« Четверг, 8 августа. Протащив нарты по нескольким льдинам, вчера без особых трудностей добрались снова к открытой воде. Здесь каждый устроил по новому веслу из сломанных лыж и лыжных палок. Они оказались гораздо лучше прежних, довольно неуклюжих бамбуковых палок с парусиновыми лопастями. У меня было большое искушение обрубить также нарты, чтобы они стали наполовину короче; тогда их можно было бы поместить на задней части палубы каяков и грести каждому отдельно. Таким образом мы могли бы двигаться гораздо быстрее, чем на плоту из двух связанных вместе судов. Но я сомневался, следует ли это делать. Путь, правда, казался впереди превосходным, но стоял туман, и мы не могли видеть далеко. Ничего не знали мы ни о земле, ни о береге, к которому добрались, – нарты могли еще очень и очень пригодиться. Поэтому отчалили, как обычно, на двойном связанном каяке, поставив нарты поперек – одни на носу, другие на корме.

Погода вскоре немного прояснилась, и наступил полный штиль. Водная ширь расстилалась перед нами подобно громадному зеркалу. Кое-где плавали обломки льда и небольшие льдины. Зрелище было изумительно красивое, и так чудесно и спокойно было сидеть в легких судах и скользить на веслах безо всяких усилий.

Впереди неожиданно вынырнул из воды тюлень, а над нами беспрестанно пролетали белые чайки, глупыши и моевки. Видели также люриков, несколько розовых чаек и пару крачек. Да, здесь немалое население, а стало быть, и в пище, если она понадобится, недостатка не будет.

Чем дальше мы продвигались вдоль стены ледника, тем шире расстилалась перед нами водная поверхность. Но погода все еще не прояснилась настолько, чтобы можно было рассмотреть землю. Ее упорно окутывал туман.

Наш курс был вначале ЗтС (по компасу), но земля все более круто заворачивала на юго-запад, и водный простор превратился скоро в широкое море, уходящее за горизонт. С ССЗ потянул слабый ветерок, поднявший волну, что было не так уже приятно: ударяя в промежуток между каяками, волны заливали сиденья. Нас насквозь промочило. Вечером едва успели причалить к ледяному припаю и поставить палатку: пошел дождь, и мы вступили под кровлю как нельзя более вовремя».

«Пятница, 9 августа. Вчера утром опять пришлось волочить нарты с каяками по льду, который за ночь окружил место стоянки. Во время этого похода я умудрился провалиться в воду и вымокнуть. С большим трудом пробились мы наконец к открытой воде. Но немного спустя все вновь забило льдом, и пришлось снова перетаскивать нарты по льду. С этого времени мы уже целый день плыли по прекрасному водному пути.

Северо-западный ветер нанес много льда, и наше счастье, что мы успели отплыть достаточно далеко, так как позади нас, судя по небу, условия ухудшились. Над землей по-прежнему висел туман, и ничего нельзя было разглядеть. По мере продвижения вперед стали придерживаться все более южного курса. Ветер дул теперь прямо в корму; поставив около часу дня парус, мы шли под ним целый день до самого вечера. Только один раз пришлось прервать это приятное плавание и взяться за весла, чтобы обогнуть выдавшийся к северу ледяной мыс. Возле него было такое сильное течение, что мы лишь после долгих усилий миновали это место.

 

 

Из-за тумана не удалось разглядеть как следует землю, вдоль которой мы все время плыли. Насколько я могу судить, она состоит из островов. Сначала большой остров, сплошь покрытый ледником, затем к западу от него другой, меньших размеров, с двумя темными горными вершинами, которые первыми и приковали к себе наше внимание. Далее шел длинный глубокий фьорд или пролив, покрытый мощным неподвижным льдом – припаем.

Дальше выступал небольшой низменный мыс или, возможно, остров, к югу от которого на ледяном припае мы и расположились теперь на ночлег. Этот береговой припай, необыкновенно мощный и неровный, сложен, по-видимому, из смерзшихся громадных глыб ледникового происхождения – по крайней мере, частично. Наверно, здесь бывали могучие напоры льда на землю, они-то и нагромоздили обломки морского льда вместе с обломками ледника. А потом все это смерзлось в одну сплошную массу.

Напротив первого мыса к северу, в том месте, где наблюдалось стремительное течение, возвышалась ледяная гора довольно больших размеров. Вокруг лагеря, где мы расположились, лежит плоский фьордовый лед, который тянется от соседнего низкого острова до второго, находящегося к югу от нас.

Эта земля становится все более загадочной, и я окончательно перестаю понимать, где мы, собственно, находимся. Кажется странным, что берег все время заворачивает к югу, а не к западу. Легче всего было бы объяснить это тем, что мы находимся на западном берегу Земли Франца-Иосифа. Но в таком случае непонятно, почему здесь чересчур велико магнитное склонение. Да и чем объяснить то, что здесь такое множество розовых чаек? Ведь на Шпицбергене, который должен быть в таком случае поблизости, до сих пор не видели еще ни одной! Вчера мы опять заметили несколько розовых чаек, они встречаются здесь почти так же часто, как и другие виды чаек».

«Суббота, 10 августа. Поднялись на небольшой остров, возле которого находится наша стоянка. Он покрыт ледником, который, словно правильный щит с равномерно покатыми склонами, облегает его со всех сторон; эти ледяные скаты имеют такой небольшой наклон, что лыжи, поставленные на скат, не соскальзывают с него. С верхушки щита открылся довольно широкий обзор.

Туман в это время немного рассеялся, и мы смогли рассмотреть окрестности. Теперь ясно видно, что мы до сих пор двигались мимо группы островов. Первый из них был самым крупным. На втором острове с двумя горными вершинами виднеется тянущаяся вдоль берега, на северо-западной его стороне, полоска голой земли. Не туда ли стремились розовые чайки, чтобы устроить свои гнезда?

Находившийся к югу от нас остров тоже казался значительным, по-видимому, и он весь покрыт ледниковым щитом. Между островами и на всем пространстве, какое только можно было окинуть взором, к востоку и юго-востоку простирается совершенно гладкий лед, похожий на лед фьордов; но земли в этом направлении не видно. Ледяных гор здесь нет ни одной; зато позже в течение дня мы видели их несколько на южной стороне острова, находившегося к югу от нас.

Ледяной щит островка, на который мы взбирались, незаметно переходил в фьордовый лед; лишь несколько небольших трещин вдоль берега указывало, что в этом месте начинается ледник.

