I

Прошло более 50 лет со времени осады Варны, и число участников похода 1828 года редеет с каждым днем. Все главные лица давно уже сошли в могилу и остаются только те, которые служили в небольших чинах, исполняя второстепенные обязанности. Но всякое воспоминание, всякий рассказ живого очевидца имеет некоторую цену, и я, как служивший при войсках все время осады, передаю свои воспоминания о ней так, как сохранились они в походных заметках того времени.

Крепость Варна, лежащая у подошвы Малых Балкан, на прямом береговом сообщении с Бургасом и другими портами Черного моря, имела для нас большую важность. С покорением ее армия соединялась с флотом, и для дальнейшего наступления вовнутрь страны открывался удобнейший из всех путей для перехода чрез Балканский горный хребет.

Самая крепость, не имея наружных верков, состояла из главного вала с сильными бастионными фронтами и широким, глубоким рвом, в окружности до семи верст. Она была вооружена 178 орудиями и защищалась 20 000-ным гарнизоном, под начальством Капудана-паши.

Князь Меншиков, которого отряд не превышал 10 000 человек, деятельно вел осаду с конца июля месяца. Подступив с северной стороны, он сначала обложил эту часть крепости рядом редутов на пушечный выстрел и потом, пользуясь виноградниками и кустами, скрывавшими наши работы, повел атаку на два бастиона, ближайшие к морю.

Этими действиями он сближался с флотом, с которого, за неимением при отряде осадных орудий, была свезена на берег часть артиллерии и при помощи храбрых черноморских моряков быстро установлялась на батареях. Сам князь Меншиков лично наблюдал за всеми работами и, более чем следовало бы главному начальнику, подвергал себя ежедневной опасности.

С самого начала осады я состоял при войсках в качестве офицера Генерального штаба. Обязанность моя, кроме дежурства в траншеях, заключалась, между прочим, и в том, чтобы водить войска из лагеря и располагать их для прикрытия работ.

В одну из темных ночей, при густом тумане, которые так часты в Турции в это время года, пришлось мне вести рабочую команду в 200 человек с батальоном пехоты и 4 батарейными орудиями на крайнюю оконечность правого фланга позиции, где в ту же ночь должно было возвести редут.

Следуя как можно тише, чтобы не обратить внимание турок, и пройдя несколько верст среди виноградников, – где я остановил орудия с частью пехоты, – мы, вместе с пионерным офицером, скоро отыскали, несмотря на темноту, заранее избранное для укрепления место, и, в то время как я расставлял впереди цепь ведетов для охранения, товарищ мой с рабочими людьми принялся за работу с лопатами.

Неприятель в течение всей ночи не тревожил нас – и к рассвету готов был окоп, достаточно сильный для прикрытия людей и орудий, которые тотчас же были введены в укрепление. Раздалась команда для пальбы, и каково же было наше изумление, когда первое пущенное ядро, вместо крепостного бастиона, упало в виноградники.

Ошибка была очевидна – от неверного направления передового фаса редута, и исправить ее можно было только тем, чтоб из прямых сделать косые амбразуры. Быстро кинулись на эту работу все люди, поощряемые офицерами, но турки уже заметили наше появление и выстрел за выстрелом начали осыпать нас снарядами.

Чрез полчаса времени отважными усилиями пионер и артиллеристов наши орудия могли уже отвечать на неприятельский огонь, но жертвою ошибки, происшедшей, конечно, от темноты, пало более 25 человек, и в том числе один артиллерийский офицер.

Передав это воспоминание о случае, который нередко встретиться может при осадах, продолжаю дальнейший рассказ.

Главная атака, руководимая князем Меншиковым и при содействии флота адмирала Грейга, быстро подвигалась. Часть крепости, обращенная к морю и сильно обстрелянная с кораблей, приведена была почти в бездействие, турецкая флотилия потоплена, и все отчаянные вылазки варнского гарнизона отражены храбрыми 13-м и 14-м егерскими полками.

Однако ж полного успеха нельзя было ожидать до тех пор, пока не последует обложение крепости с южной стороны, откуда доступ к ней был совершенно открыт, и этим путем гарнизон получал все подкрепления.

