу.

Дерзость и докучливость их возрастали с каждой минутой, они, наконец, нарочно заезжали вперед шлюпки, хватались за нее руками и даже покушались несколько раз снять с руля железный румпель. Один из островитян вынул было связку со стрелами, конечно, не с добрым намерением, потому что на других лодках все что-то очень громко закричали, как казалось, с негодованием, и он их тотчас опять спрятал. Когда мы пошли обратно из бухты, то они стали теснить нас еще больше, кричать еще громче, так что мы, наконец, с усилием только пробираясь между их лодками, могли подвигаться вперед. Тот же самый дикий, о подвиге которого упомянуто выше, находясь теперь вплотную за кормой нашей шлюпки, выхватил дротик и занес его на меня. К счастью, я в это время оглянулся и успел, увидев опасность, выстрелить поверх головы его из пистолета, которого не выпускал из рук. Выстрел произвел желанное действие: они все замолкли, присели в лодки и оставались в таком положении несколько минут; мы же, пользуясь их смятением, вышли на свободу, подняв в то же время флаг для извещения шлюпа о нашем затруднении. Опомнясь от страха, погнались они за нами, трубя в раковины, но уже поздно. Мы их опередили настолько, что через полчаса прибыли благополучно на шлюп».

Из преследовавших гичку нашу лодок одна только подошла довольно близко к шлюпу, потом все до одной скрылись по разным частям острова; но звуки тритонова рога, знак войны на всех островах этого моря, долго еще были слышны в разных направлениях.

Мы продолжали путь наш к западу и вскоре потом, следуя направлению берега, к северу, оставив влево группу низменных островов. Некоторые островки на рифе были совершенно вровень с водой, и растущие на них деревья казались выходящими прямо из воды. В 5-м часу увидели к NW еще группу низменных островов.

Ночь мы лавировали против весьма свежего порывистого ветра по западную сторону острова и на рассвете (4 января) увидели себя выше оконечности, от которой простирался в ту же сторону риф еще миль на пять. Мы должны были сделать еще несколько галсов, чтобы подойти к N его краю, и потом спустились вдоль W его края, держась от него в полуверсте или менее. По приближении к острову встретили мы на наружных камнях, лежащих на рифе, много народу, вооруженного длинными копьями, но лодок было весьма мало. Против NW оконечности острова, отличающейся высоким и совершенно отвесным, по-видимому базальтовым, утесом, встретили мы большое отверстие в рифе и за ним пространство воды, обещавшее хорошую гавань.

Я решил попытаться еще раз, не удастся ли найти удобное пристанище; лодок около нас почти совсем не было, и я надеялся, что отряд наш успеет кончить свое дело без помехи жителей, которые спокойно смотрели на нас с рифов. Для большей безопасности дана была лейтенанту Завалишину другая шлюпка, вооруженная фальконетом, под управлением мичмана Ратманова; но обоим строго наказано ни под каким видом не употреблять огнестрельного оружия против жителей, иначе как в крайнем случае и для собственной защиты. Наши шлюпки продолжали сначала спокойно свой путь. Они нашли проход шириной 2½кабельтова, глубиной от 20 до 28 сажен, а за ним по всем приметам обширный и безопасный порт.

Но едва только миновали они узкость, как островитяне, наблюдавшие до того движения их в безмолвии, с криком спустили на воду свои лодки, спрятанные за камнями, в один миг окружили и стеснили их со всех сторон и повторили сцены прошедшего дня, но только с большей еще дерзостью и докучливостью. Они даже закидывали веревки на руль и уключины, как будто для того, чтобы овладеть шлюпками. Холостые выстрелы не производили теперь действия; за каждым следовали крик и еще бо́льшая дерзость. Лейтенант Завалишин дал условленный сигнал, мы сделали несколько холостых выстрелов из пушек, которые также не весьма подействовали на том расстоянии, в каком мы находились; и шлюпкам нашим еще труднее прежнего было выбраться на свободу и достигнуть шлюпа.

Может быть, неугомонные островитяне и не имели враждебного против нас намерения, потому что во время самой свалки одна лодка держалась у борта судна и два или три человека находились на шлюпе, по-видимому, не заботясь о том, что там происходило; может быть, любопытство, нетерпение видеть необыкновенные для них предметы или даже забота о собственной безопасности были причиной их неотвязчивости; но тем не менее поступки их были таковы, что мы не могли даже отыскать якорного места. Чтобы держать их от себя на почтительном расстоянии, оставалось одно средство – дать им почувствовать силу нашего огнестрельного оружия; но средство это считал я слишком жестоким и готов был лучше отказаться от удовольствия ступить на открытую нами землю, нежели купить это удовольствие ценой крови не только жителей ее, но, по всей вероятности, и своих людей. И потому, не упорствуя далее в поисках якорного места в этой бухте, которая, в ознаменование неудачи нашей и негостеприимного нрава хозяев, названа портом Дурного Приема, продолжали мы опись западного берега острова.

Сплошной риф продолжался до западной оконечности острова, за которой показался разрыв, отмеченный двумя маленькими островками. Мы и сюда посылали шлюпку, уже довольно поздно вечером, но якорного места и тут не нашлось.

После весьма беспокойной ночи из-за крепкого ветра с проливным дождем, в течение которой мы, лавируя, старались только удержать свое место, подошли мы поутру (5 числа) опять к западной оконечности острова и от нее продолжали обозрение к SW оконечности, где опись большого острова была окончена, за исключением небольшого промежутка в NO части, который мы видели только издали.

Отсюда легли мы к западу для обозрения островов, виденных в этом направлении. Следуя вдоль рифа, их окружающего, как обыкновенно в самом близком расстоянии, были мы внезапно застигнуты штилем. Высокий остров, прервавший течение пассатного ветра, не мог так же внезапно удержать огромную зыбь, стремившуюся в направлении его, и нас потащило прямо на риф, от которого мы были не далее 3 кабельтовых. В одну минуту спущенные гребные суда взяли шлюп на буксир. Часа три оставались мы в таком крайне неприятном положении, то с помощью легоньких полосок ветра удаляясь от рифа, то опять к нему приближаясь, пока в 4-м часу поднявшийся опять пассат нас не освободил. Мы продолжали наш путь и к ночи осмотрели южную сторону группы. Она состоит из 12 коралловых островов разной величины, покрытых густой зеленью. Нигде не заметили мы признаков обитания, но кажется, что временами острова эти посещаются, ибо в одном месте видна была груда камней, сложенных на большом черном утесе.

На другой день (6 января), определив границы рифа, простирающегося от этой группы к NW, перешли мы к другой, далее к северу лежащей и состоящей из 5 островов, кроме нескольких меньших. И эта группа казалась нам сначала необитаемой, но на самом северном островке увидели мы шесть человек, спускающих через буруны на воду свою лодку, в которой они пустились вслед за нами. Зайдя под ветер группы, легли мы в ожидании их в дрейф. Они подъезжали к нам с обыкновенными песнями и плясками и махая пучком красной материи, на что [мы] им отвечали красным платком. Подъехав к корме шлюпа, выменивали они разные безделицы и несколько плодов, но приглашений наших пристать к борту или не понимали, или не хотели понять. Чтобы лучше с ними объясниться, подъехал я к ним на шлюпке, но беседа эта не более прежних была удовлетворительна, потому что, не останавливая внимания своего ни на минуту на одном предмете, говорили они все вместе, громко и скоро, не заботясь о том, что их не понимают. Нам удалось узнать названия островов ближайшей группы; но название большого острова, о котором мы, естественно, с самого начала хлопотали, осталось и теперь еще под сомнением. Наибольшую вероятность имело слово Пыйнипет, или Пайнипет, которое они часто произносили; но мы еще не были убеждены, что это точно было название острова.

