Так как и на следующий день (28 августа) путь к югу был закрыт, а дело шло к осени, я окончательно решил зазимовать здесь. Мы считали, что находимся по меньшей мере в 30 милях (220 километрах) от гавани Эйры, или зимовки Лей-Смита. Чтобы добраться туда, потребовалось бы много времени, да и неизвестно еще, нашлась ли бы там какая-нибудь хижина? Если же нам по прибытии туда предстояло еще соорудить себе жилище и запастись продовольствием на зиму, то было более чем сомнительно, чтобы мы успели сделать и то и другое до наступления зимы. Бесспорно, благоразумнее было немедленно начать готовиться к зимовке, пока еще кругом вдоволь дичи, да и место для зимовки было тут неплохое.
Прежде всего мне хотелось добыть моржей, которых в первые дни было немало возле нас на льду; теперь они, как на зло, пропали. Впрочем, море кишело ими; день и ночь слышны были рев и сопение этих зверей. Готовясь к охоте, мы вынули из каяков все, чтобы сделать их как можно более легкими на ходу на время этого далеко не безопасного промысла.
Пока мы были заняты этим, Иохансен заметил двух медведей: медведицу с медвежонком, которые приближались к нам с юга, двигаясь вдоль кромки льда. Не теряя ни минуты, мы схватили винтовки и пошли навстречу. Когда они добрались до берега и подошли на расстояние выстрела, Иохансен пустил медведице пулю в грудь. Она заревела, стала грызть рану и, пройдя пошатываясь несколько шагов, свалилась. Медвежонок, не понимая, что случилось с матерью, бегал вокруг, обнюхивая ее. Мы приблизились. Он отбежал немного вверх по склону, но тут же вернулся и стал над матерью, словно защищая ее от нас. Заряд дроби в голову уложил и его на месте.
Так было положено хорошее начало фонду наших зимних запасов. Возвращаясь к хижине за ножами для свежевания медведей, я услыхал в воздухе высоко надо мной птичий крик. Это летели на юг два гуся! С какой завистью поглядел я им вслед! Если бы я мог последовать за ними туда, куда они держат свой путь!..
Кроме провианта и топлива, надо было обеспечить себя еще жильем. Сложить стены было нетрудно: камней и мха здесь имелось достаточно. Хуже обстояло дело с крышей, – мы просто не знали, из чего ее сделать. К счастью, я нашел крепкое сосновое бревно, выброшенное на берег неподалеку от нашей берлоги. Оно могло послужить отличной матицей для крыши.
Но если нашлось одно, то можно было поискать и другие. Поэтому мы прежде всего предприняли экскурсию по берегу для поисков. Нашелся, однако, только короткий и гнилой, никуда не годный обломок ствола, да еще несколько крупных щеп от другого бревна. Тогда я стал соображать, нельзя ли употребить на крышу моржовые шкуры.
На следующий день (29 августа) решили попытать счастья в охоте за моржами. Нападать на них, сидя в одиночном каяке, не хотелось, мы это удовольствие уже испытали. Перспектива перевернуться или получить пробоину в днище каяка, а то еще и рану клыками в бедро не особенно прельщала. Поэтому каяки были связаны вместе, а мы, усевшись вдвоем, направились к большому самцу, который то лежал на воде, то нырял вдалеке от берега. Мы были хорошо вооружены ружьями и гарпунами и думали, что дело обойдется довольно просто и легко.
Подойти на расстояние выстрела было, конечно, нетрудно и мы разрядили наши ружья, целясь в голову. Зверь был ошеломлен и с минуту не шевелился; мы стали грести к нему, как вдруг он начал неистово биться и переворачиваться в воде. Я крикнул Иохансену, что нужно отплыть назад, но было уже поздно: морж нырнул под каяки, и прежде нежели он исчез в глубине, мы получили в днище каяков несколько сильных ударов от его судорожных движений.
Спустя непродолжительное время морж вынырнул вновь с таким громким пыхтеньем, что его, вероятно, слышно было далеко вокруг; из ноздрей и изо рта зверя струилась кровь, окрашивая воду. Не теряя времени мы подплыли ближе и дали по моржу новый залп. Он опять нырнул, а мы осторожно отошли назад, чтобы избежать атаки снизу. Немного погодя зверь снова появился на поверхности, и мы приблизились к нему. Это повторилось несколько раз, и каждый раз морж получал, по меньшей мере, одну пулю в лоб. Кровь текла теперь ручьем, и морж все больше ослабевал, но все время поворачивался к нам мордой, и трудно было нанести ему смертельную рану за ухо.
Во время одного из этих маневров я, чтобы освободить руки и подгрести поближе, сунул ружье в чехол, забыв, что курок взведен. В ту же секунду раздался выстрел. Я порядком испугался, – пуля могла пробить дно каяка. Я попробовал пошевелить ногами. Ноги оказались целыми, шума набирающейся в каяк воды тоже не было слышно, и я успокоился. Как выяснилось позднее, пуля пробила палубу и вышла через борт повыше ватерлинии. Тем временем вся эта комедия нам порядком надоела.
Морж уже лежал на воде, тяжело хватая ртом воздух; подплыли к нему, и едва он повернул голову, как получил сразу две пули позади уха. Он замер, мы стали подгребать еще ближе, чтобы вонзить в него гарпун, но, прежде чем успели это сделать, он погрузился в воду и исчез. Печальный конец! Девять патронов пропали даром, и мы молча гребли к берегу, изрядно упав духом.
В этот день мы не пытались больше охотиться на моржей с каяков. Но вдруг заметили моржа, который выбрался на прибрежный лед неподалеку от нас. Может быть, удастся вознаградить себя за того, которого только что упустили?.. Вскоре по соседству с первым появился второй. Мы дали им спокойно улечься, занявшись тем временем определением полуденной высоты солнца, а потом двинулись по льду.