Но обложить крепость и с южной стороны, при слабом составе войск осадного отряда, было невозможно, а между тем имелось уже сведение, что для усиления его идет гвардейский корпус, что он перешел уже Дунай и направляется к Варне, куда, однако ж, не может прибыть ранее конца августа месяца; к тому же времени и ожидалось возвращение государя, морем из Одессы.

В видах того, чтобы до прибытия гвардии хотя несколько ослабить способы, получаемые гарнизоном Варны с южной стороны, князь Меншиков, невзирая на малочисленность своих войск, решился отделить от них особый летучий отряд, который должен был обойти лиман Девно и, заняв с боя переправу у дер. Гебедже, в 18 верстах от крепости, делать поиски и набеги до самой Бургасской дороги.

В таком положении были дела под Варной, когда 9 августа, при одном из сильных неприятельских нападений на наши траншеи, роковое ядро нанесло князю Меншикову значительную рану, лишив возможности продолжать командование войсками. Его заменил временно начальник штаба отряда генерал-майор Перовский, впоследствии также тяжело раненный; тогда продолжение осады вверено графу М. С. Воронцову, который 18-го августа и вступил в отправление новой обязанности.

Я находился в это время при летучем отряде, у Гебедже, где переправа была занята нами, и отсюда казаки с конными егерями, пользуясь лесистою местностью, делали частые, внезапные набеги на высылаемых из крепости фуражиров; следуя с ними, я мог хорошо изучить местность, не предвидя еще тогда, что в самом скором времени она сделается театром самых кровопролитных действий.

28 августа, совершенно неожиданно получил я от нового главнокомандующего приказание немедленно прибыть в лагерь под Варной и к вечеру того же дня явился к графу Воронцову, который меня вовсе не знал. Ласковый и приветливый прием воина Наполеоновских времен вполне очаровал меня.

«Вы хорошо знаете местность на южной стороне крепости, – сказал мне граф, – и я должен вместе с вами составить в эту же ночь предположение о движении части гвардии на переправу у Гебедже и далее горами, для полного обложения Варны. Завтра утром, не позже 9 часов, прибудет сюда государь с корабля, и к приезду его – работа должна быть готова».

Не выходя из палатки, за чайным столом у графа, прописал я почти всю ночь, едва имев время для некоторого отдыха.

Не могу не упомянуть здесь о том вообще выгодном впечатлении, которое произвело на войска назначение графа Воронцова. Его прежняя славная боевая служба, полное спокойствие во всех распоряжениях и, наконец, всегда вежливое, ровное со всеми обращение невольно вселяли общее уважение и доверие. Отличительною чертой графа Воронцова была особая заботливость его о подчиненных.

Возле его ставки устроен был огромный барак, где постоянно была дежурная прислуга и где, на длинном столе, каждый из приезжающих с донесениями офицеров находил, во все часы дня и ночи, все нужное для подкрепления сил. Все испытавшие на себе неизбежные лишения и трудности похода 1828 года, в опустошенной и разоренной Болгарии, оценят вполне эту похвальную в начальнике заботу.

29 августа, к назначенному часу, государь, в сопровождении небольшой свиты, высадился на берег с корабля «Париж» и верхом прибыл в лагерь. Сойдя с лошади, он прямо направился к ставке, где лежал раненый князь Меншиков, переносивший страдания свои с неимоверною твердостью.

Трогательно было это свидание: со слезами обнял государь князя и в теплых, задушевных словах благодарил его за службу. Потом уже перешел в палатку князя Воронцова, куда, чрез несколько минут, я один был позван.

Государь смотрел на карту, когда я вошел в палатку, и, подняв на меня свой проницательный взгляд, стал в подробности расспрашивать о местности на южной стороне крепости. Увидев же, между прочим, на карте небольшую дорогу, выше переправы у Гебедже, выразил опасение, что неприятель может ею воспользоваться для обхода, сказав по-французски, «Cela peut paralyser nos projets».

Я отвечал государю, что от пункта переправы ведут к Варне две дороги: одна вдоль берега лимана, другая же выше, лесами, по которой можно удобно провести гвардейские войска, незаметным для турок образом; что же касается до пути, возбудившего опасение государя насчет обхода, то, по личному осмотру моему, дорога эта непроходима для войск по причине болот и разлива речки Девно и что, во всяком случае, достаточно будет иметь тут небольшой наблюдательный пост.

