Книга: Уинстон Черчилль: Власть воображения (новая версия (этерна))
Назад: XIII. Вечное возвращение
Дальше: Заключение

XIV. Возвращение в вечность

«Я думаю, что умру скоро после отставки. Зачем жить, когда нечего делать?» Черчилль сказал это 16 декабря 1954 г. Четыре месяца спустя он подал в отставку, но смерть могла подождать: отставник должен был вернуться в Чартвелл, чтобы заняться своими любимыми животными, навести порядок в финансовых делах, ответить на хотя бы некоторые из почти семидесяти тысяч писем, пришедших к нему со всего мира, навестить внуков, съездить на скачки в Эпсом, провести пару недель на Сицилии, поработать за мольбертом, закончить уже наконец «Историю англоязычных народов», после чего можно будет серьезно заняться всеобщими выборами, назначенными на 27 мая.

Отдых на Сицилии удался только наполовину: пятнадцать дождливых дней, восемь часов карточной игры в безик ежедневно, две немного грустные картины… Но художник вернулся в отличную форму для избирательной кампании и мог повторить свои слова, сказанные сорок семь лет назад: «Я возвращаюсь на линию огня в самом добром здравии и готов сражаться в самом ближнем бою». Увы! На этот раз ему ясно дали понять, что партия не нуждается в его поддержке; новый вождь консерваторов Антони Иден желал показать избирателям, что он избавился от опеки великого человека, и рвался в бой под своим штандартом. Уинстон был разочарован, но старался этого не показывать: он удовольствовался несколькими речами в своем округе Вудфорд и в округе своего зятя Кристофера Сомса в Бедфорде.

Американский журналист Сирус Салцберджер присутствовал на одном из этих выступлений, оставившем у него яркие воспоминания: «Мы съездили в Ист-Уолтамстоу, потом прибыли в Чигуэлл, где старик выступал в школе для девочек. […] Как хороший артист, он выкладывался перед публикой: поглядывал на аудиторию поверх архаичных полукруглых очков и казался то насупленным, то довольным собой, решительным, улыбающимся, сентиментальным. Он замотал головой, протестуя, когда его представили как “самого великого англичанина всех времен”, и заговорил низким и звучным голосом. […] В руке он держал несколько листков с записями, но время от времени переходил к живой импровизации, достойной человека вдвое моложе. Он говорил одними клише, но произносил их лучше, чем кто-либо еще на Земле: “Государство – слуга народа, а не господин”; или еще: “Наш уровень жизни высок, как никогда прежде. Мы едим больше…” И тут добавил sotto voce, посмотрев на свой живот: “И это очень важно”. Несколько мгновений спустя он заявил: “Есть один пункт, по которому я хотел бы возразить господину Эттли” – и объяснил доверительно публике: “Господин Эттли, вы знаете, это лидер Лейбористской партии”. Он явно забавлялся. […] Он говорил дольше, чем было предусмотрено, утверждая “моей политикой всегда был мир через применение силы” и призывая к “объединению усилий англоязычных народов”. Он говорил о “вздоре, бессмыслице и околесице Лейбористской партии”. […] неприятное происшествие: его сын Рэндолф заснул во время выступления, уронив голову на стол, и фотографы его щелкали со всех ракурсов. Треск камер разбудил его, и он шмелем пронесся перед первым рядом зрителей к выходу. Это не смутило старика, продолжившего выступление с честью. […] Он произнес две речи и говорил один час двадцать минут, что в самом деле очень неплохо для человека восьмидесяти лет».

Оратор, естественно, был переизбран, как и многие другие консерваторы: новая администрация Идена получила значительный перевес в палате общин – в пятьдесят девять мест. И когда на первом заседании депутат от Вудфорда подошел неуверенной походкой внести тринадцатый раз свое имя в список избранных, вся палата приветствовала его стоя, причем больше всего энтузиазма проявили лейбористы. Наш ветеран ушел со слезами на глазах: после короля он больше всего на свете уважал и боялся палату общин – вот уже на протяжении пятидесяти пяти лет он жил в состоянии необъявленной войны со своими коллегами, и вот сегодня они воздают ему почести столь же неожиданно, сколь и единодушно. Да, есть в жизни моменты, которые не забываются.

