Утром, чуть свет, генерал-квартирмейстер повел молодых офицеров к дому бургомистра, где жил светлейший князь и граф, губернатор Питерсбурха да всех завоеванных у шведов областей, царский любимец, фельдмаршал российской армии, Александр Данилович Меншиков. Генерал-квартирмейстер перед докладом принарядился, приказал себя побрить, напудрить, плешь прикрыл солидным париком, живот перетянул форменным шарфом, сбоку привесил шпагу.

Шел он упругой, быстрой походкой и уж не казался стариком, как ночью, а военным средних лет, хорошо сохранившимся и рано вышедшим в чины.

В полутемном вестибюле он велел фенрихам подождать; если понадобятся, то их кликнут.

Сам же поднялся наверх, в жилые покои.

Некоторое время было тихо, потом сверху донеслись сердитые раскаты низкого мужского голоса, и по лестнице раздались торопливые шаги. Генерал-квартирмейстер спустился красный, потный, злой. Махнув рукой, чтобы следовали за ним, он вышел на улицу и торопливо зашагал прочь. Фенрихи, как положено младшим по чинам, шли сзади. На углу генерал-квартирмейстер остановился, снял шляпу, обмахнулся ею, как веером.

— Слыхали? — спросил он. — Это светлейший голландцев и французов ругал нехорошими словами. Ну и мне заодно досталось. Взял манеру лаяться…

Он снова надел шляпу, вздохнул.

— Вас решено определить покедова капитанами ластовых экипажей. Сейчас у нас важнее дела нет, как разгрузить датские корабли. Датчане все-таки молодцы, геройски сразились со свейской эскадрой. Пошли, приставлю вас к делу.

— Елизарка! — не то обиженно, не то на смех прошептал Аким. — Ну чего я такой разнесчастный? Только порадовался, что с корабля живой ушел, меня снова на другую посудину гонят…

Елизар обнял товарища, встряхнул для подбодрения.

— Ладно, не робей, чего-нибудь придумаем.

На пристани, где хозяйствовал злой, охрипший от ругани интендантский полковник, выяснилось, что пока на ходу есть только один ластбоот — одномачтовый пузатый тендер для перевозки больших тяжестей. Управлять им вызвался Елизар. Аким остался на пристани и как-то сразу включился в общее дело. Вместе с полковником стал сверять накладные, орал на затурканных обозных солдат, таскавших с пристани на подводы ящики и бочки.

Ластовые команды, говоря по-простому, — это команды грузчиков. В их ведении небольшие портовые суда для хождения между берегом и стоящими на рейде кораблями.

Река чуть колыхалась, лизала сваи, шевелила плавающий у пристани мусор. Ниже пристани, на середине широкого плеса, на сверкающей глади, друг около друга стояли округлые, широкие галиоты и купецкие корабли. А вдали тонкими прутиками поднялись кверху мачты военных судов конвоя. Там-то и произошел бой. Между кораблями и берегом, туда и обратно, ходил резвый табунок гребных шлюпок, свозивших грузы полегче. Широкий, словно распиленный пополам грецкий орех, ластбоот тоже уже несколько раз сходил к галиотам и возвращался к пристани с грузом пушечных ядер.

Вдруг на набережной произошло шевеление. Шагавший мимо взвод солдат с великой поспешностью выстроился в шеренгу, разом вскинул ружья на караул. Писарь на мостках выронил листок бумаги и, не смея нагнуться за ним, стянул с головы шляпенку, впопыхах вместе с париком.

К мосткам подъехал на белой как сметана лошади всадник в малиновом плаще, в шляпе, не только обшитой по полям золотым позументом, но и украшенной страусовыми перьями. За всадником, теснясь, ехали генералы и полковники. Всадник зорко оглядел пристань и корабли, затем, не торопясь, слез с седла. Лошадь тотчас кто-то подхватил под уздцы. Сопровождавшая всадника в малиновом плаще свита тоже стала торопливо спешиваться. Приехавший, широко шагая, направился к спуску, на ходу сбросил свой великолепный плащ, который, вопреки законам естества, не упал наземь, а был услужливо подхвачен дородным военным в больших чинах.

