Глава первая

В первые времена таковых предприятий соотечественники наши были побуждаемы к этим многотрудным путешествиям надеждой на прибыльную торговлю с прибрежными жителями страны, обильной драгоценной рухлядью. Впоследствии с одобрения правительства военнослужащие отправлялись на кочах вдоль морского берега и сухопутно к устьям больших рек, в море впадающих. Цель их предприятий состояла в том, чтобы покорить жителей этих стран и собрать с них подать (называемую «ясак») звериными кожами; потом правительство неоднократно отправляло разные отряды, для того только, чтобы описать берега уже известные и искать новые.

Желая представить обозрение последовательного открытия и описей берегов Ледовитого океана от Карского моря до Берингова пролива, не буду описывать неудачного плавания англичан Пита и Джекмена в 1580 году, блуждавших по Карскому морю среди льдов, без пользы для географии того края; плавания адмирала Ная, в 1594 году, который полагал, что находится при устье реки Оби, когда был в губе Мутной, что в Карском море; плавания семи судов в 1595 году, под начальством того же Ная, еще с меньшим успехом, нежели в первом путешествии; покушения Босмана в 1625 году, остановленного льдами почти при самом вступлении в Карское море. Этими предприятиями весьма мало приобретено сведений о Карском море, и даже самые пределы его остались неописанными.

В то время берега от Белого моря до реки Оби были уже известны россиянам. Ладьи их (в последней половине XVI столетия) ходили из Белого моря и реки Печоры через Карское море до рек Оби и Енисея. Иногда они совершали этот путь морем, но обыкновенно перетаскивали суда через волок между Карским морем и Обскою губою, входили в реку Мутную, впадающую в Карское море, поднимались вверх по этот реке бечевою восемь суток и достигали двух озер, в окружности от 10 до 12 миль. Там выгружали свои суда и перетаскивали через перешеек шириною около 200 сажен в озеро, называемое Зеленым, из которого течет в Обскую губу река Зеленая. Сею рекою достигали реки Оби. Плавание из Архангельска к Оби морем продолжалось от трех до четырех недель, а из Оби в Енисей – две или три недели.

 

 

Сибирская летопись сохранила известие о первом сборе ясака с енисейских самоедов в 1598 году, по повелению царя Федора Иоанновича, отправленным нарочно для этого из Тобольска Федором Дьяковым. Для надежнейшего распространения и утверждения в Сибири российских владений заложен в 1600 году при Борисе Федоровиче Годунове, в земле самоедской, на реке Тазе, новый город Мангазея, перенесенный впоследствии на реку Туруханку, где в 1607 году казаки, неутомимые в собирании ясака с кочевавших самоедов, остяков и тунгусов, построили зимовье, названное по имени реки Туруханским. Туруханкою казаки вошли в Енисей, и в 1610 году, достигнув устья этот знаменитой реки, доставили первые подробные о ней известия, последствием которых были новые предприятия.

В том же году составилось в Мангазее общество из купцов и промышленников; с двоякою целью открытий и торговли отправились они сухопутно в зимовье Туруханск, где, построив кочи, пошли вниз по рекам к устью Енисея и через четыре недели увидели Ледовитое, или, как тогда называли, Студеное море; здесь встретили столько льда, что должны были стоять пять недель на месте, доколе южный ветер, разогнав льды, открыл возможность выйти в море. Известно, что они достигли устья реки Пясины, но о дальнейших успехах этого предприятия нет никаких сведений.

Направление рек Тунгуски и Вилюя, которые имеют вершины свои на одном хребте и вливаются первая – в Енисей, последняя – в Лену, привело казаков города Енисейска в 1630 году к важному открытию величественной реки Лены.

Деятельным сибирским воеводам и предприимчивым исполнителям их воли, казакам, движимым и славолюбием и корыстью, это новое обретение было поводом к овладению дальнейшими странами Сибири.

В 1636 году отправлен из Енисейска на Лену казацкий десятник Елисей Буза с повелением осмотреть все реки, в Ледовитое море впадающие, и наложить ясак на прибрежных жителей. Буза с десятью казаками остался зимовать в Олекминском остроге, пригласил к себе 40 человек промышленников, или, как их в Сибири называют, промышленных, вместе с ними по наступлении весны отправился в путь, в две недели достиг западного устья Лены, откуда в одни сутки Ледовитым морем пришел к устью реки Оленека и, продолжая путь вверх по этот реке, зимовал у тунгусов, с которых собрал ясак. Весною Буза пустился с своим отрядом к реке Лене вышел на оную при устье речки Молоды. Оттуда на двух построенных им кочах предпринял он путь к Ледовитому морю, вошел в него по десятидневном плавании и через пять дней достиг устья реки Яны. Следуя вверх сею рекой, по трехдневном плавании встретил он якутов, с которых собрал богатый ясак.

На Яне Буза построил четыре коча и в следующем 1639 году пошел вниз по реке: восточным рукавом достиг к устью узкого протока, втекающего в Ледовитое море; близ этого места, у впадающей в море реки Чендоны, нашел юкагиров, живущих в землянках, собрал с них ясак и пробыл в этих местах до 1642 года.

В то же время, когда Буза в 1638 году вошел с моря на реку Яну, некто Постник Иванов открыл с горной стороны реку Индигирку, победил живших близ оной юкагиров, основал зимовье и оставил в этом месте 16 казаков: они построили два коча, по Индигирке вышли в Ледовитое море и, простирая оным путь далее, доставили первые сведения о реке Алазее.

Неизвестно, каким путем и кем открыта река Колыма. Сибирская история упоминает в первый раз об этой реке в 1644 году, когда якутский казак Михайло Стадухин на левом ее берегу, около ста верст от устья, основал Нижне-Колымское зимовье, переименованное после в острог. Стадухин доставил известие о воинственном чукотском народе и об одном большом острове на Ледовитом море. Какая-то женщина сказывала ему, что против рек Яны и Колымы находится остров, усматриваемый с матерого берега, и что чукчи с реки Чукочьей (впадающей в Ледовитое море к западу от Колымы) зимой в один день переезжают на оленях на этот остров, где промышляют моржей, возвращаясь с добытыми моржовыми головами и клыками. Стадухин также слышал о большой реке Погыче или Ковыче, будто бы впадающей в Ледовитое море к востоку от Колымы, на три дня плавания при благополучном ветре.

 

 

Последовавшие путешествия частью опровергли рассказы этой женщины: остров, который описывали Стадухину обширнейшим, является на наших картах маленьким Крестовским островом, в купе Медвежьих островов; он виден с матерого берега в ясную погоду, и жители реки Большой Чукочьей доезжают до него в один день.

Первое плавание по Ледовитому морю к востоку от Колымы предпринято в 1646 году обществом промышленников под предводительством Исая Игнатьева, родом из Мезени. Мореходцы нашли море, покрытое льдом, а между ним и матерым берегом – свободную от льдин полосу, по которой продолжали путь двое суток сряду. Войдя в губу, окруженную двумя скалами материка, увидели на берегу чукчей и выменяли у них несколько моржовых зубов. Довольствуясь открытием этот новой промышленности и, может быть, не доверяя чукчам, которых язык был им совершенно чужд, они возвратились на Колыму. Из этого поверхностного описания мы не видим, до которого именно места доходил Игнатьев; однако, судя по времени плавания, он мог быть в губе Чаун, в заливе против острова Араутана, где берег действительно горист.

Казакам и промышленникам, недавно зашедшим во вновь покоренную ими страну, но привыкшим к трудностям кочевой жизни, довольно было услышать о народе в их соседстве, еще независимом и богатом моржовым зубом, чтобы побудиться к предпринятию поисков в неизвестные места, открывавшие новое поле неутомимой деятельности. Составилось общество промышленников, к которым присоединился московского купца гостинной сотни Алексея Усова приказчик, Федот Алексеев Колмогорцев, и по просьбе его государев в Нижне-Колымске приказчик дал им служащего казака для соблюдения в предпринимаемом путешествии пользы казенной. Этот казак был Семен Иванов сын Дежнёв, вызвавшийся сотовариществовать Колмогорцеву, тот самый, который впоследствии обошел северо-восточную оконечность Азии.

В июне 1647 года с устья Колымы на четырех кочах отправились они в море; предположили отыскать реку Анадырь, о которой слыхали, будто она впадает в Ледовитое море, но по множеству льдов на пути возвратились без всякого успеха.

Известия, доставленные в Якутск основателем Нижне-Колымского острога, казаком Михаилом Стадухиным, об острове на Ледовитом море и о реке Погыче, как выше упомянуто, подали повод к отправлению этого казака вторично на Колыму с повелением отыскать реку и привести в подданство прибрежных жителей. Стадухин, отправляясь из Якутска в июне 1647 года, зимовал при реке Яне, и в исходе зимы 1648 года переехал на нартах к Индигирке, где построил коч, на котором вошел в Колыму.

В 1649 году Стадухин на двух кочах пошел из Колымы для отыскания реки Погычи; один коч разбило при самом выходе в море. Продолжая путь семь суток под парусом и не видя никакой новой реки, пристал он к берегу и послал людей своих узнать о ней от жителей, но и они ничего не знали. Берег состоял из крутого каменного утеса, так что не было возможности ловить рыбу; путешественники, крайне нуждаясь в съестных припасах, вынуждены были возвратиться и ничего не приобрели, кроме малого числа моржовых зубов. Невозможно определить, до какого места Стадухин доходил, но весьма вероятно, что в семь суток хотя и не беспрерывного плавания он далеко прошел Шелагский мыс, восточнее коего берега большей частью утесисты, что согласно с описанием Стадухина.

Неудача первого покушения Дежнёва и его спутников нисколько не охладила их рвения; наоборот, число охотников увеличилось до того, что на следующий же год по возвращении Дежнёва из первого путешествия, т. е. в 1648 году, снарядили семь кочей для отыскания реки Анадыря. Неизвестно, что случилось с четырьмя кочами; на остальных трех кочах были начальниками Семен Дежнёв и Герасим Анкудинов, а над промышленниками – вышеупомянутый Федот Алексеев.

Дежнёв был так уверен в успехе, что обещал привезти с реки Анадыра семь сороков соболей, «это золотое руно того времени, – сказано в «Сибирском вестнике», – которого домогались не только казаки и промышленники, но и многие из людей высшего состояния, и для того единственно, оставляя все выгоды службы, родства, удовольствий жизни в изобилии, стремились из России в Сибирь, отдаленную и дикую страну». К чести наших соотечественников прибавить можно, что жадность корысти, побуждая их на отважные предприятия, не ознаменовывалась бесчеловечными поступками, как ненасытная алчность к золоту испанцев в Перу и Мексике. Надежды Дежнёва исполнились, но не так легко и скоро, как он сперва предполагал. В июне месяце 1648 года отправился он в путь, не предвидя, сколько предстояло препятствий, и не помышляя, что весьма долгое время после не будет совершено подобного плавания. Дежнёву и его отважным спутникам исключительно принадлежит честь совершения морского пути из Колымы в Северный Великий океан.

Сожаления достойно, что не все происшествия этого знаменитого предприятия описаны. Дежнёв в донесениях в Якутск мало упоминает о том, что с ним случалось на море, он ни слова не говорит о препятствиях от льдов, которых, вероятно, и не встречал, ибо в другом месте напоминает, что море не всегда бывает от них так свободно. Повествование свое начинает он от Большого Чукотского Носа. Этот мыс, по замечанию Дежнёва, состоит весь из камня, находится между севером и северо-востоком, и поворачивается кругом, к стороне реки Анадыра. На русской, т. е. западной стороне Чукотского Носа, втекает в море речка Становье, близ которой чукчи устроили род башни из китовых костей. Против самого мыса лежат два острова, на которых видели чукчей с прорезанными губами и продетыми в них кусками моржовых зубов. От мыса к реке Анадыру попутным ветром можно достигнуть в трое суток и в такое же время дойти сухим путем; первый мыс от Колымы не Чукотский, а тот, который назван Святым, и для Дежнёва особенного примечания был достоин потому, что коч Анкудинова на том месте разбился, и несколько жителей взято в плен, когда они гребли на своих лодках.

В кратком, весьма недостаточном описании плавания Дежнёва не упомянуто ни о губе Чаун, ни о Колючинском острове, ни о других приметных местах, которые должны быть усмотрены на пути из Колымы до Берингова пролива. Однако описание большого Чукотского Носа, его заворот к стороне реки Анадыра, близость двух островов, дикари с прорезанными губами и продетыми в них кусками из моржовых зубов – все служит доказательством, что Дежнёв говорит о восточной оконечности Азии и что он первый прошел через пролив, до которого 30 лет после него достиг мореплаватель наш Беринг, которому приписана честь обретения этого пролива и разрешения вопроса о несоединении Азии с Америкою.

Мыс, названный Дежнёвым Святой Нос, конечно, тот, который ныне называют Шелагским мысом, ибо от Колымы к востоку этот мыс наиболее приметен по отличительной высоте и протяжению.

Бурней, стараясь доказать вероятие соединения Азии и Америки посредством воображаемого им перешейка около Шелагского мыса, прибегает к различным странным предположениям, а именно, что Дежнёв шел не на коче, а в шитике, который расшивали на одной стороне перешейка и по переносе составных частей его на другую сторону сшивали. Таким образом Дежнёв мог вовсе не огибать Шелагского мыса. Бурней в доказательство приводит путешествие Тараса Стадухина из Колымы в Камчатку; будучи не в состоянии обойти большой Чукотский Нос, он оставил свое судно и перешел пешком через узкий перешеек на другую сторону, где построил себе судно. При нынешних сведениях о берегах Чукотской земли с большей вероятностью полагать можно, что Тарас Стадухин прошел поперек этой земли там, где залив Колючинский, вдаваясь далеко внутрь, весьма сближается с вершиною губы Св. Креста, образуя довольно узкий перешеек, соединяющий гористый полуостров с западной частью Чукотской земли. Ныне известно, что к северу весь берег Сибири омывается морем, а потому мы не имеем никакого права оспаривать у Дежнёва чести совершения морского пути из Колымы в Анадыр, тем более, что он имел намерение из Анадыра в Колыму идти морем.

Обратимся к Дежнёву и его спутникам. Люди, бывшие на разбившемся у восточной оконечности Азии коче Герасима Анкудинова, перебрались на остальные два коча Семена Дежнёва и Федота Алексеева. 20 сентября на берегу дрались с чукчами, и Федот Алексеев был ранен. Вскоре после того буря разлучила оба коча, и они уже более не соединялись. Коч Дежнёва долго несло крепкими ветрами по морю, наконец, в октябре месяце, выбросило на берег, в немалом расстоянии к югу от реки Анадыра, вероятно, близ губы Олюторской. Что случилось с Федотом Алексеевым и его товарищами, увидим ниже.

 

 

Дежнёв с бывшими при нем 25-тью человеками немедленно отправился пешком для проведания реки Анадыра, отнюдь не отчаиваясь достигнуть предположенной цели. Без проводника прошел он, не прежде как через десять недель, к устью реки, в землю безлесную и необитаемую. Лишенные всех средств искать себе пропитание, не имея рыболовных снарядов и не находя диких зверей, укрывающихся в лесах, путешественники решили отправить вверх по Анадыру 12 человек, которые блуждали 20 дней и, не находя ни людей, ни пищи, большею частью от голода и изнеможения умерли; остальные вынуждены были возвратиться к стану Дежнёва. Следующего лета, 1649 года, Дежнёв с товарищами пошел вверх рекою, и был так счастлив, что встретился с малочисленным поколением жителей этих мест, называвшихся анаулами, которые заплатили ему первый ясак, но впоследствии за оказанную ими непокорность были совершенно истреблены. Дежнёв основал Анадырский острог в виде обыкновенного зимовья, не переставая заботиться о том, как перейти на Колыму или послать о себе уведомление.