Судя по этим трещинам, здесь не бывает сколько-нибудь резких подъемов и опусканий уровня льда под влиянием приливов и отливов, иначе трещины были бы значительно большими. Это, в сущности, очень странно, так как приливоотливные течения здесь очень сильны и стремительны, как река. На западной стороне перед ледником высился вал изо льда и снега, образованный, вероятно, вперемежку обломками глетчерного и морского льда. Он имел тот же характер, что и массивный припай, лежащий вдоль земли, у которой мы плыли и которая находится к северу отсюда. Этот вал почти незаметно переходил в самый ледник.

В три часа пополудни пустились мы, наконец, по открытой воде и плыли по ней под парусами без остановки почти до восьми часов вечера, когда путь преградило ледяное поле. Пришлось переволакивать нарты через лед. Но и по другую сторону ледяного поля путь впереди был закрыт льдом, вдобавок и течение здесь встречное. Мы решили сделать привал».

10 августа нам довелось таким образом попеременно то плыть по чистой воде, то волочить нарты с каяком по льду, придерживаясь юго-западного курса. Выбравшись снова на чистую воду, прошли мимо небольшого стада лежавших на льдине моржей. Невыразимо приятно было видеть столько пищи, собранной в одном месте. «Но мы их не беспокоили, так как у нас и мяса и сала пока достаточно. После обеда мы из-за тумана попали в глубокую бухту, образованную береговым припаем.

Пришлось возвращаться обратно, что нас сильно задержало. Мы принуждены теперь больше отклоняться на запад и идти вдоль кромки льда, местами очень мощного и неровного. Навстречу шло сильное течение, а новый лед, нарастающий постоянно по мере нашего движения вследствие тихой и холодной погоды и беспрерывного выпадения мелкого снега, становился настолько мощным, что не позволял грести в нем и чуть было не задержал нас на целый день. Волей-неволей мы высадились на лед и до 10 часов вечера продолжали путь пешком, волоча за собой нарты.

Во всех направлениях идут здесь старые и свежие медвежьи следы – как старых медведей-одиночек, так и медведиц с медвежатами. Будто была у них тут большая сходка или большое стадо их бегало взад и вперед. Никогда еще не видел я в одном месте такого множества медвежьих следов.

Сегодня за день сделали мили две, может быть, даже и три; но все же, мне кажется, скорость эта слишком мала, чтобы добраться до Шпицбергена в текущем году. Я все думаю: не обрубить ли нам все-таки наши нарты и плыть порознь каждому в своем каяке? Меня удерживает от этого молодой лед, который с каждым днем утолщается, и 6-градусный мороз, который держится последние дни. Быть может, зима уже на пороге? Тогда нарты очень понадобятся нам.

Странное чувство – плыть в тумане, не видя впереди себя больше, чем на какой-нибудь километр. Неизвестно, что скрывает за собою этот туман. Открытая нами земля уже осталась позади. Вся надежда теперь на ясную погоду, которая позволит разглядеть впереди новую землю. Она ведь должна быть где-нибудь тут; этот плоский цельный лед непременно должен быть связан с какой-нибудь землей! Но ясная погода, по-видимому, не хочет наступать. Туман не прекращается, приходится идти прежним способом».

Протащившись некоторое расстояние по льду, на следующий день (11 августа) снова попали на чистую воду и шли на веслах в течение примерно четырех-пяти часов подряд. Во время остановки я влез на торос, чтобы высмотреть путь впереди; неожиданно рядом вынырнул огромный морж – настоящее чудовище. Он лег, пыхтя, на поверхность воды и вытаращил на нас глаза; мы же, не обращая на него никакого внимания, сели в каяки и поплыли дальше. Вдруг он опять вынырнул совсем возле нас, высоко поднялся из воды, фыркнул так, что воздух задрожал, и двинулся вперед, грозя вонзить свои длинные клыки в наше хрупкое судно.

Мигом схватились мы за ружья, но чудовище мгновенно нырнуло и появилось уже с другой стороны нашего плота, продолжая угрожать ему. Я предупредил Иохансена: если морж серьезно вздумает напасть на нас, придется пожертвовать на него пулю. Зверь несколько раз показывался и снова исчезал. Мы ясно видели сквозь воду, как быстро он проплывал на боку под каяками. Опасаясь, как бы он не вонзил свои бивни в днище, мы, опустив весла поглубже, попытались отогнать его.

А он вдруг появился снова со стороны Иохансена, еще более свирепый, чем раньше. Тот выстрелил ему прямо между глаз; морж издал страшный рев, перекувырнулся и исчез, оставив за собой на воде кровавый след. Мы налегли на весла изо всех сил, полагая, что выстрел может иметь самые опасные последствия, но успокоились, заметив, что морж вынырнул далеко позади, на том же месте, что и раньше.

Продолжая плыть вперед, мы уже не думали больше обо всей этой истории с моржом, как вдруг Иохансен высоко подпрыгнул в воздух: его каяк получил сильный удар снизу. Не понимая, что бы это означало, я поглядел вокруг, не перевернулась ли позади нас какая-нибудь ледяная глыба. В тот же миг рядом со мной вынырнул морж.

Я схватил ружье, но зверь не поворачивал головы, и я не мог попасть в наиболее уязвимое место за ухом. Времени терять было нельзя, пришлось пустить ему пулю в лоб. К счастью, этого оказалось достаточно: мертвое чудовище закачалось на воде. Надрезав на спине с большим трудом его толстую шкуру, мы выкроили несколько ломтей сала и мяса и поплыли дальше.

Часов в семь вечера приливное течение изменило направление, и полынья стала заполняться льдом. Свободной воды больше не было. Но вместо того чтобы идти по льду пешком, стоило подождать, пока полынья опять вскроется при смене течения. Решено было устроить привал, отдохнуть и тем временем обрубить нарты да, кстати, сделать пару хороших двухлопастных весел. Тогда, как только появится чистая вода, каждый в своем каяке, энергично работая веслом, сможет двигаться вперед значительно быстрее обычного.

Ночью, пока занимались работой, туман сильно поредел, и мы увидели, что на всем пространстве к югу и западу от нас, между ЮВ и ЗСЗ (по компасу), простирается земля. Это была, по-видимому, цепь больших и малых островов, разделенных проливами. Большую часть из них покрывали ледники и лишь кое-где торчали крутые черные скалы. Что за радость была увидеть вдруг такую большую землю!

Но все-таки – где мы? На это, кажется, еще труднее ответить, чем прежде. Быть может, в конце концов мы попали к восточным берегам Земли Франца-Иосифа? Это довольно правдоподобно. Но в таком случае мы сильно уклонились к востоку, и предстоит еще утомительное путешествие на запад, прежде чем мы достигнем мыса Флигели на Земле кронпринца Рудольфа. Мы еще усерднее продолжали свою работу, спеша закончить ее. Когда туман рассеивался и земля выступала яснее, я тотчас же карабкался на ближайший торос, чтобы посмотреть на землю получше и подумать над ее не разгаданными еще загадками. Только в половине седьмого утра 12 августа залезли, мы наконец в свой мешок.

