В поисках нового пугала

 

Когда в начале 1990-х годов прекратил свое существование Советский Союз, в разных уголках мира зародились надежды, что мир вскоре увидит новую эпоху мира и процветания. Следующее десятилетие принесло, мягко говоря, разочарование. Геополитика и Холодная война отнюдь не закончились, просто сменились декорации. В качестве единственной оставшейся супердержавы Вашингтон принялся возводить свой Новый Мировой Порядок, хотя этот термин, использованный в ежегодном обращении президента к нации в 1991 году, подвергся критике и был быстро оставлен Джорджем Бушем. Слишком много вопросов возникло о том, чей это порядок, и какие его главные цели.

Годы, прошедшие от окончания Холодной войны в конце 1980-х годов до начала новой «войны с терроризмом» в начале нового тысячелетия, были какими угодно, только не мирными и стабильными. Геополитический фокус в Вашингтоне сместился от Советского Союза как «Империи зла» при Рональде Рейгане к «Оси зла» младшего Джорджа Буша, той нечеткой области, которая удобно охватывала Евразию от Ирака и Ирана до Северной Кореи. То, что оставалось невысказанным при таком смещении терминов, было той самой тонкой красной нитью американской геополитики, которая стояла за самыми значительными мировыми событиями. Нефть и доллар играли в этом переходе решающую роль.

В некоммунистическом мире американское доминирование эпохи Холодной войны основывалось на ощутимой глобальной угрозе советской и, возможно, китайской коммунистической агрессии. Как хорошо понимал Вашингтон, с исчезновением этой угрозы в конце 1980-х руки его главных военных союзников оказались развязаны. Союзники становились потенциальными соперниками. Япония и Восточная Азия, а также Европейский Союз становились главными экономическими вызовами американской гегемонии. Именно это экономическое соперничество после 1990 года сместилось в фокус геополитики США.

Вооруженная проповедями свободных рыночных реформ, приватизации и долларовой демократии и поддержанная влиятельными финансовыми компаниями с Уолл-Стрит, клинтоновская администрация начала процесс расширения долларового и американского влияния в те регионы, которые ранее были ей недоступны. Эта почти религиозная кампания по завоеванию новых областей для специфической вашингтонской разновидности рыночной экономики не просто заключалась в том, чтобы включить туда бывшие коммунистические экономики Восточной Европы и Советского Союза. Туда следовало включить все главные части мира, которые все еще пытались развивать свои собственные ресурсы независимо от мандата МВФ или долларового мира. Этот процесс также подразумевал приведение всех крупных нефтяных районов мира под более или менее прямой контроль США, от Каспийского моря до Ирака и от Западной Африки до Колумбии. Это было амбициозное предприятие. Критики окрестили его имперским, а клинтоновская администрация назвала это распространением рыночной экономики и прав человека. Однозначно, не это отнюдь было воплощением чаяний большинства людей в мире к моменту окончания Холодной войны.

В течение 1990-х годов клинтоновская администрация и ее союзники с Уолл-Стрит приводили в сферу своего влияния один регион за другим, предлагая свободный рынок как путь к богатству и процветанию. Ударным словом была «глобализация», и это было на самом деле глобализацией американского влияния, укрепленного через американскую банковскую, финансовую и корпоративную власть.

Немногие понимали, что это могло быть частью хорошо продуманной стратегии, пока процесс уже не зашел достаточно далеко. Свободная торговля традиционно была требованием превосходящей экономической державы по отношению к своим слабым партнерам. К тому времени, когда стало ясно, в чем заключается программа Вашингтона, Америка в качестве гарантии, что вновь обращенные в идею свободного рынка не утратят своей веры и не попытаются вернуться к старым экономическим отношениям, в основном уже разоружила своих потенциальных оппонентов и, чтобы защитить свои завоевания, выстроила новое кольцо военных баз по всему миру.

В 1950-е годы во время Холодной войны и доктрины Эйзенхауэра Соединенные Штаты заявили о своей готовности, в том числе и военным путем, помочь любой ближневосточной стране, попросившей помощи в отражении любого вторжения, поддержанного международным коммунизмом. Четыре десятилетия после 1945 года эта кисть постоянно использовалась Вашингтоном, чтобы красить красной краской бесчисленных национальных лидеров от Моссадыка до Насера. Красный цвет оправдывал любую военную или другую операцию.

После 1990 года перед Вашингтоном встала значительная проблема. Теперь, когда опасность безбожного коммунизма больше не могла быть использована в качестве оправдания, какое пугало надо найти, чтобы обосновывать подобные деяния в будущей внешней политике? Ответ был найден только более чем десять лет спустя, в новом тысячелетии.

А тем временем американский истэблишмент приготовил полное блюдо угощений для ничего не подозревающего мира, и начал раздачу с Японии. Вашингтон знал, что его продолжающееся глобальное доминирование зависит от того, как он поведет себя с Евразией, от Европы до Тихого океана. Бывший президентский советник и геостратег Збигнев Бжезинский выразился на этот счет прямолинейно: «…В терминах, восходящих к более жестокому веку империй, есть три высших требования к имперской геостратегии — это предотвращать заговоры и поддерживать нужду в обеспечении безопасности среди вассалов, это следить, чтобы данники были уступчивыми и защищенными, это следить, чтобы варвары не сходились бы вместе». Это и было амбициозной программой действий.

 

Япония: ранить первого гуся в стае

 

Одним из самых главных вызовов роли США в мире после Холодной войны стала новая огромная экономическая мощь в мировой торговле и банковском деле их японского союзника. За послевоенный период Япония выстраивала свою экономическую державу осторожными шажками, всегда оглядываясь на своего военного покровителя, Вашингтон.

К концу 1980-х годов Япония рассматривалась как ведущая мировая экономическая и банковская сила. Люди заговорили о «Японии, которая может сказать нет» и о «японском экономическом вызове». Американские банки пребывали в глубочайшем со времен 1930-х годов кризисе, а американская промышленность была перегружена долгами и неконкурентоспособна. На таком фундаменте вряд ли можно было построить единственную оставшуюся в мире сверхдержаву, и администрация Буша это понимала.

Известные японские интеллектуалы и политики, такие как Кинхиде Мусякодзи, отчетливо осознавали особую природу японской модели. «Япония стала индустриальной, но не стала западной, — отмечал он. — Ее капитализм вполне отличается от западной версии и не основывается на формальной концепции отдельной личности. Япония исключительно приняла только концепции, связанные с государством, накоплением экономического богатства и технократическим рационализмом». Короче, как только Холодная война завершилась, японская модель, которую до этого терпели в качестве геополитического противовеса китайской и советской силе, стала главной проблемой для Вашингтона. Вскоре Япония это хорошо почувствовала.

Ни одна страна в течение 1980-х годов так не поддерживала бюджетные дефициты и избыточные расходы рейгановской эры настолько лояльно и энергично, чем бывший враг Вашингтона Япония. Даже Германия не была столь щедра. С точки зрения японцев, лояльность Токио и щедрая скупка долгов казначейства США, недвижимости и других активов, были вознаграждены в начале 1990-х годов одной из самых сокрушительных финансовых катастроф в мировой истории. В частных беседах многие японские бизнесмены говорили, что это было намеренной политикой Вашингтона, предпринятой для подрыва мирового экономического влияния Японии. В конце 1980-х годов гарвардский экономист, а затем министр финансов Клинтона Лоуренс Саммерс предупреждал: «В настоящий момент формируется азиатский экономический блок во главе с Японией… и это, возможно, означает, что правы те многие американцы, которые сегодня полагают, что Япония представляет для США угрозу большую, чем Советский Союз».