Между тем промышленники на Колыме не оставались праздными. Вскоре после неудачного покушения Михаила Стадухина к отысканию реки Погычи узнали, что название оной Анадыр, что устья ее по северному берегу Чукотской земли искать должно и что кратчайший путь туда лежит по горам, через которые провести их взялись пленные ходынцы – народ, покоренный казаками в 1650 году в верховьях реки Анюя. Составилось общество охотников из казаков и промышленников, получивших дозволение идти к Анадыру и объясачить тамошние народы. В 1650 году, марта 23-го, Семен Мотора, предводитель этих охотников, взял на Анюе одного старшину из ходынцев, выступил в путь и апреля 23-го соединился на Анадыре с Дежнёвым, к обоюдному удивлению. Михайло Стадухин пошел вслед за Моторой, провел семь недель в пути, обошел стороною зимовье Дежнёва и действовал от него отдельно. Дежнёв и Мотора, стараясь избежать неудовольствий с завистливым Стадухиным, готовились перейти к реке Пенжине, но вместо них пошел туда Стадухин, о котором не получено никаких известий.

Дежнёв и Мотора не оставались в бездействии. Они построили суда, на которых намеревались делать новые поиски. Хотя в одном из сражений с анаулами, в исходе 1651 года, Мотора был убит, Дежнёв не унывал и летом 1652 года пошел вниз реки к ее устью и на северной стороне открыл отмель, на которой собирались обыкновенно моржи в большом количестве. Добыв несколько моржовых зубов, возвратился он в зимовье, считая свое приобретение достаточной наградой за все перенесенные им труды.

В 1653 году Дежнёв готовил лес для построения коча, на котором предполагал отправить в Якутск морем собранный им ясак, но недостаток в прочих необходимых потребностях и известие, что берега Чукотской земли не всякое лето бывают так чисты от льдов, как во время его плавания в 1648 году, понудили его оставить свое намерение.

В следующем году Дежнёв предпринял вторичное путешествие к вышеупомянутой мели, на которой было много моржей, и взял с собой казака Юшку Селиверстова, недавно прибывшего из Якутска с предписанием в пользу казны промышлять моржовые зубы. Селиверстов утверждал, что он и Стадухин открыли эту мель, названную Анадырской коргой, будто бы ими найденною в первое морское путешествие с Михаилом Стадухиным (в 1649 году), но Дежнёв доказывал противное. Возникшему от того между ними несогласию обязаны мы известием о знаменитом плавании Дежнёва. Опровергая утверждения Селиверстова, он приводит в донесениях якутскому воеводе разные обстоятельства своего путешествия, которые в 1736 году собраны Миллером из подлинных бумаг Якутского архива.

Дежнёв, продолжая плавание к корге, держался берега, видел коряков и между ними узнал якутку, жившую прежде с Федотом Алексеевым; она сказала ему, что Федот и Герасим (Анкудинов) от цинги умерли, многие из их товарищей убиты, а малое число спаслось на лодках, но куда и что с ними случилось, она не знала. Впоследствии открылось, что они достигли реки Камчатки, где, проживая некоторое время в большом уважении у камчадалов, пали наконец жертвами собственных раздоров, подавших корякам и камчадалам случай их убить.

После этого нет дальнейших сведений о Дежнёве, который провел 6 лет (с 1648-го по 1654 год включительно) в неутомимой деятельности, среди дикого народа, в стране, им открытой и частью покоренной. Возвратился ли он в свою отчизну или сделался жертвой своей смелости – не находим известия в сочинении историографа Миллера.

Каким великим опасностям подвергались простиравшие плавание по Ледовитому морю, читатели увидят из следующего в «Сибирском вестнике» помещенного описания путешествия нескольких казаков под начальством казака Булдакова.

В 1649 году Булдаков послан из Якутска на реку Колыму приказчиком. Прозимовав в Жиганске, он прошел июня 2-го 1650 года в устье Лены, но за восточным и северным ветрами, нанесшими к берегу множество больших льдин, вынужден был стоять четыре недели. По наступлении благополучного ветра отправился он под парусами в Омолоеву губу, где встретил льды, между которыми коч его был восемь дней и немало повредился. Приближаясь к островам против устья Лены, решился он пристать к одному из них; двое суток пробивались между льдинами. Булдаков, по продолжавшимся ветрам то с моря, то с берега, простояв на месте шесть дней, увидел, что море ото льда как будто очистилось, и пустился вторично в Омолоеву губу, но, к несчастью, опять попал между льдинами, которые препятствовали идти далее, а потому и пошел он к реке Лене.

При ее устье стояли восемь кочей, принадлежавших казакам и промышленникам, готовых выступить в море. Когда настал ветер с берега и море очистилось ото льда, все кочи вместе пошли к Омолоевой губе, в которой был также наносный лед; сквозь него пробивались не без затруднений. На другой стороне губы находится остров; протоком между этим островом и берегом обыкновенно хаживали кочи, но в то время проток был совершенно затерт льдом, осевшим на дно моря; путешественники с усилием разломали лед и вывели свои кочи; в этом месте встретили еще четыре коча, которые шли с Колымы на Индигирку.

Июля 15-го по выходе кочей из протока настал попутный ветер, и все суда в одни сутки достигли устья реки Яны. Здесь опять они встретили столько льда, что могли быть раздавлены, ежели бы по отлогости морского берега, препятствующего большим льдинам приближаться к нему, не оставался для них свободный путь. Следуя возле берега, они благополучно миновали Святой мыс, который по северному его положению с давних лет мореплаватели считали самым опасным местом.

На другой день Булдаков достиг Хромской губы. Она была наполнена строчными льдинами, затруднявшими плавание кочей, особенно когда от ночных морозов намерзал новый лед, которым 30 августа покрылось все море: тогда пять кочей находились недалеко от берега, на глубине одной сажени. Предприимчивый и отважный Булдаков, надеясь, что лед уже достаточно тверд, вздумал груз перетаскивать на берег; но надежда его обманула, ибо 1-го сентября, когда лед был толщиной на полпядени, подул с берега жестокий ветер, которым лед изломало, кочи занесло далеко в море и носило пять дней; потом ветер стих, море замерзло, и на третий день можно было ходить по льду. Тогда Булдаков послал несколько человек, чтобы узнать, как ближе подойти к берегу.

Они нашли в расстоянии на один день езды бывший с ними коч казака Андрея Горелова, стоявший во льду, и хотели перенести скарб и запас на этот коч, чтобы ближе быть у берега, но вдруг в море прибыла вода, и лед изломало; к тому же поднялся сильный ветер, которым занесло кочи, вместе со льдом, еще далее в море, и так быстро, что под парусами невозможно идти скорее. Через пять дней ветер утих, и кочи в третий раз замерзли во льду. От стечения стольких бедствий спутники Булдакова были в отчаянии и, чтобы избавиться от очевидной гибели, взяв каждый из своего скарба и съестных припасов, сколько мог везти на санях, отправились к берегу, но не избегли преследовавшего их несчастья. Лед изломало, и они вынуждены были санки свои перетаскивать с одной льдины на другую, а сами перебираться с помощью шестов и веревок. Между тем видели, как кочи их, один после другого, разбивало льдом.

Напоследок, изнуренные цингой, стужей, голодом и трудом, вышли на берег близ устья реки Индигирки и при разных бедственных случаях продолжали путь вверх по ней, до Уяндинского зимовья, где нашли себе успокоение от болезней и трудов и провели всю зиму.

Два года после плавания Булдакова, т. е. в 1652 году, на место его начальником острога на Колыму послан пятидесятник Иван Ребров. Ему в особенности предписано с подробностью осведомиться о большом острове, который, по донесению Михайла Стадухина, находится на Ледовитом море. Миллер не отыскал в Якутском архиве никаких доказательств о существовании этого острова и говорит, что рассказы Стадухина были совершенно забыты, доколе наконец в 1710 году, февраля 20-го, Якутская канцелярия собрала несколько изустных показаний от казаков, которые простирали плавание Ледовитым и Камчатским морями. Следующие известия непосредственно относятся до предназначенных нам изысканий.

Между 1661-м и 1678 годами служивый Никифор Мальгин с торговым человеком Андреем Воропаевым на коче ходили с Лены на Колыму. До Святого Носа следовали они большей частью возле берега; потом, по причине примкнувшего к берегу льда, держали мористее. На этом пути бывший с ними кочевник Родион Михайлов указал им лежащий по эту сторону Колымы вдали остров, который они все видели, а по прибытии их в Колыму купец Яков Вятка сказывал Мальгину, что однажды в плавании из Лены в Колыму на девяти кочах, три отнесены к сему острову, и посланные на берег видели следы неизвестных зверей, но людей не видали.

Торговый человек Тарас Стадухин также говорил Мальгину, что за несколько до того лет он с 90 человеками на коче ходил с Колымы морем к Чукотскому Носу, которого водой обойти не могли, а перешли на другую сторону его пешком и, построив коч, шли возле берега до устья реки Пенжины.

Некто Михайло Насеткин показал, что в 1702 году, путешествуя по Камчатке, видел с южной оконечности ее землю; после того на пути между Колымой и Индигиркой усмотрел в море еще землю, о которой кочевник Данил Монастырский сказывал ему, будто она соединяется с берегом, против Камчатки лежащим, и простирается далее против устья Лены.

В 1710 году получено в Якутске письменное показание устьянского казака Якова Пермякова, что на пути из Лены в Колыму он видел против Святого Носа остров и что против устья реки Колымы находится остров и на нем есть горы, усматриваемые с морского берега.

Остров, который видели Мальгин и Вятка, может быть один из островов, лежащих против реки Яны, или Крестовский остров из числа Медвежьих. Михаил Насеткин говорит о первом Курильском и первом Медвежьем острове; словам Монастырского верить нельзя. Показание Якова Пермякова, без сомнения, касается первого Ляховского и Крестовского островов.

Носившиеся таким образом слухи, а частью и достоверные известия о находящихся на Ледовитом море островах, побудили якутского воеводу Трауернихта произвести о этом изыскание с возможною подробностью, особенно, когда в 1711 году сибирский губернатор князь Гагарин писал ему: «Сказывали мне казаки и дворяне якутские, что ваша милость изволит нарядить казаков, также и охотников отпустить на новую землю, что остров против реки Колымы, и удержался-де, мой государь, за тем, что без указу не смели, и ваша милость того медлить не изволь».

Трауернихт отправил два отряда – один к устью реки Яны, другой на Колыму; им предписали осмотреть Ледовитое море летом или зимой и не возвращаться, покуда не разрешат вопроса об островах или новой земле.

Первый отряд из 11 казаков поручен казаку Меркурию Вагину. Он отправился из Якутска 1711 года осенью; выехал из Усть-Янска на нартах в мае месяце 1712 года и, держась берега до Святого Носа, пустился прямо на север. Они приехали к одному острову, на котором не было никакого леса; вокруг него езды 9 или 12 дней. С этого острова видели другой остров или землю, но за поздним временем и по недостатку в съестных припасах отправились назад к матерой земле, с тем, чтобы летом запастись рыбой и следующей зимой опять выступить в путь. Они вышли на берег между Святым Носом и рекой Хромой при урочище, где якутский казак Катаев в прежние времена поставил крест, почему оно прозвано «Катаев крест».

Оттуда направили путь на Хрому для рыбного промысла, но, не имея съестных припасов, вынуждены были есть собак, на которых ехали, наконец и мышей, и потому должны были возвратиться к морскому берегу, где прожили все лето, питаясь рыбой, дикими гусями, утками и их яйцами. Бывшие с Вагиным казаки, устав от пребывания в этих местах и опасаясь, что на пути к усмотренному острову будут подвержены еще большим нуждам и голоду, убили Вагина, его сына, одного казака и одного промышленника. По возвращения в Усть-Янск убийцы скрыли преступление разными вымыслами, и об острове не упомянули ни слова. Положение первого Ляховского острова объясняет обретение Вагина; величина его, конечно, не соответствует показаниям, но преувеличения важности обретения весьма часты в повествованиях древних путешественников.

Второй отряд, воеводой Трауернихтом отправленный, состоял из 22-ух человек, на одном шитике, под управлением казака Василия Стадухина. Из донесения его от 28 июля 1712 года видно, что он усмотрел на восточной стороне Колымы протянувшийся в море мыс, окруженный непроходимыми льдами, но не заметил никакого острова, и что жестокой погодой с моря отнесло его назад, причем он едва не погиб. Стадухин, вероятно, говорит о Шелагском мысе, который предшественники его назвали Святым Носом.

В 1714 году были еще два подобных отправления казаков Алексея Маркова и Григория Кузякова. Первому велено идти в море с устья Колымы, и ежели увидит, что шитики неудобны, дозволено построить другие суда. Каждому дано было по одному матросу из присланных Гагариным в Якутск для предположенной морской экспедиции из Охотска.

Марков по приезде в Усть-Янское зимовье, послал 2-го февраля 1715 года в Якутск донести, что на Святом море летом и зимой всегда стоит лед, и потому в назначенный путь невозможно отправиться иначе, как нартами на собаках; он отправился 25 марта, взяв девять человек. 3 апреля возвратился он опять в Усть-Янское зимовье и привез известие, что ехал по морю прямо на север семеро суток с самой большой, на собаках возможной скоростью, но ни земли, ни острова не видел, достиг такого места, где льдины стояли, как высокие холмы, поднимался на них и вдали не увидел никакого берега. Из-за недостатка корма для собак многие с голоду издыхали, и ими кормили остальных. В 17 дней беспрерывной езды Марков не мог проехать более 680 верст, или 340 верст в одну сторону; следовательно, правя на север, он должен бы увидеть какой-либо остров из лежащих против устья реки Яны и Святого Носа, а потому в справедливости показаний Маркова нужно сомневаться.

О путешествии Кузякова не найдено никаких сведений, кроме услышанного Миллером от якутских жителей, будто бы Кузяков также отправился в море на собаках, и предприятие его было так же безуспешно, как и Маркова.

Такие неудачи остановили на некоторое время предприимчивых казаков в дальнейших покушениях, но в 1723 году сын боярский Федот Амосов опять обратил внимание на какой-то остров, простирающийся от устья Яны до устья Индигирки и далее. Он вызвался покорить жителей острова и для исполнения такого предприятия отправлен с отрядом. Вместо того, чтобы поиски начать с Яны или Индигирки, поехал он на Колыму. При самом выходе из устья этот реки, июля 13-го 1724 года встретилось такое множество несущегося льда, что не решился он продолжать путь далее.

 

 

Между тем промышленник Иван Вилегин подтвердил слух о помянутом острове, рассказывая, что в ноябре 1720 года он ездил вместе с промышленником Григорием Санкиным с устья реки Чукочьей по льду на тот остров или землю, но за беспрерывными ветрами и туманом они не могли ехать вдаль, почему и не знают, твердая ли то была земля или остров и есть ли на нем жители и растет ли лес. Видели старые юрты и места прежде бывших юрт, но не могли узнать, какому народу они принадлежат.