Укладываясь, звери долго ревели, хрюкали и вообще производили невообразимый шум; затем, нашумевшись, мирно задремали, ничего не подозревая. Мы стали осторожно подкрадываться к ним; я впереди, Иохансен за мной по пятам. Сначала я подошел к голове ближайшего моржа, лежавшего к нам спиной. Он сильно втянул в себя голову, и трудно было попасть ему в наиболее уязвимое место. Обойдя зверя сзади, я подошел к голове другого. Оба по-прежнему лежали неподвижно, крепко уснув на солнце.
Положение второго моржа было выгоднее для прицела, и, убедившись, что Иохансен приготовился стрелять первому моржу в голову, я выпалил в затылок второму. Животное слегка повернулось и вытянулось мертвое. Звук выстрела заставил первого моржа подскочить, но в тот же миг его поразила пуля Иохансена. Зверь, полуошеломленный, повернулся к нам своим могучим туловищем. В мгновение ока я тоже послал в него пулю, но, подобно Иохансену, угодил не за ухо, а повыше в самую переднюю часть головы: кровь хлынула у него из ноздрей и изо рта, он засопел и захаркал так, что воздух задрожал.
Опершись на свои могучие клыки, морж тихо лежал на льду и кашлял кровью, как чахоточный человек, не обращая на нас никакого внимания. Его огромная бесформенная и безобразная туша вызывала в памяти представления о мифических домовых, великанах, леших и другой чертовщине, но его круглые глаза выражали такую кроткую мольбу и беспомощность, что можно было забыть и его чудовищную оболочку и весь свой охотничий пыл, оставалось одно только чувство глубокой жалости и сострадания.
У меня было такое ощущение, что мы совершаем убийство. Я поспешил прекратить страдания зверя, выстрелив ему за ухо. Но его молящие глаза преследуют меня до сих пор: в них как будто застыла беспомощная мольба всего моржового рода о пощаде. Но он осужден на гибель; его преследует человек.
Нельзя, впрочем, отрицать, что мы были чрезвычайно рады тому, что за один раз удалось добыть столько мяса и сала: эти два моржа с лихвой вознаградили нас за все патроны, израсходованные на потонувшего моржа. Но добыча еще не была на берегу; предстояло положить немало труда, чтобы содрать с них шкуры, разрубить туши на части и перетащить их в наш дом. Прежде всего отправились за нартами и ножами. Но так как было вполне возможно, что лед разведет и он придет в движение, я решил на всякий случай взять с собой и каяки, тем более, что с фьорда поднялся ветер. Предосторожность оказалась нелишней! Не возьми мы с собой каяков, неизвестно еще, что сталось бы с нами.
Пока мы свежевали моржей, ветер быстро крепчал и скоро превратился в шторм. Между нами и берегом извивалась узкая трещина или полынья, возле которой и лежали убитые моржи. Я очень опасался, что лед в этом месте вскроется и нас понесет в море. Поэтому во время работы все время следил за трещиной – не расширяется ли она. Но нет, она не менялась, и мы продолжали сдирать шкуры, спеша как можно скорее покончить с этим делом.
Шкура с первого моржа была уже наполовину содрана, когда, взглянув случайно на лед по ту сторону трещины, я увидел, что там, довольно далеко от нас, ближе к берегу, лед откололся и всю эту часть ледяного поля давно уже несет по течению. Между нами и береговым припаем темнело море, и ветер, срывая гребни волн, развевал пену.
Нельзя было терять ни минуты. Было более чем сомнительно, чтобы мы могли проехать на веслах сколько-нибудь значительное расстояние против такого ветра и при таком волнении. Вот и приходилось спешить, пока еще лед отнесло от земли на такое расстояние, которое мы наверное могли бы преодолеть. Совсем отказаться от своей охотничьей добычи мы, конечно, были не в силах; наспех отрезав от туши сколько могли мяса, мы бросили его в каяки, накрыли четвертью шкуры, отрезанной вместе с салом, и стали пробираться по льду в сторону берега.
Едва мы оставили нашу добычу, как на полуосвежеванную тушу спустилась туча чаек. Позавидуешь этим созданиям! Им нипочем и шторм, и волнение, и плавучие льды. Они кричали и шумели, радуясь предстоящему пиру. До тех пор, пока мы могли следить за тушами моржей, уносимыми вместе со льдом все дальше в море, мы видели, что на них собирались все более и более густые стаи птиц, похожие на белые снежные облака.
Мы же тем временем спешили изо всех сил добраться до земли по льду. На нем во всех направлениях образовывались трещины и разводья. Через некоторые из них удалось переплыть на каяках, через другие перебирались по плавучим льдинам. Перепрыгивая таким образом через одну широкую полынью, я попал на слабый лед и мне пришлось мигом отпрянуть назад во избежание холодной ванны. Попробовали перебраться в других местах, но всюду лед проваливался под нами и под тяжестью нарт.
Оставалось одно: спустить на воду каяки и идти на веслах вдоль взломанного льда, придерживаясь подветренной стороны. Отъехав немного, мы убедились, что на связанных каяках против такого ветра грести бесполезно. Надо было попытаться грести в одиночку и, стало быть, пожертвовать шкурой моржа вместе с салом: до этого она лежала поперек обоих каяков на корме, а на один каяк она не умещалась.
Пока мы занимались переоснасткой, каяки незаметно для нас оказались окруженными льдом. Пришлось с молниеносной быстротой вытаскивать их на лед, чтобы избежать опасности быть раздавленными. Тщетными оказались попытки потом в нескольких местах спустить каяки, льдины беспрерывно двигались и кружили, словно в водовороте. То тут, то там появлялся какой-нибудь канал, но едва мы успевали спустить на воду каяки, как он с силой смыкался, и приходилось чуть не в мгновенье ока вытаскивать каяки обратно. Несколько раз каяки были буквально на волосок от гибели. Между тем шторм все усиливался, нас обдавало волной, брызгами пены и уносило дальше и дальше в море. Положение было не из приятных.