Вторник, 13 августа. Проспав несколько часов, встали вчера после полудня; течение успело измениться, открылась большая полынья. Теперь сидим каждый в своем каяке, и дело идет быстро. Но полынья через какую-нибудь милю кончилась. Мы рассудили, что разумнее будет подождать, не вскроется ли полынья опять после того, как течение еще раз изменится. Если этого придется ждать слишком долго, приделаем деревянные оглобли к нашим укороченным нартам и потащим их по льду к проливу, который я видел примерно на СЗС и который, судя по карте Пайера, является проливом Роулинсона.

Полынья, однако, не вскрылась, и нам пришлось волочить нарты по льду».

«Среда, 14 августа. Перешли по нескольким льдинам, переправились через несколько полыней и наконец опять достигли открытой воды, простирающейся на запад; вскоре лед сплотило, и мы остановились. Этой ночью к нам довольно близко подобрались чайки, они стащили кусок сала, лежавшего около палатки».

В течение следующих дней мы с трудом пробирались вперед, то проплывая небольшие расстояния на веслах по полыньям, то пешком, волоча и подталкивая нарты по более или менее крупным льдинам, которые кружило друг возле друга сильным течением. С нашими куцыми нартами нелегко было преодолевать препятствия, встречавшиеся на льду, а чистой воды, по которой можно было спокойно идти на веслах, становилось все меньше и меньше.

Не раз останавливались перед замерзшими полыньями в надежде, что лед с переменой течения вскроется, но так и не могли этого дождаться. 15 августа утром, оставив всякую надежду, двинулись дальше по береговому припаю, решив всерьез держать курс на запад, к проливу, достичь которого стремились уже в течение нескольких дней.

Поверхность льда была довольно ровной, и путь хорош. На этом пути встретили вмерзший в лед айсберг, самый высокий из виденных нами в этих краях. Думаю, что высота его 15–18 метров. Мне хотелось взобраться на его вершину и хорошенько осмотреть окрестности, но он был слишком крут, и нам удалось подняться по одному из его склонов не выше, чем на треть высоты.

«Вечером наконец добрались до островов, к которым стремились в эти последние дни, и в первый раз за два года ступили на твердую землю. Невозможно выразить чувство, какое овладело нами, когда мы получили возможность перепрыгнуть с одной гранитной глыбы на другую и затем обнаружили в небольшом укромном местечке, среди морен, мох и цветы, большой красивый мак (Papaver nudicaule), камнеломку (Saxifraga nivalis) и одну Stellaria.

Над этой первой встреченной нами свободной от снега землей немедленно взвился норвежский флаг! Потом наступило время стряпать праздничное угощение. Керосин несколько дней тому назад кончился, и пришлось готовить на лампе, в которой горела ворвань. Дымящийся горячий лабскоус, сваренный из пеммикана и последних остатков картошки, от которого так и валил пар, показался превосходным тем более, что сидя в палатке мы чувствовали под собой сухой крупный гравий.

Становится, однако, все более и более непонятным: где, собственно, мы находимся? По-видимому, к западу от нас идет широкий пролив, но что это за пролив?.. Остров, на котором мы высадились и где чудесно спали эту ночь (запись сделана 16-го утром), спали на совершенно сухом пригорке без всяких луж от растаявшего льда и снега, – этот остров представляет собой нагромождение, образованное мореной ледника, простирающейся приблизительно с С на Ю (по компасу).

Он состоит почти исключительно из громадных глыб камня, между которыми высятся, насколько я могу судить, несколько прочно стоящих скал. Глыбы частью скруглены, но ледниковых шрамов я не нашел. Они лишь немного возвышаются над снежным пространством, которое постепенно спускается к окружающему морскому льду. К западу от нас лежит другой, тоже свободный от льда остров, но повыше нашего. Мы уже в течение нескольких дней видели его резко очерченную береговую террасу. К северу расположены еще два маленьких острова и небольшая луда .

Как сказано выше (в записи от 13 августа), я предполагал сначала, что пролив, находящийся перед нами, – это пролив Роулинсона. Но, по-видимому, я ошибся, так как ледника Дове, образующего восточный берег пролива, не видно. Если бы мы теперь находились у пролива Роулинсона, то должны были бы предварительно пересечь этот ледник и Землю Вильчека. Мы ведь двигались на запад, и по всей вероятности, на полградуса южнее мыса Будапешт.

Поэтому возможность оказаться близ пролива Роулинсона приходилось отвергнуть. Вероятно, мы просто попали на какую-нибудь новую землю в западной части архипелага Земли Франца-Иосифа и сильно уклонились к западу, из-за чего совсем не обнаружили островов, открытых Пайером. Но неужели все-таки мы так далеко ушли к западу, что не видели даже Земли короля Оскара, которая должна находиться под 82° северной широты и 52° восточной долготы. Это непонятно. И где искать всему этому объяснение?»

«Суббота, 17 августа. Вчера выдался хороший день. Двигались вперед по открытой воде вдоль западного берега Земли Франца-Иосифа – насколько я могу судить – и снова могли надеяться попасть домой в этом году. Вчера около полудня перебрались по льду с нашего моренного островка на более высокий остров, расположенный западнее. Я справился со своими обязанностями раньше Иохансена и пошел вперед, чтобы осмотреть остров. Иохансен, следуя за мной, спустя некоторое время заметил с подветренной стороны от себя на гладком льду медведя, который лавируя против ветра шел прямо на него. Иохансен уже приготовился стрелять, но медведь, подойдя поближе, остановился, поразмыслил немного и вдруг круто повернул назад и припустился медвежьим галопом. Скоро он исчез из виду.

Остров, на который мы перебрались, показался мне одним из чудесных уголков земного шара: красивый плоский берег, усеянная белыми раковинками древняя береговая терраса, узкая полоса чистой воды вдоль берега, на дне которой виднелись улитки и морские ежи (Echinus), а на поверхности воды плавали дафнии (водяные блохи).

На скалах наверху сидели сотни болтливых люриков, а возле нас с веселым чириканьем бойко перепархивали с камня на камень пуночки. Внезапно сквозь легкий слой облаков проглянуло солнце, и весь мир кругом просиял. Здесь кипела жизнь, земля не скрывалась под снегом, здесь уже не было бесконечных дрейфующих льдов. Повсюду виднелись медвежьи следы, попадались и песцовые. На дне морском у самого берега я заметил целые леса водорослей (Laminaria и Fucus). У подножия скал кое-где лежали сугробы красивого розоватого снега.