Продолжая наш путь вдоль южной стороны группы, видели мы несколько кокосовых рощ и в разных местах человек десять островитян, но лодок не было.

Здесь кончено было обозрение открытых нами островов; оно осталось бы несовершенным, если бы мы не узнали определенно названия высокой земли, употребляемого природными жителями; и потому я решился подойти к ней еще раз, чтобы попытаться найти толкового человека, который бы разрешил наше сомнение.

Продержавшись ночь между двумя низменными группами, подошли мы поутру (7 числа) к западной стороне большого острова. Вскоре выехали к нам 4 лодки, которые, после пенья, пляски и маханья красным пучком, пристали к судну. Это были простолюдины, ничего не имевшие с собой, кроме небольшого количества воды в листьях клешинца, и, может быть, именно по этой причине они были скромнее и толковее других. Благодаря им убедились мы, что имя большого острова действительно Пыйнипет. Мы узнали также, что южная из низменных групп называется Андема, а северная – Пагенема, но последнее с меньшей достоверностью. Они называли нам также имена мелких островов, но недостаточно толково, чтобы поместить их на карте. Вот эти названия: Аир, Ап, Курубурай, Паити, Пингулап, Унеап, Аме; они, кажется, лежат около Пыйнипета; Меайра, Авада, Мо, Уарагалама, вероятно, составляющие группу Андема. Северную группу составляют острова Капеноар, Та, Кательма, Тагаик. Говорили еще об острове Кантенемо, но мы не могли понять, где он лежит. Все острова вместе названы островами Сенявина, в честь достопочтенного мужа, именем которого украшено было наше судно.

Расставшись с островитянами, легли мы к северу и простились с нашим открытием, весьма сожалея, что не могли подробнее узнать места, обещающего больше всех других островов этого архипелага пособий для мореплавания. Если бы я мог посвятить исследованию его несколько недель, то решился бы, может статься, прибегнуть к последнему средству внушить жителям уважение к нам – дать им острастку, под влиянием которой ласковое обращение привело бы, наконец, и к сближению с ними; но на это нужно время, а мы его имели очень мало; и в немногие дни, которые мы могли бы тут остаться, успели бы только перепугать и раздражить островитян, а не сдружиться с ними, и, стало быть, не имели возможности узнать подробно ни землю, ни жителей ее и только приготовили бы еще худший прием последующим мореплавателям, которым теперь, по крайней мере, подготовили мы путь, желая лучшего успеха. Как ни приятно было пребывание наше на Юалане, но я сожалел теперь о времени, там проведенном, которое полезнее было употребить на исследование достопримечательной земли этой, особенно отличающейся характером населяющего ее народа.

* * *

Острова Сенявина лежат между 6°43' и 7°6' северной широты и 201½° и 202° западной долготы от Гринвича. В главном из них, Пыйнипете, узнаем мы, несомненно, Фалупет отца Кантовы; Пулупа, о коем говорили капитану Дюперре жители островов Угай и Фанопе, упоминаемый в рассказе Каду. Под последним названием, или, вернее, Фаунупей, известен он на всех самых западных Каролинских островах, как мы впоследствии узнали. Он имеет до 50 миль в окружности. Высочайший пункт его, гора Монте-Санто, названная так в память победы, одержанной адмиралом Сенявиным над турками, возвышается над водой на 458 туазов (2930 английских футов). Довольно ровная вершина его не позволяет думать сначала, что он почти на 1000 футов выше Юалана. NW часть имеет совершенно плоское место, от которого земля круто снижается к NW оконечности острова (мыс Завалишина), отличающейся совершенно почти отвесным, по-видимому базальтовым, утесом около 1000 футов высоты. С других сторон от вершины к берегу земля склоняется постепенно. На южной стороне есть весьма заметный базальтовый столб, представляющий от О и W совершенное подобие маяка или крепостной башенки.

Насколько можно судить по наружности, основная порода острова, как и других высоких островов сего моря, – базальт. Подобно им, он окружен коралловым рифом, по которому разбросаны коралловые же острова разной величины; но в порте Дурного Приема и несколько далее к востоку есть под берегом и высокие острова. Весь остров покрыт зеленью, но, кажется, не столь густой, как остров Юалан; на подветренной, то есть на южной и западной, стороне мангровые и другие в воде растущие деревья составляют непроницаемую опушку.

Жилищ, скрытых по большей части лесом, видно по берегу весьма мало; но дым, подымавшийся во многих местах, и обширные кокосовые рощи свидетельствуют о хорошей населенности острова, особенно в северной части; юго-западная кажется наименее населенной. К нам выезжало в разное время до 500 взрослых мужчин, и, судя по тому, все население острова, с женами и детьми, может простираться до 2000 душ. На группе Пагенема мы видели людей, но постоянно ли или временно только тут живущих, не могу решить. Во всяком случае число их весьма ограничено.

Немногие дома, которые случилось видеть, были совершенно отличны от юаланских, не имея таких, как те, возвышений по концам крыши, но более походили на шалаши, как у жителей низменных Каролинских островов.

Пыйнипетцы разительным образом отличаются как от юаланцев, так и от каролинцев, впоследствии нами виденных. Наружностью походят они гораздо более на народы папуасского племени. Лица широкие и плоские, нос широкий и сплющенный, губы толстые; волосы у некоторых курчавые, большие, на выкате глаза, выражающие зверство и недоверчивость. Веселость их выражается буйством и неистовством. Всегдашний сардонический смех с бегающими в то же время по сторонам глазами не придает им приятность. Я не видал ни одного спокойно-веселого лица. Что возьмут рукой, то с каким-то судорожным движением и, кажется, с твердым намерением не разжать руки, покуда есть возможность.

Цвет тела их представляет переход от каштанового к оливковому. Роста выше среднего, статны, кажется сильны, всякое движение их показывает решительность и ловкость.

Одежда их состоит в коротком, пестром переднике из травы или расщепленной и высушенной коры бананового дерева, который, привязываясь к поясу, висит до половины лядвеи, подобно тому, как у обитателей Радака. На плечи накидывают кусок ткани из коры тутового дерева; иногда посредине его есть прореха, через которую он надевается на голову, совершенно подобно южно-американскому пончо и плащам, употребляемым на западных островах этого архипелага. Пояс, подобный известному маро островов Полинезии и отличающийся от юаланского толла тем, что не имеет мешочка, кроится из ткани, выделываемой из банановых волокон. Волосы, не завязанные и не завитые, остаются всклокоченными в беспорядке. На голову повязывается, подобно повязкам наших девушек, кусок ткани из той же коры длиной аршин или полтора и шириной около двух вершков, служащий им пращой. Знакомство с нами начинали они часто тем, что снимали с головы убор этот и нам дарили. Украшения, носимые на шее и в ушах, мало отличаются от употребляемых на других островах. В узорах на теле замечается гораздо более разнообразия, замысловатости и вкуса, чем у юаланцев. То же можно сказать и об узорах на их тканях, которые в самом деле весьма красивы.