Соглашение, в сентябре 1985 года подписанное «большой семеркой» промышленно развитых стран в нью-йоркском отеле «Плаза», официально было нацелено на снижение котировок переоцененного доллара до более приемлемых уровней. Чтобы этого достичь, Вашингтон потребовал от Банка Японии, чтобы тот принял меры к повышению стоимости йены относительно доллара США. Между соглашением «Плаза», соглашением Бейкер-Миядзава месяц спустя и луврским соглашением в феврале 1987 года Токио согласился на «проведение монетаристской и налоговой политики, которая поможет повысить внутренний спрос и таким образом даст вклад в сокращение внешнего профицита торгового баланса». Бейкер подготовил почву.

Поскольку самым важным рынком экспорта Японии были Соединенные Штаты, то Вашингтон имел возможность интенсивно давить на Японию. И он это делал. Согласно Сводному закону о торговле и конкурентоспособности от 1988 года, Вашингтон внес Японию в список стран с «враждебными» торговыми практиками и потребовал серьезных компенсаций.

Банк Японии к 1987 году снизил процентную ставку до уровня 2,5 %, на котором она и оставалась до мая 1989 года. Ожидалось, что благодаря низким ставкам по кредитам японцы будут покупать больше американских товаров, но этого не случилось. Вместо этого дешевые деньги привели к быстрым доходам на растущем токийском рынке акций, и вскоре начал раздуваться колоссальный пузырь. Внутренняя японская экономика тоже получила стимул, но прежде всего была раздута фондовая биржа Никкей, и взлетели вверх цены на недвижимость в Токио. Предваряя последующий пузырь «новой экономики» в США, цены на акции в Токио росли на 40 и более процентов в год, а цены на недвижимость в самом Токио и вокруг него иногда вырастали на 90 % и более. Японию охватила новая «золотая лихорадка».

За несколько месяцев, прошедших с момента подписания соглашений в отеле «Плаза», йена существенно выросла в цене. Она поднялась с уровня 250 до уровня 149 за доллар. Японские экспортные компании компенсировали влияние йены на экспортные цены и возмещали валютные потери при экспортных операциях тем, что переключились на финансовые спекуляции, которые окрестили «зайтек». Япония за короткий срок стала крупнейшим мировым банковским центром. Согласно новым международным правилам капитала, японские банки могли учитывать большую долю своих долговременных активов в родственных компаниях (система «кейрецу») как профильные активы банка. Банковские капиталы, таким образом, росли вместе с ростом бумажной стоимости их пакетов акций в других японских компаниях.

К 1988 году, в то время как биржевой пузырь мчался вперед на полных парах, десять крупнейших мировых банков имели японские имена. Японский капитал непрерывным потоком шел в американскую недвижимость, клубы для гольфа и роскошные курорты, в правительственные облигации США и даже более рискованные американские акции. Японцы услужливо конвертировали свою раздутую йену в долларовые активы, тем самым помогая президентским амбициям Джорджа Буша-старшего, который в 1988 году сменил Рональда Рейгана на посту. Комментируя успехи Японии в течение 1980-х, нью-йоркский финансист Джордж Сорос заметил: «…Вызывает большое беспокойство перспектива того, что Япония станет доминирующей финансовой силой в мире…».

Японская эйфория по поводу того, что они стали мировым финансовым гигантом, была непродолжительной. Раздутая японская финансовая система с банками, купающимися в деньгах, привела к одному из крупнейших пузырей на рынках акций и недвижимости. В течение трех лет после соглашения в отеле «Плаза» акции в токийском индексе Никкей выросли на 300 %. В результате дешевых японских банковских кредитов цены на недвижимость выросли сходным образом. В высшей точке японского финансового пузыря недвижимость Токио стоила в долларовом эквиваленте больше, чем вся недвижимость Соединенных Штатов. Номинальная стоимость акций, зарегистрированных на токийской фондовой бирже Никкей, составляла более 42 % стоимости всех акций в мире, по крайней мере, на бумаге. Но это продолжалось недолго.

К концу 1989 года, когда в Европе стали проявляться первые признаки падения Берлинской стены, Банк Японии и Министерство финансов начали прикладывать осторожные усилия, чтобы медленно сдуть тревожащий пузырь биржи Никкей. Как только Токио попытался остудить спекулятивную лихорадку, так крупнейшие инвестиционные банки, возглавляемые «Морган Стэнли» и «Саломон Бразерс», начали использовать экзотические новые производные и финансовые инструменты. Их агрессивное вмешательство превратило упорядоченный спад токийского рынка в почти паническую распродажу, в то время как банкиры с Уолл-Стрита нажили целые состояния в процессе падения токийских акций. В результате японские власти оказались неспособны провести медленную и упорядоченную коррекцию курсов.

К марту 1990 года Никкей потерял 23 % или более триллиона долларов по сравнению со своим пиковым значением. Японские правительственные чиновники в частных беседах вспоминали встречу переходного комитета МВФ в Вашингтоне в мае 1990 года, где оживленное обсуждение японских предложений о финансировании экономической перестройки бывшего Советского Союза вызвало сильную оппозицию Вашингтона и Министерства финансов администрации Буша. Японцы рассматривали эту встречу как возможную причину спекулятивной атаки Уолл-Стрита на токийские акции. Но это было верно лишь отчасти.

Японское Министерство финансов направило в МВФ доклад о том, что огромный избыток японского капитала является отнюдь не проблемой, как утверждает Вашингтон, но в высшей степени востребован в мире, нуждающемся в многомиллиардных инвестициях в новые железные дороги и другую экономическую инфраструктуру по окончании Холодной войны. Япония предложила свою знаменитую модель МИТИ или Министерство Международной Торговли и Промышленности для бывших коммунистических экономик. Мягко говоря, Вашингтон не был в восторге от этой идеи. Модель МИТИ подразумевала сильную роль государства в управлении национальным экономическим развитием. Она оказалась изумительно успешной в Южной Корее, Малайзии и других странах Восточной Азии. Когда распадался Советский Союз, многие внимательно рассматривали Японию и Южную Корею как альтернативу «свободной рыночной» модели США. На момент окончания Холодной войны это было основной угрозой планам Вашингтона.

Администрация Буша отнюдь не желала мириться с ведущей ролью Японии в перестройке Восточной Европы и Советского Союза. У Вашингтона были другие планы в отношении своего бывшего противника в Холодной войне, и создание финансируемого Японией экономического блока с Россией в повестке дня не стояло. Чтобы разъяснить это Японии, Джордж Буш послал в начале 1990-х в Токио своего министра обороны Дика Чейни, чтобы «обсудить» резкое сокращение американского военного присутствия в тихоокеанском регионе, тема, наверняка вызвавшая у японцев обеспокоенность в своей военной безопасности. Почти не скрываемый шантаж поездки Чейни последовал сразу после январского турне японского премьер-министра Кайфу по Западной Европе, Польше и Венгрии с обсуждениями экономического развития бывших коммунистических стран Восточной Европы. Послание Чейни было вполне ясно: «Делайте, как говорит Вашингтон, а не то мы оставим вас без защиты».

