Обещанная советником карета вскоре прибыла. Это была ветхая семейная берлина, вероятно долго служившая какому-нибудь помещику и вмещавшая в себя все его многочисленное семейство. Кроме мест внутри кареты, сзади имелись еще запятки для слуг. Карету волокли четыре лошади: две очень рослые, но тощие водовозные клячи и две разномастные низенькие крестьянские лошаденки, видимо принадлежавшие пекарю.

— Мне приказано отвезти господ в город Эйдер, — важно объявил с козел кучер.

— Почему в Эйдер? — закричали голштинцы.

— Почему в Эйдер? — подхватил датчанин. — Мне надо в Гузум, там стоит наша армия.

— Карета поедет в Эйдер и больше никуда, — властно перебил спорящих все тот же высокий незнакомец в черном кафтане и пышном парике. — В Эйдер следуют трое пассажиров: я и вот эти двое молодых людей, — он указал на Елизара и Акима. — С ними еще двое слуг. Моего слугу я оставляю здесь с багажом. А вы как желаете, господа? Можете присоединиться к нам и просить у князя Меншикова уже в Эйдере лошадей для дальнейшего следования.

Датчанин и оба голштинца отошли в сторону, посовещались, затем объявили, что согласны. Лучше добраться до русских, чем сидеть здесь и проедать подорожные деньги.

— Позвольте узнать, — решительно спросил Елизар незнакомца в черном, — с кем мы имеем честь?

— И позвольте представиться, — добавил Аким, — офицеры российского флота, фон Яблоков и фон Овчина-Шубников.

Глаза Елизара лукаво блеснули. Ишь какой Акимка резвец! Сразу перенял манеру немцев каждому дворянину вешать к фамилии «фон».

Черный церемонно поклонился, снял маленькую, сплюснутую с боков шляпу, выставил вперед правую ногу, помахал шляпой, словно подметая пыль перед собой. Полы его длинного кафтана оттопырились в стороны, шпага просунулась сзади в разрез, поднялась торчком, как хвост.

— Граф Штерн фон Штернфельд, дипломат. Его цезарское величество, мой повелитель, и ваш император и царь Петр Первый питают друг к другу сердечную симпатию, и я спешу выполнить возложенную на меня миссию.

Пришлось и фенрихам тоже снять шляпы и поклониться согласно европейскому политесу, то есть учтивости. Захотели представиться и датчанин с голштинцами. Эти были в невысоких чинах:, датчанин капитан, а голштинцы подлейтенанты.

Графу предложили первому занять место в карете. Он, не торопясь, поставил ногу на подножку, ловким движением поднял кончиком шпаги край плаща, который набросил ему на плечи слуга, и легко впорхнул в карету, точно в светскую гостиную. За ним полез капитан и оба голштинца; последними поднялись русские фенрихи. Матрозы вскарабкались на запятки, примостили в ногах сундучки и свертки. Кучер щелкнул длинным бичом, мальчишка почтальон протрубил в почтовый рожок, и скрипучий экипаж тронулся.

Елизар и Аким с любопытством глядели на проплывающую миме каретных окон незнакомую страну. За городской околицей потянулась ровная, как тарелка, равнина.

Только по краям дороги торчали могучие, очень старые, покореженные ветрами, словно уставшие от долгой жизни грабы и дубы. Лишь кое-где на межах между полями торчали чахлые кустики, обглоданные козами. По полям, там, где не было пашни или огорода, важно разгуливали тучные, круторогие коровы, охраняемые собаками.

Ехали быстро, хотя огромные колеса экипажа поворачивали словно неохотно и скрипели, точно жалуясь на непосильный труд И лошади вразнобой стучали копытами, нагоняя сон.

Пассажиры в карете молчали. Голштинцы сперва пялили остекленелые, как видно с сильного перепоя, глаза, старались держаться перед русскими молодцевато, но медленное покачивание кареты скоро сморило их. Оба доблестных воина привалились друг к другу и захрапели. Датчанин не отставал: запрокинув назад голову, он храпел с присвистом, причмокивал и во сне что-то бормотал. Только граф сидел выпрямившись и неторопливо перебирал длинными, полуприкрытыми кружевом манжет пальцами кипарисовые четки.

Даже из дали от четок пахло чем-то пряным.