Лодки их бывают разных величин. Большие вмещают до 14 человек. Они выдолблены из одного дерева и не имеют наделок по бортам, отчего вода в них беспрестанно плещет, и они всякую минуту должны ее отливать. Ходят вперед обоими концами одинаково. Коромысло имеют, как и все лодки этого моря, но они отличаются от всех мне известных тем, что носят паруса без мачт.

По всему видно, что они кораблей до нас не видывали или, по крайней мере, в сношениях с ними не были, и одно из лучших тому доказательств то, что они никогда не привозили с собой плодов. Мы не нашли у них ни одного куска железа, польза которого, однако, им известна. Вант-путенсы и рулевые цепи их прельщали, и они не раз пробовали на них свою силу.

Мы имели уже случай говорить о плясках и пении, или, лучше сказать, неистовом крике, с какими они всегда подъезжали к судну. И то и другое относится, кажется, к обрядам дружеской встречи, как и махание куском красной ткани или древесной коры. Последняя заменяет зеленую ветвь, употребляемую на других островах этого моря. Пляска их не имеет никакой грации или правильности. Некоторые надевают для этого на пальцы куски кокосовых листьев, так что они составляют как будто продолжение пальцев вершка на три или на четыре и при скором движении производят треск.

Другие, подняв весло кверху, вертят его с необычайной скоростью.

Удивительно было бы, если бы при беспокойном нраве этого народа война осталась им неизвестной. Следы ран, которые мы видели на многих, и употребление тритонова рога доказывают, что они воюют, но, вероятно, только между собой, ибо не имеют соседей, которые могли бы с ними меряться. Мы нашли у них только два рода оружия: пращу и копье. Последнее – тонкая жердочка, около 5 футов длиной, на которую насажена рыбья кость. Оно не может, кажется, наносить слишком тяжелых ран. Вероятно, что то же орудие употребляют они и для укола рыбы.

Все виденное нами не оставило в нас сомнения, что пыйнипетцы принадлежат к породе людей, отличной от тех, которые населяют все прочие острова этого архипелага, но мы недостаточно их узнали, чтобы сделать какое-нибудь заключение или догадку о настоящем их отечестве. Они показались нам похожими на папуасов. Ближайшая земля, населенная этим племенем, Новая Ирландия, лежит отсюда не далее 700 итальянских миль – расстояние гораздо меньше того, на какое обитатели низменных Каролинских островов простирают обыкновенные свои поездки.

 

 

О произведениях острова Пыйнипета мы также ничего сказать не можем; но, вероятно, они немного отличаются от произведений острова Юалан. Климат, кажется, столь же сырой, как там, судя по большому количеству дождей в краткое наше пребывание у этого острова.

Мы нашли здесь животное, существование которого в Каролинском архипелаге отвергалось, – собаку. Может быть, и она вместе с жителями – пришелец из других стран. Та, которую мы приобрели, была породы, совершенно отличной от всех европейских; она была величиной с таксу и на нее более походила, чем на других. Широкий лоб, острые уши, длинный и большей частью опущенный хвост придавали ей такой же характер дикости и недоверчивости, каким отличались хозяева ее. Шерсть на ней была короткая, жесткая, белая с черными пятнами. Мы получили ее щенком, по-видимому, не более 3 недель от роду; но и тогда была она так дика, что несколько дней не выходила из-под пушечного станка и беспрестанно ворчала. Впоследствии она к нам привыкла, но хитрой злости своей не оставляла и ко всякому чужому старалась подкрасться сзади и укусить за ноги. Она почти никогда не лаяла, но иногда выла. В Порте Лойда ее раз свезли на берег, и она сейчас же кинулась бежать в лес и человеку, который ее старался поймать, искусала руки. По прибытии нашем в Кронштадт она также воспользовалась первым случаем, чтобы убежать, и пропала.

* * *

Мы правили к северу, чтобы прийти на параллель острова Св. Августина, поиски которого прерваны были открытием и описью островов Сенявина. В следующий день (8 января), достигнув широты 7°18', легли мы к W и искали его в этом направлении, но без успеха, до долготы 203°. Не допуская, чтобы он мог лежать еще западнее, обратились мы отсюда опять к югу, но впоследствии, определив долготу островов Лос-Валиентес, на которой основана долгота Св. Августина, нашли в ней погрешность, позволяющую думать, что мы нашли бы его, если бы продолжили путь свой еще несколько далее к западу.

Остров Пыйнипет виден был до вечера 8 числа, когда скрылся в пасмурной дали, на расстоянии 40 миль с лишком.

Теперь намерение мое было осмотреть острова, открытые испанскими и английскими мореходами между 5¼° и 5¾° широты. Между параллелями 7° и 8° было, может статься, больше надежды сделать совершенно новые открытия; но я считал важнее и полезнее заняться подробным исследованием и описанием островов, хотя и давно открытых, но известных по одному только имени, и то еще не настоящему, чем терять время, гоняясь, быть может без всякого успеха, за новыми открытиями.

До 11 января продолжали мы идти на SO, не встречая ничего замечательного, кроме восточного течения, стремившегося почти прямо против ветра. Остров Пыйнипет опять был виден ясно на NO и скрылся не прежде 10 января вечером в расстоянии 55 миль. В полдень 11 числа, находясь точно на параллели островов Лос-Валиентес (широта 5°36', долгота 201°40'), спустились мы к западу, но не прежде полудня следующего дня увидели их с салинга, а во втором часу были уже вплотную к ним.

Мы прошли сначала вдоль рифа, образующего южную сторону группы, высматривая в нем отверстие, означенное на плане Томпсона, помещенном в Атласе капитана Фрейсине, но тщетно: риф продолжался сплошной стеной до самого островка, образующего SW угол группы. Малейшее в нем разделение не могло бы от нас укрыться, потому что мы держались к нему весьма близко. К западному острову подошли мы уже в сумерки. Нам казалось, что мы различаем на берегу людей; тем с большим нетерпением ожидали мы рассвета (13 числа), с наступлением которого подошли вплотную к островам и увидели на берегу человек до тридцати жителей, которые знаками манили нас к себе, вынужденные этим ограничиться, ибо не имели ни одной лодки, – случай, едва ли бывалый по всем островам Южного моря.

Хижинки их, по-видимому весьма бедные, стояли вместе в тени кокосовых пальм. Хотя сильные повсюду буруны мало подавали надежды выйти здесь на берег, однако Ратманов и Мертенс отправились на гичке с поручением стараться непременно войти в сношения с жителями, узнать название их земли и пр. Они воротились около полудня без успеха. Море так сильно везде разбивалось, что без явной опасности невозможно было рискнуть пристать. Жители, столпившись на берегу и частью даже в воде, криком и знаками звали их к себе, показывали кокосовые орехи, махали зелеными ветвями и пр. Люди наши, с своей стороны, показывали им ножи, ленты, старались даже к ним перебрасывать, но обе стороны должны были ограничиться этими изъяснениями, ибо не имели возможности соединиться.

Подняв шлюпку, перешли мы на западную сторону группы. Островитяне сопровождали нас, пока мы проходили вдоль берега, не переставая делать пригласительные знаки, которым мы не могли последовать, конечно, не менее их сожалея об этом.