К тому моменту, когда в марте японский премьер-министр повстречался с американским президентом в Палмс-Спрингс, он уже все для себя уяснил. Япония не собиралась соревноваться с американскими долларами в Восточной Европе. В последующие месяцы японские биржи потеряли еще почти 5 трлн. долларов в «бумажной» стоимости акций. «Корпорация Япония» была тяжело ранена. В дальнейшем никто больше не вспоминал о японском вызове американским финансовым планам в Восточной Европе. Вашингтонские экономисты объявили о кончине японской модели. В частных беседах токийские политики часто пользовались аналогией с полетом стаи гусей, где Япония летела как гусь-вожак, а меньшие экономики Восточной Азии летели вслед за ней. К 1990 году Вашингтон тяжело ранил первого гуся в стае. Теперь он обратил свой взор на следующих за ним — экономики «Азиатских тигров» — в качестве второй фазы своего нового долларового порядка.

 

Фаза два: охота на Азиатских Тигров

 

Вторая фаза ломки японской модели включала в себя уничтожение восточно-азиатской экономической сферы, в высшей степени успешной модели, бросающей вызов американскому диктату грубого индивидуализма свободного рынка. Японская модель, как хорошо понимали в Вашингтоне, не ограничивалась только Японией. В послевоенный период она была отработана в Южной Корее, Таиланде, Малайзии, Индонезии и других экономиках Восточной Азии. В 1980-е годы эти быстрорастущие экономики называли государствами-«тиграми».

Восточная Азия была выстроена в течение 1970-х годов и в особенности в 1980-е при участии японской государственной программы помощи, крупных частных инвестиций и при поддержке МИТИ. Фактически, не привлекая излишнего внимания, экономическое процветание Восточной Азии в 1980-е годы в значительной степени было обязано продуманному региональному разделению труда, в котором Япония стояла в центре, а японские компании привлекали внешних подрядчиков («аутсорсинг») для промышленного производства в центрах Восточной Азии. Из-за своих тесных связей с экономикой Японии в азиатских деловых кругах эти страны назывались «блоком йены».

Эти экономические «тигры» стали большим препятствием для модели свободного рынка МВФ. Сам их успех в слиянии частного предпринимательства с сильной экономической ролью государства являлся угрозой программе МВФ. Пока «тигры» очевидно преуспевали, применяя основанную на сильной роли государства модель, бывшие коммунистические и другие страны могли оспаривать необходимость проведения экстремального курса МВФ.

В течение 1980-х годов все успехи Восточной Азии (экономический рост на уровне 7–8% в год, растущая социальная защищенность, всеобщее образование и высокая производительность труда) были подкреплены государственным управлением и планированием, хотя и на поле рыночной экономики, это была некая азиатская разновидность благотворительного покровительства. В степени, даже большей, чем советское централизованное планирование, самодостаточные экономики «азиатских тигров» были преградой для глобального распространения долларовой системы свободного рынка, которую в 1990-х требовал Вашингтон.

Пока, начиная с 1993 года, японские банки боролись с обвалом своих рынков акций и недвижимости, на саммите Азиатско-Тихоокеанского Экономического Сотрудничества (АТЭС) официальные лица из Вашингтона начали требовать от восточно-азиатских экономик открытия их финансовых рынков для свободного обращения капитала, как утверждалось, в интересах «честных правил игры». До этого свободные от долгов экономики Восточной Азии избегали обращения к займам МВФ или к иностранному капиталу, кроме прямых инвестиций в промышленные предприятия, которые были обычно частью долгосрочных национальных программ. Теперь им было велено открыть свои рынки для потоков иностранного капитала и краткосрочных внешних займов.

Выслушивая риторику о «честных правилах игры», многие азиатские официальные лица спрашивали себя, о чем говорит Вашингтон: об игре в крикет или об их экономическом будущем? Они это вскоре выяснили.

Как только ослаб контроль над капиталом, и иностранным инвестициям было позволено свободно передвигаться, Южная Корея и другие экономики «тигров» начали купаться во внезапном наплыве иностранных долларов. Результатом стало создание спекулятивных пузырей в элитной недвижимости, акциях местных компаний и других активах за короткий период с 1994 года до начала атаки на таиландскую валюту бат в мае 1997 года.

Как только экономики восточно-азиатских «тигров» приоткрылись для иностранного капитала, но задолго до того как у них появились средства для адекватного контроля над возможными злоупотреблениями, в наступление перешли хеджевые фонды. Эти скрытные фонды прежде всего нацелились на слабейшую экономику — Таиланд. Американский биржевый спекулянт Джордж Сорос действовал в тайне, будучи вооружен неизвестным количеством денег, полученных по кредитной линии от группы международных банков, включающих «Ситигруп». Они играли на том, что Таиланд будет вынужден обесценить свой бат и разорвать жесткую привязку своей валюты к доллару. Глава «Квантум Фунд» Сорос, глава «Тайгер Фунд» Джулиан Робертсон, и, по слухам, также хеджевый фонд «Фонд долговременного управления капиталом», в руководство которого входил Дэвид Маллинс, бывший заместитель председателя Федерального Резервного Банка, — все они развернули грандиозное спекулятивное наступление на тайскую валюту и биржи. К июню Таиланд капитулировал, курс его валюты потерял твердую привязку к доллару, и он был вынужден обратиться за помощью к МВФ. Вскоре вслед за этим те же самые хеджевые фонды и банки ударили по Филиппинам, Индонезии и затем по Южной Корее. Они заработали на этом миллиарды, в то время как население этих стран погрузилось в экономический хаос и нищету.

Чалмерс Джонсон описал результат простыми словами: «Эти фонды изнасиловали Таиланд, Индонезию и Южную Корею, а затем передали тех, кто выжил, в МВФ не для того, чтобы помочь дрожащим жертвам, но для того, чтобы ни у одного западного банка не возникло проблем в опустошенных странах с невозвращенными кредитами».

В 1997 году европейский эксперт по Азии Кристен Нордхог подвел итог политике администрации Клинтона в отношении Восточной Азии. Клинтон разработал большую экономическую стратегию, используя новый Национальный экономический совет, первоначально возглавляемый инвестиционным банкиром с Уолл-Стрит Робертом Рубином. Наступление было нацелено на восточно-азиатские развивающиеся рынки. «Администрация активно поддерживала многосторонние агентства, такие как МВФ…чтобы продвигать международную финансовую либерализацию», — отмечает Нордхог. «В то время как… была принята стратегия, нацеленная на восточно-азиатские рынки, администрация США оказалась в выгодном положении, чтобы использовать финансовый кризис для продвижения либерализации торговли, финансов и реформ организационной структуры через МВФ».

Влияние азиатского кризиса на доллар было заметным. Главный управляющий Банка международных расчетов Эндрю Крокет отметил, что если восточно-азиатские страны в 1996 году испытывали совместный дефицит по текущим операциям на сумму 33 млрд. долларов, а после притока спекулятивных горячих денег «в 1998–1999 годах положительное сальдо по текущим счетам составило 87 млрд. долларов». К 2002 году этот профицит составил 200 млрд. долларов. Большинство из этой суммы вернулось обратно в США в виде покупки азиатскими центральными банками государственных долговых обязательств США и по существу финансировало политику Вашингтона. Министерство финансов Японии тщетно пыталось сдержать азиатский кризис, предложив организовать Азиатский валютный фонд размером 30 млрд. долларов. Вашингтон дал понять, что это ему не нравится. Идею быстро оставили. Азия при посредничестве МВФ должна была стать еще одной провинцией в империи доллара. Министр финансов Рубин эвфемистически назвал это американской «политикой сильного доллара».

