Устная история как опросный способ получения информации не только об историческом прошлом, но и культуре, обычаях, мировоззрении народов известна с давних времен. Если в исторических исследованиях с созданием архивной документальной письменной базы уже в конце нового времени от устной информации почти отказались, то в изучении этносов и этнической культуры исследовательская традиция расспросов носителей культуры не прерывалась. Наряду с методом наблюдения и фиксации обрядовой части традиционной культуры работа с устной информацией оставалась в практике путешественников и исследователей. Внедрение в этнографическую практику метода устной истории и совершенствование исследовательского арсенала обусловлено рядом современных реалий развития этнографической науки. Во-первых, в этнографии объектом исследования наряду с этнокультурными артефактами являются продукты духовной традиционной культуры, и не только обрядово-ритуальные, но и мировоззренческие — целеполагание, жизненные установки, то, что сейчас включают в понятия «этничность», «идентичность», «ментальность».

Во-вторых, многие традиционные общества являлись и до сих пор являются бесписьменными. Традиционная культура в них существовала и транслировалась вербально и в прошлом и в наши дни. Поэтому их изучение осуществляется путем выявления носителей устных форм существования, хранения и трансляции этнокультурной информации.

В-третьих, в индустриально-аграрных развивающихся государствах с развитой светской культурой сферой бытования традиционной культуры остается малограмотная и неграмотная либо просто не ориентированная на письменную фиксацию культурного наследия часть общества. К ней во всех странах мира относится население, связанное с сельскохозяйственным трудом (земледельцы, скотоводы) или промыслами (охотники, рыболовы, собиратели). В России именно крестьянство выполняло функции хранения, воспроизведения и трансляции традиционной русской культуры. Из этого «народно-крестьянского» родника черпала силу формировавшаяся в золотой век национальная русская культура. Именно благодаря введению в светскую культуру форм и содержания традиционной народной культуры вошла в мировую сокровищницу музыка М. И. Глинки, использовавшего фольклорные мотивы в классической музыке. А. С. Пушкин стал общенациональным поэтом благодаря богатому разговорному русскому языку, на который он перевел светскую литературу и поэзию. Совершенный им переворот особенно заметен, когда читаешь современных ему поэтов — А. П. Барятинского, В. А. Жуковского. А. Г. Венецианов стал известным живописцем благодаря отражению в изобразительном искусстве национального образа России — крестьянских женщин в традиционных сарафанах и кокошниках и т. д.

Недаром в период формирования золотого фонда русской национальной культуры в XIX в. началось «хождение русской интеллигенции в народ» за Источниковым материалом, за русским народным творчеством, ритуально-обрядовым наследием: достаточно вспомнить деятельность А. Н. Афанасьева, В. И. Даля, Д. К. Зеленина. В интеллектуальной среде аристократов родилось подвижничество и передвижничество. Ярким примером являлась деятельность этнографического бюро князя В. Н. Тенишева. Основным способом проникновения в сокровищницу народной культуры оставался опрос, в том числе и в этнографии XIX–XX вв., так же как и в других гуманитарных науках — лингвистике, диалектологии, фольклористике.

Техническая революция XX в. в способах получения, фиксации и хранения информации создала новые возможности и перспективы для развития гуманитарных наук, с помощью так называемого «исторического» или «исследовательского интервью». В этнографии его контуры оформились в 1920-е гг., когда был брошен призыв к исследователям изучать «уходящую Россию», в том числе крестьянскую Россию, разработаны программы изучения деревни и деревенского мира и вопросники по истории культуры и быта. И это были первые попытки формирования новых способов проникновения в «этничность». Можно сказать, что именно на этом этапе произошло разделение между двумя методами этнографических исследований. Первый метод до сих пор называется «сбор этнографических источников», т. е. сбор и фиксация преданий, легенд, былей, причетов, колядок, свадебных песен и других подобных готовых форм устной традиционной культуры. Метод сбора памятников духовной культуры приравнивается к сбору предметов материальной культуры — продукции гончарства, ткачества и т. д. И в этом смысле тоже можно говорить о сборе и фиксации готовых форм традиционной культуры. Второй метод — это «создание», или «фабрикация», этнографических источников с помощью исторического или исследовательского интервью, т. е. опрос с проникновением в «этничность» и этническую ментальность.

И, в-четвертых, в этнографических исследованиях на сегодняшнем этапе развития российского общества и других государств доминирующее значение приобретает опрос, так как внимание исследователей все больше переключается с материальных компонентов культуры в духовную сферу (психология, ментальность, этничность). Связано это, с одной стороны, с такими процессами, как глобализация, интернационализация, информатизация, ведущими к унификации материальной среды общества и корректировке предметного поля этнографии. Традиционное внимание к материальной, вещественной сфере остается только в изучении бесписьменных народов или архаичных культур. В индустриально развитых странах фактически не осталось памятников традиционной материальной культуры (поселений, жилищ, одежды, украшений и т. д.). Стирается также этнографичность витальных обрядов. И в изучении духовной культуры объективно все чаще внимание переносится с изучения ее «готовых форм» (ритуально-обрядовых действий, фольклорных текстов) в область выявления идентичности, этничности, самосознания, которые проявляются в поведении, поступках, целеполагании, представлениях, установках человека.