Землю эту при ясной погоде можно усмотреть с реки Чукочьей, и казалось, что она простирается мимо Индигирки и Святого Носа до меридиана реки Яны, с одной стороны, а с другой – мимо устья Колымы и далее, до жилищ шелагов – поколения чукчей. Вилегин заключал так по рассказам какого-то Копая из племени шелагов и полагал, что достигнуть до этой земли водой ни с устья реки Колымы, ни с Чукочьей и Индигирки невозможно по причине множества льда, но против жилищ шелагов море бывает чище, и потому должно искать земли с этой стороны.

Амосов, утвердясь на этом мнении, пошел морем возле берега к жилищу Копая, которого достиг 7-го августа 1723 года, но по множеству льдов не только не мог продолжать путь, но даже с трудом возвратился.

В следующую зиму Амосов решился для открытия острова ехать на нартах, и прислал о своем путешествии в Якутскую воеводскую канцелярию следующее донесение: «Отправившись в намеренный путь из Нижне-Колымского зимовья ноября 3-го 1724 года, нашел я на море остров или землю и оттуда 23-го того же месяца возвратился обратно на Колыму. На той земле видел старые земляные юрты, а какие в них жили люди и куда сошли, неизвестно. Наконец, съестных припасов и корма для собак недостало; для этой причины невозможно было ничего более и проведывать. Путь по льду был весьма труден, потому что море замерзло негладко. Везде стояли высокие льдины, и лед от выступающей морской соли был шероховат».

В бытность свою в Якутске Миллер лично спрашивал Амосова об его путешествии. По словам его, жилище Копая – на 200 верст к востоку от устья Колымы, близ небольшого острова, возле самого берега лежащего. От матерой земли между реками Чукочьей и Алазеей езды до открытого Амосовым острова один день, и вокруг оного столько же; на этом острове горы немалой высоты, которые видимы и с матерой земли; из животных попадались олени; служащий для них пищей мох растет по всему острову.

Обретение Вилегина и Амосова одно и то же. Оба они были на первом Медвежьем острове, на котором прежде их бывали промышленники и, по слухам, давно, уже имели о нем сведение. Вилегин, не зная, что находился на маленьком острове, и услышав, вероятно, об усмотренной против Яны земле (первый Ляховский остров), вообразил, что эти две земли соединяются и составляют берег одной обширной земли. Но можем ли мы полагаться на показание Копая? Его жилище было, без сомнения, возле острова Сабадея (около 200 верст от Колымы, как Амосов Миллеру сказывал), а против этого места к северу на 2 ¼° по широте (около 230 верст) мы в 1821 году ни малейших признаков земли не нашли, да и чукчи, живущие около Шелагского мыса, с которыми в 1822 году мы имели сношения, не знали ни о какой земле в этих странах, хотя и не скрывали от нас, что со скалы Якан (около 200 верст к востоку от Шелагского мыса и в 300 верстах от жилища Копая) иногда видны в море горы.

Может быть, Копаю и Вилегину то было известно, но удивительно, что они, говоря об одном только острове против Колымского устья и о Большой Земле, за ним лежащей, не знали о прочих четырех островах, составляющих одну купу с островом, который усмотрен Вилегиным. Не должно ли заключить, что эти-то четыре острова и приняты за Большую Землю?

Карты наши в то время были сообразны поверхностному обозрению северных берегов Сибири, которые от Карского моря до восточной оконечности Азии в продолжение половины столетия открыты казаками и промышленниками, неутомимыми в трудах, но не имевшими никаких познаний. Все путешественники, бывшие до того времени при упомянутых берегах, также не имели способов и нужных сведений для изображения берега с некоторой верностью, и потому карты наши составлены были, так сказать, наугад, на основании сбивчивых, темных рассказов.

Казацкий полковник Шестаков, приехавший в 1726 году из Северной Сибири в С.-Петербург, сочинил карту, которую напечатали, а потом скопировали в Париже географы Делиль и Бюаш. На этой карте остров Копай назначен на расстоянии двухнедельной езды от матерого берега и по параллели занимает такое же пространство, какое находится между противолежащими сему острову реками Колымой и Алазеей; на карте написано, что остров Копай обитаем непокорными шелагами. За ним к северу проведен берег Большой Земли, и в надписи сказано, что отстоит он от острова Копая на неполный двухдневный переезд (следовательно, остров от матерого берега Сибири далее, нежели от Большой Земли).

Против северо-восточной оконечности Азии на востоке означен большой остров со следующей надписью: «Остров против Анадырского носа; на нем многолюдно и всякого зверя довольно; дани не платят, живут своей властью».

Северный берег Чукотской земля проведен довольно ровной чертой, и губа Чаун и Шелагский мыс неприметны.

Другая карта, попавшаяся историографу Миллеру, сочинена якутским дворянином Иваном Львовом. На этой карте изображены два носа. Крайний к северо-востоку, обыкновенно называемый Чукотским Носом, или Восточным мысом, назван Шелагским и не ограничен. Другой, лежащий прямо на юг от первого, назван Анадырским Носом, и между этими двумя мысами, в обширной губе, положен остров, обитаемый чукчами, а против Анадырского Носа назначены два острова один другого к берегу ближе, со следующей надписью: «До первого острова от берега езды водой полдня. На нем обитают люди, которых чукчи называют ахьюхалят. Они говорят особым языком; платье носят из утиных кож: питаются моржами и китами. За недостатком у них на острове лесу, варят рыбьим жиром.

Другой остров от первого находится в расстоянии двух дней езды водой. Жители оного называются по-чукотски пеекели. Они щеки пронимают и вставляют в них зубы; живут в крепких местах; платья носят из утиных же кож». За этими островами изображена большая земля с надписью: «Чукчами именуются кичинэлят. Эти говорят особливым языком; платье носят соболье; живут в землянках, а бой у них лучной. Звери в них водятся всякие, которых кожи употребляют на платье. Лес там растет ельник, сосняк, лиственник и березняк».

Миллер упоминает еще о карте, в Якутске же сочиненной. На этот карте Шелагский Нос также не ограничен, и против него проведена неограниченная земля, где надписано: «Обитаемая народом кыкыкме, который подобен юкагирам». Над Шелагским Носом надписано: «Жители говорят языком особливым. На бою весьма жестоки, и покорить их не можно. Хотя из них кто и в полон попадет, тот сам себя убивает».

Не только на картах, составленных в Якутске самоучками-географами, но и на сочиненной Берингом в 1728 году, по возвращении его из первого плавания к восточным берегам Чукотской земли, не отличают Шелагского Носа, а чтобы согласить карты с плаванием Дежнёва, присовокупили к последнему мысу, на некоторых картах, название Святого Носа, а на других, полагаясь на вышеупомянутую карту Львова, оставляли Шелагский его мыс на севере неограниченным, и тем изъявляли сомнение о плавании Дежнёва; но должно заметить, что оно не было известно сочинителям тех карт, ибо Миллер первый нашел сведение о нем в якутском архиве 1736 года. В названной на одной карте Большой Земле, за островами против Анадырского Носа, мы узнаем северо-западный берег Америки, и Большая Земля против Шелагского Носа также назначена по неосновательным сведениям о дальнейшем протяжении того берега на север. Предположение наше объясняется следующим обстоятельством.

В 1711 году якутский казак Попов, который из Анадырского острога ездил на Чукотский Нос, между прочим сказывал: «Напротив Носа, по обеим его сторонам, как в Колымском, так и в Анадырском море, виден остров, называемый чукчами Большой Землей, на которой живут народы с продетыми в щеки большими зубами», и пр. Потом говорится о береге, простирающемся южнее и севернее Чукотского Носа (конечно, о берегах Америки), и слова ясно доказывают, что тогда называли Колымским морем часть океана к северу от Чукотского полуострова, а находящуюся по южной стороне его – Анадырским морем. Восточную часть Чукотского полуострова, следовательно, и ту часть берега, где тогда назначили Шелагский мыс, Попов называет Чукотским Носом. Итак, по моему мнению, из этого ясно видно, почему на картах, составленных по сбивчивым рассказам безграмотных людей, назначена против Шелагского Носа Большая Земля.

Выше упомянуто, что известный географ Делиль перенес и на свою карту неверности Шестакова карты. На изданной Делилем в 1728 году карте изображены: остров против Колымского устья, в широте 73°, а за ним, в широте 75°, Большая Земля, будто бы открытая россиянами в 1723 году по указанию шелагского князя Копая; но в означенном году ездил Амосов к Копаю, и не сделано никаких новых открытий.

При обстоятельном рассмотрении бывших в то время известий о Большой Земле в Северном Ледовитом океане не найдено ни одного, которое достойно и малой вероятности. При нынешних сведениях наших об этих странах было возможно несколько пояснить неосновательность географии Северо-Восточной Азии и находить незначащие острова или чистое море там, где в начале XVIII столетия полагали обширные земли.

Следующие путешествия совершены нашими мореплавателями единственно для исправления карт северных берегов Сибири.

В царствование императрицы Анны Иоанновны предпринято опознание берегов Сибири от Белого моря до Берингова пролива, и исследование возможности Ледовитым морем пройти из Архангельска в Камчатку. Адмиралтейств-Коллегия, для лучшего исполнения этого предприятия, положила отправить мореплавателей в Ледовитое море в одно время из трех разных мест: 1) от города Архангельска два судна на восток до устья Оби; 2) из реки Оби на восток, до устья Енисея одно судно; 3) из реки Лены два судна – одно на запад к устью Енисея, другое на восток, мимо устья Колымы до Берингова пролива.

Для первого отряда коллегия сделала все нужные распоряжения, предоставив главному командиру Архангельского порта выбор и снабжение судов. По совету мореходцев того края построили два коча – «Экспедицион» и «Обь», длиной в 52 ½ фута, шириной в 14 футов, глубиной в 8 футов. Экипаж каждого судна состоял из 20 человек; командирами назначены лейтенанты Муравьев и Павлов.

Они отправились от города Архангельска 4 июля 1734 года, достигли Мутного залива (в Карском море) и возвратились зимовать к устью реки Печоры. В июне месяце 1735 года вышли опять в море, прошли не далее, как в прежнее плавание, и зимовали по-прежнему в реке Печоре. Адмиралтейств-Коллегия, уважив представление лейтенанта Муравьева, что он не мог иметь желаемых успехов оттого, что ходил на кочах, приказала построить у города Архангельска два палубных бота, длиной в 60 и 50 футов, и отправить оные под командой лейтенантов Скуратова и Сухотина; на место лейтенанта Муравьева поступил лейтенант Малыгин, который был тогда на реке Печоре. Мая 27-го 1736 года на коче «Экспедицион» он пошел вниз по реке; 29-го против устья коч льдом разбило, и едва могли спасти людей и часть груза. Исправив немедленно другой бывший с ним коч «Обь», Малыгин отправился в путь 17 июля.

Превозмогая чрезвычайные затруднения от льдов, задержанный долгое время под островом Долгим, где 7-го августа присоединились к нему вышеупомянутые боты под начальством лейтенантов Скуратова и Сухотина, Малыгин пересел на первый бот, а на второй определил Скуратова; Сухотина на коче «Обь» отправил в Архангельск и с двумя ботами дошел до реки Кары, где остался зимовать. Сухотин возвратился в Архангельск благополучно.

В этом же году, в июле и августе месяцах, геодезист Селифонтов объехал на оленях западный берег Обской губы и, переехав на карбасе к острову Белому, осмотрел часть его южного берега. В ноябре присоединился он к лейтенанту Малыгину. В следующем году, марта 16-го, Селифонтов отправлен вторично на оленях с самоедами к Ледовитому морю для описи матерого берега и острова Белого. Действия его неизвестны.

В начале июня 1737 года вскрылась река Кара, но так как море освобождается ото льда не прежде половины июля, то Малыгин и Скуратов, с общего совета, положили пробыть на месте до 1-го июля. В половине июня показалась между служителями цинготная болезнь, которую однако успели истребить противоцинготными травами, растущими по окрестным тундрам.

 

 

3-го июля наши мореплаватели достигли устья реки Кары; в море видно было еще весьма много льда. Направили плавание по возможности к северу; наконец 23-го июля усмотрели остров Белый и 24-го легли на якорь в проливе, отделяющем остров от матерого берега. Широту определили 73°8'. Прилив шел от W только четыре часа, а отлив восемь часов от O. Первый приносил с собой соленую воду, последний – пресную. Течение отлива было многим сильнее течения прилива, которое иногда было едва ощутительно. Прикладный час 3 часа, возвышение воды 1 ½ фута. Пролив усеян мелями, между которыми бывают сильные спорные течения. Противные ветры задержали лейтенанта Малыгина в этом проливе 25 дней. Обогнув (по Миллеру) мыс, называемый самоедами Ялмал, 18-го августа боты вошли наконец в Обскую губу, 11 сентября в реку Обь, 5 октября в реку Сочву, где и зимовали; служителей поместили в Березове по квартирам. Лейтенант Малыгин возвратился берегом в С.-Петербург; Скуратов и подштурман Головин на прежних ботах 11 августа 1739 года пришли в реку Двину, испытав на пути множество опасностей от льдов.

Другие два отряда, которым надлежало осмотреть берега от реки Оби к востоку, поступили в распоряжение командора Беринга. Он приказал построить в Тобольске дубель-шлюпку, названную «Тобол», назначил командиром лейтенанта Овцына и снабдил его наставлениями, данными Адмиралтейств-Коллегией. Дубель-шлюпка была длиной 70, шириной 15, глубиной 8 футов, двухмачтовая, с восемью двухфунтовыми фальконетами; вооружена как шнява; экипаж состоял из 53 человек; сверх того иеромонах, штурман и геодезист.

15 мая 1734 года по совершенном изготовлении дубель-шлюпки «Тобол» лейтенант Овцын отправился из Тобольска вниз по Иртышу, и с ним несколько дощеников, нагруженных провиантом и морской провизией. Тобольский губернатор Плещеев, флота капитан Чириков и профессора Академии наук, находившиеся при Камчатской экспедиции, провожали лейтенанта Овцына несколько верст: девять дней он шел вниз по Иртышу, миновал многие русские деревни и остяцкие юрты; 24-го мая остановился на короткое время при устье этой реки, у большой слободы, называемой Самаховский Ям, и, переменив проводника, продолжал путь далее, вниз по реке Оби.

2-го июня пришел он к городу Березову, принял на суда проводников и служителей, назначенных в дополнение к имеющейся у него команде. Через три дня отправился далее, и 12-го в полдень достиг Обдорского острожка, последнего российского селения при реке Оби.

15-го Овцын пришел к устью реки Оби, где она впадает в Обскую губу тремя рукавами, и по восточному, в котором глубина больше, вышел в губу 19-го июля. В это время от сильного и крепкого ветра дощеники так повредились, что плавания на них продолжать было невозможно; один разломали, из леса построили на берегу магазин и выгрузили в него провиант и прочие запасы. При этом месте семь озер, почему и назвали оное Семиозерным. Широта по наблюдениям найдена 65°36'.

Оставив караул при магазинах, 21-го Овцын продолжал путь далее, возле правого берега Обской губы. 26-го послал на лодках унтер-офицера и семь человек служителей вперед к Ледовитому морю для доставления при устье Обской губы знаков и для встречи ожидаемых из города Архангельска судов; по препятствию от противных ветров и мелей, между которыми надлежало искать фарватер, Овцын шел вперед по Обской губе к северу весьма медленно. 6-го августа пришел он в широту 70°4' и, опасаясь пускаться далее по приближавшейся осени и наставшим морозам, решился идти зимовать к Обдорскому острожку и прибыл к нему 4-го сентября.