Много времени прошло прежде чем мы наконец выбрались на чистую воду и, к великой радости своей, заметили, что можем двигаться в каяках даже против ветра, но, разумеется, с крайним напряжением сил. Грести было чрезвычайно тяжело, руки ныли от усталости, и все-таки мы, хотя и медленно, подвигались к земле. Каяки показали хорошие мореходные качества, и даже в своем пробитом пулей каяке я чувствовал себя не плохо, оставаясь почти сухим.
Ветер налетал мощными шквалами, казалось вот-вот он подхватит нас, швырнет и опрокинет навзничь. Однако, по мере того как мы подходили под защиту высокого берега, ветер стихал. Наконец, очутившись под самым берегом, можно было вздохнуть свободно. По спокойной воде мы прошли вдоль берега до самой стоянки, с неописуемым удовольствием вскарабкались на берег и с наслаждением улеглись в четырех стенах нашей жалкой берлоги, хотя и мокрые насквозь… Приготовив вкусное мясное блюдо, уничтожили его с волчьим аппетитом. Разумеется, с грустью вспоминались пропавшие моржи, унесенные штормом. Но во всяком случае радовало то, что мы не остались в их обществе.
Спал я недолго. Меня разбудил Иохансен, сообщивший, что поблизости бродит медведь. Еще сквозь сон я сам слышал какое-то странное глухое урчанье у входного отверстия и теперь, конечно, сразу схватил ружье и выполз из берлоги. От берега шла медведица с двумя большими медвежатами: они только что прошли мимо нашей двери. Я выстрелил в медведицу, но второпях промахнулся – пуля пролетела над головой зверя. Медведица вздрогнула и огляделась вокруг.
Как только она повернулась боком, я всадил ей пулю в грудь. Ужасающий рев… и все трое побежали обратно к берегу. Там мать, оступившись на льду, упала в полынью, а медвежата побежали дальше и с разбегу прыгнули в воду, подняв облако брызг. Я поспешно бросился к медведице, которая барахталась в полынье не в силах выбраться из нее на лед.
Чтобы избавиться от необходимости вытаскивать тяжелого зверя из воды, я подождал, пока медведица наконец влезла на край льда, и тогда прикончил ее. Тем временем медвежата вылезли на льдину, которая, однако, для двоих оказалась слишком тесной и едва выдерживала их тяжесть. Они все же уселись на ней, балансируя и покачиваясь на волнах. Иногда один из них падал в воду, но невозмутимо карабкался назад.
Не переставая жалобно скулить, оба глядели на берег: они, видимо, никак не могли понять, почему мать так долго заставляет себя ждать. Ветер все еще был силен, и, благодаря ему и течению, их быстро уносило на льдине все дальше в море. Мы рассчитывали, что в конце концов в поисках матери они приплывут назад к земле и стали ждать их, притаившись среди камней, чтобы они не боялись подойти к ней из-за нас.
К нам продолжало доноситься их жалобное рявканье, но все слабее и слабее; сами медвежата становились все менее и менее заметными на синих волнах и наконец превратились в две едва различимые белые точки на темной поверхности открытого моря.
Нам уже давно наскучило ждать, и мы пошли к каякам. Но тут нас ожидало печальное зрелище. Моржовое мясо, которое мы с таким трудом доставили, было разбросано по берегу, растерзанное и изгрызенное; жир и сало были съедены дочиста. Каяки, в которых лежало мясо, были отброшены – один лежал наполовину в воде, другой закинут высоко на камни. Изрядно же тут похозяйничали медведи, пока мы спали! Они забрались в самое нутро каяков, чтобы вытащить оттуда мясо. К счастью, каяки не были повреждены, и потому можно было простить буянов – в конце концов, мы только поменяли моржовое мясо на медвежатину.
Спустив каяки на воду, мы поплыли, чтобы пригнать медвежат к берегу. Завидев нас на воде, они стали проявлять беспокойство, и, когда мы еще находились довольно далеко от них, один бросился в воду и поплыл. Другой немного поколебался, словно боялся воды; первый с видимым нетерпением поджидал его. Наконец поплыли оба. Мы описали на каяках большой круг и стали с двух сторон подгонять медвежат к берегу.
Было сравнительно нетрудно направить их туда, куда нам хотелось, и Иохансен не мог нахвалиться таким простым способом доставки медведей. Торопиться было некуда, и мы гребли медленно, потихоньку подгоняя медвежат прямо к берегу. Поблизости мы видели несколько моржей, но, к счастью, не подверглись их нападению. С самого начала было видно, что медвежонок, который первым прыгнул в воду, плавал гораздо лучше второго, хотя был меньше и тоньше.
Он терпеливо поджидал второго, когда тот отставал. Скоро, однако, движения второго медвежонка показались первому слишком медленными; он быстро поплыл к берегу, и расстояние между обоими медвежатами стало увеличиваться. Плывя, они все время поворачивали головы назад и тревожно посматривали на нас, причем отстававший оглядывался чем дальше, тем беспомощнее. Я гнал первого медвежонка, Иохансен второго. Пригнав обоих к берегу близ нашей берлоги, мы застрелили их.
Таким образом, за один день было убито три медведя; это было хорошим возмещением за унесенных в море моржей. Не меньшей радостью было для нас и то, что у самого берега мы нашли убитого накануне и затонувшего тогда моржа. Он всплыл теперь и колыхался на воде. Не теряя времени, его отбуксировали в безопасное место, в маленькую бухту, и там хорошенько пришвартовали.
Зимние запасы наши быстро увеличились. Поздно улеглись мы спать в эту ночь. Надо было освежевать медведей, сложить мясо в кучи и тщательно покрыть шкурами, чтобы к нему не могли добраться чайки. Спали хорошо: теперь ведь надо было отоспаться за две ночи.