Граф Воронцов, разделяя это мнение, начал сам читать государю соображения свои для движения гвардии, и когда, по выслушании их, они были вполне одобрены, то я получил личное от государя повеление состоять при назначенном к обложению крепости отряде.

Начальство над ним было вверено генералу Головину. В состав отряда вошли: одна гвардейская бригада (Финляндский и лейб-гвардии Егерский полки), 4 армейских батальона, 6 эскадронов улан и сотня гвардейских казаков с 2 артиллерийскими батареями, всего не свыше 6 тысяч человек, которые, выступив в ночь на 30 августа, прибыли к рассвету к Гебедже.

Дальнейшее движение для обложения крепости, как полагал граф Воронцов, произошло совершенно неожиданно для турок. Горные, лесистые высоты, образуемые отрогами Малых Балкан, дали возможность скрыть направление нашей колонны, и утром 31 августа, при ярком осеннем солнце, засверкали штыки и пушки русских войск на высотах перед крепостью.

Тесная блокада Варны была окончательно завершена, причем отряд генерала Головина разделился на две части: одна спустилась вниз и заняла перешеек между морем и лиманом, образуя собственно блокаду крепости; другая же часть расположилась в нескольких от нее верстах, по дороге, ведущей в Бургас, имея фронт к Камчику.

Кроме небольших кавалерийских разъездов, быстро умчавшихся в крепость при нашем появлении, и пушечных выстрелов из южных бастионов против нижнего отряда, неприятель нигде не обнаруживал своего присутствия.

Но, по сведениям, которые имелись в главной квартире, было известно, что из Шумлы, где был сам верховный визирь, направляется к Варне отдельный корпус войск под начальством паши Омер-Врионе, с тем чтобы пробиться в крепость и вынудить нас снять осаду.

Это известие увеличивало опасность южного отряда при крайней малочисленности его. Совершенно отдаленный от войск графа Воронцова и не имея почти отступления, так как с одной стороны было море, а с другой лиман, а в тылу крепость, он не мог получить скорого подкрепления иначе как высадкой на судах.

В предвидении этой крайности, в одно время с движением отряда генерала Головина, приступлено было к устройству пристани на морском берегу близ мыса Галата-бурну, и при ней расположена рота Гвардейского экипажа.

Государь, со дня прибытия к Варне, имел постоянное пребывание на корабле «Париж», где, кроме морских чинов, помещались и все окружающие его лица. Близко следя за всем происходящим в осаде, где подступы к крепости с успехом подвигались вперед, государь почти ежедневно выезжал на берег, как для совещаний с гр. Воронцовым, так и для осмотра постепенно подходящих гвардейских войск.

В особенности заботил царя высланный уже на южную сторону отряд; выбежавшие из ближайших окрестностей, болгары положительно утверждали, что турецкий корпус паши Омер-Врионе идет по дороге из Правод и занял дер. Гаджи-асаклар в 18 верстах от места расположения отряда генерала Головина. Все эти тревожные известия не остановили, однако же, государя в решении своем лично обозреть его на месте.

4 сентября получено было о том извещение и на меня возложено было поручение сопровождать государя. Для сообщения от пристани с верхним отрядом проложена была торная дорога у самой подошвы высот, но она обстреливалась из крепости, и еще накануне несколько матросов, ехавших с обозом провианта, были на ней убиты.

Я не мог решиться вести по ней государя и по необходимости должен был избрать для следования едва доступную для верхового проезда тропу, которая вела на крутые высоты морского берега. Конвой из черноморских гвардейских казаков был собран у пристани, и 5 сентября утром государь, прибыв на катере, сел на простую казачью лошадь и приказал тотчас же вести его.

Едва поднялись мы по каменистым утесам мыса Галата-бурну, как мне пришлось отвечать на различные вопросы государя о положении отряда, а между тем, при малейшем невнимании, легко было потерять след тропы, которая совершенно исчезала во многих местах. Это привело в крайнее беспокойство сопровождавшего государя графа Бенкендорфа.

Подскакав ко мне, он строгим голосом повторял несколько раз: туда ли веду я куда следует? где отряд генерала Головина? и знаю ли я, какой подвергаюсь ответственности за малейшую оплошность? Не желая отвечать грубостью, я пришпорил лошадь и ускакал вперед для осмотра глубокого оврага, где, как я знал, придется просить государя сойти с лошади и спуститься пешком.