Во время плавания по Обской губе лейтенант Овцын на берегах ее находил безлесные тундряные места и землю, замерзшую в самое лето глубже полуаршина; имел частые свидания с кочующими самоедами: видел по тундре много оленей и медведей, и один раз приметил в губе плавающих белуг.

Дубель-шлюпку разгрузили и выгрузили все припасы в магазины, люди перебрались в острог. 13-го октября река Обь покрылась льдом.

В ноябре приехали в Обдорск с западной стороны оленные самоеды для взноса в казну ясака и сказывали, что прошедшего лета видели на берегу Ледовитого моря, близ реки Кары, русских людей, посланных из Пустозерска на оленях для поставления маяков. Овцын с теми самоедами отправил в Пустозерск двух казаков к Муравьеву для извещения его о плавании своем по Обской губе и о маяках, поставленных на ее устье.

1735 года, мая 29-го, лейтенант Овцын пошел вниз по Оби, но льдом вынуждаем был беспрестанно останавливаться у берегов. 6 июня пришел он к семиозерным магазинам и взял оставленную прошедшего года провизию. 11-го продолжал путь далее; вскоре вновь задержан льдом, неподвижным по всей Обской губе. 20-го лед взломало, и фарватер начал очищаться, но до 8 июля Овцын шел на дубель-шлюпке вслед за льдом весьма медленно; в то время оказалась у многих из бывших с ним цинга, которая вскоре усилилась до того, что в половине месяца из 53-х человек оставалось здоровых только 17 человек. Овцын был также тяжко болен, и с совета своих подчиненных вынужден 18 мюля пойти в обратный путь. Предполагая зимовать в Тобольске как для лучшего излечения больных и исправления поврежденной дубель-шлюпки, так и для запаса на будущее время провизии, он, при помощи присланных к нему из Обдорска и Березова служителей, сколько возможно поспешал плаванием, но пришел к Тобольску не прежде 6 октября; в это время по Иртышу уже несло лед, и река вскоре стала.

 

 

Через два месяца по прибытии в Тобольск Овцын, получив от болезни облегчение, отправился в С.-Петербург для личного донесения Адмиралтейств-Коллегии о своем плавании и предстоявших препятствиях к исполнению возложенного на него дела. Он представлял, что если ему будет повелено на будущее лето идти в Ледовитое море, то, по причине опасного плавания между льдами, нужно дать еще другое судно для взаимного вспомоществования в случае повреждения одного из них, и что он считает полезным послать весной по зимнему пути на оленях или на собаках геодезиста описывать берега Ледовитого моря до устья реки Енисея. Адмиралтейств-Коллегия, находя представление основательным, предписала Овцыну построить в Тобольске к будущему лету палубный бот для совместного плавания с дубель-шлюпкой, назначила на оный командиром флотского мастера Кошелева и положила отправить геодезиста для описи берегов Ледовитого моря.

Овцын поспешил возвратиться в Тобольск, взяв с собой мастера Кошелева, которому поручено было строение нового судна; они прибыли на место 24-го февраля, приступили к заготовлению лесов и марта 11-го заложили палубный бот длиной в 60, шириной в 17, глубиной в 7 ½ футов. Как ни поспешали строением, но не успели приготовить бота к плаванию на следующее лето.

В 1736 году, мая 23-го, лейтенант Овцын на дубель-шлюпке с дощениками, нагруженными провиантом, отправился из Тобольска вниз по рекам Иртышу и Оби. 14-го июня пришел в Березов, где простоял до 23-го для перегружения провианта и для разных исправлений на дубель-шлюпке. 4-го июля миновал Обдорск, 7-го достиг устья реки Оби, оставил дощеники у семиозерных магазинов и на дубель-шлюпке следовал далее к северу по Обской губе. 28-го прошел то место, откуда возвратился в 1734 году; 5-го августа достиг в широту 72°34', где был остановлен льдом, который впереди покрывал всю Обскую губу и стоял еще твердо с прошедшей зимы. Лейтенант Овцын ходил взад и вперед около этого места в ожидании, что лед будет взломан и унесен в море: видя, что он стоит неподвижно, решился, с совета своих подчиненных, для зимовки возвратиться в Обдорск, куда и прибыл 26-го сентября. В начале октября река Обь покрылась льдом. В декабре месяце приехали к Обдорскому оленные самоеды для взноса в казну ясака; с ними отправлен геодезии ученик описывать берег Ледовитого моря.

1737 года, мая 5-го, флотский мастер Кошелев и штурман Минин, на вновь построенном боте, названном «Почталион-Обь», пошли от Тобольска вниз по реке Иртышу и Оби, 5-го прибыли к Обдорску и вступили под начальство лейтенанта Овцына. В то время дубель-шлюпка была готова к походу. Овцын определил на нее командиром мастера Кошелева, а сам перешел на бот.

29-го июня оба судна отправились от Обдорска вниз по реке Оби. 9-го июля пришли к семиозерным магазинам: взяли на суда оставленный в них с прошлого лета провиант и другие припасы. 14-го июля пошли далее к северу по Обской губе, но за противными ветрами и туманами весьма медленно. 6-го августа находились в широте 72°46', у правого берега Обской губы, близ залива, называемого Гыдыям, вдавшегося внутрь берега к юго-востоку на 160 верст; в вершине его впадает речка того же названия.

7-го августа лейтенант Овцын, по совету своих подчиненных, положил, по позднему осеннему времени, не осматривать левого берега Обской губы, а поспешить к реке Енисею, на другой день мореплаватели вышли в Ледовитое море; близ устья Обской губы, в широте 72°40', увидели, что направление прилива на SW по 3 ½ мили, отлива на NO с равной скоростью. При попутном ветре, продолжая путь к северу до широты 73°56', встретили густой, высокими буграми стоявший лед, на котором сидели чайки во множестве; глубина в этом месте была 11 сажен: течение моря к западу по ¾ мили в час. Здесь видели кита. Поворотили от льдов к берегу на SOtS, и впереди льдов уже не было.

На другой день усмотрели на ONO землю; глубина была 7, 6 и 5 сажен; грунт серый и крепкий песок. 10-го приблизились к невысокому и ровному берегу, у которого стали на якорь в расстоянии полумили, на глубине 2 ½ сажени, имея северный мыс на NNO, южную оконечность берега на StO. Для обозрения этого берега послан на ялботе штурман Минин, который, возвратившись к вечеру, донес, что берег ровный, невысокий, положение от SW к NO; по заплескам лежит много выброшенного морем леса; далее внутрь берега шесть озер, соединенных одно с другим речкой, впадающей в море, по озерам и речке множество диких гусей, уток и чаек. Земля везде тундряная, и нет никакого растения; вдали видели диких оленей и одного белого медведя. Широта якорного места найдена 73°10'; отклонение компаса ½ румба восточное; течение моря примечено, с 7-го часа утра до полудня, ¾ мили к северу.

Следующие шесть дней мореплаватели наши, при противных ветрах, днем лавировали, а в ночное время стояли на якоре. 16-го находились в широте северной 73°18'; тогда северо-восточный мыс, называемый Мате-Соль, был от них на OSO в 3 ½ милях. На этом мысе лейтенант Овцын приказал поставить из выкидного леса знак с надписью, что он в 1737 году, 16 августа, прошел с двумя судами из Обской губы к востоку. В этом месте вода горька и солона, цвета светло-зеленого; прилив и отлив N и S по 3 ½ мили. Идучи далее к О, на глубине 10, 7, 5 сажен, заметили 17-го числа множество леса, несомого от S к N. Глубины оказывались весьма неравные, и обширные мели простирались от берега в море. За мысом Мате-Соль к StO вдался большой залив на 100 верст, шириной до 35-ти. Далее этого залива морской берег до устья реки Енисея простирается к SO на 160 верст.

30-го августа мореплаватели наши подошли к устью реки Енисея и чрезвычайно были обрадованы прибытием на лодке геодезии ученика Прянишникова, который близ устья Енисея ожидал суда, чтобы показать им вход в реку.

1-го сентября оба судна благополучно вошли в устье реки Енисея и остановились у магазинов, которые, по приказанию начальства, нарочно построены для припасов, нужных нашим путешественникам. Широта этого места найдена 71°33', отклонение компаса ¾ румба восточное.

Получив из магазинов провиант и взяв проводника, знающего фарватер реки, лейтенант Овцын пошел 2-го сентября Енисеем; в продолжение месяца поднимался он вверх под парусами, поспешая сколько возможно к городу Туруханску, но 2 октября остановлен льдом и зимовал в Ангутском заливе, не доходя 30 верст до Туруханска. Мастер Кошелев на дубель-шлюпке отстал на несколько верст, не мог идти далее, вынужден был спуститься вниз по Енисею и при устье реки Денешкиной остался для зимовки в ста верстах от Туруханска.

1738 года лейтенант Овцын по доносу подчиненных отдан под суд. Мастер Кошелев потребован в С.-Петербург для отчета по делам. Штурману Минину предписано следующего лета идти в Ледовитое море и стараться обойти Таймурский мыс.

С приходом весны оба судна были освидетельствованы, и оказалось, что дубель-шлюпка к плаванию ненадежна. Штурман Минин приготовил бот, на котором июня 4-го отправился вниз по реке Енисею и 3-го августа пришел к ее устью. По выходе в море продолжал плавание возле берега; 8-го августа миновал утесистого, каменного берега мыс, называемый Ефремов Камень, в широте 72°36'; 9-го в широте 72°53', на глубине 15-и сажен, встретил густой лед, который вынудил его возвратиться к зимовью Волгину; широта его найдена 72°20'. Простояв три дня, Минин пошел опять к северу, вдоль утесистого каменистого берега. 16-го в широте 73°8' стал на якорь за утесистым же каменистым островом, от матерого берега в 4-х милях; далее, за великими льдами, продолжать плавание было невозможно. 22-го послали на ялботе штурмана Стерлегова, возле берега, для осмотра, не найдется ли где возможность пройти. Через три дня посланный возвратился и донес, что он шел возле самого берега между льдов с большой трудностью; в сорока верстах от судна увидел, что берег заворотился к востоку и дальний мыс впереди был тогда на ONO ¼ O в 16-ти милях.

Идти к нему штурман Стерлегов не мог по недостатку взятой им провизии и вынужден был возвратиться к судну. Вдоль северного берега того острова, за которым бот был на якоре, глубина 19 и 20 сажен.

Штурман Минин, простояв за островом до 30-го августа, из-за наступивших морозов, отправился в обратный путь. 13-го сентября вошел в реку Енисей и зимовал, не доходя до города Туруханска, у зимовья Исакова Терехино.

1739 года, июня 3-го река вскрылась. Штурман Минин весной занялся описью тех частей Енисея, которые в прошедшие годы не были еще осмотрены; в фарватере нашел он от 2-х до 8-ми сажен глубины. 18-го июня на боте ходил Минин вверх Енисея к Туруханску, чтобы запастись провизией, должен был ожидать ее до 31 июля и потому отправился в предназначенный ему путь весьма поздно, дошел только до устья реки Енисея и возвратился.

В 1740 году из Туруханска на собаках послан штурман Стерлегов к устью Енисея для описи морского берега до реки Таймуры. Он поехал от Волгинского зимовья, при устье Енисея, и 22-го марта был у северо-восточных островов, в широте по наблюдению 73°5'; 23-го начал опись: в тот же день, в широте по наблюдению 73°9', нашел отклонение компаса 10° восточнее; ему казалось, что в 3-х и 4-х верстах от берега носился лед, и, как он говорит: «над водой стоит пар, яко дым». Продолжая опись вдоль берега на север, Стерлегов почти каждый день определял широту по наблюдениям. Берег материка и близ него лежащие острова скалисты, до широты 75°13', в которой находился Стерлегов апреля 12-го. 14-го на высоком каменном мысе, в широте 75°26', поставили маяк. «Компаса отклонение от правого севера (так говорит Стерлегов) весьма много стало показывать, и неравное, и уповаемо, что в здешних северных местах магнитная сила служить не стала». По причине боли в глазах от блестящей белизны снега как у проводников, так и у Стерлегова, он вынужден пойти в обратный путь и остановился в устье реки Пясины, в зимовье двух промышленников, чтобы дать отдохнуть собакам, из каких большая половина так истощала, что не могла далее везти нарт. 29-го мая достигли устья реки Енисея.

Штурман Минин 7-го июня на боте отправился вниз по реке Енисею, 4-го августа вышел в Ледовитое море и следовал вдоль берега к северу. Пройдя острова Северо-Восточные, терпел жестокий шторм от SW и NW, потерял ялик, который висел на боканцах, и 14-го августа для укрытия от волнения зашел за риф, где и отстоялся на якоре. Продолжая плавание, 16-го находился близ устья реки Пясины, в которое по причине мелей войти не мог. 17-го осмотрел залив в устье этой реки, чтобы в случае нужды найти надежное убежище. Залив закрыт от NW ветров; глубина 4 ½ сажени, грунт хорош. 20-го в широте по наблюдениям 74°43' усмотрели за двумя островами закрытый небольшой залив. При благополучном ветре, продолжая плавание на N, находили глубину 8 и 10 сажен и вдруг лотом не достали дна. Августа 21-го, в широте 75°15', Минин встретил непроходимый лед, и потому в журнале его сказано: «От незнания впереди положения берега, к прибежищу от всех случаев, к сохранению судна, вынужден был поворотить назад». Время уже настало холодное, и Делилев термометр опускался на 209° (Реомюр 3°). 28-го августа вошли в устье реки Енисея, вверх которой продолжали плавание до широты 69°40', где 16-го сентября при устье реки Дудина остановились зимовать.

В 1741 году штурман Минин описывал реку Енисей до города Енисейска, где, оставив бот «Почталион-Обь», с командой отправился в С.-Петербург.

На дубель-шлюпку «Якутск», подобную «Оби» и построенную в Якутске, назначен командиром лейтенант Прончищев, которому предписано идти Ледовитым морем от устья Лены на запад к Енисею, навстречу боту «Оби» под командой лейтенанта Овцына. В то же время приготовлено было в Якутске другое судно, «Иркутск», под начальством лейтенанта Ласиниуса, которому поручено идти на восток по Ледовитому морю, близ берегов, и стараться пройти Беринговым проливом в Восточный океан, а потом продолжать путь к Камчатке или к реке Анадыру.

Июня 30-го 1735 года оба судна отправились вниз по течению реки Лены, сопровождаемые дощениками, на которых погружен был запасной провиант с другими разными потребностями. Плавание по Лене совершили без всякого затруднения: глубина по реке найдена от 4-х до 9-ти сажен; берега были покрыты лиственным и березовым лесом. Мореплаватели миновали много островов, на которых, как и на берегах реки, видели промышленников, ловивших рыбу; по всем этим обстоятельствам путешествие было довольно приятное.

2-го августа пришли к устью Лены, впадающей в Ледовитое море пятью рукавами, образуя через то четыре острова; 8-го восточным рукавом, называемым Быковский проток, вышли в Ледовитое море; тогда, перегрузив на суда провиант и припасы, отправили дощеники обратно в Якутск.

9-го августа оба мореплавателя расстались, пожелав друг другу достигнуть благополучно назначенной им цели. Ласиниус пошел на восток. Прончищев, за противным ветром не прежде 14-го направил путь к северу, обходя острова Кирылол, Тумиты и Креста, которые лежат в устье реки Лены и ее рукавами отделяются от матерой земли.