На северной стороне острова на одной из скал виднелось множество чаек, высиживавших яйца и сидевших с птенцами на выступах скалы. Мы, конечно, не удержались, полезли наверх, чтобы сделать снимки этой необычайной картины птичьей семейной жизни. С высокой скалы открывалась панорама плавучих льдов: они расстилались под нами беспредельной белой равниной, исчезающей вдали за горизонтом. По этим льдам мы прошли, и где-то далеко среди них еще дрейфовал «Фрам» с нашими товарищами.

Хотелось залезть на самую вершину, чтобы иметь более обширное поле зрения и, быть может, подойти к разрешению загадки: где мы находимся? Но едва мы достигли западной стороны острова, как опять спустился и залег на вершине туман. Пришлось удовлетвориться тем, что мы взобрались немного по склону и осмотрели пространство, простирающееся к западу.

Вдали лежала открытая вода; она казалась настоящим морем, но прежде чем добраться до нее, нужно было пройти порядочное расстояние по льду. Вдоль земли на некотором расстоянии тянулось разводье. Попробовали им воспользоваться. Но оно было покрыто тонким молодым льдом, и мы не рискнули пробиваться по нему в своих каяках. В таком льду недолго прорвать в каяках дыры. Пройдя немного на юг, в конце концов решили высадиться, чтобы идти по льду.

Пока высаживались, вокруг стали появляться один за другим большие тюлени. Выставив головы, вплотную возле нас, они изумленно рассматривали своими огромными глазищами занятых чем-то людей, потом, сильно нырнув, поднимали каскады брызг и исчезали, чтобы опять вынырнуть на другом месте. В общем они не переставая болтались вокруг нас, пыхтели, ныряли, опять появлялись и так быстро переворачивались, что вокруг возникали целые водовороты. Было бы довольно легко поохотиться на них, если бы в этом была нужда.

Наконец, после многих усилий выбрались на край льда. Перед нами, насколько хватал глаз, расстилалась синяя водная поверхность и казалось, что впредь придется иметь дело только с ней. На севере лежала земля, обрывистые темные базальтовые утесы ее отвесно падали в море. Подальше к северу выступал мыс за мысом, а еще дальше мерцал голубоватый ледник. Внутреннюю часть острова сплошь покрывал ледник. Под облаками, висевшими над землей, проступала полоска красного ночного неба, отражавшаяся в угрюмых волнах моря.

Затем на веслах отправились дальше на запад вдоль стены ледника, покрывающего всю землю к югу от нас. По мере приближения к выступающему на запад мысу нас охватывало все большее волнение. Повернет ли там берег к югу? Нет ли земли дальше к западу? Это должно было решить нашу судьбу; от этого зависело, вернемся ли мы домой в нынешнем году или придется зимовать здесь. Ближе и. ближе подъезжали мы к мысу, двигаясь вдоль отвесной голубоватой ледяной стены. Наконец дошли до мыса. И тут сердца радостно забились: берег поворачивал на юго-запад, а к западу расстилалась вода, одна только чистая вода!

Впереди, невдалеке от нас, виднелась свободная ото льда гора, возвышавшаяся над ледником. Это была удивительно высокая скала, острая, словно лезвие ножа, одна из самых крутых и остроконечных, какие мне когда-либо приходилось видеть. Она состояла сплошь из темных базальтовых колонн, зазубренных, как гребень. Посредине скалы была выемка, и мы взобрались туда, чтобы осмотреть путь к югу.

Наверху в этом ущелье дул резкий, пронзительный ветер. Гора в этом месте была неширока. На южной стороне она круто обрывалась на высоте нескольких сот метров, уходя отвесно вниз к плоскому берегу.

Пока мы стояли там, я вдруг услыхал позади себя визг и, оглянувшись, увидел двух песцов, дравшихся из-за люрика, которого один из них только что поймал. Они яростно царапались и кусались на самом краю обрыва, вырывая друг у друга добычу, и вдруг заметили нас. Мы были от них на расстоянии не больше шагов десяти. Сразу перестав драться, песцы изумленно поглядели на людей и принялись бегать вокруг, присматриваясь то с той, то с другой стороны.

Над нами с несмолкаемым ликующим криком пролетали взад и вперед, с одного выступа на другой, стаи люриков. К юго-западу тянулась, насколько можно было разглядеть, чистая вода. Ветер дул попутный. Хотя мы сильно устали, но порешили воспользоваться этим благоприятным обстоятельством. Наскоро перекусив, поставили на каяках мачты, подняли паруса и, отчалив ранним утром, поплыли, пока ветер совсем не улегся. Тогда высадились на кромку берегового припая и расположились лагерем. Отдыхая здесь, я радовался как ребенок мысли, что мы, значит, действительно находимся на западном берегу Земли Франца-Иосифа, перед нами чистая вода, и мы не зависим больше ни ото льдов, ни от течения».

«Среда, 24 августа. Никогда, кажется, не кончатся превратности этой жизни! Когда делалась последняя запись, я был полон бодрости и надежд; и вот уже седьмой день сидим на одном месте. Путь преградили непогода и плотно нагромоздившиеся у берега ледяные глыбы; со всех сторон лежит непроходимый, изломанный и сплоченный лед. Ничего не видно, кроме ледовых нагромождений, торосов и прочих препятствий. Бодрость духа у нас пока еще сохранилась, но надежда – надежда на скорое возвращение домой – давно уже покинула нас; видимо, предстоит провести в этих местах долгую, темную зиму.

В полночь с 17 на 18 августа тронулись с нашего предыдущего привала при чудесной погоде. Правда, было пасмурно и солнце не проглядывало, но весь горизонт на севере восхитительно алел отблесками солнца, облака отливали золотом, а тихое море дремало, отражая в себе все эти краски. Дивная ночь! Каяки легко скользили по зеркальной морской глади, слегка шурша под тихими ударами весел. Вокруг – ни единой льдины. Плыли словно в гондоле по Canale grande, лучшего и пожелать нельзя. Но в этой тишине таилось что-то тревожное, да и барометр сильно падал. Быстро приближались к мысу, видневшемуся на ЮЮЗ, до которого, по моим расчетам, оставалось еще примерно мили три.

Через несколько часов впереди показался лед, но мы оба решили, что это лишь полоса разбитого льда, плывущего по течению, и продолжали спокойно грести. По мере того как подходили ближе, стало заметно, что лед сильно сплочен и занимает обширное пространство. С низких каяков трудно было рассмотреть, как далеко он простирается, поэтому пришлось высадиться и взобраться на торос: надо было найти направление, удобное для прохода. Зрелище, представшее перед нами, было неутешительным.

Перед мысом, к которому мы направлялись, сгруппировались, выступая далеко в море, несколько небольших островов и островков; они-то и задержали лед, который виднелся повсюду – и между островами, и в море. Ближе к нам лед не был густым, но дальше он выглядел очень сплоченным.