— Сам светлейший! — из-за паруса выкрикнул матроз. Елизар узнал всесильного царского любимца, князя Александра Даниловича Меншикова. Меншиков, в голубом военном кафтане, сверкая орденскими звездами и крестами, сбежал по насыпи, мимоходом пальцами в бриллиантовых перстнях щелкнул по плеши перепуганного писца, который так и не заметил отсутствия парика на голове. Светлейший был выше всех вокруг: известно было — одного роста с царем! Он на мгновенье остановился, чтобы подтянуть кверху щегольские, морковного цвета ботфорты, выпрямившись, откинул прядь серебристого парика. Ветер колыхал и развевал пышный плюмаж на шляпе.

— Эй, зееманы! — зычно крикнул он. Меншиков, как и царь, любил употреблять голландские слова. — Мореходы! Вы, как я погляжу, малость зачухались! Этак с одним ластбоотом мы, чай, месяц провозимся. Надо иначе… Как пойдет в реку морской прилив, корабли тащите к пристани, пущай там разгрузят артиллерию. Ветра не будет — шлюпками буксировать корабли. Глубину реки меряли?

— Так точно! — ответил интендантский полковник. Меншиков подмигнул голубым веселым глазом Акиму;

— Ты, фенрих, нынче ночью прибыл?

— Так точно, господин светлейший генерал… — спутался заробевший Яблоков.

Меншиков раскатисто захохотал:

— Эх ты! Титуловать не знаешь! Ладно, не обижусь… — Он подтолкнул Акима. — Пошли со мной на сей боот…

Елизар, как находящийся при службе, продолжал одной рукой держать румпель, другой — шляпу. Меншиков подошел к ластбооту, поставил ногу на борт, хозяйственно оглядел суденышко — корпус, мачту, одобрительно кивнул.

— Ладная посудина, надежная, голландцы строили. Ихние суда не спешно ходят, зато крепки.

Обернулся к свите, небрежно бросил:

— Погодите здесь… Хочу пройтись к кораблям. Мы с его величеством, государем Петром Алексеичем, чай, тоже в морской службе.

Легко перепрыгнув через борт, взял у Елизара рукоять румпеля.

— А ты чего мешкаешь, береговая выдра? — это относилось к Акиму.

Аким засуетился, неловко перелез на палубу. Хоть по натуре был не пужливого десятка, даже храбрый, но сейчас заробел. У светлейшего, как он встал ногой на палубу, словно весь облик поменялся: сразу стал похож на царя Петра. Так же, как Петр, сердито ощерил рот, сощурил глаза, даже ус у него дернулся, как у царя, который страдал нервным тиком.

— Отдай конец! — капитанским голосом скомандовал Меншиков. — Матрозы, становись к месту. Со штирборта киль в воду. Пойдем правым галсом.

Матрозы Иван и Тимофей работали привычно: вывалили в воду один из бортовых килей, похожих на тюленьи ласты, ухватясь за канат, повисли на нем всей своей тяжестью, поддернули верхний рей, чтоб парус брал больше ветра. Боот плавно отошел. Меншиков взглянул назад на воду — велико ли расстояние от пристани, сунул румпель Елизару, присел на кормовую скамью, вытянул из кармана кисет и коротенькую матрозскую трубку.

— Ну, господа фенрихи, который из вас Яблоков, а который Овчина?

— Я есть Елизар Овчина-Шубников, — вскинулся Елизар.

— А я Аким Яблоков, — Аким уже несколько приободрился, доложился громко, отчетливо.

Меншиков поглядел на Елизара.

— Не круто ли, парень, к ветру берешь?

— В самый раз, — уверенно ответил Елизар. — Сей боот рысклив из-за малой длины.

Вельможа кивнул.

— Верно. Скажи, Елизар… как по батюшке-то?

— Артамонов…

— Так вот, Елизар Артамонов, есть, окромя тебя, кто из Шубниковых на государевой службе? Али ты один?

— Да почитай что один, — грустно ответил Елизар. — Брат еще недолеток, отец в вотчине проживает по причине хромоты. Крымской стрелой ему ногу повредило. Вот с материнской стороны родной дядя, генерал-инженер в Питерсбурхе, Талызин, вам известный.

Меншиков прищурился.

— Хромота для боярина службе не помеха. Что, не хочет отец служить, так, что ли? Вон Яблоковы служат, воевода отец-то твоего приятеля.

Елизар отвел глаза.

— Отец-то, может, хочет… Захудали мы…

— А-а, вот в чем дело, — светлейший понимающе кивнул. — Сия причина понятна. Мы, Меншиковы, как и вы, тоже древних кровей, да тоже захирели по бедности. Вот только с моей персоны опять в рост пошли. Так-то, фенрих. Служи справно, за царем служба не пропадет, даст бог, и вы в рост пойдете.