Черчилль всегда приезжал голосовать по важным вопросам, за исключением тех случаев, когда это было абсолютно невозможно, но он крайне редко участвовал в дебатах. Центр его существования переместился в Чартвелл, но он не жил там одиноким отставником: помимо Клементины, семейства Сомсов, армии слуг и впечатляющего поголовья скота, в старое поместье приезжали дети и внуки, кузены и племянники, помощники и секретари, медики и историки, журналисты и местные власти, а также коллеги, друзья и соратники времен войны и довоенной поры: Черуэлл, Моран, Брэкен, Бивербрук, Колвилл, Мортон, Исмей, Маунтбаттен, Брук, Портал, Монтгомери, Александер, Иден, МакМиллан, Батлер, Солсбери, Хит, Мартен, Хьюм, Дикин, Бутби, Спирс, Поунолл, Джекоб, Каннингэм, Дайана Купер, Вайолет Бонэм-Картер, урожденная Асквит, Памела Литтон, в девичестве Плоуден, Эмери и Венди Ривз и многие другие. Обеды и ужины проходили уже не так оживленно, как прежде, в силу прогрессирующей глухоты хозяина дома, но когда атмосфера теплела стараниями домашних и Уинстон разогревался алкоголем, старый огонь вспыхивал вновь и озарял чудным светом прошлое, настоящее или будущее. А потом старый барин-крестьянин непременно желал показать свои угодья посетителям: «Он шагал энергичной, но шаткой походкой, – заметит Салцберджер, – и показывал нам черных лебедей на пруду и теленка, родившегося на прошлой неделе; он гордился своими черно-белыми коровами […] и проявлял большой интерес к рыбам, разводимым в двух прудах, […] карпам, которым уже двадцать пять лет. Когда мы возвращались с прогулки, он заметил крошечную мертвую птичку. Со слезами на глазах, крайне расстроенный, ворча, он указал на нее своей тростью». Но больше всего Уинстон гордился своими лошадьми: «Он подвел меня к окну, – вспоминал историк А. Л. Роуз, – и указал на великолепную кобылу с жеребенком, которого назвали Гиперионом; то был чей-то там сын, уже не помню. В конце концов, он сообразил, что я пришел не ради разговоров о лошадях, даже если могу их поддерживать».

Это точно, как и многие его коллеги, Роуз приехал поговорить об истории, поскольку Черчилль сформировал новую команду ассистентов под управлением Алана Ходжа, Уильяма Дикина и Дениса Келли для помощи в завершении и редактировании «Истории англоязычных народов». Четыре толстых тома рукописи действительно нуждались в проверке. Большая часть из них была написана в то время, когда автор был слишком поглощен срочными проблемами и не мог достаточно глубоко разобраться в перипетиях прошлого. Для консультаций вызывались лучшие специалисты по каждой эпохе, которые привозили с собой новые документы, но общая концепция оставалась чисто черчиллевской, с его обычными сильными и слабыми сторонами: более живой стиль изложения, чем у обычного исторического труда, анализ характеров и мотивов, зато ход истории показан исключительно от войны к войне в ущерб экономическим, социальным, культурным и научным факторам развития. Но автор был уже настолько знаменит, что его труд сразу имел большой успех, как только весной 1956 г. вышел первый том. Несколько месяцев спустя его литературный агент Эмери Ривз предложил ему двадцать тысяч фунтов за эпилог в десять тысяч слов к сокращенной версии его военных мемуаров – это почти двести франков за слово. Весьма приличная сумма, особенно если учесть, что большая часть этих слов будет написана помощниками!

И вот когда Уинстон Черчилль уже был надежно защищен от нужды, его самые невинные занятия стали обращаться в золото: иллюстрированный журнал «Тайм-Лайф» предложил кругленькую сумму за право публикации фотографий некоторых его картин; американский издатель Холлмарк обещал хорошие деньги за изображение других его шедевров на поздравительных открытках, а выставка его работ в Канзас-Сити привлекла тысячи посетителей. Даже бега, столь часто служившие причиной разорения его предков, обогатили чартвелльского Крёза: его кони Уэлш-Аббот, Гибралтар, Гиперион и Колонист II выигрывали заезды у лошадей Королевской конюшни с таким постоянством, что Черчилль чувствовал себя неловко и должен был частенько приносить извинения королеве. Человеку, долгое время преследуемому призраком смерти в нищете, все это приносило удовлетворение, что немаловажно.