О том, чтобы идти по открытому морю, нечего было и думать. Оставалось пройти в кромке берегового припая в надежде, что там найдется разводье. По пути прошли мимо большого тюленя, лежавшего на льдине. У нас начинало истощаться мясо и сало, и я хотел пристрелить его, но он нырнул в воду прежде, чем мы подошли на расстояние выстрела.

 

 

Лавируя между отдельными небольшими льдинами, я вдруг ощутил сильный толчок снизу в днище каяка. Я удивленно оглянулся – нигде поблизости не было крупных льдин. Да, их-то тут не было, но в ближайшем соседстве оказался более опасный враг. Едва я бросил взгляд на воду, как увидел, что за кормой плывет огромный морж. Внезапно он вынырнул и высоко высунулся из воды прямо перед Иохансеном, плывшим в кильватере за мной. Опасаясь, что в следующую минуту клыки моржа пробьют палубу, Иохансен стал изо всех сил отгребать назад, а затем схватил ружье, лежавшее внизу в каяке.

Я тоже поспешил вытащить свое из чехла. Морж сопя погрузился в воду, нырнул под каяк Иохансена и появился у него за кормою. Иохансен, решив, что с него довольно такого соседства, высадился со всей быстротой, на какую только был способен, на ближайшую льдину. Держа ружье наготове, я подождал еще с минуту, не появится ли морж снова около меня, а затем решил последовать примеру Иохансена. Но это едва не стоило мне холодной ванны, пожелай только этого морж; на мое счастье, он не пожелал.

Дело в том, что едва я ступил одной ногой на край льдины, как этот край обломился, и каяк мой соскользнул со льдины. Я стоял во весь рост в каяке на одной ноге, балансируя в меру своих способностей, чтобы не опрокинуться. Если бы морж вздумал атаковать меня в этот момент, пришлось бы встретиться с ним в его родной стихии.

Наконец кое-как мне удалось взобраться на льдину, а чудовище еще долго плавало вокруг, пока мы, чтобы не терять даром времени, закусывали. Морж появлялся то возле каяка Иохансена, то возле моего. Он проплывал под каяками, обуреваемый, по-видимому, желанием атаковать их. Мы уже подумывали, не угостить ли его пулей, чтобы от него отвязаться, но жаль было тратить заряд, да, кроме того, он подставлял нам либо свой нос, либо лоб, а если рассчитываешь убить зверя наповал одним выстрелом, такая мишень плоха.

Это был огромный самец. Есть что-то допотопное и фантастическое в этих животных. Невольно вспоминался сам дедушка водяной и тому подобная нечисть, когда морж, высунув из воды башку, подолгу сопел и фыркал, тараща на нас свои круглые стекловидные глаза. Спустя некоторое время он, однако, исчез так же неожиданно, как и появился, и мы, закончив трапезу, могли беспрепятственно продолжать путь, радуясь, что и на этот раз не были опрокинуты или уничтожены моржовыми клыками.

Наиболее удивительным во всем этом странном происшествии было, впрочем, то, что морж появился совершенно нежданно-негаданно, словно он вынырнул вдруг из самой бездны. Иохансен, правда, вспомнил, что незадолго до появления моржа он слышал позади сильный плеск и принял его за шум большого тюленя; возможно, это и был морж.

Узкое разводье вдоль берегового припая мало порадовало нас; оно оказалось совсем затянутым молодым льдом, и пробиваться сквозь него было не под силу. Вдобавок подул легкий ветер с ЮЮЗ, нагоняя и сплачивая льды. Ничего больше не оставалось, как пристать к кромке и выжидать, пока лед опять разойдется. Мы разостлали спальный мешок, поставили над ним палатку и залегли спать в надежде, что скоро сможем двинуться дальше. Но вышло иначе. Ветер посвежел, лед продолжало сплачивать, и вскоре нигде уже не стало видно чистой воды. Даже открытое море, по которому мы сюда пришли, исчезло. Одним ударом все наши надежды добраться до дому в этом году были развеяны.

Оставалось только протащить нарты по береговому припаю подальше от кромки и расположиться там на стоянку. Пытаться продолжать путь по этому отвратительному льду, хуже которого, кажется, еще не встречали, не было смысла. За день мы все равно не успели бы уйти далеко, а пробираться по всем этим ледяным хребтам и нагромождениям на своих укороченных, обрубленных нартах значило подвергать слишком суровому испытанию наши каяки. И вот мы остались здесь, сидим сутки за сутками в ожидании, что ветер уляжется или изменит направление. Но он продолжает дуть не прекращаясь все с той же стороны, не меняя направления. Не улучшил, конечно, положение и выпавший глубокий снег, – лед стал теперь совершенно непроходимым.

Положение создавалось неприятное: прямо перед нами лежал тяжелый исковерканный морской лед, и одни боги знали, вскроется ли он снова в этом году; на порядочном расстоянии находилась земля, которая отнюдь не прельщала нас перспективой зимовки; вокруг, куда ни обернись, лежали неприступные льды, а в довершение всего продовольствие было на исходе.

Настоящим Ханааном и землей обетованной представлялся нам теперь южный берег земли и гавань Эйры. Кажется, если бы нам только удалось добраться туда, и всем тревогам пришел бы конец. Там есть хижина Лей-Смита или, по крайней мере, какие-нибудь остатки ее, и будет где жить. Можно было рассчитывать встретить там достаточно много открытой воды и, следовательно, дичь.

Как сожалели мы теперь о том, что не убили хотя бы одного тюленя, пока их было много. В ночь, когда мы покидали последнюю стоянку, их виднелось немало. Когда Иохансен стоял у кромки льда и втаскивал на нее свой каяк, прямо перед ним вынырнула голова тюленя. Иохансену показалось, что такого тюленя он еще не видал прежде; и он стал звать меня.

Но тут безмолвно и тихо стали появляться из воды одна голова задругой, всего десять – двадцать и, окружив Иохансена кольцом, уставились на него круглыми глазищами. Иохансену даже жутко стало – уж не наваждение ли какое-то все эти диковинные головы, появившиеся, а затем исчезнувшие столь же неожиданно и бесшумно? Я успокоил его, объяснив, что это были действительно тюлени такого вида, какого мы за время нашего путешествия не встречали ни разу, – молодые гренландские тюлени (Phoca groenlandica). Позже днем видели еще несколько стад этих тюленей.

Прикованные к месту, мы всячески коротали время, стараясь сделать это как можно лучше, но преимущественно спали. В ночь с 21-го на 22-е, уже под утро, когда я проснулся и размышлял о том, что с нами будет, если в ближайшее время лед не поредеет и не удастся раздобыть новый запас мяса, вдруг послышался снаружи какой-то шорох и шум за стенками палатки. Это мог быть просто шум обычного сжатия льдов, но больше он походил на чьи-то шаги.