Остаток этого дня и половину следующего употребили мы на обзор северной и западной сторон группы и, окончив это дело, легли к югу, чтобы, удалясь миль на тридцать от пути капитана Мусграва, идти опять к западу.

Хотя нам не удалось услышать названия этой группы островов от обитателей ее, но, по данным, собранным на островах, впоследствии посещенных, узнали мы, что она называется Нгарык. Она имеет вид треугольника, в объеме 22 итальянских мили. Мы насчитали в ней 8 островов, а не 7, как означено на плане Томпсона. Вообще план этот довольно верен, судя по поверхностной описи, на которой он мог быть основан. Мы нашли, что сплошной риф окружает всю группу, не оставляя ни малейшего прохода в лагуну. Любопытно было бы знать, ошибся ли Томпсон, означив с южной стороны отверстие, сквозь которое будто бы проводили лодки островитян, или отверстие это наполнилось в течение 35 лет зодческими работами зоофитов.

На всех островах растет много кокосовых деревьев; южная сторона северного островка покрыта одним непрерывным лесом этих деревьев; вместе с тем, кроме островка, лежащего в западном углу группы, не видели мы нигде никаких следов обитаемости. Томпсон, напротив, видел людей только на восточном островке. Он видел также и лодки в лагуне; мы же, к изумлению нашему, ничего похожего на лодки не нашли. Это тем страннее, что мы различали на корнях много хлебных деревьев, из которых делаются их лодки; сверх того, по берегам и на рифе много огромного выкидного леса. Население этой группы, должно быть, весьма немногочисленное. Я полагаю, что 30 человек, которых мы видели вместе, составляют все население западного острова; я не думаю, чтобы на других были жители, ибо невероятно, чтобы появление столь необычайного для них предмета, как корабль, не заставило их показаться на берегу.

15 января в широте 5°25', долготе 203°40' видели мы необыкновенное множество птиц, летучих рыб и бонитов, из которых одну поймали. С утра 16 числа стали править на NW, чтобы войти на предполагаемую параллель острова Квироса. В полдень прошли широту 6°, долготу 205° и в 2 часа спустились на запад. В эту сторону шли, не встречая ни малейших признаков земли, до полудня 18 числа, когда от широты 6°10' и долготы 206°55' легли на SO, чтобы выйти на ветер островов Мортлока, намереваясь возобновить поиски острова Квироса по описанию их. 19 января пасмурная и дождливая погода, вечером несколько морских птиц летало весьма близко к шлюпу и садилось на снасти; одну поймали руками. 20 числа – проливной дождь, а утро было так пасмурно, что мы несколько часов вынуждены были лежать в дрейфе, хотя уже находились на параллели островов Мортлока. Часу в одиннадцатом можно было продолжать путь, час спустя показались эти острова с салинга.

С тихим северным ветром правили мы на северный остров, и еще далеко были от берега, как показалось несколько лодок, одна из которых шла на веслах, другие лавировали. Первая пристала прежде всех к шлюпу. В ней было четыре человека, которых никакими средствами невозможно было склонить взойти на судно. Кроме этого, не показывали они никакой боязни, спокойно меняли кокосовые орехи на разные мелочи и пр. Лицом сильно походили на юаланцев, были так же скромны и веселы. Когда лодки под парусами приблизились, они поспешно удалились и погребли к острову. В одной из этих лодок сидел человек в шляпе конической формы, имевший на плечах кусок ткани, подобно тому, как мы уже видели у острова Пыйнипет. Он не мог хорошо пристать к борту, потому что лодка с обеих сторон имела выстрелы; с одной – обыкновенные, а с другой – для большого ящика, в котором он сидел; поэтому некоторое время переговоры наши совершались за кормой шлюпа. Он объявил, что он – тамол, по имени Селен, я отрекомендовался тем же и дал ему нож, за который он отдарил тремя кокосами, но никак не хотел отдать веревки из кокосовых волокон, к которым они были привязаны, требуя еще ножей, и при этом показал огромный нож дюймов 10 длиной, с костяной рукояткой, совершенно подобный поварскому, объясняя, что он желал бы иметь подобный.

Желая всеми средствами заманить его на судно, показал я ему топор, обещая подарить его, если он нас посетит. Это искушение было неодолимо, он тотчас пристал к борту и взошел на шканцы, не оглядываясь. Мы его старались всячески обласкать; топор и множество всякой всячины были тотчас ему даны, так что через минуту руки его были полны. Я предложил ему положить топор временно на палубу, и он тотчас его отдал. Этот знак доверия расположил нас в eго пользу. Он, не колеблясь, сошел за мной в каюту, где показал столь же малое удивление, как на палубе, словом, по всему казалось, что корабль и белые люди для него уже не новость. Сумерки сократили нашу беседу; он скоро изъявил желание ехать, и я его не удерживал. При прощании был он еще одарен, и заплатил нам за ласку новым знаком доверия; собираясь слезать, отдал он топор и целую горсть гвоздей и других безделиц матросу, стоявшему на русленях, чтобы передать на лодку. Мелкие сами по себе эти черты хорошо рисуют характер.

Это короткое сношение было для нас очень отрадно по совершенной противоположности этого народа с дикими пыйнипетцами, необузданный крик и визг которых до сей минуты еще отзывались в наших ушах.

На другой лодке был также тамол по имени Теле, который также просил топор, но никак не мог решиться взойти на судно, что было условием.

Мы узнали, что лежащая перед нами группа называется Лугунор (Лугуллос дона Л. Торреса). С марса виден был к югу остров, который они называли Сетоан.

На рассвете (21 января) увидели мы себя увлеченными течением довольно далеко к NO. Подойдя часу в десятом к северному острову группы, легли вдоль рифа, простирающегося от него к W. На горизонте видны были острова от NW до S. Несколько лодок преследовало нас, но мы не могли принять их, пока не обогнули западной оконечности группы. Первые посетители были два уже пожилых тамола: Ут и Лангепо. Они по первому приглашению сошли вниз и приняли участие в нашем обеде. Вскоре явился и третий, который требовал капитана (выговаривая «капитал»). За такой признак просвещения получил и он место за столом. Ко всему, чем их потчевали, говорили они «мамаль» (хорошо), но лица их показывали, что это было только из вежливости. Они вели себя, как люди, бывавшие уже на судах или, по крайней мере, о них слышавшие. Ничто их слишком не удивляло, хотя все рассматривалось со вниманием. Топоры, кажется, одни имели большую цену в их глазах, прочее они принимали с удовольствием, но ничего не просили, кроме «селле» и «сапесап».

Гости наши рано собрались домой и при прощании были одеты в белые рубашки, которые, кажется, в первую минуту их еще более топоров обрадовали. Скоро явился на короткое время и первый знакомец – Селен, который также был облачен в рубашку; и мы их после до самого вечера видели расхаживающими между кокосовыми деревьями в своих саванах, подобно теням в Елисейских полях.

Между тем у борта производилась весьма живая торговля: кокосы, рыба шли на всякие безделицы, но преимущественно на железо. Натуралисты не успевали рисовать множества разнообразных и редкой красоты рыб, из которых крупные составили весьма хороший ужин на всю команду. Веселость и благонравие островитян живо напомнили нам добрых юаланцев. Знакомство с этим народом обещало так много наслаждений, что я решил остановиться здесь на несколько дней, если только найдется якорное место, это в то же время дало бы мне случай произвести астрономические и магнитные наблюдения. Отыскивая вход в лагуну, прошли мы вдоль южной стороны группы на самом близком расстоянии. Риф составлял между островами настоящую плотину, по которой весьма легко было бы переходить с одного на другой, за исключением небольшого пространства между первым и вторым островом с востока, где некоторые думали видеть проход. Сомнение это надлежало решить на другой день.