Но старый боец вел новую борьбу, скрытую от большинства посетителей, и опасался проиграть в короткие сроки; его проблемы с кровообращением продолжали свою медленную подрывную работу, периодически проявлявшуюся в тревожных звоночках: 1 июня 1955 г. у него был новый спазм церебральной артерии, затронувший правую сторону; с этого времени ему было трудно правильно выводить буквы при письме и ходить без посторонней помощи, у него участились провалы в памяти, ему случалось засыпать за столом, он не всегда мог закончить фразу и, главное, жил в постоянном ожидании нового спазма, который парализует его окончательно. Все это было ужасно для состояния духа, и он признался своему зятю зловещим тоном: «Для меня жизнь окончена, чем раньше, тем будет лучше…»

Но у Черчилля депрессия, хотя и была частой гостьей, никогда не оставалась насовсем; через несколько недель благодаря усилиям железной воли проявления болезни ослабли, рука стала тверже, походка – менее шаткой, и в конце июня он уже не был так уверен, что хочет умереть. Лучшим лекарством и самым мощным стимулом для него всегда были честолюбие и власть, но они теперь отошли в область далеких воспоминаний, и власть, по которой он тосковал, уже не могла помочь ему перебороть себя. Но у него оставалась другая забота, воодушевлявшая его еще под Омдурманом, Ледисмитом, Антверпеном, на Галлиполи и во время битвы за Англию: его команда, то есть команда Великобритании, не должна была проиграть, и он, Черчилль, по-прежнему чувствовал себя ответственным за это: «Когда Уинстон не был поглощен мыслями о приближении смерти, – отметил лорд Моран, – он постоянно говорил о безопасности королевства. […] Он боялся оставлять ее без воли или средств к сопротивлению».

И это так, мощнейшая империя времен его молодости печальным образом сжалась после двух мировых войн под натиском национальных движений и в силу некомпетентности социалистов, но ради нее стоило жить. Иден и его министр иностранных дел МакМиллан хорошо это знали и потому распорядились держать знаменитого пенсионера в курсе всех дел в королевстве; что еще лучше, они откомандировали к нему на дом в качестве личного секретаря служащего Министерства иностранных дел Антони Монтегю Брауна, который должен был передавать ему самые важные донесения из-за рубежа и разъяснять политику правительства, когда они не могли сделать это лично. Черчилля уведомляли о ходе переговоров в Женеве с новыми хозяевами Кремля, росте напряженности на Ближнем Востоке и проектах официальных визитов королевы; по случаю у него просили совета, негласного участия, письма или выступления с речью в поддержку… 21 апреля 1956 г. во время визита Николая Булганина и Никиты Хрущева Черчилль был приглашен на ужин, устроенный в честь гостей на Даунинг-стрит: «Ужин удался, – отметит этот великий скромник, – поскольку я был в центре внимания, меня посадили рядом с Хрущевым. Русские были рады меня видеть, Антони сказал им, что это я тогда победил в войне!» Своему секретарю, спросившему, кто, по его мнению, имеет реальную власть, Булганин или Хрущев, отставной премьер, не утративший проницательности отвечал, не раздумывая: «Хрущев, нет никаких сомнений!»

Три месяца спустя египтяне национализировали Суэцкий канал, дав новый повод чартвелльскому затворнику избежать праздности; 1 августа, получив от премьер-министра последние данные по этому деликатному делу, он заявил своему окружению о Насере: «Не может быть и речи о том, чтобы позволить этой мерзкой обезьяне устроиться на наших коммуникациях». Своему врачу, спросившему, что же скажут американцы, он с чувством ответил: «Нам не нужны американцы в этом деле!» – и посчитал своим долгом подготовить выступление в парламенте, призванное заранее оправдать военное вмешательство, которое он начал планировать сразу, как только узнал о национализации. Через четыре дня, когда Гарольд МакМиллан обедал в Чартвелле, все разговоры велись только об этом: «Черчилль разложил карты и просто пылал боевым огнем». Достаточно было бы одного слова одобрения, чтобы энтузиаст, планировавший некогда высадку в Анцио, вернулся на службу, но его помощи так и не попросили. Зато Иден обратился к нему за поддержкой в парламенте, которую тот оказал тем охотнее, что видел во всем этом деле подтверждение постфактум его правоты, когда он в одиночку выступал против эвакуации войск из зоны Суэцкого канала два года назад.