16-го августа Прончищев увидел к северу множество льда, и потому, не удаляясь от вышеупомянутых островов, но держась возле них, шел к северу и северо-западу, на глубине 1 ½, 2 и 2 ½ сажени; 24-го пришел к западному устью рукава Лены, повернул на юг, внутрь губы, к устью реки Оленек, к которому приблизившись, 26-го числа стал на якорь и послал промеривать фарватер, ведущий в реку. 30-го вошел в устье и, остановившись у берега против пустых летних промышленнических юрт, расположился зимовать.

20-го сентября крепким северным ветром нанесло с моря в реку множество льда, который бывшим тогда морозом скрепило, и река стала.

5-го октября отделали для жилья землянки, и команда с судна перебралась в них. Широта этого места по наблюдениям найдена 72°54'. 10-го ноября солнце скрылось за горизонт.

С наступлением весны 1736 года лейтенант Прончищев начал приготовлять судно к походу, но река Оленек вскрылась до устья не ранее 21-го июня, и тогда в море стоял еще твердый лед.

 

 

 

3-го августа отнесло льды от устья Оленека, и Прончищев направил путь к северо-западу.

5-го, прейдя в устье реки Анабара, посылал геодезиста Чекина вверх по реке промеривать глубину; через шесть дней Чекин возвратился.

12-го Прончищев отправился далее к северу вдоль берега, но, отойдя только 32 мили, встретил льды, между которыми при противном ветре лавировал; 13-го пробрался к устью губы Хатанги, которая при входе шириной до 30 миль, на середине два острова, один низменный, и от него к западу другой, утесистый каменный; глубина в устье от 9-ти до 12-ти сажен. Прончищев, увидев на берегу шалаш, послал проведать, нет ли там жителей; посланные, вскоре возвратившись, объявили, что увиденный шалаш – зимовье промышленников; людей не видали. Нашли только собак и свежий хлеб, из чего заключили, что хозяин вышел на промысел.

По наблюдению высоты солнца августа 14-го находились в широте 74°48'; отклонение компаса было 1 ½ румба восточное, устье губы Хатанги отстояло на SW 2°44' в 30-ти милях.

17-го увидели губу, покрытую сплошным льдом, мимо которого пробирались далее с большим трудом, на глубине от 2-х до 14-ти сажен. Между льдом видели много островов, но за туманом величины их определить не могли. По вычислениям мореплаватели наши полагали, что они в 120-ти милях от устья губы Хатанги, в широте 70°20'.

18-го, держась возле стоячего льда, по препятствиям от льда плавающего, шли вперед очень медленно. Высокие горы, покрытые снегом, видимы были за низменным берегом в отдалении на юго-западе. Море было наполнено буграми плавающего льда, и в губе стоял неподвижный, гладкий лед.

19-го прошли мимо большой губы, которая простиралась на юго-запад до 20-ти миль; впереди увидели два острова и между ними пролив шириной около мили.

Пройдя эти острова, Прончищев держал к северу, чтобы обойти сплошные, неломанные льды, пролегающие из губы в море: суда были подвержены непрестанной опасности быть раздавленными ото льда. В полдень мореплаватели наши полагали, что находятся против устья реки Таймуры, берега которой возвышены. Глубина моря поперек губы Таймурского устья была от 10-ти до 35-ти сажен.

Пробиваясь далее к западу, видели между островами много плавающих белуг и летающих чаек. Это еще более удостоверяло, что были точно при устье реки Таймуры, но войти в него не имели возможности по причине стоявшего сплошного льда, который, кажется, всегда неподвижен; у берегов не видно было никаких заплесков, но от него простирались в море ледяные закраины, по которым во множестве ходили белые медведи. 20-го августа около полуночи судно льдами сжало со всех сторон, так что не было возможности идти далее, и потому, в широте северной 77°29', Прончищев решился по совету своих подчиненных возвратиться и идти зимовать в реку Хатангу или другое удобное место. В это время настала совершенная тишина, ударил мороз, и море покрылось льдом. Оставалось одно средство – пробираться назад греблей между льдов.

25-го задул крепкий северный ветер, и судно со льдами понесло к югу. Мореплаватели наши отчаивались в своем спасении, но на другой день, к счастью их, сильными порывами ветра разнесло весь лед и открылся свободный путь; тогда воспользовались благополучным ветром, пришли к устью реки Хатанги, но войти в него не могли из-за множества льда и поэтому направили путь к реке Оленеку; 28-го достигли ее устья; за противными ветрами и льдами носимы были шесть дней взад и вперед. Весь экипаж от стужи и трудов был в великом изнеможении и едва управлял парусами, которые от мокроты и стужи обледенели. Прончищев, больной, не мог выходить из каюты; болезнь его еще более усилилась из-за отчаянного положения его судна, и он, к крайней горести всех подчиненных, умер 30 августа. После него вступил в начальствование судном штурман Челюскин.

3-го сентября мореплавателям нашим удалось войти в устье Оленека. На другой день они с надлежащей почестью отдали последний долг бывшему своему начальнику. Несчастная супруга Прончищева, бывшая с ним в его путешествии, лишившись нежно любимого ею мужа, не перенесла такой потери; съедаемая печалью, она вскоре за ним последовала, и похоронена с ним вместе.

18-го сентября Оленек покрылся льдом. Штурман Челюскин зимовал на этой реке; следующего 1737-го года, в исходе июля, вышел он на дубель-шлюпке в Ледовитое море и, предполагая, что после тщетных покушений прошедшего лета и при очевидной невозможности миновать северный Таймурский мыс предпринимать вторичное плавание на запад к устью Енисея напрасно, решился идти назад к устью Лены и по ней вверх возвратиться в Якутск. По прибытии в город не нашел он там командора Беринга, который был тогда в Охотске, послал к нему рапорт о своем возвращении и отправился в С.-Петербург для личного объяснения высшему начальству о плавании лейтенанта Прончищева.

Адмиралтейств-Коллегия, по рассмотрении карты Ледовитого моря, представленной штурманом Челюскиным, не утвердясь на его объяснениях о невозможности пройти к реке Енисею, положила для большего удостоверения испытать еще раз, не удастся ли следующим летом на дубель-шлюпке по Ледовитому морю обойти северный Таймурский мыс; когда же при всех усилиях этого сделать было бы невозможно, тогда осмотреть и описать мыс берегом. Штурман Челюскин отправлен обратно в Якутск; между тем командиром на дубель-шлюпку определен вместо лейтенанта Прончищева лейтенант Харитон Лаптев.

1739-го года лейтенант Лаптев, отремонтировав дубель-шлюпку, и запасшись на два года провиантом, 9-го июня пошел от Якутска вниз по реке Лене; 20-го июля вышел в Ледовитое море через Крестовский рукав, на устье этого рукава построил из высокого леса маяк вышиной в 7 сажен, отпустил обратно в Якутск дощеники, кроме одного, который отправил к устью Оленека, велел там выгрузить провиант и на дубель-шлюпке пошел к западу вдоль берега. Вскоре встретил льды; продолжая путь между ними, миновал реку Оленек, потом губу, покрытую стоячим льдом, по которому бегали во множестве песцы и один белый медведь; губу эту назвал он Нордвиг; наконец, 6-го августа пришел к устью Хатанги.

В этом месте лейтенант Лаптев намерен был выгрузить из дубель-шлюпки часть провианта, но окруженная со всех сторон льдом, который принесло восставшим северным ветром, дубель-шлюпка была совершенно сжата, и ежеминутно нужно ожидать ее крушения. В таком опасном положении мореплаватели находились до 16-го августа; тогда переменившийся ветер отнес льды в море, и они продолжали путь к северу. На льдинах видели множество лежащих моржей.

20-го прошли мимо мыса Св. Фаддея. Льды вновь прижимали дубель-шлюпку к берегу, и наконец стоячие льды совсем заградили ей путь.

21-го, остановившись на якоре возле самого мыса Св. Фаддея, в широте 76°47' по вычислению, лейтенант Лаптев послал геодезиста Чекина по льду узнать, далеко ли на запад простирается матерой берег. В то же время два человека посланы к югу берегом отыскать устье реки Таймуры и шестеро – на мыс для устроения на нем маяка; они нашли на самом мысе мамонтовый рог. «Мыс Св. Фаддея состоит из каменного утеса и простирается в губу к S и к W; местами мелкий камень, белый как алебастр, вязкая глина и изредка мох, негодный для корма оленей».

К NW видели землю и на ней высокие горы, местами покрытые снегом и простирающиеся от N к S около 30-ти верст. Лейтенант Лаптев полагал, что земля эта была та самая, от которой в 1736 году лейтенант Прончищев пошел в обратный путь, а остров, отстоявший от них на NtW близ 10 миль, признан за последний к северу, в прошедшую кампанию описанный, и назван островом Св. Лаврентия. Геодезист Чекин возвратился, не рассмотрев из-за тумана положение берега; штурман Челюскин, посланный на берег для обозрения моря, по возвращении донес, что далее к северу губа и море покрыты гладким, сплошным льдом и что не видно никакого прохода. Тогда лейтенант Лаптев, по совету своих подчиненных, решился, из-за приближающейся осени и уже наступивших морозов, возвратиться.

На обратном пути мореплаватели были подвержены непрестанным опасностям от льдов, между которыми пробирались с большим трудом. Наконец, 27-го августа благополучно вошли в Хатангу, где и остались зимовать в устье реки Блудной. В этом месте нашли оседлых тунгусов, называемых сидячими, потому что не кочуют, а живут на одном месте; у них нет оленей, а вместо них для зимней езды держат собак и запрягают в нарты, точно так, как охотские сидячие тунгусы.

Экипаж с дубель-шлюпки перебрался на берег, в избушки, которые устроил из выкидного леса, но так как поблизости его было недостаточно и для построения жилищ, а к согреванию в зимнее время необходимо иметь очень большое количество дров, то все служители должны были ходить за лесом ежедневно по несколько верст. Это беспрестанное движение много предохранило их от цинготной болезни.

Лейтенант Лаптев, стараясь в точности исполнить порученное ему исследование о положении Таймурского мыса, отправил 1740-го года, 23-го марта, геодезиста Чекина на собаках к реке Таймуре для описи морского берега от ее устья, лежащего к северу, до реки Пясины. Тунгусы взялись везти Чекина на своих семи нартах, запряженных собаками. Двое оленных тунгусов, с 18-тью оленями, согласились сопровождать, но 9-го апреля возвратились и объявили, что у них все олени пали из-за недостатка корма. 17-го мая геодезист Чекин, возвратившись, донес, что он, доехав до реки Таймуры, продолжал путь вниз оной до морского берега, и потом вдоль оного к западу до ста верст. Тогда увидел, что направление берега прямо на юг. От этого места далее возле моря следовать он не мог из-за недостатка корма для собак и должен был возвратиться, чтобы поспешить к зимовью.

Лейтенант Лаптев, зная из опыта, что северный Таймурский мыс обойти морем невозможно по причине простирающегося от него сплошного неподвижного льда, не рассудил предпринимать вторичного плавания и решился идти к устью Лены. Два раза выходил он в море, но льды вынуждали его возвращаться в Хатангскую губу; 30-го июля вышел он в третий раз и с большим трудом стал пробиваться между льдами к востоку.

13-го августа дубель-шлюпку сжало льдами, выломило форштевень и пробило подводную ее часть, от чего оказалась большая течь. Три дня беспрестанно отливали воду, но как она не убывала, то сбросили пушки и прочие тяжести в море и начали выгружать провизию на лед, чтобы облегчить судно и спасти от потопления.

В этом бедственном положении мореплаватели наши, находясь далеко от берегов, носимые между льдов ветрами и течением, совершенно предались отчаянию и ожидали томительной смерти.

 

 

19-го наставший сильный мороз покрыл тонким льдом полые места между льдинами; тогда некоторые смелые из служителей дубель-шлюпки пошли пешком по льду к берегу, полагая, что он находится к югу в двадцати верстах; во многих местах встречали полыньи, через которые вынуждены были переплывать на малых льдинах с большой опасностью и наконец достигли берега. Три дня после того продолжавшийся мороз покрыл все море твердым льдом. Лейтенант Лаптев, забрав сколько возможно провизии, перешел со всем экипажем на берег. Сначала обрадовались, достигнув твердой земли, но скоро увидели, что положение было не лучше прежнего, ибо не могли продолжать пути к своему Хатангскому зимовью из-за рек, которые тогда еще не стали, но покрыты были густым несущимся льдом; нужно было оставаться на пустом берегу, где не находили даже дров для согревания себя и приготовления пищи.

Вырыли в земле ямы, в которых укрывались от стужи и ветров; между тем посылали попеременно людей к дубель-шлюпке переносить на берег и прочую провизию, но 30-го восставшим крепким ветром весь лед взломало и унесло в море вместе с дубель-шлюпкой, и мореплаватели наши лишились большей части провизии, оставшейся на льдинах. После этого провели три недели в пустом месте, преодолевая стужу и голод, отчего многие умерли, но при всем том оставшиеся сохранили бодрость и с твердостью, без роптания, переносили свое несчастье.

21-го сентября преграждавшие путь реки покрылись крепким льдом, и лейтенант Лаптев с командой начал пробираться к прежнему своему зимовью. Путь был весьма трудный и продолжительный; малую часть провизии истощенные собаки везли на нартах; прочее несли служители на себе, прокладывая дорогу по неровным и неизвестным местам; наконец, изнуренные 25-дневным странствованием, прибыли к прежнему зимовью на реке Хатанге, потеряв дорогой 12 человек, умерших от стужи, голода и болезней.

Лейтенант Лаптев расположился провести зиму в Хатангском зимовье, и весной, как скоро возможно будет, пробираться со всей командой к устью реки Енисея, где находился приготовленный в магазинах провиант. В данном ему наставлении предписано было осмотреть и описать северный мыс между реками Хатангой и Таймурой, и если этого нельзя будет выполнить морем, то произвести берегом, а поэтому в начале апреля 1741 года он послал на собаках штурмана Челюскина к реке Пясине и велел ему, накормив собак и запасшись кормом у сидячих тунгусов, живущих в этих местах, ехать на северо-восток вдоль морского берега, к устью реки Таймуры.

Лейтенант Лаптев, готовясь отправиться навстречу штурману Челюскину и с восточной стороны кругом мыса Таймурского описать берег, не осмотренный летом, послал апреля 8-го на 19-ти нартах провиант и другие съестные припасы к устью реки Таймуры и на озеро Таймурское, а 10-го отправил на 60-ти оленьих санках команду свою к устью Енисея. 22-го геодезист Чекин поехал на трех нартах для описи морского берега до Таймуры, а 24-го лейтенант Лаптев через тундру к Таймурскому озеру, куда прибыл 30-го, миновав несколько озер и речек, по курсу NW, на расстоянии около 192-х верст.

От этого места до вершины реки Таймуры, вытекающей из озера, полагал он 22 версты, по румбу WNW. Северные берега озера и реки (ширина ее от 2 до 2 ½ верст) состоят из высоких гор, образованных из камня желтоватого цвета. В горах над берегом заметили пещеру, в пять сажен длиной и в три поперек, стены которой состоят из черного аспида, а дно «камень белый как алебастр». Следуя по всем извилинам реки, мая 6-го Лаптев достиг ее устья, где дожидались уже посланные вперед нарты с провизией; по наблюдению широта этого места найдена 75°36', отклонение компаса два румба восточное. Мая 10-го отправились через тундру на восток, чтобы выехать к морскому берегу и описать его, но мучительная глазная боль вынудила Лаптева возвратиться к зимовью на устье Таймурское, куда и прибыл он 17-го. Оставив запасы для геодезиста Чекина, которому надлежало непременно быть к зимовью,

Лаптев отправился 20-го числа к западу, навстречу штурману Челюскину, производившему опись берега от реки Пясины к востоку; в полдень того же дня определил широту 75°33'; 21-го приехал к скалистому мысу, где определил широту 75°49' и отклонение компаса два румба восточное; продолжал описывать берег, следуя вдоль него по льду, который, по-видимому, летом был неподвижен; берег местами крутой, местами отлогий; в полдень 24-го по наблюдению широта места 76°38'.