До дюжины лодок держалось около нас, находя, по-видимому, удовольствие наблюдать за всеми нашими движениями. По временам то с той, то с другой слышалось: «тамол мамаль», «мамаль Лугунор». Они очень хорошо шли под парусами: когда мы имели ходу от 5½ до 6 узлов, они должны были часто отдавать шкоты и удерживать ход веслами, чтобы с нами держаться, хотя был полный ветер и не самый выгодный для них; которые же приводили к ветру, то, как стрела, удалялись.

Осмотрев южную сторону группы, легли мы в дрейф, чтобы связаться с лодкой, больше всех до сих пор виденных нами, которая долго за нами держалась; и хотя солнце уже село, однако три тамола – Оном, Каляль и Тукупас, не колеблясь, взошли к нам по штормтрапу, потому что огромные коромысла не позволяли лодке пристать к борту. Каляль отличался особенной веселостью и атлетическим сложением тела. Ножи, ножницы и тому подобное, по-видимому, совершенно их вознаградили за полсотню орехов и четыре курицы, ими привезенные, и они отправились весьма довольные, долго крича нам вслед: «мамаль» и пр.

За дождливой ночью следовало такое же утро (22 января). Мы спустились к тому месту, где виделось разделение в рифе, и в 9-м часу лейтенант Завалишин отправился для его осмотра. Часа через два возвратился он с весьма благоприятным известием как о проходе, так и о находящейся за ним гавани. Мы спешили воспользоваться тихим ветерком, который, как нарочно, перешел в SO четверть, и пробрались сквозь узкость в лагуну, а потом буксиром – к хорошему якорному месту под островом Лугунор. Целый флот лодок молчаливо нас сопровождал. Некоторые из усердия брали нас даже на буксир, но, разумеется, только путались самым смешным образом.

Селен в своей рубашке находился все это время у нас, а только что мы положили якорь, явились и другие, из которых приятнейшим для нас был тамол Эбунг, старик весьма простой наружности, но с умом и основательностью. Рассказав мне имена островов этой и соседних групп, стал он называть еще многие другие. Я сейчас же взял мел и, начертя на палубе окольные группы, просил его продолжать, и он начертил мне, с большим соображением, все известные ему острова Каролинского архипелага. Его карта заключала в себе большую часть имен, находящихся у отца Кантовы. Интересно было найти в восточной части архипелага острова Фаунупей и Арау, которые он описывал высокими. Первый, без сомнения, открытый нами – Пыйнипет; последний – может быть, Юалан. Буквы «р» и «л» здесь весьма часто смешивают; Алау мало отличается от Урала.

Селен, увидя, чем мы занимаемся, позвал из лодки много странствовавшего тамола Телиаура, который по-своему начертил также весь архипелаг к северу до Гуахана и к западу до Пеллы; первый называют они Уон; трудно бы узнать в этом остров Гуахан, если бы он не прибавил к этому: Рота, Саипан, Марина, Спаньол и Ингрес (Ingles). Я спросил, что еще есть за Пеллы к западу. Он провел черту и показал жестами очень ясно, что там уже небо упирается в землю и нужно под него подлезать. Большие сведения в географии не мешали Телиауру быть плохим космографом. Мы счертили эти карты, как сокровище; но узнали впоследствии, что устные сведения их гораздо удовлетворительнее этих карт. Здесь нет старшины, который не составил бы такой карты, какие мы встречаем у Кантовы и Шамиссо; но все они, сходствуя в числе островов, отличаются во взаимном их положении и расстояниях. Это естественно. Для народа, познания которого основываются на памяти и преданиях, черты, проведенные на бумаге или на песке, не могут иметь того же значения, как для наших умов, порабощенных механическими пособиями. В их глазах черты эти только опора для памяти, для нас они – главное, и мы по ним поверяем свою память. Они не видят противоречия в том, что два острова находятся на расстоянии у одного на вершок, у другого – на два, потому что каждый подразумевает между ними одинаковую продолжительность плавания.

Между вещами, обратившими на себя их внимание, были дротики и другие изделия с Пыйнипета. Когда они узнали, откуда эти вещи, между гостями нашими произошло общее движение. «Фаунупей, Фаунупей», – переходило из уст в уста. Один из старшин, взяв несколько дротиков, пращой и прочее, показал их из окон каюты островитянам, собравшимся в лодках, рассказал, что мы сами были на Пыйнипете, и много других вещей, конечно, весьма удивительных, потому что в толпе раздавались часто громкие восклицания. После того обо всем, что их удивляло или им нравилось, спрашивали они, не с Пыйнипета ли оно. И так высоко их мнение об искусстве пыйнипетцев, что мебель красного дерева, изумлявшую их полировкой, считали они сделанной, конечно, на Пыйнипете. Воинственные или, лучше сказать, буйные пыйнипетцы играют среди тихого и незадорного народа такую же роль, как жители островов Фиджи в архипелаге островов Дружбы. Они говорят о них, как о каких-то исполинах силы и храбрости; и нам в глазах их придавало, по-видимому, немало цены то, что мы, побывав на Пыйнипете, снесли свои головы.

Когда стемнело, все разъехались, кроме Селена и Эбунга, которые расположились у меня ночевать; музыка произвела на них, кажется, большее впечатление, чем на друзей наших в Юалане. Эбунг не приходил в себя от удивления множеству чудес, им встречаемых, но сохранял вид человека рассудительного и беспрестанно сообщал замечания свои Селену. За все эти новости отплатили они и нам неожиданностью, и не весьма приятной, рассказав, что в архипелаге их на SO от Лугунора есть остров Пыгирап, жители которого питаются человеческим мясом. Селен знаками, весьма выразительными, и с большим омерзением объяснил, как они разрубают человека, жарят, едят и пр. Я спрашивал то же и о многих других островах, но Селен обо всех решительно отвечал, что там этого нет. Если известие это справедливо, то Пыгирап, подобно Пыйнипету, должен быть населен иной от прочих каролинцев породой людей. Но, к утешению читателей, я должен поспешить сказать, что встреченный нами после на острове Гуахане каролинский старшина Оралитау, также человек весьма толковый, оспаривал это известие, и потому обстоятельство это может еще остаться под сомнением.

 

 

На другой день, 23 января, окончив на берегу острова Лугунора астрономические и магнитные наблюдения, отдал я визит моим знакомцам, для чего должен был пройти через весь остров. Необыкновенно сильно первое впечатление, производимое возникающим, так сказать, из воды, садом кокосовых пальм, признанных идеалом стройной и величественной формы, и великолепных хлебных деревьев, благодетельных, как наши цереалии. Вы теряетесь от удивления, с какой мудростью природа умела снабдить человека в двух растениях не только пищей и питьем, но и всеми нужными материалами для домов, лодок, тканей, домашней утвари и прочего, и в них же доставить ему защиту от вертикальных лучей солнца и вместе прохладу и чистый воздух.