Хотя Черчилль ничего не знал ни о тайных переговорах с французами и израильтянами в конце февраля, ни о приготовлениях к совместной операции в Египте, он поспешил с самого начала военных действий оказать правительству решительную поддержку, опубликовав соответствующее коммюнике, в котором также выразил убеждение, что «наши американские друзья очередной раз отдадут себе отчет, что мы действовали независимо для общего блага». Это был прозрачный намек на то, что в обеих мировых войнах и при подавлении народного восстания в Греции американцы всякий раз после долгих колебаний заканчивали тем, что шли вслед за британцами. Стиль коммюнике вызывает еще большее восхищение, если учесть, что всего за неделю до его составления Черчилль перенес новый приступ, из-за которого оставался без сознания двадцать минут и вся правая сторона была парализована на несколько дней.

Увы! Американцы не пожелали понимать намеки, советские метали молнии, ООН возмущалась, британская оппозиция бушевала, правительство разделилось, и, в конечном итоге, экспедиционный корпус был поспешно отозван, оставив Насера хозяином положения и вынудив Идена уйти в отставку. Когда началась эвакуация войск, Черчилль заявил своему окружению, что «останавливаться сейчас просто безумие», но что на месте Идена он «ничего бы не предпринял, не проконсультировавшись с американцами». Нельзя было без усмешки слушать такие слова от человека, заявлявшего всего четыре месяца назад, что «нам не нужны американцы в этом деле». Однако если наедине с собой наш тонкий стратег мог немного позлорадствовать над незадачливым премьером, то на людях он проявлял безупречную лояльность, и несчастный Иден, атакуемый со всех сторон, отступал под прикрытием старой, но все еще разрушительной артиллерии черчиллевского красноречия: «Наша партия, как, впрочем, и вся наша страна, должна испытывать к нему чувство глубокой признательности, […] и у тех, кто здесь и за рубежом подверг критике решительные действия, предпринятые совместно с нашими французскими союзниками, быть может, найдутся сейчас причины одуматься. Однако я считаю, что отношение Организации Объединенных Наций нисколько не способствовало ни делу демократии, ни делу мира и процветания на Ближнем Востоке».

В последующие месяцы те, кто держал Уинстона Черчилля за слабоумного старика, не раз еще имели случай раскаяться. Разве не с ним консультировалась королева перед тем, как назначить премьер министром Гарольда МакМиллана 10 января 1957 г.? И сколько опытных наблюдателей смогли бы в то время написать, прочитав первый роман Александра Солженицына: «Это шаг в хорошем направлении, надо к нему внимательно присмотреться»? И сколько других подданных Ее Величества поручились бы в марте 1958 г., что де Голль остановит войну в Алжире и вернет Франции ее былое величие? Сколько бы нашлось политиков в полном расцвете сил, которые бы в апреле 1959 г. предсказали, что ключ к переговорам по разоружению лежал во взаимном контроле? И кто еще, кроме этого молодого человека восьмидесяти семи лет, нашел смелость в октябре 1961 г. написать премьер-министру о несогласии с планируемым визитом королевы в Гану, который был бы воспринят как знак поддержки тиранического и коррумпированного режима Кваме Нкрума? Это неоспоримый факт: сила воображения, огромная воля и умение доктора Морана могли творить чудеса.