Благосклонность государя меня ободряла, между тем как грозный взгляд графа Бенкендорфа неотступно меня преследовал. Около 4 верст продолжался этот поезд, о трудности которого я еще на пристани доложил государю, и когда наконец выехал я на Бургасскую дорогу, то милостивое царское слово «Спасибо тебе» вполне вознаградило меня за неуместную недоверчивость графа Бенкендорфа.

Государь в подробности обозрел всю позицию верхнего южного отряда, здоровался с людьми каждой роты и, лично указав место для постройки укрепления, тем же путем и на той же казачьей лошади возвратился чрез несколько часов к пристани для отплытия на флот.

В тот же вечер против передовых постов отряда показались неприятельские разъезды, а через день две роты лейб-егерей и финляндцев со взводом улан, посланные для фуражировки, были внезапно окружены в лесу многочисленною турецкою кавалерией, но, храбро отстреливаясь, пробились сквозь нее с небольшою потерей.

Не оставалось более сомнения в приближении корпуса паши Омер-Врионе. Для ближайшего раскрытия неприятеля была предпринята рекогносцировка по Праводской дороге к дер. Гаджи-асаклар с особым отрядом из лейб-гвардии Егерского полка и 2 эскадронов кавалерии с 2 орудиями.

По особому, присланному с корабля «Париж» повелению начальство над этим отрядом вверено явившемуся за несколько дней перед тем к генералу Головину, полковнику польской службы флигель-адъютанту Залусскому.

Выбор этот был не только неудачен, но даже пагубен. Не зная ни войск, ему вверяемых, ни той трудной лесистой местности, по которой наступал неприятель и поэтому требовавшей крайней осторожности в действиях, полковник Залусский пренебрег всем, и своею оплошностью, если не более, подверг истреблению весь гвардейский Егерский полк.

Я не описываю этого рокового, кровавого дня, в который несчастные егеря трупами своими покрыли всю дорогу, ведущую к деревне Гаджи-асаклар. Он с полною правдивостью описан в сочинении капитана Лукияновича о походе 1828 года, и еще с большею откровенностью сделано о нем заключение в особой французской брошюре, изданной генералом Головиным.

Странным может показаться только то, что при означенной рекогносцировке не находилось ни одного офицера Генерального штаба. Объясняется оно тем, что во всем южном отряде, разделенном на две части, состояло в то время только два офицера, а именно: гвардейского штаба поручик Львов и я.

Первый еще накануне отправления полковника Залусского был послан с казачьей партией к Камчику, откуда также показался неприятель. Я же с раннего утра был в нижнем отряде, где турки сделали сильную вылазку из крепости.

Пример гибельного для егерей дела доказал на опыте, какого внимания, осмотрительности и даже искусства требуют действия в лесах, где при закрытой местности ничто не должно ускользать от глаза начальника.

II

Известие о поражении гвардейского Егерского полка сильно встревожило государя и всю главную квартиру; без малейшего замедления приняты были меры к усилению южного передового отряда, которого состав, за понесенными потерями и за отделением войск собственно для блокады крепости, едва достигал до 3500 человек.

В течение 11 и 12 сентября перевезены были морем и высажены сначала лейб-гвардии Павловский и потом Лейб-гренадерский полки с одною артиллерийскою батареей, и весь отряд вверен генерал-адъютанту Бистрому.

Кроме того, составлен был особый кавалерийский отряд из 1-й бригады легкой гвардейской дивизии под командой генерал-адъютанта Сухозанета, который двинулся чрез переправу при Гебедже на Праводскую дорогу, стараясь войти в соединение с направленными из-под Шумлы к Варне войсками, с принцем Евгением Виртембергским.

 

 

Хотя князю Витгенштейну предписано было отделить из главной армии все, что только было возможно, но как после всех дел в течение лета и убыли от болезней двухбатальонные полки не составляли даже 1000 штыков, то принц Виртембергский выступил из Шумлы с одною слабою бригадой 19-й пехотной дивизии.

По соединении же с отрядом Сухозанета, который был усилен из Девно тремя пехотными полками, все силы, которыми мог располагать принц, не превышали 8476 человек.

Еще меньшее число людей имел под ружьем генерал Бистром, против которого стоял уже 40 000 турецкий корпус, сильно укрепившийся и готовый к бою.