Только второго сентября удалось приняться за разделку лежавшего в воде моржа. Как раз напротив нашей берлоги, в неподвижном береговом льду, образовался канал, впадающий в открытую полынью, которая простиралась между землей и плавучим льдом. В этом канале мы и привязали нашего моржа, надеясь, что здесь его легче будет вытянуть на берег. Глетчер в этом месте совсем отлого спускался к самой воде, и втащить моржа по ледниковому скату казалось не особенно трудным.
Мы закруглили края льда, сделали тали, пропустив канат под петлю, вырезанную в коже на голове зверя, приладили в качестве рычага на конце каната отрезок от полозьев нарт и сделали во льду насечки для упора. Но сколько мы ни трудились, ни бились, нам еле удалось вытащить на край льда лишь огромную голову моржа, а дальше – ни с места. Во время этого занятия Иохансен вдруг закричал: «Глядите! Глядите на него!»
Я оглянулся. Огромный морж плыл по каналу прямо к нам. Плыл не спеша и с удивлением пяля глаза на нас и на нашу работу. Вероятно, увидев товарища, он решил подплыть поближе и посмотреть, что такое мы с ним делаем. Спокойно и медленно, с большим достоинством морж подошел к самому краю, где мы стояли. К счастью, винтовки были с нами. Когда я приблизился к гостю, он только высунулся из воды и посмотрел на меня долгим пытливым и вопрошающим взглядом.
Я терпеливо подождал, пока он повернул голову, и тогда всадил ему пулю в затылок. Он был ошеломлен, но вскоре снова зашевелился; пришлось пожертвовать еще несколькими патронами. Пока Иохансен бегал за патронами и гарпуном, я пустил в ход все свое искусство, фехтуя палкой и стараясь помешать моржу выскользнуть из канала. Наконец Иохансен вернулся, и я прикончил зверя.
Мы были в восторге от своей удачи, но никак не могли понять, зачем морж пробрался в узкий канал и направился к нам. Эти животные, должно быть, очень любопытны. Два дня тому назад, когда мы сдирали шкуры с медведей, к самой кромке льда подплыла со своим детенышем моржиха и стала глазеть на нашу работу.
Несколько раз она ныряла и снова всплывала; наконец, чтобы видеть лучше, она наполовину высунулась из воды и оперлась передними ластами о лед. И это повторялось несколько раз подряд. Когда я подошел к ней на расстояние нескольких шагов, она даже не шевельнулась. Лишь когда я приблизился вплотную с ружьем в руках, моржиха внезапно опомнилась и шлепнулась задом в воду. Мы видели, как она и рядом с нею моржонок быстро уплывали под водою на некоторой глубине.
Теперь у нас в канале плавали два убитых нами огромных моржа с могучими клыками. Мы еще раз попытались вытащить первого из них, но также безуспешно. Наконец мы поняли, что единственный выход – содрать с них шкуры в воде. Но это была нелегкая и крайне неприятная работа. Когда наконец под вечер мы ободрали бок одного из животных, наступил отлив; морж опустился на дно и перевернуть его мы не могли, несмотря на все усилия. Пришлось ждать следующего дня, чтобы во время прилива положить моржа на другой бок.
Пока мы в тот день возились с моржами, вдруг на наших глазах весь фьорд побелел от белух : они шли прямо несметными стадами; все водное пространство, насколько хватал глаз, было покрыто ими. Спустя какой-нибудь час все белухи исчезли. Откуда они появились и куда направились, я не имел возможности проследить.
В течение следующих дней мы покончили с разделкой моржей: содрали шкуры, разрубили туши на части и убрали мясо в безопасное место на берегу. Отвратительная работа – лежа на морже, кромсать его в воде, стараясь забраться ножом возможно глубже. Вымокнуть не велика беда – можно и просохнуть. Куда хуже перемазаться с ног до головы салом, ворванью и кровью. Как пострадала за эти дни наша бедная одежда, в которой предстояло прожить еще целый год и сменить которую было нечем!
Она пропиталась ворванью насквозь, до самого нашего тела. Эта возня с моржами была, несомненно, самой худшей работой за всю нашу экспедицию, и если бы не крайняя необходимость, мы бы так и оставили их в воде. Но мы могли еще как-либо обойтись без мяса, а запастись на зиму топливом было, безусловно, необходимо. Когда работа была наконец закончена и у нас на берегу выросли две громадные кучи сала и мяса, хорошо прикрытые толстыми моржовыми шкурами, мы почувствовали немалое удовлетворение.
Чайкам в течение всего этого времени было настоящее раздолье. От моржей осталась масса отбросов – сала, кишок и других внутренностей. И белые чайки и бургомистры стаями слетались со всех сторон, поднимая и днем и ночью невообразимую суматоху и неугомонный крик. Наевшись до отвала, они рассаживались по большей части в стороне на ледяных торосах и старались перекричать друг друга.
Когда мы спускались к воде, чтобы взяться за работу, чайки только немного отлетали в сторону; в терпеливом ожидании сидели они возле нас на льду длинными рядами и под предводительством нескольких храбрых вожаков постепенно придвигались к нам все ближе и ближе. Стоило обронить маленький обрезок сала, как на него накидывались две-три чайки и часто у самых наших ног дрались из-за него так, что перья летели во все стороны.
Вдали над морем парили взад и вперед буревестники, бесшумно, словно духи. Вдоль берега у самой воды вверх и вниз летали стаи моевок; как только на поверхности воды появлялось какое-нибудь маленькое ракообразное, они с глухим криком камнем падали вниз. Нам они особенно нравились, так как питались исключительно морскими животными, не покушаясь на нашу ворвань, да и с виду они были такие легкокрылые и красивые.