 

Вашингтон возвращается к Халфорду Макиндеру

 

Даже разрушая японскую экономическую модель и перекраивая Восточную Азию для своих целей, Вашингтон в 1990-х годах придавал первоочередное значение демонтажу Советского Союза.

К началу 1990-х годов, после падения Берлинской стены и Советского Союза, у Вашингтона не осталось заметных соперников на обладание мировой гегемонией. В тогдашней эйфории немногие выражали тревогу или обеспокоенность тем, что у одной страны оказалось так много власти над планетой. В конце концов, эта страна была демократической, и эту страну называли Америка. Теперь, когда исчезла советская военная угроза, страны НАТО и прежде всего США могли перенаправить триллионы долларов своих ежегодных военных затрат на мирные цели.

Новая эра мирного развития, рыночных реформ и капиталистического благоденствия была мечтой миллионов людей в бывших коммунистических странах Варшавского Договора. Эти мечты жили недолго. Американский истеблишмент готовился к установлению глобальной гегемонии США как единственной супердержавы, одновременно пытаясь убаюкать остальной мир ложным чувством успокоенности. Стратегическую роль в политике Вашингтона в течение 1990-х годов играл обман. Как вскоре стало ясно, кажущиеся мучительные раздумья Вашингтона, чем ему заняться после исчезновения советской военной угрозы, были величайшим обманом.

Распад Советского Союза был событием исключительного значения в истории прошлого века. Мало известно о холодных расчетах высокопоставленных политиков в администрации Буша в начале 1990-х годов в отношении будущего России и ее бывших стран-сателлитов. Россию следовало привести в экономическую орбиту США путем навязывания «рыночных реформ».

По существу, ее следовало привязать к доллару. Этого можно было достичь комплексным и дифференцированным подходом. Однако конечным результатом было укрепление Соединенных Штатов в качестве единственной оставшейся супердержавы, единственного эмитента мировой валюты — доллара, со всеми преимуществами, которые при этом получал Вашингтон. Орудием новой российской политики Вашингтона должен был стать Международный Валютный Фонд.

В то же время Россию следовало систематически окружать кольцом военных баз США и НАТО, а расширение НАТО на восток после своего завершения смогло бы предотвратить любой будущий стратегический союз между Россией и державами континентальной Европы, который мог бы поставить под сомнение американское доминирование. Задачей Вашингтона стало убедить московскую элиту, обладающую ядерным оружием, полностью демонтировать свою военную силу.

Политика Вашингтона была классической геополитикой, которую очертил почти за столетие до того сэр Халфорд Макиндер. Макиндер в свое время предостерегал британскую элиту, что союз крупнейших евразийских держав, включающих Германию, Россию и страны Центральной Азии, имел бы все возможности стать ведущей мировой силой, поскольку такой союз был бы географически связанным и обладал бы всеми необходимыми сырьевыми материалами и достаточным населением, чтобы противостоять любому сопернику.

В конце Первой мировой войны Макиндер утверждал: «Кто владеет Восточной Европой, тот управляет "Сердцем мира"; Кто владеет "Сердцем мира", тот управляет "Мировым островом"; Кто владеет "Мировым островом", тот управляет миром». Другими словами, если бы европейские страны вокруг Германии и Франции доминировали бы над евразийским «Сердцем мира» с Россией в центре, то такая комбинация имела бы возможности, ресурсы и географические преимущества для господства во всем мире.

Такой влиятельный вашингтонский стратег, как Збигнев Бжезинский, бывший глава Национального совета безопасности в Белом Доме, который занимал высшие посты в системе национальной безопасности при разных администрациях, работал с Генри Киссинджером и был советником при первом президенте Буше, открыто признавал роль геополитического мышления Макиндера в американской политике. «Настоятельно необходимо, чтобы не возник ни один евразийский соперник, который мог бы доминировать в Евразии и тем самым также бросать вызов Америке», — утверждал Бжезинский в своей книге «Великая шахматная доска». Он добавил: «Макиндер в начале века первым начал обсуждать это, используя успешную концепцию евразийских "осевых районов"».

Эта политика включала в себя выявление любой возможной державы, способной изменить баланс сил и, по его выражению, «выработку определенной политики США для нейтрализации, поглощения и/или контроля такой силы». Евразия на его карте мира включала нефтяные богатства Ближнего Востока, Центрально-азиатский регион, промышленный потенциал Европы, Японии, ресурсы Китая, Индии, России. Он предупреждал: «Контроль над Евразией почти автоматически означал бы подчинение Африки, делая Западное полушарие и Океанию географической окраиной центрального мирового континента».

То, как Вашингтон действовал согласно этим предписаниям, сначала не было ясно для остального мира, когда Холодная война близилась к своему концу. Это было очевидно только стратегам, связанным с Академией наук СССР. Они внимательно изучали Макиндера и англосаксонские геополитические теории. Однако во время краха СССР их голоса утонули в общем шуме. В тот момент рыночная экономика и перспективы сказочных богатств отвлекали энергию российской элиты.

Со стороны Вашингтона стратегия преобразования противника по Холодной войне в средство для американской гегемонии была очевидна с самого начала, хотя в этом был и определенный риск, учитывая остающийся советский ядерный арсенал. Русский медведь, может, и был в 1990-х годах экономически несостоятельным, но у него по-прежнему оставалось достаточно ядерных зубов. Процесс перекройки должен был быть проведен аккуратно.

 

Россия получает от МВФ лекарство для стран Третьего мира

 

В июле 1990 года на встрече «большой семерки» промышленно развитых государств в техасском Хьюстоне госсекретарь США Джеймс Бейкер сыграл ключевую роль в определении политики в отношении будущего СССР. Бейкер, тот человек, который за пять лет до этого в качестве министра финансов привел Японию к соглашению в отеле «Плаза», сообщил своим союзникам по «большой семерке» о том, что США намерено выделить МВФ центральную роль в реформировании советской экономики. В итоговом коммюнике «большой семерки» говорилось: «Мы приветствуем предпринимаемые в СССР усилия по либерализации, созданию более открытого демократического и плюралистического советского общества и движению в направлении рыночно ориентированной экономики». Декларация добавляла: «Мы согласились просить МВФ… провести подробное изучение советской экономики… для выработки рекомендаций по ее реформированию».

Цель вашингтонских «рыночных реформ» МВФ в бывшем СССР была предельно проста: разрушить экономические связи, которые соединяли Москву с каждой частью Советского Союза от Узбекистана до Казахстана, от Грузии до Азербайджана, от Эстонии до Польши, Болгарии или Венгрии. Хотя об этом никогда не говорилось вслух, целью шоковой терапии МВФ было создание слабых и нестабильных экономик на периферии России, чье выживание зависело бы от западного капитала, от притока долларов в качестве одной из форм неоколониализма.

Предоставляя ключевую экономическую роль МВФ, в котором доминировали американцы, Джеймс Бейкер и администрация Буша-старшего гарантировали то, что любые западные экономические инвестиции или поддержка советской экономики предварительно должны были пройти утверждение в Вашингтоне. Русским предстояло получить ровно такое же стандартное обслуживание условий МВФ для стран «третьего мира», как для любой бывшей африканской колонии или «банановой республики», и скатиться на уровень общей нищеты населения. Крошечной кучке элиты было позволено стать в долларовом исчислении невероятно богатыми и зависимыми от банкиров и инвесторов с Уолл-Стрит.