Таким образом, несмотря на все подкрепления, частью высаженные морем, частью двинутые из-под Шумлы, оба отряда наши на южной стороне Варны составляли не более 15 000, то есть едва треть против неприятельского корпуса, подступившего с целью пробиться во что бы ни стало в крепость.

К тому же генерал Бистром был разобщен от отряда принца Виртембергского густыми, сплошными лесами, где, на расстоянии более 20 верст, не было никаких удобных сообщений.

При таких условиях оставалось выжидать, что предпримет турецкий военачальник. Прошло несколько дней в легких перестрелках на аванпостах генерала Бистрома, и в то время как отряд принца находился еще в двух переходах от него, утром 16 сентября многочисленные толпы турецкой пехоты и кавалерии, поддержанные огнем из укреплений, начали спускаться с высот и повели атаку против левого фланга позиции нашей на бургасской дороге.

День этот покрыл новою славой генерала Бистрома, боровшегося целый день против втрое сильнейшего неприятеля, которого все отчаянные усилия ворваться в наши укрепления были блистательно отражены. Казалось бы, что после такого успеха, при слабости наших отрядов, следовало бы продолжать оборонительный образ действий.

Но вышло иначе. Прибывший из Шумлы к Государю начальник главного штаба граф Дибич, имевший вообще большое влияние на ход всей войны в Турции, был введен в заблуждение донесениями генерала Сухозанета о числе и расположении неприятеля.

Вызванный лично к Государю на корабль «Париж», этот последний решился утверждать, что турецкий корпус паши Омер-Врионе далеко не так значителен, как предполагают, и что собственно укрепленный лагерь на высотах Куртме обороняют не более 6,000 человек.

Столь ошибочные сведения имели последствием настоятельное повеление атаковать турецкий лагерь не позже 18-го сентября. Тщетно генерал Бистром, близко видевший неприятеля, представлял свои соображения о неверности сведений; тщетно также принц Виртембергский, чрез нарочно посланного адъютанта своего, полковника Молоствова, сообщал Дибичу, что, по точным известиям от перебежавших из турецкого лагеря болгар, корпус паши Омер-Врионе, усиленный войсками, пришедшими из-за Балкан, превышает даже 40.000 человек, – но отмены не последовало.

Здесь не могу не рассказать, как очевидец, о свидании генерала Бистрома с Сухозанетом, прибывшим прямо с корабля «Париж», с окончательными приказаниями, поздно вечером 17-го сентября.

Рыцарь в душе, генерал Бистром, которого имя в главе гвардейского Егерского полка известно в русской армии уже с Бородинского боя, конечно, не из страха противился атаке. Он видел несоразмерность сил, знал трудность доступа к турецким укреплениям и, предвидя неудачу, резко отвергал все рассуждения генерала Сухозанета. Все призванные на совет частные начальники были того же мнения, но голос их не был услышан.

Тогда, доведенный до отчаяния, он вышел из палатки и, взяв в сторону Сухозанета, произнес знаменательные слова:

– Скажите государю, что я готов с ружьем в руках идти на приступ простым солдатом, но ответственности, как начальник, на себя не беру. Вы дали ложные сведения о неприятеле, и на вас одних падет кровь людей, которые завтра бесполезно погибнут.

Принц Виртембергский, со своей стороны, просил отложить атаку до 21 сентября, чтобы лучше осмотреть чрезвычайно лесистую и пересеченную местность, и, сверх того, о присылке к нему в подкрепление одной гвардейской бригады.

Последняя просьба не могла быть, конечно, исполнена, так как эта бригада составляла единственный и последний резерв всего осадного корпуса под Варной. Изменить же день атаки было затруднительно вследствие сделанных уже со стороны отряда генерала Бистрома распоряжений.

Итак, 18 сентября 1828 г. оба отряда должны были двинуться сколь можно одновременно на приступ турецкого укрепленного лагеря. Принц Евгений, действуя вопреки собственного убеждения, но повинуясь долгу, уведомил Дибича краткими словами: «В 2 часа пополудни колонна моя будет на Праводской дороге на пушечный выстрел от неприятеля».

Находясь случайно во время всего сражения при этом последнем отряде, в который я был послан за два часа до дела, я передаю подробности его, как они сохранились в моих воспоминаниях.