Оба фенриха в душе подивились: про светлейшего было точно известно, что он. сын пьяницы Данилы Меншикова, царского конюшего. Дворянин-то дворянин, да из худородных, таких, у кого крепостной челяди всего-навсего одна стряпуха, скотины — две курицы да петух, а земли — только двор возле крыльца. Но промолчали. Нынче светлейший самая близкая к царю персона и богат несметно.

Меншиков вдруг перестал набивать трубку, сунул ее в кисет, строго спросил:

— Ответствуйте мне, камрады, где и каким маниром вы эту черную цезарскую ворону поймали? Вы, часом, ему в дороге не наболтали, что, мол, голландский порох французы побрали и все такое?..

— Да что мы, пьяные были? — воскликнул Аким. — Разве ж о таком можно!

— Во те крест! Чем угодно побожусь да клятву дам, если надобно, что мы молчком молчали, зачем посланы! Дело государево. Разве может про такое офицер сболтнуть! — обиделся Елизар.

Меншиков кивнул.

— Ну, то-то ж… Никому, кроме меня, об этом знать не след. Генералу-квартирмейстеру — это особо дело…

Фенрихи подробно рассказали, как встретились с графом в фишгафском гастхаузе, про то, как вместе путешествовали, как повязали шведских драгун и захватили их лошадей, и про то, что узнали от шведского вахмистра.

Выслушав молодых людей, Меншиков не то засмеялся глухо, не то выругался про себя.

— Аи да граф! Значит, сия важная особа путешествует в почтовой карете, без слуг и без пожитков. Ой, ловок! Выходит, налегке порхает. Сегодня поутру завез ко мне рекомендательные письма от цезарских министров и католицких кардиналов.

— А чего ему надо? — простодушно вырвалось у Акима. Меншиков снова оскалился, переспросил:

— Чего ему надо? Ты, паря, женат?

— Нет… — смутился Аким.

— А ты? — Меншиков ткнул в бок Елизара.

— Не… — буркнул Елизар. — Я моряк, моряку жениться не след.

— Но-о, так и не след! — насмешливо протянул Меншиков. — Придет пора, женишься. Моряки не монахи. Ну так вот, робята! Прежде чем сватов засылать к невестиным родителям, умные люди подсылают какую бабку побойчее али старика знакомого выведать, что за невестой дадут, каково приданое? Вот такой бабкой и явился к нам цезарский граф. Шведы вроде не прочь мириться. Под Полтавой мы им крепко всыпали, да и сейчас колотим. Однако свейский сенат с нами в переговоры вступать стесняется, ихний король Каролус Двенадцатый пребывает в отъезде, все еще гостит у турок. А без него нельзя. Опять же прочие иностранные державы. Им, вроде, мира и хочется, и не хочется. Одни рассуждают так: пусть-ка русский со шведом друг другу носы расквасят, да оба и обессилят; нам от того выгода. А другим державам солдаты нужны, потому как шведы свои полки завсегда отдавали внаем французам, и немецкие князья тем же занимались. Эти державы миру хотят.

— Так, значит, граф мир станет предлагать? — спросил Елизар. — Эх, кабы сразу так. Нет, он начнет хвостом крутить, вертеть: что, де-мол, цезарю дадут, если тот миротворцем заделается? А цезарь мало не захочет…

Меншиков поглядел на воду, помолчал, потом нехотя добавил:

— Царь в отъезде, дельцов из посольского приказа тут нету, мне одному за всех отдувайся.

Раскидываю так: граф прикатил на случай. Ежели швед Штейнбок нас поколотит, мы посговорчивее станем, он тут и начнет меня склонять, чтоб я его величеству, Петру Алексеичу, мириться присоветовал.

Фенрихи недоумевали, с какой стати этот важный вельможа, главнокомандующий, можно сказать, заместитель самого царя в здешних местах, с ними разоткровенничался. Меншиков, верно, догадался, пристально поглядел на одного, на другого, привстал, уверился, что матрозы на носу, за парусом, не слышат.

— Я вам к тому все это толкую, — сказал он серьезно, — что может случиться, сей цезарец начнет вас к себе в гости зазывать.

— Нас? — в один голос воскликнули Елизар и Аким.