Вооруженные своими теориями «шоковой терапии» гарвардские экономисты, вроде Джеффри Сакса, были отправлены в Москву, чтобы помочь разрушить старый аппарат централизованного государства. Технократы от МВФ требовали, чтобы российские нефть и газ, алюминий, марганец и другое сырье продавалось бы по ценам мирового рынка, чтобы прекратились государственные субсидии на еду, здравоохранение и другие предметы первой необходимости, и чтобы российская промышленность была «приватизирована».

В 1992 году как части «рыночно ориентированных» реформ МВФ потребовал прекращения государственной поддержки российского рубля. Плавающий курс рубля привел в течение года к увеличению розничных цен на 9900 % и падению реальных зарплат на 84 %. Впервые с 1917 года, по крайней мере в мирное время, большинство россиян погрузилось в настоящую нищету. Впрочем, это было только началом капитализма в духе МВФ.

Пользуясь руководством МВФ, Вашингтон мог по существу диктовать, какой сектор российской промышленности должен выжить, а какой — нет. «Мировой рынок» определялся Вашингтоном и технократами из МВФ, воспитанными на идеях свободного рынка версии Милтона Фридмана. Российские национальные приоритеты или общее благосостояние населения при этом критериями не являлись.

Сталинскую диктатуру пролетариата народам России и бывшего Советского пространства должен был заменить диктат «глобального рынка» МВФ. Не имело значения то, что уровень экономической свободы в США, взятый якобы за образец, был результатом сложной эволюции на протяжении более чем 350 лет, в некоторых случаях восходящей к Английской революции XVII века. Под руководством МВФ таким странам как Россия и Украина было предписано без какой-либо адекватной подготовки немедленно принять американскую версию рыночной экономики. Результаты были предсказуемы и хорошо спланированы. Стабильная и процветающая Россия отнюдь не являлась целью.

Как вскоре осознало большинство россиян, эффект реформ МВФ был катастрофическим. Вместо ожидаемого процветания в американском духе, капитализма в стиле «две машины в каждом гараже», обычных россиян ввергли в состояние экономической нищеты. Промышленное производство упало вдвое по сравнению с предыдущим уровнем, а инфляция превысила уровень 200 %. Средняя продолжительность жизни для мужчин упала к 1994 году до 57 лет, до уровня Бангладеш и Египта.

Запад и прежде всего Соединенные Штаты со всей ясностью хотели деиндустриализации России, чтобы навсегда сломать экономическую структуру старого Советского Союза. Огромную часть глобальной экономики, почти закрытую для долларового пространства на протяжении более семидесяти лет, следовало привести под долларовый контроль. Под прикрытием ласковой риторики о рыночных реформах регион расчленяли вполне в духе того, как европейские державы колонизировали и делили Африку за сто лет до этого.

Для вашингтонской администрации Клинтона не имело особого значения, что российская приватизация ключевых промышленных активов контролировалась российской элитой, так называемыми олигархами. Главным являлось то, что впервые со времен Ленина российская промышленность привязывалась к будущему доллара. Новые олигархи были «долларовыми олигархами», и львиная доля их нового состояния пришла от экспорта нефти и газа.

Партнером США и специальным уполномоченным для МВФ в ельцинскую эпоху стал Анатолий Чубайс, министр по приватизации. МВФ выделил России 6 млрд. долларов в 1996 году при условии того, что Чубайса назначат ответственным за экономическую политику. Профессор университета Джорджа Вашингтона Питер Реддэвэй писал в «Вашингтон Пост» в 1997 году, что Чубайса в России обвиняли в «цензурировании СМИ, подрыве демократии, проведении сомнительных личных сделок, выполнении приказов из Вашингтона и построении криминальной формы капитализма». Очевидно, этого было достаточно, чтобы Чубайса поддерживал Лоуренс Саммерс, в то время заместитель министра финансов США. Саммерс, тот самый, который в качестве государственной поддержки переправил миллионы долларов американских налогоплательщиков гарвардскому экономисту из школы «шоковой терапии» и советнику по России Джеффри Саксу, приветствовал назначение Ельциным в 1997 году Чубайса первым вице-премьером. Назначение Чубайса ответственным за экономику, утверждал Саммерс, создает «обновленное президентство и экономическую команду мечты». Для большинства россиян эта мечта обернулась кошмаром.

Украину, которая была основным промышленным, военным и зерновым центром СССР, подвергли той же жестокой процедуре, что и Россию. После начала «реформ» МВФ в октябре 1994 года обвал был столь же драматичен. МВФ приказал отменить государственное контролирование обменного курса, и украинская валюта рухнула. Затем МВФ потребовал прекратить государственные субсидии. Цена хлеба выросла на 300 %, электричества — на 600 %, общественного транспорта — на 900 %. В результате требований МВФ население было вынуждено теперь покупать местные товары по ценам, выраженным в долларах. При непомерно возросшей цене на электричество и в отсутствии банковских кредитов государственная промышленность была приведена к банкротству. Иностранным спекулянтам позволили по бросовым ценам выбрать жемчужины среди мусора. По требованию МВФ и Всемирного Банка украинское сельское хозяйство отказалось от государственного регулирования. В результате Украина, когда-то житница Европы, была вынуждена просить продуктовую помощь у США, которые сбрасывали свои излишки зерна в Украину, еще дальше разрушая местную пищевую самодостаточность.

С Россией и республиками бывшего Советского Союза обращались как с Конго и Нигерией, как с источником дешевого сырья, возможно, самым большим источником в мире. После распада Варшавского Договора эти залежи полезных ископаемых впервые с 1917 года оказались доступны для западных транснациональных корпораций. Прежде всего в поле зрения крупных американских и британских нефтяных ТНК попали нефтяные и газовые месторождения бывшего СССР. Как понимали вашингтонские стратеги, современная процветающая промышленная экономика России была бы только помехой для такого разграбления ее сырьевых ресурсов.

В начале 1990-х годов администрация Клинтона предложила Москве термин «зрелое стратегическое партнерство». Многие россияне наивно поверили, что американская помощь и капиталы помогут перестроить энергичную российскую экономику, что с Россией будут обращаться как с равным партнером в некоей форме «мирового совладения» с США, и что ее историческая гегемония над республиками бывшего Советского Союза будет уважаться Вашингтоном. К тому моменту, когда в Москве стало предельно ясно, что это партнерство было пустым и придуманным для обмана лозунгом, было уже слишком поздно. Российский промышленный комплекс был в большинстве своем расчленен. Реформы МВФ ввергли население страны в нищету, возможность России влиять на события на своих границах серьезно уменьшилась. Что вполне устраивало Вашингтон.

Шоковая терапия МВФ в России после 1991 года не только низвела бывшую супердержаву до уровня страны Третьего мира. Она также открыла американским и союзническим нефтяным компаниям возможности контролировать крупнейшего мирового производителя нефти и природного газа. Однако этот процесс должен был занять какое-то время.

