Исследуя вопрос преемственности, мы обнаруживаем две модели. Первая модель, преемственность элит, характеризуется наличием акторов внутри элиты, которые были активны в период недемократического (часто авторитарного) режима и продолжили свою активность на всех стадиях изменений вплоть до момента установления демократии, а в отдельных случаях даже и после этого, в период демократической консолидации. Эти акторы внутри элиты в додемократические времена существовали не как партия, но были членами правительства на разных его уровнях, зачастую не на первых ролях. А в период кризиса режима и далее во время перехода к демократии и установления демократических институтов эти акторы могут входить в демократические партии, в основном правого толка, которые либо становятся оппозиционными, либо оказываются партиями-инкумбентами, иногда проходя через ряд внутренних трансформаций.

Когда имеет место значительная преемственность элит, степень применения насилия и законного участия во время транзита низки, если такие явления вообще имеют место. Активизируется небольшое число расколов, а базовое соглашение, известное как «пакт» (см. выше о придаваемом ему некоторыми авторами важности), заключается в явной форме и касается в основном процедурных вопросов. Более того, преемственность элит влечет за собой сохранение старой правовой системы. Это позволяет контролировать процесс трансформаций и облегчает легитимизацию институциональных изменений внутри социальных групп, которые по-прежнему лояльно настроены к предыдущему режиму и опасаются изменений. Можно обнаружить подобное развитие событий в Испании, Чили и Бразилии. Словом, это возможный вектор развития во всех регионах, где в качестве отправной точки выступает авторитарный или даже традиционалистский режим; данная модель может обнаруживать себя не только в Южной Европе или Латинской Америке, но и в Юго-Восточной Азии.

Вторая модель, преемственность партий, относится к тем партиям, которые существовали, были активны и напрямую идентифицировались с предшествующим недемократическим, зачастую мобилизационным, режимом. В течение периода изменений эти партии смогли адаптироваться к новым условиям и полностью подстроиться под демократические механизмы. В этом случае преемственность относится не только к партийной элите, будь то даже элита среднего уровня, но также и к людям, которые были связаны с недемократическими массовыми партиями как рядовые участники. В период авторитарного режима комбинация идеологии, клиентелизма и механизмов подавления являлась основой таких асимметричных отношений. В новых реалиях демократии такие отношения хотя и пережили глубокую трансформацию ввиду исчезновения подавления и идеологии, продолжили свое существование и дополнились личными связями, особенно в малых городах и деревнях. Эта модель изменений характеризуется низким уровнем насилия или его отсутствием, низким уровнем участия в различных сферах, появлением классовых расколов как главной линии общественного конфликта, трудностями в достижении базового соглашения, а также определенным конституционным дизайном. Некоторые транзиты в Центральной и Восточной Европе отметились трансформацией коммунистических партий в демократические левые партии, которые, изменив имя, во многих отношениях придерживались старых принципов. Самая высокая степень преемственности партий в первые годы демократии наблюдалась в Венгрии и Литве, довольно высокая – в Румынии, Словакии и Словении, и просто высокая – в Болгарии, Эстонии и Польше.

Альтернативный сценарий заключается в разрыве преемственности элит и партий. В этом случае кризис и крах недемократического режима приводят к исчезновению акторов, поддерживавших режим. Конечно, такой разрыв преемственности является результатом какого-то (внешнего) шока, вызванного, например, войной или поражением от колонии с последующим обретением ею независимости. Такая модель характеризуется очень масштабной перетряской политической элиты, отсутствием демократического опыта у страны, испытывающей транзит, немобилизационной природой предшествующего режима. Насилие, сравнительно высокая степень участия, более выраженное структурирование политической жизни по линиям ключевых расколов и формализованное базовое соглашение являются или могут быть дополнительными характеристиками этой модели. Чтобы привести удачные примеры такой модели, мы должны обратиться к процессам демократизации, последовавшим за Второй мировой войной, особенно в Японии, Италии и Германии (которая, как мы помним, была поделена на две части и позже разделена Берлинской стеной), а также в Польше и Чехии, Аргентине и Южной Африке.

Кроме того, в такой сложной области, с какой мы сейчас имеем дело, невозможно обнаружить вышеописанные модели в чистом виде. Если эти модели вообще прослеживаются, то они являются скорее доминирующими или квазидоминирующими. Говоря подробнее, преемственность старых элит всегда дополняется вовлечением новых демократических элит, которые в период авторитаризма были либо частью оппозиции, либо в изгнании. В Испании, которую можно считать лучшим примером преемственности элит, во время транзита и установления демократии ключевую роль сыграли социалисты и коммунисты. То же самое касается большинства других случаев транзита в Центральной и Восточной Европе, когда речь идет о модели «преемственности партий»: такого рода сценарии также не проявляются в чистом виде. Можно было бы предположить, что третья модель, а именно разрыв преемственности, могла бы встречаться в чистом виде. Однако это не так. Если мы рассмотрим давние кейсы демократизации Германии, Италии и Японии или намного более свежий случай Португалии, когда в этой стране произошел сначала военный переворот (апрель 1974 г.), а потом «революция гвоздик», мы увидим, что старая элита и старые политические отношения частично возвращаются и возрождаются. Это может происходить не на ранних стадиях транзита, но сам факт возвращения трудно оспаривать.

Нашей целью было предложить модели, которые концентрировались бы на роли партийных элит и самих партий. Однако, с одной стороны, некоторые дополнительные факторы обеспечивают необходимый контекст для возникновения структурированной партийной системы и партий как таковых, а с другой стороны, роль партий как акторов является ключевой характеристикой транзитов. Говоря точнее, модель преемственности элит возможна в государстве с довольно развитой бюрократией и судебной системой, которые адаптируются к новым условиям, чтобы уже в них выполнять свои функции; преемственность партий может иметь место в том случае, когда базовые модели общественно-политических отношений остаются прежними и память людей о прошлом режиме еще сохраняется, иначе такая преемственность скорее поверхностна, чем реальна. Наконец, разрыв преемственности элит и партий вероятен в том случае, когда имеют место переломные изменения, формирующие контекст демократического транзита. В случаях моделей преемственности элит или партий транзит и установление демократии протекают непрерывно и достаточно плавно, и тогда вопрос заключается в том, как может быть точно определена и охарактеризована эта непрерывность; то же касается и третьей модели. На основе представленных в предыдущем разделе свидетельств в пользу важнейшей роли партий в демократии мы можем утверждать, что эти же акторы являются ключевыми игроками и в период изменений.