С другой стороны, в результате интенсификации межкультурных связей, динамики миграционных процессов усложняется этнический состав населения во всех странах мира. В полиэтнических обществах встречаются разные культуры с их традиционными жизненными установками, конфессиональными и этнокультурными представлениями, культурно-бытовыми привычками. Изучение духовности и ментальности этнической культуры требуют проникновения в глубинные пласты сознания и знаний человека. Получение информации, которая часто носит латентный характер, требует профессионализма в научно-методической проработке опроса и его проведения. Большую помощь этнографам может оказать исследовательский арсенал устной истории и опыт зарубежных и отечественных устных историков.

Сферой взаимодействия устной истории и этнографии может стать формирование архивов устных этнографических и исторических источников. В этнографических исследованиях при новациях в исследовательских технологиях (пример — развитие визуальной антропологии) почти нетронутой остается технология документирования и архивирования получаемого материала. Это касается в первую очередь распространенной у этнографов ручной записи материалов. Однако при записи рассказов вручную происходит существенное вмешательство исследователя в авторскую интерпретацию: первозданный материал искажается в результате сокращения услышанного, так как исследователь не успевает записывать за рассказчиком. Часто допускается переформулировка услышанного. Еще чаще текст записывается так, как его понял интервьюер, а не с тем смыслом, который вкладывал рассказчик. Существуют и другие издержки фиксации вручную, наносящие урон авторской версии повествования.

Следует грамотно вести работу по обработке, документированию и архивированию создаваемых опросом этнографических источников. В исторических исследованиях, в том числе и в рамках этнологии, все настойчивее звучит мысль о введении требований к группе так называемых «полевых материалов автора» (в этнографических исследованиях обычно обозначаются как ПМА). Они справедливо подвергаются критике за отсутствие единых требований к оформлению, высокую степень субъективности из-за ручной фиксации, их незащищенность и частую потерю без обязательного размещения на хранение в архивах с гарантией авторских прав и т. д. Более того, можно вообще поставить вопрос, что такое полевые материалы автора, в чем их достоинства и недостатки как источника? Надо поставить также вопросы к оформлению и хранению ПМА и дать на них ответы:

— как источник формировался на этапе фиксации получаемого от информатора материала: вручную, вслед за рассказом, или при технической поддержке — записи (аудио, видео)?

— как записывался: дословно или что успел записать исследователь? Что услышал? Как понял?

— как фиксировался: наспех, на коленях — или была создана «ситуация успеха», т. е. условия для полного, развернутого рассказа человека (удачно выбрано место, время)?

— как устная информация превращалась в письменный документ, т. е. как велось документирование устной информации и создание «письменного устного источника»?

Чтобы уменьшить критику материалов опросов по этнографическим темам как исторических источников, необходимо наряду с деятельностью этнографа по «сбору полевого материала» расширить деятельность по «созданию источника» с выполнением всех требований к его формированию от начального до завершающего этапа. Можно воспользоваться принципами «фабрикации документа» на основе опроса, интервью, беседы, разработанными за рубежом в устной история — «oral history», а также в истории повседневной или бытовой истории — «everydaily history», биографистике и др. Для этнографов много может дать опыт «устноисторической практики» по транскрибированию и документированию «исследовательского» или «исторического» интервью.

Существующая практика и распространенная традиция комплектования домашних архивов у этнографов, с одной стороны, оправдывается авторским правом, мобильностью введения новых материалов в научный оборот. С другой стороны, она может быть подвергнута критике за целый ряд недостатков, прежде всего за отсутствие отработанных принципов и технологий сохранения этого уникального материала. Он является частью историко-культурного наследия, поэтому представляет собой не только авторское, но и национальное достояние. Полученный интервьюированием материал, конечно, создается этнографом, но в этой работе соавтором этнографа является носитель информации. Полученный материал требует охраны авторских прав той и другой стороны, но одновременно должен быть доступен для последующих исследователей и использоваться в государственно-общественной работе. Для того чтобы защитить авторские права, сделать ПМА достоянием науки и общества, можно использовать технологию архивирования материалов интервью и оформления авторских прав той и другой стороны в практике устной истории, что позволит совместить принципы формирования полевых материалов автора как личных архивов и принципы формирования «устных архивов» с выполнением требований к хранению документов в государственных хранилищах и одновременно обеспечить гарантии авторских прав. Последнее волнует любого исследователя, не только этнографа. Но любого исследователя, и не только этнографа, должна волновать и опасность гибели уникальных материалов личных архивов как общенационального достояния.