От деревни Гаджи-асаклар на праводской дороге, где собрался весь отряд принца, было не ближе 18 верст до неприятеля. Местность, по которой наступали эти войска, была покрыта густым, сплошным лесом; одна дорога шла среди его, образуя длинную теснину до самой почти высоты, укрепленной турками.

Только в полутора верстах от нее была небольшая поляна, где турки имели полуоконченный редут с несколькими орудиями – далее же местность была вновь закрыта лесом и оврагами, очищаясь перед самыми неприятельскими укреплениями.

После нескольких пушечных выстрелов неприятель покинул редут и небольшая площадь была занята 20-м егерским и Украинским полками без большого сопротивления. Турки отступили и, рассыпавшись по всей окружности леса, открыли учащенный огонь по войскам, скученным на тесной поляне.

Тогда батальон за батальоном начал вступать в лес, загремели выстрелы, и скоро вся правая сторона была очищена от турок, причем один из батальонов Днепровского полка в жаркой перестрелке был увлечен на дальнее расстояние и, таким образом, уже в начале сражения отделился от прочих частей войска.

В левой стороне загорелся еще более сильный бой в лесу. Пользуясь глубокою балкой, значительная часть турецкой пехоты скрытно залегла в ней и, подпустив стрелков на близкое расстояние, внезапно окружила их и вынудила к отступлению под градом пуль.

Произошло минутное замешательство, но близстоящий 20-й егерский полк, под командой генерал-майора Симанского, и легкая 19-й бригады батарея артиллерии, осыпавшая картечью весь лес, остановили это нападение. Здесь сам принц Виртембергский был в огне и получил легкую рану в руку, что не помешало ему продолжать командование.

Турки скрылись, и бой замолк на некоторое время. Теснота места, где стоял отряд, не позволяла развернуть и установить для действия против турецкого лагеря более 10 орудий. Но выстрелы их, по дальности расстояния, не наносили много вреда, и, чтобы выдвинуть вперед артиллерию, должно было прежде всего овладеть хоть одною из лесистых возвышенностей ближе к лагерю.

С этою целью принц направил бригаду 19-й пехотной дивизии, под начальством генерал-майора Дурново, который в главе Азовского полка двинулся прямо по дороге, между тем как Днепровский полк, занявший лес в правой стороне, продолжал еще перестрелку с неприятелем. Генералу Дурново приказано не порываться вперед, стараясь только утвердиться на указанной высоте.

С этой минуты, для большей точности, я передам собственные слова принца Виртембергского, как они выражены в его «Записках»: «Не прошло и получаса после выступления генерала Дурново, и в то время как я говорил с присланным ко мне от государя флигель-адъютантом Кушелевым, намереваясь отправить его обратно с донесением о моих распоряжениях, послышалась вдруг в отдалении ружейная пальба, сначала довольно редкая, потом оживленный беглый огонь и, наконец, сильные залпы – и я увидел турок, толпой бежавших назад к их лагерю.

На их пятах следовал Азовский полк (не более 600 человек), который мгновенно ворвался в укрепление, но так же скоро, в расстроенных рядах, бежал из него, и можно было ясно видеть, как, окруженный со всех сторон неприятелем, полк этот был отброшен в глубину леса.

Неумолкаемый огонь доказывал упорный бой. В то же время мы заметили, что турецкая колонна, приблизительно до 5000 человек, двинулась с оконечности правого фланга лагеря в тыл Азовского полка, как указывала поднявшаяся пыль над лесом, где наступала эта колонна.

Я всплеснул руками и, обратясь к Кушелеву, сказал: “Вы видите последствия необдуманного действия в лесу, без предварительной подготовки. Произошло именно то, чего я вчера опасался”.

Между тем прискакал адъютант генерала Дурново с донесением, что лагерь взят и генерал его просит подкрепления.

Ему указали на последствия, и в ту же минуту второй посланный, с расстроенным лицом, поспешно сообщал мне, что генерал Дурново и все штаб-офицеры Азовского полка убиты, что из всего полка осталась горсть, которая отбивается в лесу от нескольких тысяч турок.

 

 

О штурме лагеря нельзя было и думать. Оставалось спасать остатки азовцев и поддержать их отступление, тогда как в моем распоряжении была только одна слабая бригада генерала Деллингсгаузена и один батальон Днепровский, который я удержал на всякий случай.