— Ну, вас, а то кого же? Граф не захочет здесь сиднем сидеть, он приехал дело делать. Русские для него народ незнакомый, своеобычный. Желательно ему, к примеру, с каким-нибудь нашим генералом или другим важным человеком поближе знаться. Как в таком разе быть? На чай, кофей к себе не зазовешь, не пойдут. Записочку, как, скажем, на ассамблее, с любовным изъяснением не пошлешь. А вы оба из знатных родов. Акимкин батя в чинах, при большом деле, а бояре Овчина-Шубниковы некогда в боярской думе заседали из первых. Во как! По французским али испанским обычаям, да и по австрийским, не столь важно, богат дворянин али беден, важно, каких он кровей. Там знатный дворянин повсюду вхож, со всеми знается. Так что цесарец беспременно с вами захочет свидеться, чтобы через вас с другими знакомство свести или узнать что.

— Так мы ж при службе, — возразил Елизар, — мы ж офицеры и присягу давали.

— То-то и оно! — Меншиков назидательно поднял кверху палец. — Об этом всегда помнить след. Ежели граф в гости зазовет, ходите, не отказывайтесь, пусть не считает нас за варваров. Ежели о чем расспрашивать начнет, отвечайте, но с умом, лишнего чтоб не наболтать. Уразумели?

— Да не так, чтоб… — признался Аким.

— Но, ты не прикидывайся телком деревенским! — строго одернул светлейший. — Служить отечеству всегда надобно с головой. И для чести вашей тут ущерба не будет. Вы оба ребята сметливые, о том мне известно. Ежели он вас в чем уговаривать будет, вы сразу не отказывайтесь, а с дельным человеком потолкуйте. Таковой для сего случая найдется. Ну, однако, мы про дело забыли, — прервал себя Меншиков. — Время-то не ждет. Надо корабли подводить к причалам. Пущай перетягиваются. — Он приказал: — Лево руля. Пойдем вон к тому, пузатому.

Тяжелый боот нехотя перевалился, пошел другим галсом, к галиоту. Матроз Тимошка на ходу ухватил конец веревочного штормтрапа, удержал ход. Иван отвел парус от ветра.

Наверху через борт перевесился испуганный чуть не до обморока датский капитан. В бортах поспешно открывались тяжеленные крышки пушечных портов, поднимались кверху, словно ставни либо веки на глазах. Из темного корабельного нутра пятились круглые бронзовые зенки пушек, около них суетилась прислуга. Упал в воду и, прежде чем утонуть, зло пошипел обрывок горящего фитиля. Галиот приготовился салютовать высокому гостю.

— Угорели они, что ли? Или перепились! — ругнулся светлейший. — Этаким салютом нам башку оторвут. — Зычно крикнул по-немецки наверх: — Отставить салют! Капитан! Всех своих ставь заводить верп! Верп, говорю! Малый якорь! Станете на том якоре к берегу подтягиваться, к пристаням; ездить до вас далеко!

Датчанин, кажется, понял, закивал и исчез. На палубе залились свистки, затопали.

— Пошли к шнявам! — распорядился Меншиков.

Шнявам было приказано спускать все шлюпки, артелью взять на буксир первую шняву, тащить ее к причалу. Затем возвращаться за остальными. Потом поплыли к купецким кораблям, повторять то же.»

Тем временем с галиота погрузили один из якорей в шлюпку, отвезя подальше, спихнули в воду. На баке с заунывной песней пошли матрозы вокруг кабестана — накручивать канат. На кабестане приплясывал разбойничьего вида боцман, босой, в широченных штанах, в шляпе, но без рубахи. Покрикивал:

— Ай-я!.. Ай-я!..

Показывал рукой — ходи веселей! Нос галиота с далеко выставленными вперед утлегаром и бугшпритом, с раскинувшей на стороны руки бронзовой девой, по колена ушедшей в воду, стал поворачиваться. Опять плотно затворились пушечные порты на нижних палубах.

Елизар вдруг увидел, что с берега идут большие рыбачьи баркасы. Хозяева сами стояли на руле, а рядом с каждым хозяином стоял усатый гвардейский унтер-офицер, пальцем указывал, куда плыть.

«Аи да светлейший! — с восхищением подумал фенрих. — Даром что разрядился в шелк да бархат, словно баба на куртаге. Моряцкое дело знает до всей тонкости!»

Меншиков словно угадал эти мысли, повернулся и подмигнул.

— Вот так держать, господин фенрих! Сам зря не мельтешись, не хватайся за все, начальствуй. Чин твой мал — приказывай от моего имени! К вечеру еще раз наеду, погляжу. Ежели замешкаетесь, с вас обоих спрошу, камрады, моряки флота российского!