Но чудеса заведомо эфемерные. И Уинстон Черчилль уже давно открыл для себя, что старческие болячки меньше дают о себе знать под южным солнцем: сбежав от туманов Англии, он отправился на зимние квартиры (а также весенние и осенние) на Лазурный Берег, где жил то на вилле лорда Бивербрука на мысе Ай, то в гостинице «Париж» в Монте-Карло или на вилле Эмери и Венди Ривзов в Рокбрюне. Он проводил там время в компании Дианы, Сары, четы Сомсов, Рэндолфа, Монтегю Брауна, Колвиллов, лорда Морана, Монтгомери, своего внука Уинстона и целой армии секретарей и слуг, не говоря про волнистого попугайчика Тоби и всех соседских котов, которых он успел приручить. В этом благодатном солнечном краю он много спал, с аппетитом ел и пил, рисовал окрестные пейзажи, читал романы, пробегал мемуары боевых соратников, без конца играл в карты, прилежно посещал казино и писал нежные письма Клементине; он также принимал много гостей, среди которых был префект департамента Приморских Альп, писатель Сомерсет Моэм, художник Поль Маз, монакские князь Ренье III и княгиня Грейс, Поль Рейно, французский президент Рене Коти, миллиардеры барон Ротшильд и Аристотель Онассис. Последний был столь очарован личностью Черчилля, что пригласил его на свою яхту в 1956 г., и в последующие восемь лет они вместе десяток раз плавали на «Кристине» по Средиземному и Адриатическому морям, забирались к Канарским и Антильским островам; во время путешествий они встречались с премьер-министрами Греции и Турции, с королевой Испании, с маршалом Тито, с Джованни Агнелли и Эдлаем Стивенсоном, а также подолгу задерживались в отеле «Мамуниа» в Марракеше, куда их доставляли самолеты «Олимпик Эйруэйз» и где встречал у трапа почетный караул гвардии короля Марокко. Все эти поездки стали для Уинстона целительными прививками юности, и как с удивлением отметит одна из его секретарей: «За три недели он помолодел лет на двадцать и теперь был счастлив, как ребенок, что возвращается в Чартвелл».

В Великобритании он теперь бывал только наездами, короткими и бурными: надо было председательствовать на инаугурациях, присутствовать на памятных церемониях, участвовать в голосовании по важным вопросам в парламенте (этот пионер оружия устрашения голосовал против отмены смертной казни), ездить на бега в Эскот, ужинать во дворце, проводить вечера в клубе, встречаться с МакМилланом, Аденауэром, или Бен-Гурионом и выступать с речами в Вудфорде в преддверии выборов 1959 г. Прежде чем вернуться к солнцу, пришлось сделать несколько остановок по пути: в Ахене в 1956 г. для присуждения ему премии Карла Великого, в Париже в 1958 г. – для получения Креста Освобождения из рук генерала де Голля, в Вашингтоне в 1959 г. – для обмена мнениями с Эйзенхауэром!

Посреди этого вихря семья была одновременно источником моральной поддержки и главным источником забот: его дорогая Клементина, подверженная приступам меланхолии и частой перемене настроения, не любила ни Чартвелл, ни юг Франции и не выносила общества ни лорда Бивербрука, ни четы Ривз; когда Уинстон был в Чартвелле, ее можно было встретить в Сент-Морице, в Чартвелле, когда он был в Рокбрюне, или на Цейлоне, когда он был на мысе Ай, что, впрочем, не мешало нежным супругам регулярно переписываться и даже встречаться на Канарских островах, в Марракеше… или в Чартвелле. Как и следовало ожидать, вторая жена Рэндолфа не лучше первой смогла приспособиться к его невыносимому характеру и запойному алкоголизму; желчные выпады журналиста Рэндолфа Черчилля против Антони Идена в «Ивнинг стандард» и «Манчестер гардиан» далеко перешла границы дозволенного, безрассудная агрессивность закрыла перед ним многие двери. Наконец, его отношения с сестрами, матерью и отцом были откровенно враждебными, но Уинстон всегда его прощал и в 1960 г. даже разрешил написать сыну свою биографию – долгосрочное предприятие, которое Рэндолф так и не смог довести до конца. Диана Сэндис, страдавшая от депрессии, алкоголизма и ветреного супруга, рассталась с Дунканом в 1956 г. и через четыре года официально оформила развод; она лечилась в клинике, ее хрупкое душевное равновесие вызывало большое беспокойство. Сара развелась с Антони Бочампом в 1955 г. и с грехом пополам продолжала актерскую карьеру, которая увела ее от голливудского кинематографа к лондонскому бульварному театру, где она играла во второсортных пьесках, таких как «Ночная жизнь смелой картофелины». В 1957 г. она узнала о самоубийстве Антони Бочампа, что катастрофически сказалось на ее душевном состоянии; в январе 1958 г., в Лос-Анджелесе, ее забрали в полицейский участок за вождение в пьяном виде; в марте 1959 г. она по той же причине была задержана в Ливерпуле. По настоянию отца она прошла курс дезинтоксикации в швейцарской клинике, но результаты были разочаровывающими; в 1962 г. она вышла замуж за барона Одли, красавца и алкоголика, с которым попыталась обрести счастье. Одна лишь Мери избежала неурядиц и вела безоблачную семейную жизнь с Кристофером Сомсом, продолжившим блестящую карьеру в Министерстве авиации, затем в Военном министерстве и Министерстве сельского хозяйства. Для Черчилля, расстроенного незадачливой судьбой остальных детей, семья Мери была огромным утешением.