Над берегом непрерывно летал хищный поморник (Stercorarius crepidatus), и порой мы вздрагивали от жалобного крика над нашей головой – то был крик моевки, преследуемой хищником. Мы часто наблюдали за этой дикой охотой высоко в воздухе и видели, как моевке приходилось бросать свою добычу, которую поморник, стремительно кидаясь вниз, успевал подхватить прежде, чем та падала в воду. Завидно было глядеть на эти создания, так смело странствующие в высоте, не в пример другим смертным!..
Подальше от берегов ныряли в море и хрюкали моржи, а высоко в небе стаями носились люрики, и шум их крыльев слышен был издалека. Крики и свист полетов неслись со всех сторон. Но скоро-скоро скроется солнце, море скуют льды, и птицы одна за другой улетят на юг. Наступит полярная ночь, и здесь станет так тихо, совсем тихо.
С радостью могли мы, наконец, 7 сентября приняться за постройку хижины. Мы облюбовали по соседству хорошую площадку на пригорке и с этого дня каждое утро, как настоящие рабочие, шагали туда на работу с ведром питьевой воды в одной руке и с ружьем в другой. Мы выламывали камни из морен и сносили их в одно место; потом выровняли площадку и сложили, как умели, стены. Орудий у нас было немного; по большей части мы пользовались голыми руками.
Обрезок полозьев служил рычагом и мы выворачивали им крепко смерзшиеся камни, когда не в силах были сделать этого руками. Лыжной палкой с железным наконечником разрыхляли гравий на площадке. Заступ сделали из лопатки моржа, привязав ее к обломку лыжной палки. Кирку изготовили из моржового клыка, прикрепив его к перекладине от нарт. То были жалкие орудия, но терпение наше преодолевало все трудности, и на площадке мало-помалу вырастали прочные стены из камней, уплотненные щебнем и проконопаченные мхом.
Погода становилась постепенно все холоднее, и это немало затрудняло работу. Земля, которую приходилось рыть, затвердела, а камни, которые надо было выламывать, плотно смерзлись друг с другом. Вдобавок начались снегопады. Но каково было наше изумление, когда выйдя из нашей берлоги утром 12 сентября, мы увидели самую восхитительную оттепель при 4° тепла!.. Это была чуть ли не самая высокая температура за все время путешествия.
Со всех сторон с гор и ледников пенящимися водопадами бежали потоки и весело журчали ручьи, пробираясь между камнями к морю. Повсюду капала и струилась вода. Словно по мановению волшебного жезла жизнь вернулась в замерзшую природу, и пригорок наш зазеленел. Можно было вообразить себя на юге и забыть, что долгая-долгая зима уже стоит у порога.
Но на другой день все опять изменилось. Боги теплого юга напрягли вчера свои последние усилия, а сегодня снова обратились в бегство. Вернулся мороз, выпал снег и занес все следы. Теперь он больше не сойдет, и эта узкая полоска голой земли попала теперь под власть йотунгов – исполинов мрака и холода. Отныне их власть простерлась до самого моря. Я стоял и смотрел вдаль. Какой пустынной и покинутой казалась эта природа, скованная злыми чарами!
Взгляд мой упал на землю, лежащую у моих ног, – там среди камней еще поднимал над снегом свои красивые головки полярный мак, последние лучи готового исчезнуть солнца еще раз поцелуют его золотые лепестки, а потом он скроется под снежным одеялом, чтобы, проспав всю долгую зиму, пробудиться к новой жизни с приходом весны. Ах, если бы и нам проспать так же!
После целой недели усердной работы стены хижины были готовы. Они были невысоки, поднимались едва лишь на один метр над поверхностью земли. Но между ними мы вынули столько земли, что хижина будет достаточно высока: во всяком случае, в ней можно будет стоять. Теперь дело за крышей; но соорудить ее задача нелегкая. Кроме найденного нами на берегу бревна да моржовых шкур, других материалов у нас не было. Бревно было толщиной в 12 дюймов.
Иохансен, провозившись с ним целый день, кое-как обтесал его с помощью нашего маленького топора. С немалым трудом втащили бревно наверх и водрузили на стенах как матицу. Дальше очередь была за моржовыми шкурами. Они обледенели и крепко примерзли к кучам мяса и сала, которые были ими покрыты. После долгих усилий в конце концов отодрали их с помощью клиньев из моржовых клыков, камней и кусков дерева.
Перетащить тяжелые шкуры на значительное расстояние к хижине было тоже нелегко. Их то катили, то несли, то волокли и в конце концов одолели и это затруднение. Тяжелее всего оказалось растянуть замерзшие шкуры над стенами хижины. Кое-как справились с тремя половинками шкур; хотя и с трудом, удалось немного согнуть и размягчить их, но четвертая половина совсем обледенела и затвердела – пришлось, отыскав отверстие во льду, погрузить ее в воду, чтобы она там оттаяла и отмякла.
Все это время мы не видели даже следов медведей, и это начинало тревожить нас. Мясом медведей мы рассчитывали питаться всю зиму, а шести убитых не могло хватить надолго. Я объяснял исчезновение медведей тем, что в день, когда нас во время охоты на моржей чуть было не унесло в море, уплыл туда весь фьордовый лед. На нем большей частью и держатся медведи. Я надеялся, что, когда образуется новый лед, медведи появятся снова.
И почувствовал настоящее облегчение, когда, обогнув утром 23 сентября высокий мыс, чтобы спуститься на берег и посмотреть на шкуру, которая была погружена в воду, увидал медведя, стоявшего на берегу возле самой шкуры. Он меня не видел, и я поспешно попятился, пропуская вперед Иохансена, у которого было с собой ружье, а сам побежал назад за своим.
Возвратясь, я нашел Иохансена лежащим на том же самом месте за камнем. Он еще не стрелял, так как медведей было уже два – один на берегу, а другой у строившейся хижины, – и нельзя было подкрасться ни к одному так, чтобы этого не заметил другой. Пока я ходил за ружьем, первый медведь направился к хижине. Когда он дошел до нее, из-за стены (Иохансен оторопел от этого зрелища) поднялись две медвежьи лапы, наградившие подошедшего оплеухами, а вслед за тем показалась и медвежья голова.