Но вы скоро приходите в состояние той очарованной царевны, которая осуждена была всю жизнь прогуливаться по волшебному саду, – однообразие вас утомляет; куда ни обернетесь, все одно: нет камешка отличного, по которому можно бы заметить свою дорогу, нет ни права, ни лева; вершины пальм, плавно и как бы в такт колеблемые всегда с одной стороны дующим ветром, однозвучный шум моря, вечно разбивающегося о тот же берег, усыпляют вас, как колыбельная песня. Столь же однообразна и скучна должна быть и жизнь обитателей низменных островов. Обитатели стран околополюсных живут, конечно, веселее. Полугодовая ночь, сменяющая день, столь же продолжительный, забота о пропитании, по временам голодовка разнообразят, хотя и не всегда приятным образом, жизнь их; здесь нет и этого прибежища.

Жилища островитян находятся только в северо-восточной части острова и рассеяны без всякого порядка. Вообразив крышу русской крестьянской избы, поставленной на землю и покрытой вместо досок или соломы пандановыми листьями, будем иметь полное понятие о здешнем доме. Оба конца, обращенные от NO к SW, загорожены щитами из кокосовых ветвей и имеют двери. По сторонам шалаша сделаны в некоторых отделения, наподобие корабельных кают, в других – низкие будки, закрытые со всех сторон, кроме небольшой дыры в одном боку. Эти лазейки, как мы догадывались, были назначены для женщин. В разных местах – домашняя утварь, состоящая из рыболовных орудий, в некоторых – и лодки, посреди обыкновенно очаг, отличающийся только в том месте разводимым огнем, внутри и снаружи нечистота, – все вместе не выдержит и отдаленного сравнения с красивыми извне и чистыми внутри юаланскими домами.

Мы недовольны были неопрятностью юаланцев, может быть, потому, что она составляла неприятную противоположность с их прочими добродетелями, но здешние жители в сравнении с ними настоящие циники. Не говоря уже об обитателях их, покрытых пленкой из кокосового масла и желтого имбиря, они не заботятся даже, исполняя на берегу естественные надобности, делать это так, чтобы полная вода всю нечистоту уносила, и не всегда даже уходят для того к берегу, что в Юалане сочлось бы мерзостью высшей степени. В этих бедных и грязных шалашиках ожидал нас, однако, всегда радушный прием, сразу появлялись кокосовые орехи, а вслед за тем и подарки не только от хозяина, но и от всех присутствующих.

Совершенную противоположность с таким радушием составляла строгость, с какой они скрывали от нас своих женщин. Одному только из нас удалось видеть мельком, как они, заметив его, со всех ног убежали в лес; за исключением этого случая, ни один не видал женской фигуры. Многие были заперты в клетки, что в домах, другие в особые домики, как мы могли заключить по визгу детей. Все время сопровождал нас один островитянин, который следил, чтобы мы не приближались к этим местам; и он и все другие беспрестанно твердили: «фарак!», указывая дорогу, по которой идти. Что дикие прячут жен – дело обыкновенное, но я никак не ожидал, чтобы ревность их могла доходить до такой степени. Покуда мы сидели, все были веселы, ласковы и добры; но лишь вставали, чтобы идти, как раздавалось со всех сторон несносное «фарак!» (ступай), которое нам, наконец, не шутя надоело. Если бы мы были расположены к злоязычию, то могли бы заметить, что, видно, мужья здешние научены опытом, что целомудрие жен их только за оградой щитов и рогожек бывает в безопасности и что для мира домашнего выгоднее не подвергать его искушению.

К покойникам своим они так не ревновали. Они позволяли нам осматривать их гробницы, которые являются совершенным подобием их домов в малом размере, то есть из ветвей сплетенная крыша шагов пять длиной. Над некоторыми построены вторые крыши, во всем подобные первым. Под нижними положены обыкновенно кокосовые орехи. Это, вероятно, гробницы старшин, потому что есть особенное место, просто тычинками огороженное, где, по их словам, также погребены покойники.

В следующие два дня наблюдения и разные другие занятия удерживали меня на шлюпе или у обсерватории; промежутки между работами проводил я весьма приятно в беседе со старшинами, между тем как простолюдины весьма дружески балагурили с людьми нашими, учили их чистить кокосовые орехи и забавлялись их неловкостью. Постоянным моим гостем был тамол Песенг, весьма умный старик, сообщивший мне много любопытных сведений. Не довольствуясь этим, старался он и сам научиться, расспрашивал, откуда и как мы к ним пришли, твердил наши числа и пр. Вообще, лугунорцы показали много рассудительного любопытства, они тщательно осматривали все части судна, измеряли его длину, высоту мачт и пр.

Накануне отправления нашего обошел я остров Лугунор еще раз в сопровождении Песенга. В NO его части наткнулись мы среди густого леса на каменную стену фута два вышиной, образующую круг около 7 шагов в поперечнике с отверстием с одной стороны; все пространство внутри было устлано кокосовыми листьями. Стена эта называется сефеу, подстилка внутри ее – энен. Песенг объяснил мне, что это – место отдыха для уставших, и, растянувшись во всю длину, советовал мне сделать то же. Молодежь из нашей свиты тут же нарвала кокосовых орехов, и мы, отдохнув и освежась, должны были согласиться, что место это совершенно соответствует своему назначению. Кажется, что оно назначено исключительно для старшин, потому что никто из толпы не отваживался войти внутрь ограды, даже для того, чтобы подать нам орехи, и матросы, меня сопровождавшие, как полутамолы, должны были служить посредниками.

На кокосовые деревья лазят здесь точно так же, как на Юалане, перепутывая себе ноги старым пандановым листом. Этим способом влезают они, как по лестнице, на совершенно прямые пальмы (футов 80 вышиной). Мои матросы, решительнейшие из сынов Нептуна, признавались, что никак не могли за ними угнаться. Для очистки ореха втыкают острый кол в землю, о который ударяют его, чтобы разодрать внешнюю кору. И то и другое, впрочем, утонченность, которой на других островах Полинезии, например на Сандвичевых, не знают; там островитяне влезают на самые высокие деревья без всего и очищают кору зубами.

До позднего вечера бродил я между жилищами островитян, встречая везде тот же ласковый прием. Хотя несносное «фарак, фарак», лишь подойдешь к месту заключения жен, и теперь нас преследовало, но, кажется, что строгость их заключения несколько уменьшилась. Под вечер встретил я у дверей одного дома старушку, которая не думала от меня спасаться, но на которую я, из отмщения, не обратил никакого внимания. Вслед за тем увидел двух молоденьких девушек, сделавших мне обыкновенное приветствие: «Тамол мамаль». Позднее время, к сожалению, не позволило мне продолжить беседу, сколько бы хотелось; я успел только подарить им, к большой их радости, несколько безделиц и увидеть, что они очень пригожи и как лицом, так и убранством почти не отличались от юаланских девушек. Только тол их был, кажется, вершка на два шире.