Увы! Старость, с каждым днем все заметнее отравлявшая его существование, оставила ему мало поводов для радости. В 1959 г. глухота Уинстона усилилась, и его близкие часто надрывались зря, однако находились избранные, которым удавалось общаться с ним, даже не повышая голоса. К таким редким людям относился Аристотель Онассис; канцлер Казначейства Селвин Ллойд с удивлением заметил, что может свободно обсуждать с Черчиллем высокую политику, когда грек выступает переводчиком. После нового приступа в апреле 1959 г. Уинстон уже с трудом мог говорить, и несколько недель спустя избирателям пришлось напряженно вслушиваться, чтобы понять предвыборную речь депутата от Вудфорда; после этого Черчилль стал бояться провала и выступал только с короткими обращениями, а с ноября 1960 г. уже больше ни разу не брал слово на публике. Отредактировав гранки последних двух томов «Истории англоязычных народов» летом 1957 г., великий писатель Черчилль также отложил перо навсегда: с ослаблением внимания исчезло и вдохновение; но Уинстон ценой больших усилий заставил руку твердо выводить буквы, чтобы продолжить переписку с Клементиной, и как всегда болезнь отступила перед силой воли. Уже несколько лет его феноменальная память давала сбои, учащавшиеся после каждого приступа, но если обстоятельства к тому располагали, он мог прочитать наизусть длиннющую поэму или с мельчайшими подробностями рассказать о битве при Геттисберге. Походка стала нетвердой, нередко случались падения – и не без последствий, так что Уинстон скоро был вынужден признать, что ему лучше не выходить и оставаться на борту «Кристины» во время остановок. Барин-крестьянин тоже должен был уйти на покой: он редко приезжал в Чартвелл, а его зять и наставник Кристофер Сомс был теперь слишком занят министерской карьерой. Летом 1957 г. пришлось продать все фермы вокруг Чартвелла, так развеялась еще одна золотая мечта… А что с живописью, его наилучшим утешением? В Рокбрюне, на мысе Ай и в Марракеше художник еще не расставался с кистями и красками, но осенью 1960 г. рука ослабела и муза незаметно ушла. С 1961 г. у знаменитого отставника из любимых занятий остались только чтение и общество близких.

Были еще и размышления о прожитом, но это был скорее не друг, а враг, поскольку вынужденное безделье широко открыло дверь «черному псу» – его неотвязчивой и неумолимой депрессии. В те дни, когда она властвовала безраздельно, Черчилль без конца возвращался к мысли о бессмысленности прожитой жизни: не он ли беспомощно смотрел, как рушится империя его молодости? К чему были сверхчеловеческие усилия во время двух мировых войн, если Англия каждый раз выходила из них фатально уменьшенной? Что осталось от миража братского союза англоязычных народов после горьких разочарований Тегерана и Суэца? И к чему привели его старания по организации личной встречи с преемниками Сталина и установлению справедливого и долгого мира? А его дети? Он старался быть внимательнее и заботливее, чем его собственный отец, но если из четырех детей у троих тяжелые психологические проблемы, то разве родительское воспитание здесь ни при чем? Разумеется, когда буря в голове успокаивалась, всходило солнце гордости: жизнь все же была прекрасной, страна и государь одержали победу над всеми врагами, и он, Уинстон, смог оказать им много ценных услуг, которые не остались незамеченными. Разве не это было его заветной мечтой, когда он в одиночестве играл с оловянными солдатиками в своей детской?