Я вскочил и сразу услыхал сопение у самой стенки. Выглянув в дыру, я ничего не увидел. Стал смотреть в дыру покрупнее по другую сторону – так и есть! У самой палатки расхаживал огромный зверь. В ту же минуту и он заметил меня в дыру и хотел было улизнуть, но остановился, таращась на палатку. Мигом схватил я висевшее на шесте, поддерживавшем палатку, ружье, просунул дуло в дыру и послал пулю медведю прямо в грудь.

Он упал носом в землю, но поднялся и заковылял прочь. Тогда я пустил ему другую пулю в бок. Он сделал еще несколько шагов, пошатываясь, и свалился между торосами, невдалеке от нас. Это был необыкновенно крупный самец. На некоторое время заботы о пище были устранены. Зато ветер неослабно продолжал дуть все в том же направлении. Место, где мы расположились вначале, было плохо защищено от ветра, и, кроме того, мы находились в неприятно близком соседстве с кромкой льда и ледяным барьером, в котором то и дело происходили сжатия. Поэтому мы переселились подальше в глубь берегового припая, где находимся и по сие время. Прошлой ночью снова поблизости от нас ходил медведь, но он уже не подходил так близко к самой палатке.

Вчера побывали на земле, чтобы проверить, каковы виды на будущее, если придется зимовать здесь. Я надеялся встретить подальше в глубине берегового припая более гладкий лед, но чем ближе к земле, тем он становился хуже. У самого мыса лед был выперт кверху сжатиями и стал почти непроходимым. Нагромождения морского льда доходили до самой стены ледника. Поднялись немного по склону ледника, чтобы обозреть окрестности.

Невдалеке в проливе, к северу от мыса, лед казался более ровным, похожим на фьордовый, но нигде не было полыней, которые бы говорили о возможности удачной охоты на тюленей. На этой стороне мы не обнаружили подходящего места для хижины. Зато на южном берегу мыса нашлось очень привлекательное местечко с довольно ровным грунтом, где пробивалась травка и где было достаточно камней и моха для постройки хижины.

Но вокруг был настоящий ледяной хаос; только по направлению к проливу или фьорду, глубоко врезавшемуся в землю на юго-востоке, лед был немного ровнее и скоро переходил в фьордовый; но и там тоже не было ни одной полыньи, в которой можно было бы ожидать появления тюленей. Утешало обилие здесь медвежьих следов; в случае необходимости медведи могли, конечно, быть поставщиками пищи и одежды.

На утесах над нами гнездилось множество люриков. Немало было их и на тех утесах, мимо которых мы проезжали раньше. Видели также песца.

Горные породы состояли здесь из крупнозернистого базальта, но в одном месте, у края ледника, наткнулись на вершину, состоящую из рыхлого, полувыветрившегося глинистого сланца, в котором, однако, не могли найти никаких окаменелостей. Кругом рассыпаны отдельные глыбы, имеющие большое сходство с гранитом. Везде вдоль берега ледники покрыты розовым снегом, особенно великолепным при солнечном освещении.

Мы оба пришли к заключению, что перезимовать здесь можно, но надеялись все же, что ступили на эту землю в первый и последний раз в жизни. Путь к ней был так труден, что никак нельзя было представить, каким образом мы перетащим туда каяки и нарты.

Сегодня наконец наступила долгожданная и страстно желанная перемена погоды. Ночью затих юго-западный ветер. Барометр, который я ежедневно постукивал в надежде, что он поднимется, начал постепенно ползти вверх, и ветер задул в противоположном направлении. Теперь все дело в том, долго ли продержится этот ветер и в состоянии ли он будет рассеять и угнать отсюда лед».

Здесь наступает большой перерыв в моих каждодневных заметках, и только с середины зимы (с пятницы 6 декабря) я снова взялся за карандаш, чтобы заполнить пробел.

«Наконец, должен же я постараться заштопать дыру, образовавшуюся в моем дневнике. До сих пор было так много дел, что некогда было писать; но сейчас у меня уже не существует больше этой причины, теперь по большей части мы спим подряд целые сутки.

Сделав запись в дневнике 24 августа, я вышел поискать более удобное и защищенное место для палатки, так как ветер переменил направление и палатка наша оказалась на самом ветру. Я надеялся также, что этот ветер, дувший с земли, разгонит лед, и потому сначала отправился посмотреть, нет ли признаков вскрытия прибрежного льда; но припай был так же сплочен, как и прежде.

Я нашел великолепное место, и мы уже готовились перебраться туда, когда заметили, что лед между нами и берегом разводит и уже образовалась широкая полынья. Нам очень хотелось, чтобы лед развело, но вовсе не со стороны земли. Теперь надо было во что бы то ни стало перебраться опять на береговой припай, чтобы нас не унесло в море вместе с плавучим льдом. Однако ветер все свежел, достигал силы шторма, и было более чем сомнительно, чтобы нам удалось выгрести против него даже и на таком небольшом расстоянии.

Сама полынья, впрочем, быстро расширялась. Мы все-таки сочли необходимым попытаться найти переправу и отправились вдоль полыньи на восток, надеясь отыскать более защищенное от ветра место, где легче было бы спустить на воду каяки. Дойдя до намеченного пункта, мы, однако, увидели, что и тут положение не лучше и при спуске каяки почти неминуемо зальет.

Ветер сильными шквалами проносился по морю, оно стонало, и хлопья пены разлетались далеко по льду. Оставалось одно: дождаться более благоприятной погоды, а пока что разбить лагерь. Но для этого мы более чем когда-либо нуждались опять-таки в прикрытии, чтобы палатку не унесло ветром.

Сколько, однако, мы ни искали, сколько ни ходили взад и вперед, найти подходящее место так и не удалось. В конце концов пришлось удовлетвориться скудной защитой, которую давал небольшой торос. Вскоре шквальные порывы ветра стали так трепать палатку, что мы сочли благоразумным повалить ее, пока ветер не разорвал ее в клочья. Лежа в спальном мешке под распластанной палаткой, можно было спать спокойно, как бы там ни бушевал над нами ветер.

Проснувшись немного спустя, я заметил, что буря утихла; значит, можно опять поставить палатку. Я выполз посмотреть, какова погода, и был неприятно поражен, увидев, что льдина находится далеко в море: ее отнесло на милю или на две от земли, и между землей и нашей стоянкой волновалась открытая вода.