Почти в то же время явился генерал-майор Симанский с объяснением, что турецкая пехота, угрожавшая левому флангу, потянулась назад к лагерю и 20-й егерский полк может быть свободно двинут в другое место.

Отдав нужные для сего приказания, я поспешил направить батальон Украинского полка (из бригады Деллингсгаузена) по дороге, где начали уже появляться раненые азовцы, с решительным повелением принять на себя и поддержать преследуемый турками полк, но ни в каком случае не идти далее.

И здесь, однако же, моя несчастная звезда отразилась на этом батальоне, который, по вступлении в лес, был увлечен в рукопашный бой и, опрокинув турок, вместе с горстью Азовского полка пустился их преследовать. Тогда вскричал я генералу Симанскому: “Спешите туда и примите начальство над этими бешеными!”

Ни ружейный огонь, ни картечь не могли удержать увлеченного отвагой Украинского батальона. Он ворвался вместе с турками в лагерь, откуда, подобно Азовскому полку, был также быстро отброшен, и только с помощью давно сражавшегося в лесу Днепровского батальона, а также уцелевшими остатками азовцев и двинутого на помощь 20-го егерского полка с уланами генерала Ностица, мог отступить, удерживая стремительный напор турецких войск.

Генерал Симанский, только что прибывший к месту боя, был убит в ту минуту, когда штурмующие были опрокинуты и преследуемы массами неприятельской кавалерии».

Прерывая здесь подлинный рассказ принца Евгения об этом кровопролитном деле, мне остается добавить, что к ночи 19 сентября весь отряд его собрался вновь у деревни Гаджи-асаклар, где оставался вагенбург при небольшом прикрытии.

Со стороны генерала Бистрома атака была столь же неуспешна. Предпринятая с тремя батальонами лейб-гренадер и лейб-егерей, которые смело устремились на укрепление и даже достигли рва, она была отбита метким огнем турецкой пехоты, несмотря на троекратно повторенное нападение.

Потеря в обоих отрядах простиралась до 2000 нижних чинов и двух генералов. Кроме того, пал Генерального штаба капитан Вельяминов-Зернов и тяжело ранены все батальонные командиры гвардейских частей.

Главною причиной неудачи сражения 18 сентября 1828 г. были не только наши слабые силы, но и местность, на которой происходили действия. Турецкий укрепленный лагерь на высотах Куртме, господствующих над всею окрестностью, представлял для обороны большие выгоды.

Вся западная оконечность высот была опоясана лесом и кустами, столь густыми, что атакующие войска лишены были возможности развернуть свои части и установить артиллерию для обстреливания укреплений. В особенности со стороны принца лесистая местность была до того пересечена, что вся кавалерия оставалась в бездействии, а артиллерия, сжатая на тесном пространстве, могла открыть огонь с слишком дальней дистанции.

Расстояние между отрядами генерала Бистрома и принца было так велико, что звук выстрелов едва достигал до слуха с той и другой стороны, отчего не было ни единства, ни связи в движениях и каждый отряд дрался с неприятелем отдельно. Леса и глубокие овраги без дорог совершенно разобщали войска на всем протяжении, что и побуждало генерала Бистрома, ближе других знакомого с местностью, так упорно отклонять нападение.

Только в южном направлении от турецкого лагеря, по Бургасской дороге, высоты были более открытые, и оттуда с выгодой можно было повести атаку; но для этого требовалось втрое более войск, чем было у нас под рукою, и что, при слабости всего осадного корпуса под Варной, было даже немыслимо.

Оба начальника отрядов с полным самоотвержением исполнили дело, предпринятое против их собственной воли и убеждения. На долю принца Виртембергского выпала более трудная борьба, и мужество, доказанное им на полях сражений прежних войн, не изменило ему ни на минуту в критическом положении отряда 18 сентября.

Стойко удерживал он напор турок своим арьергардом под начальством генерала Деллингсгаузена и не прежде дал сигнал к отступлению, когда замолкли вдали последние выстрелы отряда генерала Бистрома.

В своих личных суждениях об этом несчастном деле принц находит двух виновников: графа Дибича и Сухозанета. Более всего – первого из них, как давнишнего его врага, еще со времени Кульмского сражения в 1813 году, и который будто бы из мести хотел погубить его.