Проехав три версты к SW и удостоверившись, что направление берега идет к югу, лейтенант Лаптев поставил маяк на приметном месте, от которого в 17-ти верстах проехал к маяку, построенному геодезистом Чекинымв 1740 году. 26-го широта по наблюдению определена 76°23'; в этом месте нашли довольно много плавнику; на восточном берегу его не видно. 29-го по наблюдению широта найдена 75°37', а июня 1-го 75°21'; берег возвышенный и на нем отлогие горы. 2-го июня лейтенант Лаптев встретился с штурманом Челюскиным и с ним продолжал путь вдоль берега до устья реки Пясины, где находится тунгусское жилье. Прибыв к нему 10-го июня, определили широту места 73°39' (на подлинной карте штурмана Минина устье этой реки в широте 73°38'), а отклонение компаса 21°00' восточное. Лаптев на пути видел маяк, поставленный Мининым, и в лабазах оставлял съестные припасы для геодезиста Чекина.

На другой день по прибытии к жилью лейтенант Лаптев отправил штурмана Челюскина берегом к Енисею, а сам за худостью собак остался весновать.

Штурман Челюскин прибыл 29-го июля на устье реки Енисея, продолжал путь вверх реки, 4-го августа соединился с лейтенантом Лаптевым, который от устья реки Пясины приехал прямым путем через тундру. Августа 11-го сошлись со всей командой, которая ожидала начальника в устье реки Дудина, впадающей в Енисей в широте 69°40'. К неудовольствию Лаптева, весьма неожиданно встретил его и геодезист Чекин, который из-за недостатка в разных припасах вынужден был возвратиться к Хатанге, откуда прямым путем приехал к реке Дудина. 29-го августа все прибыли в город Мангазею, где остались зимовать.

Лейтенант Лаптев, желая завершить опись берега, простирающегося к западу от мыса Св. Фаддея, отправил декабря 4-го штурмана Челюскина на пяти нартах и 8-го февраля 1842 года выехал из Мангазеи на пяти нартах для произведения описи.

Лейтенант Лаптев возвратился в Мангазею 16-го июля, не приобщив к прежней описи ничего нового; штурман Челюскин приехал к мысу Св. Фаддея 1-го мая и, занимаясь описью берега, удостоверился, что мыс Св. Фаддея не является самой северной оконечностью Азии; однако, хотя и объехал он часть берега, которая до того времени не была описана, но так как не произведено наблюдений для определения широт и опись была весьма поверхностная, то о положении этого берега знаем только, что он омывается океаном, не соединяясь ни с какой неизвестной, к северу лежащей землей; из журнала Челюскина не видно даже счислимой широты самой северной оконечности этого берега. Мая 15-го, находясь на описанном прежде берегу, Челюскин приехал через тундру к ближним якутам и 20-го июля соединился с лейтенантом Лаптевым в Мангазее.

Лейтенант Лаптев, со всеми состоявшими под его начальством, отправился из Мангазеи вверх по реке, производил опись ее до города Енисейска, куда прибыл 27-го августа, и потом поехал в С.-Петербург для личного донесения Адмиралтейств-Коллегии о своем путешествии.

1735 года, августа 9-го, лейтенант Ласиниус, расставшись при устье реки Лены с лейтенантом Прончищевым, шел к востоку; 13-го числа встретил льды, между которыми с великим трудам подвигался вперед; 18-го августа, видя невозможность продолжать путь далее за множеством льда, вынужден был с совета своих подчиненных зайти в реку Хариулах, от восточного устья Лены, называемого Быковским протоком, в 120-ти верстах, где и расположился зимовать. В этом месте нашли много выкидного леса и построили с разными отделениями избу, в которой поместилась вся команда.

В продолжение зимы от тесноты жилья и малого движения все подверглись цинготной болезни, и она к весне так усилилась, что большая часть и сам Ласиниус умерли; остались в живых из 52-х человек только священник, подштурман и семь матросов. Командор Беринг, узнав о смерти лейтенанта Ласиниуса и его спутников, послал из Якутска к реке Хариулах штурмана Щербина и 14 человек служителей; они приехали к месту зимовки 4-го июня 1736 года, нашли всех оставшихся людей зараженными цингой и к службе неспособными, почему Щербин отправил их в Якутск. Между тем командор Беринг вместо лейтенанта Ласиниуса определил командиром на бот «Иркутск» лейтенанта Дмитрия Лаптева, который со всеми, под его начальство назначенными из Якутска, на дощаниках, нагруженных потребным количеством провианта, отправился вниз рекой Леной. Когда вышел он в Ледовитое море, непроходимые льды не позволили ему продолжать путь далее; он оставил у Быковского устья дощаники, и на легких лодках возле берега пробирался между льдами к реке Хариулах, где находился бот. 18-го июля начали подготавливать его для предназначенного плавания.

30-го лейтенант Лаптев вышел в Ледовитое море и для забрания с оставленных им дощаников провианта направил путь к устью Лены. По морю носило множество льда, между которым с большим трудом пробрался он к Быковскому устью, перегрузил с дощаников на бот провизию и 11-го августа отправился по Ледовитому морю на восток вдоль берега; два дня шел между льдов; на третий день бот был окружен со всех сторон льдами, которые сдвинувшись зажали его так, что невозможно было управлять. В этом положении бот носило по морю до 15-го августа; тогда льды несколько раздвинулись.

Мореплаватели наши, видя невозможность продолжать путь далее, решились, с общего совета, возвратиться к устью Лены. Августа 22-го вошли в устье Быковского протока, по которому с большим трудом продолжали плавание и, отыскивая фарватер, становились на мель. 27-го усмотрели по Полярной звезде отклонение компаса 3°00' восточное «и в тот же день вступили в реку близ так называемого Столба», где глубина была 20, 15, 10 сажен, а далее вверх реки, по фарватеру 5, 3, 2 сажени, 6-го сентября вошли в реку Хуматорки, где остались зимовать. Вскоре после того понесло по реке густой лед, и 8-го числа Лена им покрылась. Во время зимы у многих из служителей оказалась цинга, от которой избавлялись движением и декоктом из коры и шишек кедрового кустарника.

Лейтенант Лаптев послал к командору Берингу, находившемуся в Якутске, донесение о своем плавании и невозможности пройти по Ледовитому морю около мысов Борго и Святого, простирающихся между реками Леной и Индигиркой далее прочих к северу; стоявшие около этих мысов сплошные льды препятствовали идти далее. Якуты уверяли, что льды никогда не относит от берегов. Лаптев доносил, что все покушения, которые впредь предприняты будут, почитает он тщетными, потому просил позволения возвратиться с дубель-шлюпкой в Якутск; командор Беринг позволил ему это исполнить.

 

 

1737-го года, мая 29-го, пошел лейтенант Лаптев вверх по Лене, на глубине 4, 3 ½ и 3 сажен. По возможности производил он опись реки и 2-го июня прибыл в Якутск. По приказанию Беринга Лаптев отправился в С.-Петербург для личного донесения высшему начальству, представил Адмиралтейств-Коллегии карту своего путешествия и объяснил затруднения и препятствия, которые не позволяли ему пройти по Ледовитому морю к устью реки Колымы. Коллегия донесла о том Правительствующему Сенату. Карты и журнал лейтенанта Лаптева были рассматриваемы в Сенате, и положено еще раз сделать покушение от реки Лены по Ледовитому морю к востоку и, когда невозможно будет пройти морем, тогда произвести опись морского берега сухим путем, на собаках или на оленях. Вследствие этого Лаптев отправлен обратно в Якутск.

1739-го года, весной, послан сухим путем из Якутска матрос Лошкин, описывать берег от устья Лены до Святого Носа. Между тем бот «Иркутск» был исправлен и снабжен провизией, и 7-го июня Лаптев отправился на нем из Якутска вниз по Лене; 21-го июля Быковским рукавом вышел он из устья реки в Ледовитое море. Тогда возвратился на бот матрос, посланный берегом для описи мысов Борго и Святого.

23-го июля бот стоял за Быковским мысом, укрываясь от носившихся в море льдов; широту мыса Лаптев определил по счислению 71°42'. В то время штурман Щербин ездил описывать берег к мысу Борго и нашел простирающуюся от мыса на 2 итал. мили, между N и NNO, отмель, приметную по стоящему на ней льду.

24-го бот вошел в море, пробираясь между мелей, которыми фарватер до острова Быковского весьма стеснен; производя опись губы Борго, лейтенант Лаптев 8 августа подошел к мысу Борго, на глубину 12-ти сажен; широта мыса найдена Лаптевым 71°55'. Того же дня обошли отмель, и 11-го августа находились уже против устья Яны, где положили якорь. В этом положении наставшим жестоким северным ветром понесло много льду прямо на бот, но, к счастью, огромнейшие льдины остановились на мели в некотором расстоянии от бота, удерживая за собой мелкий лед. Немногие льдины, однако, прорывались, проплывали мимо бота и доставили команде случай убить несколько белых медведей, на них лежавших.

Лодка, посланная для промера фарватера, нашла в устье реки Яны 6 и 7 футов глубины, а несколько выше по течению глубина увеличилась от 3-х до 10-ти сажен.

13-го с попутным ветром лейтенант Лаптев снялся с якоря и продолжал плавание к Святому Носу. Лот показывал от 2-х до 10-ти сажен.

14-го западный ветер обратился в шторм, почему, опасаясь набежать на мель, положили якорь, а 15-го, по укрощении ветра, вступили опять в путь; того же дня прошли Святой Нос, положенный на карте Лаптева в широте 72°50'. Продолжая плавание к O, имели глубины 18, 17, 13 сажен; по приближении к берегу на ¼ немецкой мили глубина уменьшалась до 2-х сажен. Проплыв 26 миль и 7 от Святого Носа, увидели остров Меркурьев на NO, а в 16-ти итальянских милях далее увидели и остров Св. Диомида, на NNW ¼ W в 3 ½ немецких милях.

16-го по причине густого тумана пролежали на якоре; 17-го западным ветром воздух очистился, почему и пошли в путь; 18-го, проплыв около ста пяти миль от Святого Носа вдоль берега, увидели в море остров, по румбу ONO, но вдруг нашедшая пасмурность не позволила обстоятельно рассмотреть этого открытия, поэтому Лаптев приказал положить якорь и дожидаться ясной погоды. На другой день, когда воздух был чист, мореплаватели уверились в обмане; мнимый остров превратился в массу ледяных гор, подобные которым носились по морю во множестве и во всех направлениях. 19-го пошел большой снег при юго-восточном ветре, против которого лавировали, ложась в темные ночи или при пасмурности на якорь. 21-го сильное течение от SO, по одному направлению с ветром, весьма затрудняло лавировку; 22-го, прейдя на пресную воду, остановились на якоре и послали шлюпку проведать, против какой реки находятся.

Между тем раньше возвращения шлюпки 24-го настал шторм от SO с сильным с той же стороны течением, так что с трудом бот отстоялся на якоре; 26-го буря несколько смягчилась. Заметив, что вода получила соленый вкус, подошли ближе к берегу, делая из пушек частые позывные сигналы не возвращавшейся с берега шлюпке. От SO наносило на борт много льда, для избежания которого беспрестанно должны были переменять место, что, конечно, всегда было сопряжено с трудами, тем более тягостными, что мороз увеличивался и снег весьма часто падал. Лучшее убежище находили за огромнейшими льдинами, служившими отводами мелким, однако и то не спасло бот от повреждения форштевня и самого борта, что с большим трудом исправили.

31-го, находясь опять на пресной воде, лейтенант Лаптев послал штурмана на шлюпке к берегу для отыскания удобного места к зимованию. Штурман с большим трудом добрался до берега.

1-го сентября море покрылось льдом при восточном ветре, который дул уже несколько дней сряду. В этом положении делали беспрерывные, но тщетные сигналы посланным на берег шлюпкам. Положение команды и бота стало еще затруднительнее, когда 4-го числа настал жестокий ветер от WSW, действием которого вода стала прибывать, лед изломало и бот понесло к NO, с 10-ти футов глубины на 5 сажен, по 2 ½ версты в час. К счастью, ветер переменился через сутки и, установившись в NW четверти, приблизил бот к берегу. Наконец на 7-ое число настало безветрие, а 9-го судно на 12-ти футах совершенно замерзло, находясь в 2 ½ верстах к югу от образовавшегося из льдов высокого вала.

Мореплаватели, не зная, как далеко от берега судно их замерзло и напротив какого места находилось, не осмеливались идти к берегу по нетвердому еще льду и оставались в бездействии до 20-го сентября; тогда посланный на берег в шлюпке 31-го августа штурман возвратился на бот пешком по льду и привел с собой якутов с устья реки Индигирки; они объявили, что устье ближнего рукава этой реки находится от бота в 50-ти верстах, и что недалеко от бота есть русское зимовье. Этим известием мореплаватели были чрезвычайно обрадованы; в то же время некоторые отправились пешком на берег, а 24-го числа и вся остальная команда перебралась с бота в русское зимовье; якуты перевезли на собаках часть провизии.

Лейтенант Лаптев проводил здесь зиму не без пользы; он послал геодезиста Киндякова на нартах описывать берег до Колымского устья, а сам ездил для описей на реку Хрому, которую нашел столь мелкой, что одним лодкам входить можно. Говоря вообще о морском береге к востоку от Святого Носа, Лаптев замечает, что обширные отмели простираются от него в море на такое расстояние, что низменный берег в редких местах с моря усматривается. При устьях Индигирки, в 30-ти верстах и более от моря, лежит в изобилии наносный лес, между тем как у самого моря его нет.

По наступлении весны 1740-го года Лаптев предпринял спасти бот. Для того со всей своей командой разбивал он лед с чрезвычайным трудом; в июле месяце привел судно в безопасное место, стал исправлять его починкой и в исходе июля приготовился к походу.

Июня 15-го определили по полуденной высоте солнца широту в устье реки Индигирки 70°58', отклонение компаса 7°00' восточное.

31-го июля Лаптев вышел в Ледовитое море, направив путь к востоку вдоль берега. 2-го августа миновал устье реки Алазеи, коего широту нашел по счислению 70°58'.

3-го августа усмотрели остров, ныне именуемый Первым Медвежьим, к которому подошли вплоть, имея 3 ½ сажени глубины. Лейтенант Лаптев назвал его именем Св. Антония и нашел по счислению широту средины 71°00'. Спеша воспользоваться безледностью моря, продолжал он плыть к востоку, а 4-го числа, находясь против устья Средней Колымы, остановился на якоре, послав шлюпку промерить фарватер реки. Дав о себе знать в ближнее селение, Лаптев пошел 8-го числа далее; вскоре показались льды, между которыми плыл он к востоку с большим трудом; 9-го находились у Малого Баранова Камня; 10-го, 11-го и 12-го при западном ветре шло течение на OSO по два узла в час, от чего огромные льдины наносимы были на бот, не находивший надежного прикрытия у приглубого и ровного берега.