Сама земля низкой полосой рисовалась на дальнем горизонте. Погода все-таки значительно улучшилась, и мы снова направились к кромке льда, чтобы спустить на воду каяки. Сделать это было нелегко: все еще дул сильный ветер, который разводил высокую волну. Вдобавок перед нами проносило много быстро дрейфующих льдин, и приходилось все время быть настороже, чтобы льды не раздавили каяков.

После нескольких неудачных попыток мы наконец оказались на воде и тут же убедились, что ветер и волны слишком сильны: невозможно было идти на веслах навстречу им. Оставался единственный выход: попытаться плыть под парусом, если удастся его поставить.

Пристав к ледяной косе, мы связали каяки вместе, поставили мачту и смело пустились в путь. Потом подняли один из наших парусов и, к невыразимому удовольствию, увидели, что пошли вперед и пошли отлично. Наконец-то мы могли распрощаться со льдом, на котором похоронили свою надежду добраться домой в этом году. Плыли под парусами несколько часов подряд и подвигались хорошо. Потом, когда ветер несколько улегся и стал для одиночного паруса слишком слабым, я рискнул поставить двойной.

Но едва успели сделать это, как ветер опять стал крепчать. Мы быстро неслись по воде, разбрызгивая пену. Скоро дело стало принимать серьезный оборот: волны захлестывали каяк с подветренной стороны, мачта угрожающе гнулась, и ситуация становилась не особенно приятной. Нужно было как можно скорее спустить второй парус. Мы оставили простой, одиночный, и на некоторое время потеряли охоту ставить добавочные».

Хорошо шли целый день. Наконец был достигнут высокий мыс, на который, сидя на одном месте целую неделю, насмотрелись досыта. Но пройти мимо него удалось только к концу вечера. Ветер к этому времени настолько ослаб, что можно было снова поставить двойной парус. И все-таки подвигались очень медленно.

Продолжая плыть вдоль берега всю ночь, чтобы использовать ветер до последней возможности, миновали низменный мыс, покрытый ледником, с отлогими склонами. Мористее мыса лежала группа островов, которые, по-видимому, задерживали движение льда. Дальше продвигались некоторое время под берегом с высокими базальтовыми утесами. Здесь ветер совершенно стих. Спустился туман. Лишь смутно различались очертания земли и островов и справа и слева от нас.

С трудом ориентируясь, мы не знали, куда направить свой путь. Пришлось устроить привал. Каяки вытащили на берег, поставили палатку. Превосходное горячее блюдо показалось нам необычайно вкусным, так как приправой служило сознание, что мы хорошо поработали в этот день. На скале над нашими головами невероятно шумели люрики, усердно поддерживаемые чайками, моевками, бургомистрами, поморниками. Но уснуть нам крики не помешали. Скала эта замечательно красива; изящнейшие базальтовые колонны, пилястры и ниши, идущие до самой вершины, бесчисленные шпили и зубцы на всех гребнях напоминают знаменитый Миланский собор. Колонны идут рядами сверху донизу, переходя у подножья в обрывы.

Когда на следующее утро вышли из палатки, погода прояснилась настолько, что можно было разглядеть, куда держать путь. Похоже было, что к востоку от нас в землю глубоко врезается широкий фьорд или пролив. Путь лежал мимо мыса, видневшегося примерно на ЮЮЗ по другую сторону фьорда. В этом направлении вода казалась свободной ото льдов. Около земли стоял береговой припай, море тоже покрывали плавучие льды. Сквозь легкую дымку тумана можно было различить несколько островов.

За ночь, как всегда, к берегу нагнало много льда – больших плоских тонких льдин, загородивших нам путь. Казалось, придется изрядно поработать, прежде чем удастся выбраться на чистую воду. Но дело пошло лучше, нежели мы ожидали. Нам удалось перебраться через полынью до того, как она окончательно закрылась. Впереди расстилалась теперь совершенно чистая вода, уходящая далеко вперед, до мыса на горизонте. Погода стояла прекрасная, и все сулило удачный день.

С фьорда потянул слабый ветер, и можно было надеяться, что он превратится вскоре в настоящий, достаточно сильный ветер, чтобы плыть под парусами. Пристали к небольшому гористому островку, очень походившему на огромный камень, высунувшийся из воды, и там приладили мачту и парус. Но ветер не усилился, вскоре пришлось снять такелаж и идти дальше на веслах. Недолго шли и на веслах – ветер переменился, перешел в юго-западный.

Он быстро крепчал, поднялась высокая волна, небо на юге потемнело, грозил разразиться шторм. До земли впереди по ту сторону фьорда оставалось еще изрядное расстояние, на которое предстояло отдать несколько часов усердной гребли. Да и самая земля, сплошь покрытая ледниками, казалась мало гостеприимной. Только в одном месте торчал изо льда какой-то утес.

С подветренной стороны от нас лежала низкая кромка берегового припая, ничем не защищенная от набегавших на нее волн. Плохо пришлось бы тому, кто стал бы искать на ней спасения. Лучше всего было все-таки добраться до ближайшего берега и там переждать непогоду. Перспектива снова застрять в дрейфующих льдах не улыбалась; довольно с нас этого удовольствия! Поэтому решили направиться к земле, расположенной на некотором расстоянии позади нас и выглядевшей более привлекательно. Если бы дела пошли плохо, пожалуй, можно было бы там найти хорошее место для зимовки.

Едва успел я ступить на эту землю, как увидел на берегу, несколько дальше вглубь острова, медведя. Но прежде всего надо было вытащить каяки. Пока медведь неуклюже, вперевалку подвигался по берегу, мы, притаившись за каяками, спокойно выжидали. Подойдя совсем близко, он вдруг заметил наши следы на снегу, и, пока он их обнюхивал, Иохансен всадил ему пулю повыше лопатки.

Медведь взревел и хотел пуститься наутек, но пуля перебила позвоночник и задняя часть туловища оказалась парализованной. В отчаянии зверь осел на задние лапы и принялся рвать и грызть их так, что кровь полилась ручьями, – он будто наказывал их за неповиновение. Затем зверь снова попробовал бежать, но также безуспешно; задняя часть туловища волочилась, он полз на передних лапах, да и то не двигаясь вперед, а только кружась на одном месте. Новая пуля, пронзив череп, положила конец его страданиям.

Мы содрали с медведя шкуру, затем я направился в глубь острова обследовать наши новые владения. Немало поразило меня то, что двое моржей спокойно лежали на льду у того самого места, где я перед тем заметил медведя. В море против этого места виднелся еще один морж, непрерывно высовывавший из воды голову и пыхтевший так, что слышно было издалека. Немного спустя я увидел, что он приблизился к кромке льда, нырнул в воду и появился снова в полынье близ самого берега, на порядочном расстоянии от наружной кромки льда. Упершись своими мощными клыками в лед, он лежал на воде тяжело пыхтя, совсем как утомленный пловец.