Этот второй молодчик занимался обгладыванием моржовых шкур, из которых мы сделали крышу: он сорвал их и так измял, что потом пришлось и их тоже сунуть в воду, чтобы они оттаяли. Первый медведь ретировался на берег, где он, как после обнаружилось, успел выудить четвертую шкуру и обчистить с нее жир. Прячась за холмами, мы поспешили к нему. Он рано заметил нас и бросился бежать, так что я мог пустить ему пулю только в спину.
Крикнув Иохансену, чтобы он последил за вторым медведем, я побежал вдогонку за своим и после двухчасового преследования в глубь фьорда загнал его наконец к стенке ледника. Он приготовился защищаться, рычал, шипел и пытался раза два кинуться на меня с возвышения, на которое успел взобраться прежде, чем я его прикончил.
Когда я вернулся, Иохансен уже сдирал шкуру со второго медведя. Преследуя первого, мы вспугнули его, и он далеко отбежал от берега по льду, но, немного погодя, вернулся поискать товарища и попал под пулю Иохансена.
Итак, зимние запасы увеличивались. Только что мы собрались на другой день (24 сентября) отправиться на работу к нашей хижине, как на льду появилось стадо моржей. Нам обоим больше чем надоела возня с этими животными, и мы не чувствовали ни малейшей охоты связываться с ними еще раз. Иохансен прямо и высказался сразу в том смысле, что моржи нам ни к чему теперь и можно их не трогать. Но я считал, что мы поступим легкомысленно, если не воспользуемся пищей и топливом, которые лежат буквально у порога. И вот мы двинулись с винтовками к моржам.
Подкрасться к стаду под прикрытием всяких неровностей на льду было нетрудно, скоро мы очутились метрах в 10–12 от моржей и могли спокойно залечь и рассмотреть их. Оставалось также выбрать жертву и затем хорошенько прицелиться, чтобы не терять зря патронов. В стаде были и молодые и старые особи, и так как мы уже достаточно имели дела со стариками, то наметили на этот раз двух самых маленьких, каких только нашли. Больше двух нам и не нужно было.
Поджидая, чтобы они повернули головы и представили для нас более удобную мишень, мы имели время понаблюдать за стадом. Странные это все-таки звери! Лежа, они то и дело тыкали друг друга в спину своими клычищами, притом решительно все – и старики и молодняк. Если один из них слегка поворачивался и задевал или беспокоил соседа, тот, захрюкав, немедленно приподнимался и всаживал первому в спину свои клыки. Ласка была не очень нежная; хорошо еще, что у моржей шкура толста, да и то по спинам у многих струилась кровь.
Иногда и первый морж тоже поднимался и платил соседу такой же лаской. Но настоящее оживление наступало, когда с моря появлялся новый гость. Общее хоровое хрюканье – и ближайший из старых самцов приветствовал новоприбывшего любезным ударом в спину. Гость осторожно вползал на льдину, смиренно склонялся и потихоньку пробирался по лежбищу между другими, которые тоже угощали его клыками – в меру времени и сообразно обстоятельствам.
Потом все моржи на некоторое время успокаивались и лежали смирно, пока что-нибудь новое не нарушало их покоя. Мы так и не дождались, чтобы животные, которых высматривали, повернули головы и позволили выстрелить себе прямо в затылок. Так как они были довольно малы, мы решили, что пули в лоб с них будет достаточно. И вот мы выпалили. Два намеченных нами моржа, так и не подставивших нам своих затылков, подскочили и, ошеломленные, скатились в воду. То-то поднялась суматоха! Все стадо задрало кверху огромные безобразные морды, чтобы поглядеть на нас, затем один за другим все метнулись по направлению к воде.
Мы поспешили вновь зарядить винтовки; теперь нетрудно было найти хорошую мишень. «Паф! Паф!» – и два моржа, молодой и старик, осталась на месте. Остальные бросились в воду; лишь один продолжал спокойно лежать, с любопытством поглядывая то на двух убитых товарищей, то на нас, невзирая на то, что мы подошли к нему вплотную. Мы, собственно, не знали, что нам делать. Предстояло немало возни и с двумя уже убитыми моржами: они должны были задать нам работы более чем достаточно; но в то же время соблазнительно было все-таки прихватить заодно и этого колосса.
Пока Иохансен стоял с ружьем в нерешительности, не зная, стрелять ему или нет, я воспользовался случаем и сфотографировал его вместе с моржом. Кончилось дело тем, что мы оставили его в покое; было неблагоразумно жертвовать еще несколькими патронами. Этому моржу дали уйти с миром.
Между тем вода вокруг кипела: звери яростно ломали лед вокруг себя и наполняли воздух неистовым ревом. Особенно бесновался и рвался напасть на нас старый вожак. Он беспрестанно возвращался к краю льда, наполовину выкидывался на него, хрюкал и ревел на нас и долго глядел на своих мертвых товарищей, точно хотел увлечь их за собой. Затем он бросался в воду, но только для того, чтобы вскоре снова появиться у края льда.
Мало-помалу все стадо удалилось, рыканье огромного самца тоже раздавалось все дальше и дальше. Но вдруг его огромная голова опять вынырнула около покинутого лежбища; он вызывающе взревел и скрылся под водой так же внезапно, как и появился. Это повторялось раза три-четыре, а в промежутках мы слышали его неумолчное рыканье вдали. В конце концов все моржи исчезли, и мы спокойно занялись свежеванием своей добычи.
Быстро ободрали мы меньшего из моржей – с ним было легко справиться. Второго – огромное животное – было трудно вывернуть из ямы, которая образовалась из-за оттаявшего под ним снега. Удовольствовались поэтому тем, что ободрали только сторону, обращенную вверх, а затем с грузом кожи и сала двинулись обратно. Теперь, по нашим расчетам, сала для топлива на всю зиму могло хватить, а шкур, чтобы покрыть хижину, было даже в избытке.