Однако это был человек, утративший влияние и вынужденный статистом дожидаться конца представления, и зрелище собственного угасания расстраивало его с каждым днем все сильнее. Не лучше ли было уйти, пока его дряхлость не стала очевидной для всех? Разве это не так, если все его самые дорогие друзья покинули этот мир один за другим? Лорд Черуэлл, Профессор, его самый лучший друг после смерти Ф. Э. Смита, ушел из жизни летом 1957 г.; годом позже за ним последовал Брендан Брэкен в сравнительно молодом возрасте – пятидесяти шести лет: в парламенте злые языки назвали его внебрачным сыном Черчилля за красный цвет лица и безграничную преданность. Позже в последний путь отправился лорд Ивор Спенсер Черчилль, родной сын его дорогого кузена Санни, а за ним и Эдвина Маунтбаттен, которая родилась и выросла практически на его глазах. Все уходят, даже дети его старых товарищей… А он какого черта еще торчит на этой сцене, когда у него не осталось уже ни таланта, ни репертуара, ни слушателей? «Кажется, что я продолжаю жить, – признался он своему врачу, – становясь все более бесполезным… Ничего другого не осталось, кроме как умереть… Я не боюсь смерти; наконец, я верю… Скажите мне, Чарлз, как умирают люди? Я вот этого жду…»

Но ожидание еще не закончилось. В апреле 1963 г. ему пожаловали титул почетного гражданина США – высочайшая честь, которой не удостаивался ни один иностранец со времен Мари Жозефа Лафайета. Но к чему эти почести, когда уносишься в туман? Без компаса и руля старый броненосец дрейфовал на волнах, периодически сотрясаемый ужасающими взрывами: в августе 1963 г. по возвращении из последнего круиза по Средиземному морю Уинстон пережил новый спазм артерии, приковавший его к постели. Он не мог ни ходить, ни даже читать. Долго ли оставалось до фатального девятого вала? Клементина уговорила мужа отказаться от участия в выборах 1964 г.; мудрый совет, разумеется, но мысль, что он через несколько месяцев уже не будет депутатом, сильно его расстроила. Неурядицы и огорчения продолжились: после дней и бессонных ночей у постели больного Клементину саму пришлось отправить в дом отдыха; последний муж его дочери Сары барон Одли умер от сердечного приступа, и с этого времени полиция должна была установить тайную слежку за миссис Сарой Оливер-Бочамп-Одли, когда она ходила по барам в поздние часы после закрытия театров.

Однако, к всеобщему удивлению, отважный корабль продолжал свой путь, и его курс даже немного выправился. В сентябре 1963 г. благодаря поразительной способности к восстановлению Уинстон Черчилль снова стал ходить, играть в карты, отчетливо говорить и даже появляться в клубе. 13 октября в отставку по состоянию здоровья подал премьер-министр МакМиллан… Вот уж действительно, молодежь пошла жидковата! Сам Черчилль вернулся в парламент за несколько дней до своего девяностолетия. Впрочем, для этого потребовалась большая смелость, поскольку судьба продолжала наносить сокрушительные удары: 14 октября в приступе депрессии, более невыносимом, чем другие, Диана покончила жизнь самоубийством; Мери, сообщившая эту новость со всей возможной осторожностью, была сражена его реакцией: «До него очень медленно доходил смысл моих слов, но когда это, наконец, случилось, он укрылся в тяжелом и отчужденном молчании».

Заря 1964 г. освещала уже незнакомый мир; Сталин, Рузвельт и Черчилль, гиганты времен войны, давно уступили свои места; сменившие их Трумэн, Эйзенхауэр, Маленков и Эттли в свой черед сошли со сцены; Булганин, Хрущев, Кеннеди и МакМиллан энергично приняли у них эстафету, но вот уже и Булганин скрылся в трясине ничтожества, Хрущев проявлял признаки слабости, МакМиллан подал в отставку, а Кеннеди трагически погиб. И все это время в палате общин можно было увидеть непотопляемого депутата от Вудфорда на привычном кресле в рядах вигов сразу за скамьей правительства; мощные пушки его красноречия уже никому не угрожали, но одно его присутствие вызывало восхищение и трепет. Вечером его еще можно было встретить в курительной «Другого клуба», где, как и в палате, он мало говорил и много слушал – и это после целой жизни, проведенной за теми же занятиями, только с точностью до наоборот. Его врачи предписали ему полный покой и настоятельно советовали воздержаться от алкоголя, но, как и всегда, он принял их рекомендации с высочайшим пренебрежением. В апреле он сходил в театр Кройдона поддержать Сару, игравшую первую роль во второсортной пьесе, а через два месяца радовался свадьбе своего внука. В конце июня его снова видели в палате общин незадолго до вынесения на голосование решения «выразить достопочтенному джентльмену и представителю Вудстока безграничные восхищение и благодарность за услуги, оказанные им парламенту, нации и всему миру». И в первый раз в жизни Уинстона Черчилля одобрение будет вынесено депутатами единогласно…