Затем он высоко приподнялся на клыках и заглянул на лед, посмотрел на двух лежавших там моржей и опять нырнул. Вскоре он появился уже ближе к ним, яростно шумя и пыхтя, и повторил тот же маневр. Такая внезапно высунувшаяся над краем льда моржовая башка – зрелище не из приятных. Огромные клыки, щетинистые усы и неуклюжие движения придают моржу что-то дикое, колдовское, делают его похожим на исчадие самого дьявола, и я понимаю, что во времена господства суеверий такой зверь мог наводить ужас и поддерживать веру в сказочных чудовищ, которыми в старое время человеческая фантазия населяла эти моря.

Наконец морж показался в полынье, возле которой лежали другие его друзья, и при помощи клыков приподнялся над краем льда. Но тут неожиданно встрепенулся самый крупный из лежавших, старый самец. Он угрожающе захрюкал и беспокойно задвигался. Пришелец склонил почтительно голову на лед, но потом стал осторожно взбираться на льдину, опираясь о край передними ластами и подтягиваясь всем туловищем. Тут старый самец пришел в совершенное исступление.

Он круто повернулся, заревел и тяжело заковылял навстречу новоприбывшему, чтобы вонзить ему в спину свои могучие клыки. Пришелец хотя и не уступал старику ни клыками, ни ростом, смиренно склонил голову на лед, словно раб перед своим господином. Старый самец вернулся и спокойно занял прежнее место рядом со своим товарищем.

Однако едва только пришелец, пролежавший некоторое время в раболепной позе, вновь шевельнулся, старик захрюкал и бросился на него, а новоприбывший столь же почтительно отступил. Это повторялось несколько раз.

Наконец после многих наступлений и отступлений пришелец пролез понемногу вперед, улегся рядом с двумя другими. Я подумал было, что тут, по всей вероятности, замешана любовная история, но затем открыл, что все три моржа – самцы. Таким дружелюбным образом принимают, очевидно, моржи своих гостей. В стаде, должно быть, бывает один избранник, исполняющий обязанности вожака и хозяина. Я склонен думать, что вожак, устраивая гостю подобный прием, дает таким образом почувствовать свою власть, старается внушить каждому вновь прибывающему, кому именно обязаны здесь повиноваться все.

Моржи, должно быть, звери чрезвычайно общительные, так как несмотря на подобные строгие порядки, постоянно ищут общества друг друга и всегда лежат, вплотную прижавшись друг к другу. Когда мы немного погодя вернулись посмотреть на них, то увидели на льдине еще одного моржа, а на следующий день там лежало уже полдюжины. Трудно поверить, что эти туши, устроившиеся на льду, – живые существа. Втянув голову и плотно поджав задние ласты под брюхо, они могут много часов неподвижно лежать, словно чудовищные колбасы. Видно, что эти развалившиеся на льду громады сами себе господа и никого на свете не боятся.

Вдоволь насмотревшись на моржей вблизи, мы вернулись на стоянку и приготовили себе превкусную трапезу из свежей медвежатины, а затем улеглись спать. На берегу пониже палатки оглушительный крик подняли белые чайки. Слетаясь сюда стаями с разных сторон, они никак не могли поделить между собой внутренности медведя, дрались не переставая, и наполняли воздух резкими злобными криками. Одна из неисчислимых причуд природы та, что, снабдив этих птиц красивым оперением, она дала им отвратительный голос.

Немного поодаль важно восседали чайки-бургомистры и смотрели на происходящее, издавая несколько более мелодичные звуки. В воде то и дело пыхтели и хрюкали моржи.

Но два усталых путника в палатке не обращали на все это ровно никакого внимания. Они крепко и беспечно спали безо всякой подстилки, прямо на голой земле. Среди ночи их разбудили необыкновенные звуки. Похоже было, что где-то близко стонет и рыдает, испускает жалобные вопли человек. Я вскочил и поглядел в дырку. Около туши нашего медведя топтались два других – медведица с медвежонком.

Они обнюхивали следы-крови на снегу, и медведица безумолку жалобно вопила, словно оплакивая дорогого покойника. Не теряя времени я схватил ружье и уже готов был осторожно просунуть дуло в дыру, как медведица вдруг заметила меня, и оба обратились в бегство – мать впереди, а медвежонок трусцой за ней, спеша изо всех сил. Я дал им спокойно убежать – сейчас они не были нужны нам.

Повернувшись на другой бок, мы вскоре снова уснули.

Шторм, которого мы опасались, так и не разыгрался. Ветер, однако, дул с большой силой, трепал и рвал нашу и без того потрепанную палатку. Защиты от ветра не было никакой. Мы надеялись, что на следующий день можно будет двинуться дальше, но, к своему разочарованию, обнаружили, что путь закрыт: ветер снова пригнал к земле много льда.

Пока приходилось оставаться на месте. Чтобы устроиться поуютнее нужно было отыскать для палатки место поудобнее, защищенное от ветра. Такого не было. Не оставалось ничего другого, как постараться соорудить какой-нибудь кров. Мы наломали камней из моренных насыпей и натаскали их сколько могли. Орудием для выламывания камней служил нам обрубок санных полозьев. Но главным оставались наши руки.

Проработали всю ночь. То, что по первоначальному замыслу должно было представлять собой только каменную стену для защиты от ветра, мало-помалу превратилось в четыре стены. Мы продолжали работать, пока не соорудили настоящей хижины, клянусь богами. Нельзя сказать, чтобы она вышла очень удобной для жилья. Длина ее была настолько мала, что я не мог лежа растянуться во весь свой шестифутовый рост: если я вытягивал ноги, они высовывались из двери!

Ширина ее была такова, что, когда мы с Иохансеном лежали рядом, в ней едва оставалось место для кухонного аппарата. Хуже, однако, обстояло дело с высотой. Лежать в хижине еще можно с грехом пополам, но сидеть, выпрямившись по-людски, было для меня решительно невозможно. Крышей служила наша грязная и ветхая шелковая палатка, растянутая на лыжах и бамбуковых палках.

Дверь завесили своими куртками, но стены были сложены настолько неплотно, что свет проникал между камнями со всех сторон. За все это мы прозвали потом наше жилье «берлогой», и надо прибавить, что и берлога-то вышла прескверная! А все-таки мы гордились своей постройкой. Как бы ни гулял в ней ветер, но снести ее во всяком случае он не мог.

И когда, подостлав под себя медвежью шкуру, мы залезли в спальный мешок, а над ворванной лампой забурлила в котелке вкусная мясная похлебка, хижина показалась нам совсем уютной.

Благополучие наше не могло нарушить даже то, что жилье наполнилось дымом, который разъедал глаза и от которого по щекам ручьями текли слезы.