Моржи еще некоторое время оставались поблизости. Время от времени слышались сильные удары в лед, наносимые снизу. Иногда удары повторялись до трех раз, а затем, с треском ломая лед, показывалась огромная голова. Она оставалась здесь с минуту, зверь пыхтел и отдувался так, что слышно было издалека, и потом исчезал. 25 сентября, когда мы занимались вытаскиванием моржовых шкур, предназначенных для крыши, из полыньи, находившейся близ берега, невдалеке от нас послышался тот же треск льда, снова появился и нырнул морж. «Смотрите за ним, еще немного и он очутится у нас в полынье». Едва это было сказано, как шкура, лежавшая в воде, отодвинулась в сторону, и возле нее вынырнула громадная голова с усами и двумя длинными клыками. Морж злобно и пристально поглядел на нас, потом раздался сильный плеск, и он исчез.
Шкуры теперь настолько оттаяли в воде, что мы спокойно могли натянуть их в виде крыши. Они были такие длинные, что пришлось их перекинуть с одной боковой стены хижины через матицу на противоположную стену. Из моржовой кожи мы нарезали ремней и на них к обоим концам шкур подвесили большие тяжелые камни; таким путем шкуры вытянулись до нижнего края стен. Затем поверху наложили на крышу камни. Потом опять же камнями, мхом, обрезками шкур и наконец снегом плотно заткнули все щели между краями шкур и стенами.
Чтобы в хижине можно было поселиться, оставалось еще соорудить каменные скамьи для спанья и приладить дверь к входному отверстию. Оно было сделано в стене, в одном из углов хижины. К нему вел вырытый в земле короткий проход, накрытый сводом из льдин, подобно тому, как устраиваются входы в эскимосские хижины. Нам не удалось вырыть проход такой длины, как хотелось, – земля промерзла и стала слишком твердой для наших самодельных орудий. Высота прохода была невелика, пробираться по нему до внутренней двери в хижину приходилось ползком на четвереньках. С внутренней стороны отверстие было завешено медвежьей шкурой, крепко пришитой к крыше из моржовых шкур; с внешней стороны его прикрывала другая медвежья шкура, свободно положенная на отверстие как на люк.
Становилось холодно; температура упала до –20 °С. Дальнейшее пребывание в «берлоге», где негде было пошевелиться, казалось совсем невыносимым. Дым от ворванной лампы всякий раз, когда мы стряпали, немилосердно ел глаза. С каждым днем нам все больше не терпелось переселиться в новое жилье, которое представлялось верхом комфорта. Все разговоры, пока строилась хижина, постоянно сводились к одному – как прекрасно и уютно заживем мы на новоселье. С увлечением мы расписывали друг другу, сколько приятных часов там проведем, стараясь, конечно, по возможности, отыскать наиболее светлые стороны нашего будущего житья-бытья.
Хижина была в общем невелика: немногим больше десяти футов в длину и около шести в ширину. Укладываясь в ней поперек, я упирался головой в одну стенку и ногами в другую. Но и тогда все-таки можно было немножко двигаться, а посередине ее я мог стоять, выпрямившись во весь рост. Это казалось особенно соблазнительным. Подумать только – иметь убежище от ветра, где можно поразмять немного свое тело! Этого удобства мы не знали с прошлого марта, с тех пор как покинули «Фрам». Но много еще времени прошло, прежде чем все было окончательно готово, а раньше этого нам не хотелось перебираться.
В тот день, когда мы освежевали последних убитых нами моржей, я вырезал у них из спины несколько сухожилий, полагая, что они нам пригодятся, когда зимой будем шить себе одежду, – ниток ведь у нас не было. Лишь спустя несколько дней (26 сентября) я вспомнил, что забыл эти сухожилия на льду возле остатков моржовых туш. Я тотчас же отправился за ними, но, к великому огорчению, обнаружил, что чайки и песцы давно уже их растащили. Некоторым утешением было то, что я напал на след медведя, побывавшего ночью около туш.
Оглядываясь вокруг, я заметил бегущего ко мне Иохансена, он махал руками и указывал в сторону моря. Я обернулся – там разгуливал взад и вперед, поглядывая на нас, большущий медведь. Мы поспешили принести ружья. Иохансен остался на берегу, чтобы принять медведя, если тот пустится бежать в эту сторону, а я описал по льду большой круг, зашел в тыл, чтобы погнать зверя к земле, если только он меня испугается. Между тем медведь залег возле тюленьей отдушины, подстерегая добычу. Я стал подкрадываться к нему. Увидев человека, он сперва решил подойти поближе, затем одумался и стал медленно и величественно удаляться по молодому льду.
У меня не было ни малейшего желания следовать за ним по этому пути, и хотя расстояние между нами было велико, решил попытать счастья. Первый выстрел – перелет. Вторая пуля попала в цель. Медведь подскочил, сделал несколько прыжков вперед и так яростно забился на льду, что проломил его и провалился. Барахтаясь в воде и пытаясь выкарабкаться наверх, он только обламывал края тонкого льда.
Я скоро очутился около него, но мне не хотелось тратить еще один патрон. Кроме того, я питал слабую надежду, что он сам вылезет из воды и таким образом избавит от необходимости, вытаскивать его тяжелую тушу. Поэтому я крикнул Иохансену, чтобы он приволок нарты, веревку и ножи, а сам стал ходить взад и вперед, выжидая и наблюдая. Медведь отчаянно барахтался, и отверстие во льду вокруг него становилось все шире и шире.