Елизар нет-нет да поглядывал на графа. С левой стороны груди у того орденская звезда какого-то иностранного ордена; рукоять шпаги тонкой работы. А примечательнее всего лицо дипломата. Таких лиц на Руси вроде бы и не встретишь. Лицо узкое, с длинным массивным подбородком, с ложбинкой посередине; губы тонкие, плотно сжатые, с пренебрежительно опущенными вниз уголками. Под носом усики, пробритые в ниточку сверху и снизу, топорщатся щеточкой Концы усов напомажены, торчат кверху острыми иголочками. Нос крупный, горбатый, хищный, как клюв ястреба. Брови широкие, почти сходятся на переносице, а глаза небольшие, серые, с кремнистым блеском, взгляд острый.

Но глаза граф прячет под полуприкрытыми веками. Высок или низок лоб, не поймешь: к самым бровям свисают кудряшки-букли от парика.

Матрозы, Иван и Тимофей, сидевшие снаружи, видно, заскучали вполголоса затянули песню про родную сторону, да про луга и леса да про зазнобушку, полонившую сердце молодецкое. Знатный иностранец пошевелил бровями, но ничего не сказал, только чуть быстрее стал перебирать свои четки.

Прошло еще полчаса. Голштинцы и датчанин храпели, граф кончил перебирать четки, спрятал их в карман, извлек из жилета золотые часы на золотой же цепи, отколупнул крышку, поглядел, который час, спрятал, достал другие часы, сверил с первыми.

Аким не выдержал, тяжело вздохнул — позавидовал. В Европах всякий знатный человек носит при себе не одну пару часов, потому что едины часы могут время неверно показывать, а коли имеешь две или три штуки, тут уж не ошибешься. А у них с Елизаром на двоих одни часы, да и не в золоте, а в свинцовом футляре; спрятаны в Елизаровом сундучке. И этих бы не было, кабы не морская служба. Попробуй добудь у нас в торговых рядах такие часики, как у этого графа! Ни за что не найдешь.

Карета продолжала так же быстро катиться вперед. Кучер изредка щелкал бичом, да мальчик почтальон иногда трубил, дразня любопытных собак. После этого овчарки долго заходились усердным лаем. Налетавший порывами с моря ветерок шелестел листвой придорожных деревьев.

Проехали несколько деревень. Деревни были чудные, не похожи на русские. Дома каменные, заборы тоже. Многие дома крыты черепицей, а у бедняков соломой, так же как на Руси, только солома добрая, не подгнившая и не раздерганная голодной скотиной. В последней деревне напоили лошадей, дали им отдых. Пассажиры вышли из кареты поразмять ноги.

— Как вам здесь живется? — снисходительно спросил граф у толстой немки в ушастом чепце, которая принесла крынку молока и кружки. — Солдаты не обижают?

Женщина вздохнула.

— И так и этак бывает, милостивый господин. Натерпелись немало. Не дай бог шведов или голштинцев. Все хватают, все крадут…

Елизар взглянул на голштинских подлейтенантов. Те пили молоко, уписывали ломти хлеба и будто не слышали.

— Датчане-то иногда платят, — продолжала крестьянка. — Вот русские ничего не берут без спросу.

Подошел старик, снял рваную шляпу, издали стал кланяться. Потом опасливо спросил, отчего вчера учинилась такая страшная стрельба? Кто с кем сражался? Кто кого победил?

Граф не ответил, небрежно вернул глиняную кружку, швырнул на землю монетку.

Крестьянка нагнулась, подняла, долго приседала, благодарила.

За деревней дорога стала хуже, вся в ухабинах. Карета заколыхалась, как на морских волнах, заскрипела, стекла задребезжали. Кучер поминутно щелкал бичом, покрикивал на лошадей. Въехали в лес, сразу стало темнее и прохладнее. Вдруг карета с ходу ткнулась в колдобину так, что под полом что-то хрястнуло. Матрозы соскочили с запяток, подсобили, колымага было выбралась из ямы и вдруг осела, завалилась одним углом.

— Выходите, господа! — закричал кучер. — Надо посмотреть, что случилось!

 

Случилось наихудшее из того, что могло случиться, — лопнула задняя ось. Дальше ехать было невозможно. Кучер глядел на сломанную ось, качал головой.