Когда я объявил старшинам о намерении моем идти на другой день в море, то они казались опечаленными. Песенг весьма понятно объяснил мне, что он, оставшись в Лугуноре, будет плакать, и когда мы уже будем в России, часто будет вспоминать: «Что-то делает капитан Лицке?» У нас назвали бы это просто пошлой учтивостью, но в устах так называемого дикого слова эти были выражением истинно доброго сердца. Объявление мое произвело общую суматоху на острове. Все торопились по возможности воспользоваться еще кратким нашим пребыванием. Все несли кур, петухов и у кого что было и просили гвоздей, ножей и пр. Я воротился с порядочным запасом всякой всячины. Из подобного же расчета пригласил я к себе ночевать Селена и Песенга, желая воспользоваться еще их беседой. Между прочими сведениями узнал я от них здешние названия многих главных звезд. Они большую часть ночи проболтали между собой, не только не заботясь о том, что не давали мне покоя, но еще будя меня всякий раз, как показывалась в люк новая примечательная звезда.

С рассветом 27 января стали готовиться мы к морю, потому что нас здесь ничто более не удерживало. Группа была описана подробно на гребных судах; хронометры поверены, и сделано множество лунных наблюдений. Я имел много прощальных посещений, одарил всех приятелей железными инструментами, не забыв и безделиц для жен их, и простился, приняв уверение, что они очень по мне плакать будут.

Около 11 часов вышли мы в море, потеряв при съемке с якоря верп (четвертый, меньше чем за год), который, вероятно, задел за камень, ибо все усилия людей могли только порвать кабельтов, не пошевеля верпа.

* * *

Между широтами 5°17' и 5°37' N и долготами 206°1' и 206°23' W лежат три низменные коралловые группы, в которых насчитывается до 90 островков разной величины. Острова эти в первый раз были замечены английским капитаном Мортлоком в 1795 году и под его именем означены в атласе адмирала Крузенштерна, а вследствие этого и у нас. Самая восточная из этих групп – Лугунор – представляет вид овала и имеет 18 миль в окружности. Остров Лугунор, в восточном углу этой группы, изгибается подковой и образует весьма хорошую гавань, названную гаванью Шамиссо в честь ученого путешественника, который первым доставил некоторые достоверные сведения об этом архипелаге.

Ширина острова от полуверсты до 150 шагов. Середина его, около 7 футов над водой возвышающаяся, покрыта хлебными деревьями, а берега – наибольше кокосовыми и пандановыми, отягченные плодами вершины которых со стороны лагуны часто нависали над водой. Южная часть острова песчаная, но в северной много чернозема, на котором расположены плантации клещинцовых растений [аройник], требующих непременно сырого грунта, а в соседстве с ними и все жилища островитян. Плантации эти пересечены узкими каналами, служащими для снабжения водой всех частей, и кажутся в то же время межами между собственностями разных старшин. Окружающий их лес образует прелестную панораму, в которой все виды растений и в бесконечном разнообразии, не будучи заслонены ничем, представляются с самой выгодной точки зрения, чтобы дать понятие об общем характере растительности низменных островов.

Пресной воды на острове, естественно, нет, кроме дождевой, скапливающейся в ямах и еще в необыкновенного рода хранилищах, в ямках, выдалбливаемых нарочно для этого на пнях кокосовых деревьев, имеющих наклонное положение. Воду в ямах находили мы всегда нечистой и с дурным запахом. Скудного запаса этого жителям достаточно, потому, во-первых, что они пьют весьма мало, и, во-вторых, потому, что необходимая для нас стихия эта заменяется превосходным напитком, который природа неутомимо готовит им в плодах кокосового дерева. Это настоящий ключ жизни, велением Божиим источаемый одним ударом железа.

Лугунорцы не изменили выгодного мнения, какое мы имели о единоплеменниках Каду. Мы нашли их гостеприимными, добродушными, скромными, приятного обращения.

Рост лугунорцев вообще больше среднего. Сложение стройное и сильное. Цвет тела каштановый, лица плоские, нос вверху вдавленный и к концу вздернутый; губы толстые, зубы ровные и здоровые, глаза большие, черные, навыкате, иногда быстрые, но большей частью без выразительности. Бороды у некоторых довольно длинные, но редкие. Длинные и густые черные волосы, склонные к кудреватости, иногда собираются в пучок на затылке и обвязываются пращой; в этот чуб втыкается трезубчатый с рукояткой гребень, на котором развеваются два или три хвостовые пера парящего фаэтона; иногда волосы сбиваются и образуют огромную прическу, подобно как у жителей Новой Гвинеи.

Пояс их, который и здесь называют тол, – это кусок ткани около ¼ аршина шириной, проходящий сзади наперед между ног и отличающийся от юаланского тем, что не имеет мешочка. На плечи накидывается часто упоминаемый плащ, похожий на южноамериканское пончо или на ризу католических священников, который мы нашли уже на островах Сенявина. Это кусок ткани, выкрашенный обыкновенно в желтую краску, длиной 3, шириной 1½ аршина, сшитый по длине из двух полотнищ и имеющий посредине отверстие для пропуска головы. На голове носят конические шляпы, весьма искусно сделанные из пандановых листьев, защищающие их совершенно и от солнца и от дождя. Эти зачатки одежды были причиной, что они с большой охотой брали рубашки и всегда носили; напротив, юаланцы никакой цены им не придавали.

Инструмент, которым насекаются узоры на теле, имеет вид топорика или, вернее, шляхты около 4 дюймов длиной, с иззубренным острием. Его наставляют на тело и ударяют по нему слегка палочкой, покуда он пробьет верхнюю кожицу, которую потом натирают или соком растений, или углем. Ноги и грудь покрываются прямыми, продольными чертами, что первым придает вид полосатых чулок, на руках же бывает много рыбок около дюйма длиной. Замечательно, что фигуры эти носят названия разных островов. Песенг имел на левой ноге выше колена несколько рыб и крючков, которые означали Лугунор и соседние группы, потом каждая линия на ноге и на руке имела название какого-нибудь острова, начиная от Фаунупей и до Пеллы. Когда он перечел все острова, осталось несколько черточек лишних, которые он назвал Манина (Манила), Уон, Саипан, а когда и этого не довольно было, то, смеясь, стал называть Ингресс, Руссиа и пр. Может быть, это обыкновение введено, чтобы легче сохранять в памяти острова своего архипелага. Это род географических четок.

Некоторые из нас заключили из этого, что островитяне имеют обыкновение насекать узоры на каждом острове, к которому случится пристать, и по последним называют и первые. Нас уверяли, что женщины испещряются с большим вкусом в местах, закрытых толом. На шее носят ожерелья из кокосовых ниток, или из колечек, сделанных из кокосовой скорлупы, или из раковин; иногда кусочки черепахи. В растянутые мочки ушей вставляют цветы, а иногда кусочки дерева дюйма два в поперечнике, выкрашенные желтой и черной краской. Некоторые тамолы отличаются китайским щегольством отращивать ногти больших пальцев.

От природы смуглый цвет лица делается неприятнее от натирания порошком оранжевого цвета, добываемым из корня растения. Порошок этот употребляют они точно так, как колоши охру и сажу. Некоторые натирают им один лоб, другие все лицо или только брови и т. д. Тамолы красят одни только ладони. Но вообще около них так много этой краски, что после получасовой с ними беседы, конечно, и руки, и платье, и белье будут ей запачканы.

 

 

От народа, пачкающего свое тело, вместо того чтобы мыть его, нельзя ожидать опрятности. Волосы их населены животными. Я не могу сказать решительно, лакомятся ли они ими, но, судя по некоторым ухваткам, думаю, что, если они и не такие отчаянные фтириофаги, как юаланцы, лакомство это не совсем им чуждо.