А в это время надвигались политические бури: на октябрьских выборах консерваторы утратили большинство, и под руководством Гарольда Уилсона было сформировано лейбористское правительство; немного времени спустя весь мир с удивлением узнал, что в Москве снят с должности Никита Хрущев; в Юго-Восточной Азии все указывало на приближение гигантского конфликта. Но Уинстон Черчилль, став обычным гражданином, больше не слушал новости мира: память затуманилась, он почти полностью оглох; путешествие явно подошло к концу, героический корабль плыл среди обломков, приближаясь к свалке. В середине октября сэр Уинстон окончательно переехал из своего дорогого Чартвелла на Гайд-парк-Гейт; Иден, МакМиллан, Вайолет Бонэм-Картер, Роберт Бутби и Уильям Дикин приходили его навещать, но уже нельзя было позвать его старого товарища Макса Эйткена – лорда Бивербрука, он скончался полгода назад; решительно, мир иной не так уж плох, раз столько его мудрых друзей продолжают туда отправляться. Уинстон признался лорду Бутби: «Путешествие стоит того, чтобы его проделать – один раз». «А что потом?», – спросил его Бутби. «Вероятно, продолжительный сон, я его заслуживаю», – ответил Черчилль. «Каждый раз, когда я видел его в последние годы, – вспоминал Гарольд МакМиллан, – у меня складывалось впечатление, что он ждал с надеждой, терпением и смелостью часа своего успокоения». 29 ноября 1964 г., накануне его девяностолетия, у дома № 28 на Гайд-парк-Гейт толпились люди, пришедшие поприветствовать юбиляра; величественный корабль был уже только напоминанием о славном прошлом: люки задраены, котлы потушены, но флаг еще гордо реял на грот-мачте – в окне появился темный силуэт человека и поднял руку, салютуя собравшимся победным «V»!

Последний причал был уже близок: в начале января 1965 г. лорд Моран нашел своего пациента «сонливым и растерянным»; 10 января у Черчилля произошло кровоизлияние в мозг, и он потерял сознание. Но этот живой символ сопротивления все еще не сдавался: четырнадцать дней он лежал, слабо дыша, склонив голову, с руками на одеяле, а в ногах дремал толстый рыжий кот. Наконец, 24 января в восемь часов утра его дыхание замедлилось и потом полностью остановилось… 24 января, в восемь часов утра? Странно знакомая дата, не правда ли? И в самом деле: семьдесят лет назад, месяц в месяц, день в день и час в час умер лорд Рэндолф Спенсер Черчилль…

Остальное видел весь мир: утром 30 января 1965 г. тяжелый дубовый гроб, покрытый британским флагом и знаками ордена Подвязки, был помещен на пушечный лафет, и траурная процессия медленно двинулась к собору Святого Павла. Среди трех тысяч официальных и неофициальных лиц, присутствовавших на отпевании, было шесть монархов, пятнадцать глав государств и тридцать премьер-министров, которые прибыли со всех четырех сторон света. Кортеж направился к Тауэру, где гроб передали на катер портовых властей, на котором он поплыл вверх по Темзе мимо согнувшихся в глубоком прощальном поклоне десятков грузовых кранов. На станции «Ватерлоо» тело усопшего поместили на специальной платформе, которую паровоз военных лет серии «Битва за Британию» доставил к месту последнего упокоения на маленьком кладбище Блэйдон в двух километрах от замка Бленхейм, где Уинстон Спенсер Черчилль появился на свет 30 ноября 1874 г. Понадобился почти целый век, чтобы пройти какие-то две тысячи метров? Да, конечно, но на этом пути было несколько поворотов, определивших судьбу Англии и облик нашего мира.

Назад: XIII. Вечное возвращение
Дальше: Заключение

Алексей
Перезвоните мне пожалуйста 8(921)740-47-60 Вячеслав.
Виктор
Перезвоните мне пожалуйста 8 (812) 389-60-30 Евгений.