— Ай-яй-яй! Что мы будем делать, Ганс? Тут без кузнеца не обойтись.

Подросток почтальон решительно закинул свой рожок за спину.

— Может быть, сходить в деревню?

— В этой деревне кузнеца нет, — причитал кучер. — Надо идти в следующую…

— Нам недосуг ждать, — решил Елизар. — Придется идти пешим.

— Ясное дело, — согласился Аким.

Матрозы поспешно выгрузили багаж, сняли кушаки, прихватили за скобки сундучки, чтобы удобнее было нести. Стоявший неподалеку граф вдруг рывком скинул свой широкий плащ, свернул его, взял под мышку.

— Я с вами, господа, если вы не станете возражать, — обратился он к фенрихам. — Мое дело тоже не терпит отлагательства.

Молодые люди переглянулись.

— Так ведь идти немалое расстояние. Дай бог ночью добраться, — нерешительно сказал Аким. — Не лучше ли вам… abwarten… Обождать?

— Я хороший ходок, — усмехнулся граф. — Поверьте, лишний спутник, вернее, лишняя шпага и пара пистолетов при нынешних обстоятельствах не помешают.

Голштинцы и датчанин продолжали топтаться возле кареты.

— Мы, пожалуй, вернемся, — заявил датский капитан. — Я слишком дорого заплатил нашему королю за свой офицерский патент, ухнул на это почти все состояние, даже приданое сестры. Я не могу рисковать. Мне надо сначала дослужиться до командира роты, чтобы вернуть затраченные деньги…

— На солдатских харчах вернуть! — шепнул матроз Иван Тимофею. — Знаю я, как у немцев солдаты живут: хуже наших колодников в острогах.

— Ну что ж, сударь, ежели так, то мешкать нечего, пошли! — предложил Елизар.

Зашагали гуськом по обочине дороги. Моряки не привыкли к большим переходам, и вскоре оба матроза, тащившие сундучки, и коротышка Аким начали отставать, только граф и рослый Елизар шагали бодро.

После долгого пребывания на корабле русские радовались зелени, траве, пряному запаху леса. Правда, лес был не такой, как на Руси, где леса густые, нетронутые, всякого зверья пропасть. Здесь, в неметчине, лес не тот, даже птиц и то вроде мало; не слышно их гомона..

Прошли верст пять. Вдруг на повороте дороги увидели расчищенную — площадку, а на ней колодец, обложенный камнем, над колодцем бадья на блоке, на земле деревянная колода — поить скотину. Увидев колодец, уставшие матрозы припустили быстрее, так хотелось глотнуть студеной воды, обтереть потное лицо.

Елизар, шедший первым, раздвинул кусты возле площадки и вдруг попятился назад, услышав цоканье копыт на дороге.

— Хоронись! Может, шведы!

Матрозы, как лесные кабаны, шарахнулись назад, попадали на землю. И в тот же миг из-за поворота показалась лошадиная морда и синяя грудь шведского солдата. Швед привстал на стременах, огляделся, крикнул что-то назад. Рядом с первой лошадью показалась вторая. Шведы о чем-то посовещались, потом спешились и повели лошадей к колодцу.

Почти тотчас к ним присоединились еще четверо драгун. Старший, прибывший первым, продолжал поглядывать в ту сторону, откуда ему послышался шум и где лежали, притаившись, наши путники. Второй солдат подошел к колодцу, распутал веревку, начал спускать бадью. Несмазанный блок противно скрипел. Слышно было, как бадья плюхнулась в воду, заплескала, потом снова заскрипело. Солдат подхватил поднятую бадью за дужку, припал к краю, начал жадно пить, дал напиться товарищам. Затем шведы, напоив лошадей, достали из сумок какую-то снедь, расселись на траве закусывать.

— Ишь дьяволы! — зашептал прямо в ухо Елизару проголодавшийся Аким. — Словно дразнится.

Елизар пнул приятеля в бок.

— Нишкни… услышат.

Но солдаты, рассевшиеся у колодца, видимо, не подозревали о том, что так близко от них залег неприятель. Между драгунами возник спор.

Граф подполз к Елизару, наклонившись так, что космы парика щекотнули щеку, зашептал:

— Нам нужны лошади… Они спорят по поводу карточного проигрыша… удобный момент.