При помощи управляемых и подтасованных приватизационных сделок, тех времен столь ценные российские нефтяные и газовые активы были за бесценок розданы избранным дружкам Ельцина и Чубайса. Доклад МВФ в 1998 году оценивал, что 17 российских нефтяных и газовых компаний с примерной рыночной стоимостью, по крайней мере, 17 млрд. долларов были проданы Чубайсом за общую сумму 1,4 млрд. долларов. Кроме того, 60 % государственной газовой монополии «Газпром», крупнейшего мирового производителя газа, было продано частным российским группам примерно за 20 млн. долларов. Рыночная цена составляла около 119 млрд. долларов. Были созданы такие компании, как «Лукойл», «Юкос», «Сибнефть», «Сиданко». Такие олигархи, как Михаил Ходорковский, Борис Березовский и Виктор Черномырдин доминировали в российской экономике в степени, немыслимой для бюрократов коммунистической поры. В ноябре 1996 года Березовский в качестве заместителя секретаря Российского Совета безопасности и как нефтяной олигарх хвастался в своем интервью, что всего семь человек контролируют половину огромных природных ресурсов страны. Он мог бы также добавить, что их доходы были выражены исключительно в долларах.

Летом 1998 года долларизация России чуть не сорвалась. В августе МВФ выдал чрезвычайный кредит на 23 млрд. долларов для поддержки рубля и защиты спекулятивных инвестиций западных банков, которые заработали миллионы на российских государственных облигациях. Попытка МВФ спасти западные банки слишком запоздала.

15 августа Россия объявила дефолт по своим долларовым займам. Для нью-йоркских и других крупнейших банков случилось немыслимое. Несмотря на помощь МВФ, крупнейший должник решился на дефолт. В течение нескольких нервных недель вся долларовая пирамида дрожала до самого основания. Крупнейший в мире хеджевый фонд, «Фонд долговременного управления капиталом», играл по крупному на российском рынке, как и на других мировых рынках облигаций. В его директорах были бывший заместитель председателя Федеральной Резервной Системы Дэвид Маллинс, ведущие инвесторы с Уолл-Стрит и нобелевские лауреаты по экономике. Внезапный дефолт угрожал фонду банкротством и цепной реакцией обвала триллионов долларов по контрактам в финансовых производных. В конечном счете последовала бы череда банкротств, способная обрушить весь мировой финансовый карточный домик. ФРС созвала чрезвычайную встречу за закрытыми дверями с участием 15 самых влиятельных мировых банкиров и принудила всех к спасательной операции. России, слишком ценной в стратегическом плане, тихо простили ее дефолт, и вскоре долларизация продолжилась, хотя и не столь быстрыми темпами.

 

Югославию подвергают шоковой терапии

 

Балканы были выбраны целью для вмешательства США задолго до того, как Советский Союз подвергли американской экономической «шоковой терапии». Главной первоначальной причиной внимания Вашингтона к Югославии была насущность уничтожения югославской экономической модели. По мере развития событий к середине 1990-х стратегическое расположение Югославии по отношению к возможным источникам нефти в Центральной Азии становилось для Вашингтона все более важным. Фактически во второй половине 1990-х годов определяющую роль в балканской политике Вашингтона играли нефть и доллар, хотя и не так упрощенно, как подозревали западные критики.

Задолго до падения Берлинской стены Вашингтон вовсю работал в Югославии, и опять в тандеме с МВФ. Балканским национализмом управляли извне для перекройки карты Евразии, как это было в годы до Первой мировой войны, когда британские и другие интересы вмешались, чтобы развалить Османскую империю и убить немецкие мечты о железной дороге в Багдад.

Очевидной целью на этот раз было раздробить Югославию на крошечные зависимые государства и дать НАТО и США пространство, чтобы развернуться на перекрестке между Западной Европой и Центральной Азией. Нефть и геополитика для Вашингтона играли главную роль.

Забавно то, что с прекращением Варшавского Договора в начале 1990-х, очевидно, исчезла сама причина для существования НАТО. Какая угроза теперь могла бы обосновывать продолжение альянса Холодной войны 1949 года или постоянное военное присутствие США в европейских странах НАТО, не говоря уже про страны восточной Европы? Как только стало ясно, что советская военная угроза исчезла, многие надеялись на то, что НАТО самораспустится. Но еще до краха Советского режима вашингтонские стратеги начали разрабатывать новую цель для НАТО.

В качестве нового мандата НАТО была предложена фраза «использование НАТО вне границ», что означало участие в событиях далеко за пределами стран-членов НАТО. Впоследствии, в 1994 году, этот новый мандат был привязан к вашингтонскому «Партнерству во имя мира», плану постепенного включения оборонной структуры стран Варшавского Договора в структуру НАТО под руководством США. Сенатор-республиканец Ричард Лугар обозначил дилемму, стоящую перед США и НАТО в конце Холодной войны, такими словами: «НАТО: либо выходим из границ, либо выходим из игры». Весьма удачным образом войны на Балканах предоставили Вашингтону столь нужный аргумент в пользу расширения НАТО. Процесс занял более десяти лет.

Более сорока лет Вашингтон тихо поддерживал Югославию и модель смешанного социализма Тито в качестве буфера против СССР. Когда империя Москвы дала трещину, у Вашингтона не стало нужды в этом буфере, особенно в экономически успешном националистическом буфере, который мог бы убедить соседние государства Восточной Европы, что возможен срединный путь, отличный от шоковой терапии МВФ. По мнению высокопоставленных вашингтонских стратегов, югославскую модель следовало разрушить уже только по одной этой причине. Тот факт, что Югославия лежала на критически важном пути к возможным нефтяным залежам Центральной Азии, был тогда еще лишь дополнительным аргументом. Югославию следовало привести, и если нужно, то насильно, к реформам свободного рынка по версии МВФ. НАТО выступало гарантом сделки.

Уже в 1988 году, когда стало ясно, что советская система долго не протянет, Вашингтон послал в Югославию советников из смешной частной некоммерческой организации с громким именем «Национальный фонд в поддержку демократии» или НФД, Эта «частная» организация начала щедро рассыпать доллары во всех уголках Югославии, финансируя оппозиционные группы, скупая мечтающих о новой жизни голодных молодых журналистов, финансируя профсоюзную оппозицию, поддерживающих МВФ оппозиционных экономистов и борющиеся за права человека НПО.

Выступая в Вашингтоне десять лет спустя и за год до натовских бомбардировок Белграда, в 1998 году, директор НФД Пол Маккарти хвастал: «НФД была одной из немногих западных организаций, которая вместе с фондом Сороса и некоторыми европейскими фондами выделяла гранты в Федеративной Республике Югославия и работала с местными НПО и независимыми СМИ по всей стране». Во времена Холодной войны такое внутреннее вмешательство в дела чужой страны назвали бы дестабилизацией ЦРУ. В новом вашингтонском «новоязе» для этого появился термин «укрепление демократии». Что касается уровня жизни сербов, косоваров, боснийцев, хорватов и других — результат был катастрофичен.

Истинное значение того, что происходило в Югославии после 1990 года, понималось лишь немногими посвященными. Вашингтон, используя в качестве инструмента геополитики НФД, «Открытое общество» Джорджа Сороса и МВФ, принес в Югославию экономический хаос. В 1989 году МВФ потребовал, чтобы премьер-министр Анте Маркович провел структурную реформу в экономике. По какой-то причине тот согласился.