У зверя была прострелена передняя лапа, и он мог действовать только одной передней и двумя задними. Иногда ему удавалось все-таки вцепиться в лед и подтянуться. Но едва он успевал наполовину вытащить свое могучее тело, как лед под ним подламывался, и он снова падал в воду. Мало-помалу его попытки выбраться становились все слабее; пока наконец он совсем перестал шевелиться и лишь тяжело дышал. Затем по туловищу прошло несколько судорог, задние лапы неподвижно вытянулись, голова упала в воду, и он затих.
Пока я расхаживал здесь взад и вперед, несколько раз вокруг показывались моржи, которые пробивали во льду дыры и с пыхтением выставляли в них морды. «Скоро, наверно, появятся они и тут», – подумал я, и в тот же миг медведя словно подкинуло снизу и отодвинуло в сторону, а из отверстия высунулась огромная морда с большущими клыками. Морда фыркнула, презрительно поглядела на медведя, потом с невероятным удивлением на мгновенье задержала взгляд на мне и скрылась. Тут уж я твердо убедился, что старый прочный припай у берега куда более безопасное место пребывания, чем молодой лед. Мое предположение, что морж нисколько не боится медведя, получило серьезное подтверждение.
Наконец подоспел Иохансен с веревкой, и мы, накинув на шею нашей добычи скользящую петлю, стали тянуть медведя. Но эта задача превышала наши силы. Сколько мы ни старались, только и удавалось, что обломать лед под животным. Отказаться от добычи тоже было жаль – медведь был огромный и с виду необычайно жирный. Тащить его до кромки более прочного льда казалось делом слишком хлопотливым. Выход нашли, прорубив узкую щель в молодом льду; в эту щель пропустили веревку. С ее помощью тушу медведя протащили подо льдом к большой старой льдине, лежавшей поблизости. В льдине пробили большое отверстие и вытянули медведя наверх. Немало прошло времени, пока содрали с него шкуру и разрубили тушу на части. Тяжело нагруженные добычей, уже поздно вечером направились мы к своей берлоге.
У берега, где на одной из куч моржового мяса и сала лежали наши каяки, Иохансен вдруг шепнул мне: «Поглядите-ка!» Я повернул голову – на куче стояли три медведя и отдирали куски мерзлого сала. Это была медведица с двумя медвежатами. «Фу ты! – сказал я. – Опять возиться с медведями!» Я, по правде говоря, устал и мечтал больше о спальном мешке и хорошей мясной похлебке. Мы, однако, поторопились выхватить ружья и осторожно стали подходить к медведям, но те заметили нас и пустились наутек по льду. Не оставалось ничего другого, как посмотреть им вслед с чувством искренней благодарности.
Немного попозже, когда я был занят нарезкой мяса, а Иохансен ходил за водой, вдруг послышался его свист. Я взглянул вверх. Он указывал на лед, там под покровом сумерек возвращались назад три медведя: куча сала притягивала их как магнитом. Я притаился за камнями у самой кучи. Медведи шли прямо к ней, не оглядываясь по сторонам. Когда они поравнялись со мной, я прицелился в медведицу, насколько это было возможно в темноте, и выстрелил. Медведица взревела, хватила себя зубами за бок, и все трое пустились бежать по льду. Мать скоро упала.
Медвежата стояли возле нее, удивленные и приунывшие, но как только мы подошли, они обратились в бегство, и не было никакой возможности подойти к ним на расстояние выстрела. Они все время держались на почтительном расстоянии, следя за нами, пока мы тащили мертвую медведицу на берег и сдирали с нее шкуру. Утром, когда мы вышли из своей берлоги, они стояли, обнюхивая шкуру и мясо матери, но заметили нас прежде, чем мы успели подойти к ним на выстрел, и снова удрали. Оказалось, что они оставались здесь всю ночь и выели желудок своей матери – в нем было несколько кусков сала. После обеда медвежата приходили опять, и на этот раз нам не удалось взять их на прицел.
На следующее утро (в субботу 28 сентября), выбравшись из нашей берлоги, мы увидели большого медведя, спавшего на куче сала. Иохансен под прикрытием камней подполз к нему вплотную. Медведь все же услышал шорох, поднял голову и огляделся. В это самое мгновение раздался выстрел Иохансена. Пуля прошла сквозь глотку медведя несколько ниже черепной коробки.
Медведь медленно поднялся с кучи, презрительно поглядел на Иохансена и, немножко подумав, стал как ни в чем не бывало крупными шагами удаляться. Немедленно он получил от каждого из нас еще по одной пуле и упал на тонкий лед. Он так наелся, что сало, ворвань и вода потекли из его пасти. Лед постепенно поддавался под его тяжестью, и вскоре медведь оказался как бы в большой чаше. Мы поспешили вытащить его на берег, прежде чем лед под ним подломился.
Это был один из самых крупных медведей, когда-либо виденных мной, но вместе с тем и один из самых тощих; ни следа жира не было ни под кожей, ни между кишками. Он, очевидно, давно постился, и у него, должно быть, разыгрался аппетит: он уплел огромное количество нашего моржового сала. Ну и похозяйничал же он! Прежде всего он сбросил один из каяков, потом раскидал во все стороны сало, выгрыз почти из всех кусков лучший жир, снова собрал куски сала уже в другое место и, насытившись, наконец улегся спать на эту кучу, видимо, чтобы она была у него под боком, когда он проснется.
Прежде чем заняться кучей сала, медведь этот совершил другое злодеяние, которое мы открыли позже: он прикончил обоих бродивших поблизости медвежат. Мы нашли их неподалеку с проломленными черепами и совершенно окоченелых. По следам видно было, как медведь гнался за ними по молодому льду, сперва за одним, потом за другим, притащил их на берег и, положив там, больше не трогал. Не понимаю, что за удовольствие было ему убивать их. Пожалуй, он счел их претендентами на найденную поживу. Или, быть может, это был старый брюзга, не терпевший молодежи? «Ну, теперь я добился полной тишины и покоя», – сказал этот разбойник, разгромив все кругом.
Зимними запасами мы теперь были обеспечены.