14-го числа, будучи у Большого Баранова Камня, остановлены ледяным полем, примкнувшим вплоть к берегу. Лейтенант Лаптев направил путь обратно в Колыму. Этого числа было сильное течение от W; 15-го бот вошел благополучно в Средне-Колымское устье, где имели глубины от 9-ти до 14-ти футов, а пройдя Каменное (холм на Мерхояновом острове), глубину нашли от 2-х до 7-ми сажен.

24-го находились против Нижне-Колымского острога, где тогда было 10 жилых домов; здесь Лаптев расположил свою команду для зимовки.

28-го Лаптев по обсервации нашел широту острога 68°31', а 31-го числа наблюдение показало 68°34' широты; отклонение компаса 8°30' восточное.

Чтобы получить понятие о точности наблюдений лейтенанта Лаптева, сравним широты главных пунктов, выведенных этим мореплавателем, с наблюдениями новейших обсерваторов:

В течение зимы лейтенант Лаптев построил две лодки, на которых с большей удобностью полагал предпринять плавание в будущем лете.

1741-го года, по вскрытии реки Колымы, 8-го июля вышел он на боте в Ледовитое море и плыл на восток; лодкам велел идти вперед и промеривать глубину; посланный на них штурман должен был давать знать сигналами, где найдет проход между льдами для безопасного плавания. Таким образом лейтенант Лаптев при противных большей частью ветрах подвигался медленно вперед; 5-го августа навалила на бот льдина, возвышавшаяся около 15-ти сажен над водой и угрожавшая боту гибелью, но, однако, счастливо избегли опасности. Того же числа, находясь в 30-ти милях итальянских от Лаптевского маяка на Колыме, у высокого каменного утеса, встретили непроходимые льды, остановившие дальнейшее плавание, поэтому 7-го предприняли обратный путь в Нижне-Колымск, куда 10-го прибыли благополучно, войдя в реку восточным ее устьем.

Итак, мы видим, что лейтенант Лаптев как в прошлом году, так и теперь, не мог обойти Большого Баранова Камня, бывшего крайним пунктом к востоку, до которого доведена опись берега, осмотренного этим усердным офицером от реки Лены на 37° разности долготы.

Лейтенант Лаптев, желая выполнить порученную ему опись реки Анадыра и уверившись в невозможности достигнуть этой реки морем, решился на трудный и опасный поход со всей командой через горы и страну, обитаемую враждебными нам чукчами.

1741-го года, октября 27-го, выступил он из Нижне-Колымского, сопровождаемый 45-тью нартами. Находясь на границе Чукотских кочевьев, близ Лабазного, на Большом Анюе, ноября 5-го Лаптев отданным по команде приказом установил воинский порядок, который надлежало соблюдать со строгостью в походе через неприятельскую землю.

Следуя вверх реки Большого Анюя, потом перевалив через хребет гор на реку Яблон, впадающую в реку Анадыр, путешественники 17-го ноября достигли благополучно Анадырского острога, не увидав на своем пути ни одного инородца. В остроге провели они остальную часть зимы и встретили здесь 1742 год.

В журнале Лаптева под февралем месяцем сказано: «От 26-го до 28-го числа по ночам видима была чрезобычайная звезда, или комета, которая являлась около полуночи; хвост от нее долгой, острой, лежащий к югу, а иногда к концу хвоста разделяется на двое острыми же концами; светлостью наподобие звезд, а к заре хвостом поворачивается к W и отемневает и остается одна звезда».

Марта 13-го Лаптев по полуденной высоте солнца определил широту Анадырского острога 64′°54′; отклонение компаса 20°00' восточное.

Июня 9-го пошел он на двух новопостроенных лодках вниз Анадыра, но из-за разлития реки не мог делать ей описи, которую начал июля 11-го, находясь близ ее устья. К осени, возвратившись в острог, Лаптев, октября 19-го поехал в Нижне-Колымск, оттуда в Якутск; в этот город прибыл он марта 8-го 1743-го года после семилетнего отсутствия. От капитана Чирикова получил он здесь предписание отправиться немедленно в С.-Петербург для донесения о своем путешествии высшему начальству.

Описание этих путешествий представляет читателю ряд опасностей, трудов и неудач, против которых плаватели наши должны были вооружаться твердостью духа, неутомимым рвением в исполнении своих обязанностей и мужественным терпением, этими отличительными свойствами мореходцев всех веков и народов. Не ослепляясь пристрастием, мы невольно должны признаться, что подвиги лейтенантов Прончищева, Ласиниуса, Харитона и особенно Дмитрия Лаптевых заслуживают удивления потомства. Журналы этих деятельных офицеров, конечно, во многом недостаточны; мало, или почти вовсе не знакомят они нас с обитателями Сибири, не касаются предметов физических и естественной истории, и самое производство описи оставляет желать еще многого. Но это не умаляет достоинства офицеров в глазах справедливого потомства, видящего в недостатках одно – несовершенство средств того времени.

Относительно гидрографических операций заметим вкратце: от Белого моря к востоку описан матерой берег Сибири с моря на судах, плававших вдоль берегов, не всегда в таком от них расстоянии, чтобы опись могла быть точной, тем менее, что мореплаватели, стараясь пользоваться ветрами, погодой и другими благоприятными обстоятельствами для плавания к востоку, не могли терять времени в подробной описи берегов, бухт, гаваней, определении приметных мысов и в промерах глубин, везде, где для безопасности мореплавания то было бы нужно.

Однако опись и не вовсе лишена астрономических наблюдений широт и промеров глубин, как в близких расстояниях от берегов, так и в фарватерах главнейших рек Сибири, и карты Овцына, Минина, Челюскина, Прончищева и обоих Лаптевых представляют немало гидрографических подробностей в изображении берегов и прилежащих к ним островов, от Обской губы до устья реки Таймуры, и от реки Оленек до Баранова Камня. Но как опись большей частью основана на счислении, подверженном неизбежным погрешностям от течений и беспрерывных поворотов во льдах. и поелику наблюдения для широт не всегда были надежны, а для долгот и вовсе их не делано, то она могла служить только приготовительным началом другой вернейшей описи.

От устья Таймуры до мыса Св. Фаддея берег не мог быть обойден на судах и весьма поверхностно осмотрен зимой по льду на собаках штурманом Челюскиным, так что положение северо-восточного, иначе Таймурского, т. е. самого северного мыса Азии, остается неопределенным.

 

 

Затруднения и опасности, в этих путешествиях испытанные и не вознаградившиеся желанными успехами, после 20-летнего бездействия, казалось, усугубили дух предприимчивости.

В 1760 году якутский купец Шалауров построил при реке Лене на собственное иждивение галиот (по Коксу, шитик), на котором намеревался совершить плавание вокруг Северо-Восточной Азии в Великий океан или в Камчатку. Берх (Хронологическая история) говорит, что Шалауров побуждался к такому предприятию находкой мамонтовых рогов на острове, открытом до его отправления якутом Эгериканом, и исключительным правом, данным купцу Ляхову промышлять их, – мнение, которое частью подтверждается и в «Сибирском Вестнике» на 1822 год, с прибавлением, что Шалаурова путешествие имело целью и открытие земли, полагавшейся против устья Колымы.

Однако Шалауров не пытался простирать своего плавания от устья Колымы далеко на север; также из дошедших до нас сведений не видно, чтобы он искал мамонтовые клыки. Напротив, Шалауров старался единственно обойти Шелагский мыс и плыть далее на восток, стремясь за славой разрешения вопроса о северо-восточном проходе из Атлантического в Великий океан, – этот славе принес он в жертву и имение свое и самую жизнь.

Сокращенное известие о плавании несчастного Шалаурова взято мной из известного сочинения Кокса и Сауерова описания путешествий Биллингса. Иные достовернейшие и полнейшие источники мне неизвестны.

В 1760 году Шалауров с Баховым поплыли на галиоте вниз по Лене. По причине ледовитости моря прошли они не далее реки Яны, при которой и зимовали.

В июле 1761 года вышли они из реки Яны в море. Для избежания льдов, Шалауров держался близ берегов и, обойдя 6-го сентября Святой Нос, открыл на севере, в малом расстоянии, гористую землю. Он продолжал плавание к востоку, но, встречая препятствия от ветра и льдов, прошел не ранее 15-го числа через пролив, находящийся между Сибирским берегом и островом Диомида. 16-го числа, получив попутный SW ветер, поплыли беспрепятственно по чистому ото льдов морю, и в 24 часа прошли устье Индигирки; 18-го миновали Алазею.

Вскоре за этим галиот, находясь между Медвежьими островами и матерым берегом, был совершенно окружен льдами, от которых освободившись, Шалауров позже вошел в реку Колыму на зимовку. Команда тотчас построила на берегу избу, окружив ее снежным валом и батареей из бывших на судне пушек. Дикие олени табунами подходили к этому месту и были убиваемы из завала. Перед наступлением зимы пошла вверх по реке рыба – нельмы, муксуны и омули, – которая, доставляя мореплавателям в изобилии свежую пищу, предохраняла их от цинги; однако в начале следующего года умер от этот болезни Иван Бахов, оставив Шалаурова без помощника.

В 1762 году устье Колымы очистилось от льдов не ранее 21-го июля. Тогда Шалауров вышел из реки в море и до 28-го плыл на NO и NO ¼ O. Выйдя на берег, сыскал он отклонение компаса 11°15' восточное. Противный ветер и последовавшее за тем безветрие понудили его положить якорь и держали галиот на месте до 10 августа; тогда с подувшим попутным ветром вступил он под паруса и старался держать не севернее NOtO; но галиот был увлекаем огромными массами льда, несомого сильным течением, которое, казалось, направлено было к западу, по одной версте в час. 18-го при пасмурной погоде плаватели, против ожидания, увидели себя близ берега, возле «яру серого песку», названного Песчаный мыс.

Впереди плавало немалое число ледяных островов, которые 19-го числа галиот окружили и совершенно затерли. В таком положении и всегдашнем тумане оставался Шалауров до 23-го числа; тогда удалось ему высвободиться из окружавших его льдин и, держась NO, войти в довольно чистое оот льдов пространство моря: но противные ветры склоняли его к SO и к О среди больших масс плавучего льда; пройдя через них, он опять направил плавание к NO, чтобы обойти Шелагский мыс, но, не дойдя до него, встретил противные ветры, вынудившие его позже искать места для зимовки. В таком намерении поплыл Шалауров на StO, к отверстой губе, находящейся по западной стороне Шелагского мыса и никем прежде не описанной. Он вошел в нее 25-го числа проливом между материком и островами Араутан, а 26-го попал на мель у низменной оконечности против устья реки Пахля.

С большим трудом стащив свое судно на вольную воду, поплыл Шалауров на берег искать удобного места для зимовки. Он нашел две реки, но как тут не было ни растущего, ни наносного леса, то, в поисках другого места, плыл он по южной стороне губы в виду и в близком расстоянии от берега, до острова Сабадея.

5-го сентября, находясь против узкого пролива, между островом Сабадеем и материком, увидели чукотские шалаши, которых жители убежали, когда Шалауров к ним приблизился.

8-го числа, в полдень он находился у SO оконечности острова Сабадея; 10-го, находясь в 10-ти милях к NW от Песчаного мыса, за безветрием, «положили дрехт на льдину и плыли по течению 5 верст» к WSW; около этого времени увидели к NOtN в дальнем расстоянии гору.

12-го числа Шалауров вошел в Колыму и занял прежнее место для зимовки. У Кокса упомянуто, что Шалауров заметил две примечательные скалы близ того места, где берег заворачивается к NO и проливу между островом Сабадеем и материком; что одна скала названа Заячьим Камнем и подобна согнутому рогу, а другая – Бараний Камень, в виде груши, т. е. верх шире низа, и возвышается над горизонтом воды на 29 ярдов. Таких названий на карте Шалаурова нет, да и трудно определить: какие скалы или горы Шалауров понимает. Гора, известная ныне под названием Баранова Камня, ни малейшего сходства с грушей не имеет, а по всему берегу Ледовитого моря до Шелагского мыса я не заметил ни одной согнутой наподобие рога горы или скалы.

На карте Шалаурова берег Ледовитого моря от реки Яны до Шелагского мыса изображен с геодезической верностью, делающей немалую честь сочинителю. Губа Чаун прежде него никем не осмотрена, да и потом морской описи с промером тут не было. Широты около 1 ⅓° избыточно неверны, и, вероятно, обсервованных не было, что не касается берега между Колымой и Леной, который, кажется, снят с описи Дмитрия Лаптева, о которой говорено было выше.

Острова Араутан назначены на Шалаурова карте в губе Чаун точно на своих местах, и не видать на ней третьего островка, нарисованного у Кокса близ Шелагского мыса, где в самом деле он вовсе не существует. Относительно усмотренной Шалауровым горы по румбу NOtN, я должен заметить, что в 1822 году находились мы на этой линии в 75-ти итальянских милях от пункта, с которого Шалауров думал видеть землю, но хотя погода и горизонт довольно были ясны, однако мы ничего похожего на землю не заметили, почему полагаю, что ледяная гора ввела Шалаурова в заблуждение.

Отклонение компаса у Баранова Камня показано Шалауровым 11°15' восточное, Биллингсом в 1787 году 17°12' восточное, а мною в 1822 году 12°35' восточное. Течение моря, испытанное им, подтверждает то, что и другими мореплавателями замечено в этом море, где летом воды стремятся от востока на запад.

Путь Шалаурова в 1761 году показывает, что остров Диомида, к востоку от Святого Носа, еще существовал в то время и точно на том месте, где Дмитрий Лаптев в 1739 году его видел. Но при описях, учиненных Геденштромом в 1810 году и лейтенантом Анжу в 1823 году, остров этот не найден, и прежнего существования его не осталось даже и в преданиях промышленников, которые весьма часто в этих местах разъезжают. Лаптев и Шалауров изображают берег от Святого Носа к реке Хроме с изгибами и не такой прямой чертой, как по последней описи он оказался, а остров Диомида положен на обеих картах от Святого Носа в 45-ти милях на NO, 78° по правому компасу и в 18-ти итальянских милях от ближайшего берега. Сравнивая эти карты с картой лейтенанта Анжу, мы с первого взгляда удостоверяемся, что остров Диомида не присоединялся к берегу, а, вероятно, смыт или сдвинут от сильного напора льдов; та же причина могла сравнить и низменный берег к востоку от Святого Носа.

Увиденная Шалауровым гористая земля к северу от Святого Носа есть, без сомнения, первый Ляховский гористый остров.

Неудача, испытанная Шалауровым, не лишила его надежды на лучший успех в следующем году; он решился испытать еще раз обход Шелагского мыса, но команда взбунтовалась, разбежалась и привела его к необходимости возвратиться на Лену. Оттуда ездил Шалауров в Москву и, получив помощь от правительства, предпринял вторичное путешествие к Шелагскому мысу в 1764 году, но более уже не возвращался.

Различные были слухи и мнения о жребии, постигшем этого предприимчивого мореплавателя. В 1823 году найдено нами место, куда Шалауров спасся с погибшего во льдах судна; место это находится на матером берегу, в 70-ти итальянских милях от Шелагского мыса. Там, в необитаемой пустыне, кончил Шалауров жизнь, передав потомству имя свое в воспоминание редкого примера предприимчивости и самоотвержения.

Острова, лежащие против рек Яны и Колымы, не могли оставаться долго в сомнительной неизвестности. Найденное якутским купцом Ляховым около 1750 года богатство в недрах земли тундрового полуострова, между реками Хатангой и Анабаром, мамонтовые рога подстрекали к новым обретениям. У приморских жителей существовали давние предания об острове против Святого Носа; Шалауров видел горы на нем, и наставало время поверить известия и распространить промышленность.