Следуя рекомендациям МВФ, югославский ВВП упал на 7,5 % в 1990 году и еще на 15 % в 1991. Промышленное производство упало на 21 %. МВФ потребовал полную приватизацию государственных предприятий. Результатом этого к 1990 году стало банкротство более 1100 компаний и безработица на уровне 20 %. Экономическое давление на различные регионы страны оказалось взрывной смесью. Вполне предсказуемо, что среди нарастающего экономического хаоса каждый регион боролся за собственное выживание и против своих соседей. Не пуская ничего на волю случая, МВФ приказал, чтобы все зарплаты были заморожены на уровне 1989 года, в то время как инфляция значительно выросла, вызвав падение реальных заработков на 41 % только за первые шесть месяцев 1990 года. К 1991 году инфляция превысила уровень 140 %. В этой ситуации МВФ потребовал полную конвертацию динара и отпускание процентной ставки по кредитам. МВФ в явной форме запретил правительству Югославии брать кредиты у своего собственного центрального банка, урезая возможности центрального правительства по финансированию социальных и других программ. Такое замораживание задолго до формального объявления о независимости Хорватией и Словенией в июне 1991 года фактически привело к экономическому распаду государства.

В ноябре 1990 года под давлением администрации Буша Конгресс США принял Закон о присвоении имущества в иностранных операциях. Новый закон США предусматривал то, что любая часть Югославии, не объявившая свою независимость в течение шести месяцев от момента принятия закона, потеряет всю финансовую поддержку США. Закон требовал раздельных выборов в каждой из шести республик Югославии под наблюдением Госдепартамента США. Он также специально оговаривал, что любая помощь будет направляться непосредственно в каждую республику, а не в центральное правительство в Белграде. Короче, администрация Буша потребовала самороспуска Югославской Федерации. Они намеренно поджигали фитиль взрыва новой череды войн на Балканах.

Через такие группы, как Фонд Сороса и НФД, финансовая поддержка Вашингтона переправлялась зачастую в предельно националистические либо бывшие фашистские организации, которые гарантировали бы расчленение Югославии. В ответ на эту комбинацию шоковой терапии МВФ и прямой дестабилизации Вашингтона и в попытке предотвратить распад Федеративной Республики Югославии югославский президент и сербский националист Слободан Милошевич организовал в ноябре 1990 года новую коммунистическую партию. Все было готово для мрачной серии региональных этнических войн, которая продолжалась более десяти лет и привела к гибели более 200 тыс. человек.

В небольшой, но стратегической балканской стране экономическими методами раздували пожар, и раздувала его администрация Буша, В 1992 году Вашингтон наложил на Югославию полное экономическое эмбарго, заморозив всю торговлю и погрузив экономику в хаос с последующей гиперинфляцией и 70 % безработицей. Проправительственные СМИ на Западе говорили публике, прежде всего американской, что все проблемы возникли по вине коррумпированной диктатуры Белграда, Американские СМИ редко или вообще никогда не упоминали ни провокационные действия Вашингтона, ни политику МВФ, которая определяла события на Балканах.

Война в Боснии завершилась по указке Вашингтона в 1995 году подписанием Дейтонских соглашений. Это совпало с моментом, когда администрация Клинтона убедилась в стратегическом значении каспийской нефти и в усилиях ЕС обеспечить себе доступ к этой нефти по балканским нефтепроводам. Очевидно, Вашингтон решил, что в регионе нужен мир для строительства нефтяных магистралей с Каспия в Европу. Но этот мир следовало заключить на условиях Вашингтона.

После Дейтонских соглашений когда-то многонациональная Босния была утверждена как де-факто мусульманское государство, по сути, государство-сателлит под контролем МВФ и НАТО. Клинтоновская администрация в значительной степени финансировала вооружение армии боснийских мусульман. В международных СМИ войну изображали так, чтобы максимально усилить впечатление о бессилии Европейского Союза, неспособного остановить войну на своих границах без американского вмешательства. Аргументы Вашингтона в пользу расширения НАТО на восток при этом значительно усилились. Польша, Венгрия и Чехия стали перспективными партнерами НАТО, что было немыслимо еще пять лет назад.

Вскоре клинтоновская администрация продолжила работу на следующем этапе разрушения националистических сил на Балканах, которые могли бы предложить региональную программу действий, хоть в какой-то степени отличную от вашингтонской. Американские и британские нефтяные компании боролись между собой за право разрабатывать потенциально огромные нефтяные запасы на Каспийском море возле Баку и в соседнем Казахстане в Центральной Азии. Геологи заговорили о «новом Кувейте и Саудовской Аравии» в этих регионах. По оценкам правительства США, нефтяные запасы могли превышать 200 млрд. баррелей, что означало бы крупнейшее открытие месторождений нефти за последние десятилетия. Хорошо оплачиваемый вашингтонский лоббист Збигнев Бжезинский представлял интересы «Бритиш Петролеум», британско-американского нефтяного гиганта с большим участием в каспийском нефтяном регионе.

 

Нефтяная геополитика США на Балканах

 

Не успела рухнуть Берлинская стена, как Европейский Союз по инициативе Франции, Италии и Голландии объявил о широкомасштабной стратегии энергетической безопасности ЕС. Стабильность на Балканах была центральной частью этой стратегии. На саммите ЕС в июне 1990 года голландский премьер-министр Рууд Любберс изложил предложения по созданию европейского энергетического сообщества, связывающего страны «Европейского Экономического Сообщества с СССР и странами Центральной и Восточной Европы». План Любберса был лишь первым в ряду программ помощи ЕС, направленных на энергетическую безопасность ЕС в период после Холодной войны.

К 1992 году ЕС выработал Энергетическую Хартию, которая предоставила бы законодательную основу для инвестиций ЕС в нефтяные и энергетические ресурсы к тому времени распавшегося СССР. Новые независимые государства Каспийского региона, прежде всего Азербайджан и Казахстан, имели первоочередное значение для будущей энергетической безопасности ЕС. Новая клинтоновская администрация, казалось, была занята другими проблемами и в тот момент не обращала внимания на каспийскую нефть. Однако эта ситуация начала понемногу меняться.

К 1994 году, когда ЕС надеялся обеспечить ратификацию Энергетической Хартии 49-ю государствами, среди которых были США и Россия, Вашингтон внезапно отказался ее подписывать по неубедительным техническим причинам. ЕС продолжил без американской поддержки, и в декабре 1998 года странами, подписавшими Хартию, была организована Переходная рабочая группа. Генеральный секретарь этой конференции подчеркнул значение новых нефтяных и газовых регионов, «таких как регион Каспийского моря. Обеспечение надежности поставок из таких областей является ключевой стратегической задачей для правительств». ЕС заговорил о «важной вехе на пути энергетической кооперации Восток-Запад».

Начиная с 1990 года и вплоть до бомбардировки Сербии в 1999 году, ЕС без особого шума предпринял ряд инициатив, включающих помощь по модернизации азербайджанского порта возле Баку, который, согласно одному из докладов Министерства энергетики США, «позволил бы [обеспечить] нефтяные поставки из восточного Каспия вплоть до 500 тыс. баррелей в день». В 1995 году ЕС начал Программу Межгосударственной транспортировки нефти и газа в Европу с целью «повысить безопасность энергетических поставок». В феврале 1999 года непосредственно перед началом бомбардировок Белграда клинтоновской администрацией комиссар ЕС Ханс ван дер Брок обозначил цель Программы как «помощь в высвобождении огромных газовых и нефтяных запасов Каспийского бассейна путем преодоления…узких мест, которые затрудняли им доступ на местные и европейские рынки».

Самое узкое место было впереди: бомбардировки НАТО Белграда.