Смею думать, что столь важное обвинение, по крайней мере – преувеличено. Скорее можно и должно допустить, что если бы граф Дибич, которому нельзя отказать в военной опытности и даже дарованиях, лично осмотрел местность и расположение турецкого лагеря, то, несомненно, убедился бы в безуспешности атаки столь малым числом войск и не настаивал бы у государя на исполнении ее.

Во всяком случае, было ли это последствием непримиримой вражды, или простою, хотя значительною ошибкой, но сражение 18 сентября 1828 г. невыгодно отразилось на ход осады. Паша Омер-Врионе, ободренный своим успехом, укреплялся более и более на неприступных высотах и тем поощрял гарнизон Варны к обороне крепости до последней крайности.

20 сентября дошел, чрез лазутчиков, до государя слух, что Омер-Врионе ищет обойти позицию генерала Бистрома и с этою целью пробивает сквозь леса и кустарники новую дорогу от своего левого углового укрепления. Этим средством он мог неожиданно напасть в тыл нижнего блокадного отряда и, опрокинув его, поставить в безвыходное положение.

По важности своей известие это требовало точного исследования, и генерал Бистром, вследствие личного повеления государя, возложил на меня эту обязанность. По свойству местности, окружающей турецкий лагерь, невозможно было подойти к нему для обозрения иначе, как скрытно, с небольшою пехотною командой.

Выбрано было 10 охотников из разных частей войск, и с ними я с раннего утра отправился прямо лесом к левому флангу неприятельского лагеря. Поручение было не без опасности. Кругом занятого турками укрепления сторожила цепь часовых, впереди ходили пешие патрули, и избегнуть их можно было только счастливым случаем.

Пробираясь без шума среди кустов и прислушиваясь к каждому шороху и звуку, я на каждой замеченной тропе оставлял одного человека для наблюдения. Таким образом подвигаясь вперед, мне удалось обогнуть все укрепление и настолько к нему приблизиться, что с дерева, на которое я кое-как взобрался, мог даже снять на бумагу новые возводимые турками окопы, что, вероятно, и подало повод к слуху о новой дороге.

Не довольствуясь этим обозрением, я счел нужным проникнуть до дороги, ведущей в Гаджи-асаклар (той самой, по которой наступала колонна принца Евгения 18 сентября), откуда неприятелю еще легче было бы проложить сквозь лес новое сообщение для обхода генерала Бистрома и нападения на нижний отряд. Но и здесь турки, при обыкновенной их беспечности, не предприняли никаких работ, и я с полною уверенностью мог донести о том.

День склонялся к вечеру, как, усталый и в изорванной одежде, я возвратился к отряду с 8 только охотниками, так как двое из них пропади без вести. Генерал Бистром ожидал моего прибытия на крайнем редуте и в тот же вечер отправил меня к государю на корабль «Париж», куда, однако ж, я не мог прибыть ранее 11 часов ночи.

Граф Дибич принял меня в своей каюте, внимательно выслушал все объяснения и велел ночевать на корабле. Позванный к ужину вместе с блестящею царскою свитой, среди коей появление армейского офицера прямо с бивака резко отличалось, я почти в первый раз спокойно отдохнул после двухмесячных боевых тревог и лишений.

В 8 часов утра я был позван к государю, на палубу.

– Ты меня очень успокоил, – сказал милостиво император, – и я сердечно тебя благодарю. Передай от меня Карлу Ивановичу (имя генерала Бистрома), что на него и на всех вас я твердо полагаюсь. Еще небольшое усилие, и крепость скоро будет в нашей власти. – Затем, перекрестив меня, добавил: – Да сохранит тебя Бог!

Эти выраженные от души слова остались навсегда врезанными в памяти моей и в сердце. Чрез три дня после того рушился последний оплот храбрых защитников Варны: два бастиона взорваны минами, прилегающий к ним городской квартал превращен в груду камней и самый дом, где жил паша, – разрушен до основания.

Крепость, после 2½-месячной осады, безусловно, сдалась наконец 29 сентября 1828 г., между тем как корпус Омер-Врионе, после тщетных усилий подать ей помощь, быстро отступил в ночь с 28-го на 29-е число к Камчику, преследуемый войсками генералов Бистрома и принца Виртембергского.

Варна, в первый раз покоренная русским оружием, была важным во всех отношениях приобретением и много способствовала блестящим успехам наших войск в кампанию 1829 года.