В 1759 или 1760 году усть-янский якут Этерикан решился на это предприятие, увенчавшееся открытием против Святого Носа острова, сохранившего и поднесь название Этерикан, или Первый Ляховский остров; последнее название дано ему по повелению императрицы Екатерины II в честь Ляхова, ездившего туда и открывшего новые острова.

Купец Ляхов, которому, вероятно, открытие Этерикана было уже известно, находясь в марте месяце 1770 года у Святого Носа, увидел многочисленное стадо оленей, шедших к югу, следы которых простирались от севера через море. Решившись изведать, откуда шли эти звери, Ляхов пустился рано утром в начале апреля на нартах по следу и, проехав около 70-ти верст от мыса прямо на север, прибыл к острову, где остался ночевать. Следующего дня, не оставляя оленьих следов, достиг он на 20-й версте другого острова. След, простираясь еще далее на север, скоро завлек Ляхова в торосы, по которым ему невозможно было пробираться далее, почему возвратился он назад и с трудом выехал на материк.

По получении известий об его поездке правительство представило Ляхову исключительное право промышлять мамонтовую кость и песцов как на этих островах, так и на тех, которые он впредь откроет.

1773-го года Ляхов, сопутствуемый якутским купцом Протодьяконовым, поплыл в лодке с пятью гребцами на первый остров; в проливе морская вода казалась им весьма солена, течение было от востока. Со второго острова увидел Ляхов в ясную погоду еще землю на север и скоро приехал на нее, назвав ее Третьим островом. Берег покрыт был наносным лесом. Земля, гористая, казалась обширной. Путешественники нашли клыки мамонтов и увидели следы зверей. Возвратившись на первый остров, Ляхов выстроил из наносного леса зимовье, где и провел зиму. Здесь нужно заметить еще, что один из его товарищей оставил на Третьем острове котел медный – обстоятельство, доставившее ему название Котельного острова.

Протодьяконов рассказывал Сауеру, в бытность Биллингса в Якутске, что земля на первом острове состоит из песка со льдом. Мамонтовых костей находили на нем такое множество, что казалось, будто остров весь состоял из них. Между мамонтовыми костями видели головы и рога, похожие на буйволовые. На третьем острове нашли несколько рек; в устьях лежало множество наносного леса, и в реки вплывали с моря рыбы, между которыми и краснотелая нерка, которая водится в Охотске и Камчатке, но ни в Колыме, ни в Индигирке не бывает. В море видели китов и белуг, а на земле – белых медведей, волков и оленей. Неизвестность пространства этого острова возобновила старую молву о продолжении американского берега.

 

 

По возвращении Ляхова на Яне распространился слух о вновь открытой Большой Земле, для исследования которой отправлен из Якутска землемер Хвойнов с поручением сопутствовать Ляхову на ту землю и сделать ей верную опись.

В конце марта 1775 года Хвойнов прибыл в Усть-Янск и по льду переехал к Святому Носу. 16-го мая прибыл он к первому острову, имеющему по его счету 350 верст в длину, поперек – 80 в самом широком месте и 20 в самом узком. Посередине нашел он озеро значительной величины, но весьма мелкое, хотя берега его были круты. Делая опись, Хвойнов объехал кругом всего острова и насчитал 367 верст во всей окружности. Дурные погоды и недостаток в корме собак удержали землемера без всякого дела в Ляховском зимовье на этом острове до 6-го июня: тогда выступил он в обратный путь и благополучно приехал в Усть-Янск.

В 1776 году Хвойнову необходимо было завершить опись Ляховских островов, но дурные погоды и недостаток в съестных припасах остановили его. В 1777 году имел он тот же неуспех от тех же причин. Однако он собрал от промышленных людей столько известий, что на карте начертил и второй остров со слов других, а первый – по собственной описи, которая в главных измерениях острова неверна, а в частных подробностях довольно хороша. Замечательно, что от юго-восточного мыса, в 10-ти верстах на восток, усмотрел Хвойнов отпрядыш во льдах, который на его карте, ниже на новейшей карте лейтенанта Анжу не означен, и, может быть, действительно более не существует.

О Медвежьих островах существовали в то время одни темные, на преданиях основанные известия. Надлежало их привести в ясность и испытать на деле степень вероятия молвы о продолжении Америки мимо Колымы, в недальнем от сибирского берега расстоянии.

Дело поручено было геодезии сержанту Андрееву, посланному в 1762 году от сибирского генерал-губернатора Чичерина на Колыму.

Марта 4-го дня 1763 года отправился Андреев из Нижне-Колымского острога на собаках к реке Крестовой и оттуда на реку Индигирку с казаком Шкулевым, который должен был указывать путь. Возвратившись к Крестовой и откормив собак, апреля 22-го при благополучной погоде отправились они по льду на собаках в море и, переехав 90 верст, прибыли к первому видимому острову, который протянулся по морскому берегу, от востока к западу, на 50 верст: ширина острова около 40 верст, окружность до 100 верст. Андреев, описывая подобным образом и прочие острова этот группы, находил на каждом признаки бывшей обитаемости – развалившиеся землянки или вкопанные в землю юрты.

Особенно примечательна юрта, найденная им на скале у третьего острова, который, по описанию Андреева, превышает величиной первый остров, имея 120 верст вокруг и 60 верст в длину. Вот слова его: «С северной стороны острова имеется у берега называемый отпрядыш, расстоянием от берега 11 сажен печатных, и на прибыли промежутками бывает вода, а ныне сухо, одна мелкая дресва, а оный камень отпрядыш весьма мягок, дресвян, вышиной от земли в пять сажен печатных; на нем же имеется самый тесный залавок (уступ), вышины от земли три сажени печатных, на котором сделана крепость, на подставных десяти лесинах матерых (крупных), лиственных; а установлены лесины вверх кореньями, к земле же вершинами; так прилеплено, как птица на дереве гнездо вьет, а сделано подобно, как быть надобно лабазу.

Первый пол настлан из наносного лиственного матерого ж лесу; поверх пола настлан песок с мелкой дресвой, толщиной на четверть, а по тому полу обставлено вокруг, наподобие юрты, дощечками и пластинами шестичетвертными, столь высоко, человеку в пояс; вокруг юрты осыпано той же дресвой с дерном, а на верх накидан мелкий, наносный, лиственный, еловый и осиновый лес, на котором была насыпана ж дресва с песком, только обвалилась. Для связей рублены проухи и связаны уши ремнями: оные проухи рублены и доски тесаны топором не железным, а каменным, или каким костяным, подобно как зубами грызено.

Поперек ее четыре сажени, в длину 4 ½ сажени, а когда она цела была, вдоль и поперек по шесть сажен; вниз к берегу из юрты спуск на землю; другой спуск в камень на северную сторону, только много же развалилось. А признается, сделанная эта крепость с пребольшим трудом, по высоте и по тесноте того залавка, только построена не русскими людьми, а другими, но какими – о том знать не можно».

Объехав и четвертый остров, он, наконец, прибыл на пятый, по его словам расстоянием от четвертого 100 верст, в длину 70, вокруг 140, а поперек 50 верст, «и много ошибся против устья реки Чауна, или, можно сказать, к Чукотскому Носу». Описав найденные две развалившиеся юрты и «два камня, стоящие, с приезда от западной стороны, в полугоре, называемые кекуры, издали видимые наподобие людей», Андреев продолжает: «Да на этом же острове всходили на верх горы и смотрели во все стороны. В полуденную сторону виден голоменит камень, который, по рассуждению нашему, тот Колымский Камень, а влево, в восточной стороне, едва чуть видеть, синь синеет, или назвать какая чернь: что такое, земля или полое море, о том в подлиннике обстоятельно донести не умею».

От этого острова возвратившись к Крестовой реке, ночевали на третьем острове. Мая 1-го, готовясь ехать, встали поутру рано и «увидели, что два медведя побежали в море, за которыми отпустили собак и расшибли их порознь, а разделив надвое команду, догнали медведей и убили».

Выехав благополучно на Крестовую реку, Андреев, в заключение журнала своего, говорит: «Хотя по сказке, данной от казака Федора Татаринова, с товарищами, и показано от речки Крестовой до первого, а от первого до второго, даже и до пятого островов, в длину, поперек и вокруг, расстоянием верст, но только этого весьма явилось много; а что касается по моей описи, то разве единая в малом числе верст ошибка быть может».

Вопреки столь скромному уверению, Андреев в описи погрешил на 440 верст избыточно, протягивая пять островов от речки Крестовой к востоку на 550 верст. Также взаимное положение и измерения островов весьма ошибочны.

Укрепленная на скале юрта и скала тем более примечательны, что в 1820 году они бывшей там экспедицией не найдены, поэтому нужно думать, что льдом стерты и скрыты ныне под водой. Разрушенные жилища, остатки которых найдены и нами на некоторых из этих островов, конечно, замечательны, но не более как свидетельства прежней (вероятно, на короткое время) обитаемости островов, опустевших подобно приморским берегам к востоку от Шелагского мыса, по которым мы также видели немалое количество развалившихся землянок. Берх находит причины этого опустения в перемене климата.

Что касается до увиденной Андреевым с пятого острова синевы, замечу, что, став лицом к Колымскому Камню на полдень, синева замечена на левой руке «к восточной стороне», т. е. в той стороне моря, которая исследована нами в 1821 и 1822 годах на 250 верст, – доказательство, что синева не могла быть неизвестная земля, которая должна бы нам непременно открыться.

Вероятно, в следующем году сержант Андреев был опять на пятом острове, потому что в дополнительном наставлении, данном Биллингсу, сказано: «В 1764 году сержант Андреев с последнего из Медвежьих островов усмотрел в великой отдаленности полагаемый им величайшим остров, куда и отправились льдом на собаках, но, не доезжая до того верст за 20, наехали на свежие следы превосходного числа, на оленях и в санях, неизвестных народов и, будучи малолюдны, возвратились на Колыму. Больше об этой земле, или великом острове, нет никаких сведений».

Какое доверие заслуживает Андреев, показывает нам его опись Медвежьих островов и вышеизложенная мной невозможность видеть землю с пятого острова в восточном направлении. Если же Андреев ехал в ту сторону, в которой увидел он синеву, т. е. на восток, и действительно видел высокую землю и оленьи следы, то его открытие должно быть отнесено к матерому берегу Азии, к которому неприметным образом мог он склониться, едучи на восток. Иначе показание Андреева должно называться басней, которая впоследствии еще более распространена и раскрашена.

Например, в «Сибирском Вестнике» на 1823 год, в замечании к журналу сержанта Андреева, мы находим: «Другие известия доказывают, что эта земля имеет жителей, которые называют ее Тикеген, а сами известны под именем хрохаев и состоят из двух племен. Некоторые из них бородатые и похожи на россиян, другие же чукотской породы. Бывшие при экспедиции Биллингса сотник Кобелев и толмач Дауркин, подтвердив описание Андреева, представили даже абрис виденной им земли, составленный некоторым американским тоеном».

 

 

Здесь, вероятно, говорится о северо-западном береге Америки, которого главнейшие мысы и бухты могли быть известны американскому тоену, а название народа хрохаи взято из рассказов чукчей Северного мыса, как означено в моем журнале.

Известие, доставленное Андреевым по обширной на севере земле, дало повод к отправлению секретной экспедиции из Тобольска на Колыму. Берх нашел в тобольском архиве журнал этой экспедиции, которая иначе осталась бы для нас поднесь секретной.

В 1767 году ездили геодезии прапорщики Леонтьев, Лысов и Пушкарев из Якутска в Охотск и оттуда в Нижне-Колымск. В этот острог прибыли они в 1768 году и в следующем году предприняли путешествие по Ледовитому морю.

1769 год, марта 1-го, поехали они на собаках из Нижне-Колымска, а 17-го числа отправились от устья реки Крестовой на первый Медвежий остров и, объезжая все другие острова, делали им подробную геодезическую опись, столь верную в отношении к взаимному их положению и расстоянию, что в 1821 году мы не нашли значительных погрешностей. Геодезисты видели те же развалившиеся юрты, о которых говорил Андреев.

23-го марта, находясь на самом восточном острове, в бухте по северному его берегу, Леонтьев, по обсервации, нашел широту 71°58', почти на том месте, где в 1821 году мной найдена широта 70°37'.

24-го числа отправились они в море на NO 18° и, проехав 37 верст по торосам и рассолу, остановились на ночлег, где крепким от W ветром начало ломать лед, так что едва успели перейти на другое, безопаснейшее место.

25-го числа стояли за погодой и пургой.

26-го числа, проехав на NW 5° три версты через трудные торосы, нашли, что лед тонок, почему не решились следовать далее, «ибо до большой Американской земли расстояние неизвестно». Притом не стало у них пищи и корма собакам, подбившим себе ноги, так что они с трудом бежали. Повернув назад, приехали тем же путем апреля 7-го в Нижне-Колымск, проехав, по их расчету, вперед и обратно 839 верст и 200 сажен.

1770-го года, февраля 28-го, пустились вторично из Нижне-Колымска, а марта 7-го – из устья Чукотской протоки и направили путь к Медвежьим островам, на самый восточный из которых прибыли марта 10-го; за погодой оставались на этом острове пять дней.

16-го числа поехали на NO 5°, к «большой Американской земле», и на 28-й версте остановились на ночь.

17-го на NO 8° проехали 25 верст 300 сажен торосами.

18-го на NO 5° проехали 18 верст 150 сажен торосами.

19-го на NO 5° проехали 25 верст 150 сажен торосами.

20-го на NO 5° проехали 22 версты 150 сажен торосами.

21-го на NO 5° проехали 18 верст 150 сажен весьма частыми торосами.

22-го на NO 10° проехали 18 верст 150 сажен весьма частыми торосами.

23-го на NO 15° проехали 40 верст 400 сажен весьма частыми торосами.

24-го на NO 15° проехали 40 верст 400 сажен весьма частыми торосами.

25-го чинили нарты, совершенно изломавшиеся в торосах.

26-го стояли за погодой.

27-го «по видимости, что впереди торосы еще чаще», поехали Лысов и Пушкарев в числе десяти человек на отобранных собаках, с кормом и пищей на три дня, «для осмотрения не увидится ли где какая земля. На пятой версте доехали к великим торосам в 4 сажени вышиной; по оным проехали около 30-ти верст; осмотрели зрительной трубой горизонт, и видели одни частые торосы, через которые, не предвидя возможности ехать далее, поворотили 28-го числа назад».

На пути к острову переехали они пять расселин на льду шириной по одному аршину, и 1-го апреля прибыли на пятый остров, где остались три дня для осушки платья и обуви; убили четырех медведей.

5-го апреля поехали на Колыму и 9-го числа прибыли в Нижне-Колымский острог, сделав вперед и обратно 950 верст 150 сажен.

Полагая отклонение компаса 15° восточное, приводят курсы их в широту 72°00' – то место, где остановлены были свежими торосами.

1771-го года, февраля 27-го числа, геодезисты в третий раз отправились из Нижне-Колымска, и от устья Средней Колымы направили путь к последнему Медвежьему острову, куда прибыли 9-го марта. Будучи удержаны погодой, поехали от острова 15-го числа, держа на NO 77° к Чаунской стороне. Проехав в три дня 78 верст почти на истинный восток и не заметив ничего примечательного, повернули на SW 10°, к Большому Баранову Камню, куда приехали на 50-й версте 18-го числа.

19-го дневали и убили белого медведя в берлоге.