Правительства Западной Европы однозначно рассматривали район от Балкан до Каспийского моря как стратегическое поле для инвестиций в альтернативные поставки нефти и газа, потенциальный шаг к энергетической независимости, особенно ввиду снижения запасов нефти в Северном море. Со всей определенностью можно сказать, что ведущие политические круги в Вашингтоне в 1999 году такую точку зрения не разделяли.

К середине 1990-х, частично благодаря активному лоббированию Бжезинского и крупнейших нефтяных компаний США, администрация Клинтона начала рассматривать вопрос о каспийской нефти как стратегически приоритетный вопрос. В июле 1996 года Вашингтон сформировал «Южнобалканскую инициативу развития» для обсуждения сотрудничества по трубопроводам с Болгарией, Македонией и Албанией. Он поддержал две каспийские ветки трубопровода. Одна из них должна была пройти из Баку через Грузию в турецкий порт Джейхан. В 1997 году бывший госсекретарь Буша Джеймс Бейкер написал статью в номере «Нью-Йорк Таймс» от 21 июля, озаглавленную «Жизненные интересы Америки на Новом шелковом пути». Бейкер, который позднее стал важной фигурой в последующей администрации Буша-младшего, утверждал, что «стратегическим интересам Соединенных Штатов отвечает установление максимально возможных экономических, культурных и политических связей с Грузией», той страной, которая находилась между каспийской нефтью и западными рынками. «Каспийская нефть может постепенно оказаться настолько же важной для промышленно развитых стран, как ближневосточная нефть сегодня», — добавил он. В то время Бейкер также представлял интересы «Бритиш Петролеум Амоко» в Баку.

Вторая ветка трубопровода, АМБО или «Албанско-македонско-болгарская нефтепроводная корпорация», поддерживаемая правительством США и банком «Ферст Бостон», была заморожена на несколько лет. Вашингтон решил, что прежде чем двигаться дальше, ему следует убрать препятствие в лице режима Милошевича.

Слободан Милошевич, избранный президент Югославии, бывший банкир, в свое время пользовался благосклонностью Вашингтона, полагавшего, что Милошевич будет играть по правилам МВФ. Теперь же в американских СМИ он стал новым «Адольфом Гитлером». Многочисленные свидетельства региональных и сторонних наблюдателей подтверждали, что к середине 1990-х все стороны в дестабилизированной бывшей Югославии были виновны в военных преступлениях: и боснийские мусульмане, и хорватские католики, и сербские православные христиане. Срежиссированные в Вашингтоне и НАТО репортажи, однако же, концентрировались только на одной стороне: на непокорном сербском президенте Милошевиче. До тех пор пока в сердце Балкан оставался хорошо защищенный анклав, отринувший «реформу» МВФ и присутствие НАТО, долгосрочные геополитические планы Вашингтона по контролю трубопроводов с Каспия и из Центральной Азии были заблокированы.

К началу 1999 года администрация Клинтона решила, что настало время это изменить. Милошевич в Рамбуйе с негодованием отверг требования США, печально знаменитое Приложение Б, предписывающее ему позволить войскам НАТО оккупировать Косово и возможно Сербию «по гуманитарным причинам предотвращения геноцида». Предсказуемый отказ Милошевича был использован для обоснования войны. Вашингтон начал кампанию массированных бомбардировок, отринув условности международных законов, Хартию ООН, какое-либо посредничество ООН при этом, Хартию НАТО, которая определяет чисто оборонительную роль альянса, хельсинкские соглашения от 1975 года и даже забыв про объявление войны Конгрессом США, требуемое конституцией США. Президент Клинтон, ссылаясь на «гуманитарные» причины, угрозу неотвратимого геноцида в отношении косовских албанцев, начал безжалостные бомбардировки гражданских объектов в Сербии.

Тысячи тонн бомб спустя, разрушив экономику и инфраструктуру Сербии на примерную сумму 40 млрд. долларов, Пентагон начал строительство одной из крупнейших военных баз США в мире. «Кэмп Бонд Стил» неподалеку от Гнилане на юго-востоке Косово, крепость с 3 тыс. солдат, аэродромом и самыми современными телекоммуникациями дала Соединенным Штатам решающее и, очевидно, постоянное военное присутствие на стратегических Балканах, откуда рукой подать до Каспийского моря.

В июне 1999 года, как только завершились бомбардировки Сербии, правительство США объявило, что оно профинансирует исследование перспективности нефтепровода АМБО. Ссылаясь на установление контроля НАТО над Сербией и Косово, высокопоставленный представитель правительства США Джозеф Грандмейсон объявил: «Перспектива того, что правительство США гарантирует безопасность в регионе, а также обеспечит финансовые гарантии, делает теперь этот проект (трубопровода) гораздо более привлекательным предложением».

Исследование инженерной реализуемости проекта АМБО было предпринято компанией «Браун и Рут» корпорации «Халибертон» в те времена, когда главой «Халибертона» был Дик Чейни. Когда в мае 2000 года результаты нового исследования были опубликованы, посол США Ричард Армитедж, впоследствии заместитель госсекретаря в администрации Буша, заявил: «Албания, Македония и Болгария теперь ищут экономическую компенсацию от Запада за свою поддержку, это можно назвать "прибылью от бомбардировок" или причитающейся платой за поддержку этими окружающими странами действий НАТО во время косовского конфликта».

В той же степени, как когда-то Багдадская железная дорога представляла собой попытку континентальной Германии перед Первой мировой войной открыть независимый от британского морского контроля торговый путь к Персидскому заливу, так, возможно, и новая сеть трубопроводов на Балканах могла бы предложить ЕС разнообразие нефтяных поставок и снижение зависимости от источников энергии, контролируемых США и Россией. После войны в Косово США уничтожили такую возможность энергетической независимости, установив контроль НАТО и США над всеми возможными трубопроводными маршрутами и источниками. Пока Белград расчищал завалы и мусор после бомбардировок косовской войны, США оказались полностью контролирующими все возможные трубопроводы, ведущие в ЕС.

Конец косовской войны означал огромный шаг в военном контроле Евразии единственной сверхдержавой, США. Демократия доллара вновь шествовала вперед. Знамя свободного рынка было прочно водружено посреди разгромленной Югославии. К 2001 году Вашингтон обладал безусловным военным контролем на Балканах. Новый посол США при дворе Св. Иакова в Лондоне Уильям Фэриш, сын богатой нефтяной семьи из Техаса, указывал на огромные нефтяные залежи каспийского региона как на главную причину американского интереса к Балканам.

В интервью «Санди Таймс» 23 сентября 2001 года Фэриш говорил о своей запланированной поездке на Балканы, которая была, по меньшей мере, необычным вояжем для американского посла в Британии. Фэриш был близким другом семьи Бушей, наследником богатств «Стандарт Ойл», понимающим нефтяную геополитику, что, без сомнения, послужило истинной причиной его назначения послом при королевском дворе. Он говорил об укреплении присутствия НАТО на Балканах как о следствии террористических актов в США в том месяце, называя при этом Балканы возможной «буферной зоной по отношению к нестабильным режимам на востоке». Он также упоминал стратегическое значение каспийских энергетических ресурсов и трубопроводов.

К началу нового десятилетия Вашингтон стал бесспорной экономической сверхдержавой, притом что его военное доминирование играло не очень заметную роль. В течение считанных месяцев эти роли кардинально переменились. Для этого потребовались крах акций на Уолл-Стрит, экономический спад и невероятные события в Нью-Йорке и Вашингтоне. Последствия оказались значительными как для американцев, так и для остального мира.