Елизар быстро соображал: «Тех шесть, а нас пять… у шведов пистолеты в седельных кобурах, лошади привязаны у колодца, пьют… Ай да граф!»

Он наклонился к Акиму.

— Слышь, граф предлагает забрать лошадей. Ты как?

— Да чего, возьмем! — обрадовался Аким. — Скажу Тимошке и Ваньке. Как мы их станем брать?

— Как брать? Да просто: выскочим с пистолетами, а потом повяжем.

— Шпаги возьмите в зубы, — подсказал граф, — на одни пистолеты не надейтесь. Я покомандую.

 

 

Елизар вытянул из-за пояса пистолеты, попробовал кремни, подсыпал на полки пороха из лядунки, потянул из ножен шпагу. Тяжелую казенную шпагу не больно удобно было держать зубами, однако возможно. Сзади зашуршало, подползли Аким и оба матроза. У каждого в руках по два пистолета, только тяжелые матрозские полусабли прихватить зубами оказалось невозможно; парни повесили их на грудь, чтоб сподручнее доставать.

Граф шепотом скомандовал:

— Ейнц, цвей… дрей!

И вскочил первым. Русские моряки разом вскинулись, ломая кусты, ринулись вперед.

Матрозы привычно гаркнули, словно шли на абордаж:

— Ур-ра!.. Бей!..

Испуганно заржали лошади, рванулись, натягивая поводья. Шведы обалдело глядели на вырвавшихся из кустов русских с пистолетами. Один, опомнившись, попытался вскочить, но подоспевший Тимошка огрел его кулаком, и швед, охнув, осел.

Шведский вахмистр первым поднял вверх ладони, за ним сдались и остальные. Только тот швед, которого огрел Тимофей, не сразу прочухался, осоловело качался из стороны в сторону, как пьяный. Аким собрал шведские шпаги, освободил их от портупей. Портупейными ремнями связали пленным руки и ноги.

— Откуда тут взялись русские? — растерянно бормотал шведский вахмистр. — Русские в городе Эйдере…

— А ну, давай выкладывай, что знаешь! Учиняю допрос, как положено. — Елизар приставил к груди вахмистра кончик шпаги. — Ежели станешь брехать ложь, проткну, не пожалею!

Швед испуганно затих, злобно сверкнул глазами.

— Я вас плохо понимаю, — попытался было он увильнуть.

— Не трудись выкручиваться, любезнейший, — спокойно сказал граф. — Здесь есть лица, говорящие по-шведски не хуже тебя. Однако оттащим их в лес и спрячем лошадей. Может быть, за этими следуют еще драгуны.

Фенрихи согласились. Связанных шведов сволокли подальше от дороги, в глубь леса. Напоенных — лошадей стреножили, нашли для них полянку с сочной травой, пущай попасутся. Елизар и граф направились к шведскому вахмистру.

— Ну, мы слушаем, — сказал граф, присаживаясь на траву возле шведа. — Первый вопрос: куда вы ехали?

— Я не стану отвечать, — чуть слышно пробормотал швед. — Не стану! — повторил он громче.

— Не говори пустяков, — пригрозил Елизар, — жить-то тебе хочется. А мы люди терпеливые, но только до времени.

— Можете меня убить! — выкрикнул вахмистр, силясь приподняться.

— Остальных тоже? Всех шестерых? Погляди, тот крайний совсем еще юнец, наверно, ни разу не брился.

Граф перевел слова Елизара. Шведы зароптали, видимо, уговаривали старшего не упрямиться. Но вахмистр только отвернул голову.

— Сейчас он у меня заговорит, мужицкое отродье! — рассердился граф. — Заставляешь ждать дворян! — Он проворно вскочил и с силой пнул ногой шведа в бок. Швед застонал.

Граф, распалясь, снова размахнулся, чтоб ударить кованым каблуком в лицо. Но Елизар оттолкнул его, ухватив за локти.

— Стыдитесь! У сего солдата на груди военный крест, заслуженный в сражениях. У нас орденских кавалеров не бьют, это запрещено царем. Даже самого последнего пьяницу пороть не станут, отдадут на суд кавалерской думе…

Швед прислушивался к словам Елизара, — видно, соврал, что не говорит по-немецки.

Потом тяжело вздохнул и неожиданно сказал:

— Спрашивайте… буду отвечать.