Пищу доставляют им кокосовые и хлебные деревья, корень таро и рыба. Из кокосовых орехов делают они некоторый род крошонки. Из сока, извлекаемого из самого дерева, приготовляют напиток, весьма полезный в то время года, когда плодов вообще бывает мало. Из кокосов и таро делают род каши, весьма невкусный. Хлебных деревьев на островах много, но плоды были при нас, кажется, не в поре, потому что мы получили один только плод печеный, мелкий и с зернами. Плоды эти заготовляют также впрок, квася в ямах. Скиснув, превращаются они в зловонное тесто, называемое пуро или гуро. Мне не случалось видеть, чтобы они ели плоды пандана. Солонина наша им не нравилась, но голубей и кур они ели с удовольствием. Первые водятся на острове только дикие, но последних жители приучают к домам, хотя в пищу, кажется, их и не употребляют. Мы нашли у них также собак и кошек. Последние называются «като», из чего явно следует, что или они сами вывезли их с Марианских островов, или испанцы завезли их к ним. Собаку называют «колак», слово, похожее на «галаго», малайское название этого животного, из чего до́лжно заключить, что оно вместе с человеком перешло туда из Азии, хотя виденная нами большая собака и казалась европейской породы.

Кроме пращи, чисто и со вкусом сплетенной из кокосовых волокон, не нашли мы между ними никакого оружия, – доказательство, что война не часто их посещает, если она им и не совсем неизвестна. Мы вовсе не видели каменных или из раковин сделанных топоров. Железо, путем торговли с другими островами получаемое, вытеснило это первоначальное орудие народов диких. Мы снабдили их на несколько лет железом, которое, кажется, начинало у них становиться редкостью; кроме одного большого ножа и нескольких топориков, не видали мы у них железа. Жители островов, не имеющих постоянного сношения с европейцами, едва ли выиграли, заменив камень железом, ибо, отвыкнув от первого и не всегда имея случай получить последнее, могут терпеть недостаток в необходимейших орудиях.

Всякие железные вещи брали они с жадностью, но охотнее всего топоры. Мы снабдили их и другими инструментами, показав употребление их, и, вероятно, они не обратят струга в топорик, как-тогожа. Огнивам и кремням, а также иголкам чрезвычайно радовались; много спрашивали точильных камней, которыми мы, к несчастью, не запаслись. Бусы и другие подобные безделицы почти никакой цены не имели в их глазах.

Станок, на котором изготовляются ткани из банановых и кокосовых волокон, почти во всем подобен юаланскому. Сами ткани уступают в тонкости и чистоте отделки юаланским и еще больше пыйнипетским. Они красятся обыкновенно в желтую, довольно непрочную краску.

Рыболовные орудия делают честь изобретательному их уму. Главнейшее из них устроено на основании наших мереж, чтобы впустить рыбу в запертное пространство и преградить ей выход. Это ящик, сплетенный из сухих прутиков и расщепленного бамбука, длиной от 2 до 3 футов, шириной от 1½ до 2 футов. Дно ящика плоско, а верх образует к одному концу сферический свод вышиной от основания около двух футов. Противоположный конец имеет отверстие около полуфута ширины и 9 дюймов в вышину, от которого внутрь садка на фут или больше идет канал, через который рыба удобно может входить в садок, удерживается же не только затруднением найти выход, но и несколькими веревочками, протянутыми поперек внутреннего устья, которые ее пугают. Эти ящики опускаются на дно моря, на глубину от 10 до 15 сажен. Их отыскивают после, глядя с лодки в воду, подымают особого рода якорями за прикрепленную к верху петельку и обыкновенно находят более или менее наполненными рыбой.

Они имеют также сети в виде больших кошелей, род кружки из листьев с ручкой, которой захватывают маленькую рыбу. Ловят также удочками и колют копьями, но не имеют неводов.

Лодки, на которых островитяне проводят половину своей жизни и совершают плавания, о каких финикияне и думать не смели, нашли мы, хотя не в таком совершенстве, как ожидали по преувеличенным рассказам прежних путешественников, однако вполне соответствующими своему назначению. Большие лодки, постройка которых стоит им непомерных трудов, берегут они, конечно, как драгоценность; мы весьма мало видели на воде лодок этого рода, большая часть сохраняется в особо устроенных шалашах.

Обычные лодки устроены подобным же образом, но они гораздо меньше. Большие из них имеют от 15 до 18 футов длины; меньшие – это челноки, едва одного или двух человек подымающие. Веревки, в снасти употребляемые, вьются, как и везде, из кокосовых волокон. Жители ими дорожат так, что под конец веревку сажен в десять длиной и толщиной дюйма два не уступали иначе как за топор. Хотя они и вполовину не выдерживают против наших пеньковых, но всё могут сделать подспорье такелажу, и потому не до́лжно пропускать случая ими запасаться.

Жители Лугунора – самые восточные из мореходствующих каролинцев. О путешествиях их, обширной торговле и географических познаниях, которыми народ этот столь выгодно отличается от всех других народов Океании, будем мы говорить ниже, когда, посетив многие другие группы этого архипелага, короче познакомимся с интересными их обитателями. Плавания эти ведут их, естественно, к наблюдению светил, которыми они руководствуются вместо компаса. Они имеют названия для всех главнейших звезд, для разных времен дневного течения солнца, для каждого дня лунного месяца: горизонт разделяют они на 28 точек, различаемых по именам светил, которые близ этих точек восходят или заходят; это, конечно, самый натуральный и верный способ для того, кому не случается значительно менять широты, и для кого, следовательно, амплитуды светил мало меняются; в этом положении находятся каролинцы того архипелага, который простирается главным образом по параллели.

Все это находим мы и у жителей Юалана. Сходство это, конечно не случайное, доказывает, что и домоседливые ныне юаланцы принадлежат к тому же странствующему племени, но, брошенные на островок, от всех других отдаленный и снабжающий их в изобилии всеми потребностями жизни, отвыкли от путешествий до того, что даже употребление парусов забыли. Вместе с тем стеснялся и круг их понятий; с лугунорцами объяснялись мы гораздо легче, чем с ними. Тихо Браге лугунорский, Телиаур, отодвинул за острова Пеллы то место, где до́лжно подлезать под небо, если хочешь идти дальше. Юаланцы, конечно, уже в 20 верстах от острова, если бы кого-нибудь по случаю отнесло на такое расстояние, развязали бы чубы свои, чтобы не повиснуть ими на рогах луны, подобно Авессалому.

Сличение языков дает новое доказательство одинакового происхождения обоих народов. В немногих собранных нами словах нашлось до двадцати выражений, относящихся к самым обыкновенным понятиям или вещам, или совершенно одинаковым, или, по крайней мере, весьма сходным. Половина основных чисел десятичной системы одинаковы. После этого труднее, может быть, объяснить встречаемые между обоими языками различия в некоторых числах, в названиях светил, эпох дня, солнца, луны, мужчины, женщины, почти всех частей тела и т. п.

Для морехода группа Лугунор представляет не больше помощи, чем все низменные острова: найдет ли он пресную воду – будет зависеть от изобилия или недостатка дождей; дров здесь нет; на хороший запас кокосовых орехов надеяться можно, но хлебные плоды бывают только временно.

 

Назад: Глава седьмая
Дальше: Глава девятая