Зарубежная практика архивирования устной информации и широкое распространение так называемых «устных архивов» при научных и образовательных учреждениях, при библиотеках, при ведомственных и муниципальных архивах может быть востребована профессиональными этнографами, особенно технологии строгого учета, регистрации, фондирования, хранения создаваемых ими документов и системы доступа и использования, в том числе разработка требований к публичному цитированию полученных от респондентов материалов и научно-моральных принципов интерпретации материалов.

Использование устноисторического опыта в определенной степени позволит превратить так называемые ПМА в традиционный исторический источник, который будет использоваться в процессе исследования и самим исследователем, и другими с его разрешения, что необходимо предусмотреть правилами допуска к авторским материалам в архивах других исследователей. На сегодняшний день созданные ПМА используются их создателями лишь частично, как правило, через цитирование отрывков и интерпретацию в разного рода научных публикациях, а в полном виде недоступны не только широкому кругу исследователей-современников автора, но и следующим поколениям исследователей. Технологии же устных архивов позволяют сохранить ПМА. Сейчас они, к сожалению, часто теряются, так как их жизнь заканчивается с жизнью их создателя. Можно привести десятки примеров гибели домашних и личных архивов.

Конечно, документирование и архивирование материалов опроса требуют от исследователя дополнительных сил и времени, но эти затраты необходимы. Что касается авторских прав, то при правильном архивировании с разработкой условий доступа все права этнографа будут защищены. Этнографам необходимо использовать опыт устных историков в оформлении устных исторических источников, который предусматривает их документирование (транскрибирование с соблюдением требований оформления) и архивирование (фонды письменных и оцифрованных источников).

Между двумя видами источников — ПМА и устными историческими источниками — существует разница. Одним из отличий является степень «полноты» и «сюжетности». Этнограф, как правило, фиксирует только тот материал, который ему нужен, например описания игр, если он занимается изучением традиционных праздников и зрелищно-игровых форм, или сюжеты свадебного поезда, если он изучает обряды витального цикла. Можно сказать, что, в отличие от устного исторического источника, он создает не полновесный, а «цитатный» источник и фиксирует «тематические отрывки», «тематические цитаты». Устный историк фиксирует полную версию, т. е. все, что говорит человек. При этом он понимает, что «руда», которая сопровождает необходимую ему информацию, может быть востребована исследователями других проблем. Изучая те или иные исторические события в соответствии с вопросником, он часто касается других тем, характеризующих эпоху, и не отказывается от фиксации этого материала. Этнограф в этом плане более избирателен, не всегда фиксирует то, что не входит в круг его научных пристрастий, меньше обращает внимание на исторический фон. Устный историк тоже направляет опрос в русло интересующих его тем. Но при этом он выстраивает беседу-диалог вокруг «жизненной истории» (life story) и записывает «сырье» в виде отступлений на другие сюжеты, события, явления, которые могут послужить источником для других исследователей или пригодиться самому историку для выявления глубинных мотивов поступков, поведения и действий человека.

Использование устной истории в этнографических исследованиях как источника (устный исторический источник) определяется еще рядом факторов. Необходимо заметить, что, несмотря на заметное сходство между исследовательским инструментарием устной истории и этнографии, существуют принципиальные отличия между методом опроса, принятым в этнографии, и методом интервьюирования в устной истории. Во-первых, обязательная для создания устного исторического источника техническая запись фиксирует не только словесную информацию, но и звуковую (интонация, междометия, эмоции), а при использовании видео-и кинофиксации — визуальную (мимика, жесты, телодвижения). В ней также закодирована латентная информация, отражающая этничность человека. Во-вторых, в силу своей междисциплинарности устная история широко привлекает для анализа и интерпретации своих источников методики таких наук, как история, лингвистика, социология, политология, культурология, психология.

Таким образом, так или иначе введение в этнографическую практику опыта устной истории поможет не только расширить исследовательский инструментарий, но и создать прочную источниковую базу устноисторической и этнографической информации, которая будет особенно востребована на этапе определенной трансформации традиционной или классической этнографии в этнологию, так как последняя в большей степени занимается внутренним миром человека и меньше фиксирует внешнюю обрядовую сторону. Методический арсенал устных историков, совершенствование методов опроса, фиксации, документирования и архивирования, т. е. создания новых источников, могут значительно продвинуть этнографические исследования вперед.

Возможными совместными проектами устной истории и этнографии может стать создание не только комплекса устных исторических источников по этнической истории и этнической культуре, но и интегрированных программ, например по крестьяноведению для работы с сельским населением, переживавшим перманентную модернизацию XX–XXI вв. Среди апробированных программ устной истории можно предложить следующие интегрированные направления устноисторических и этнографических исследований:

• деревня Алтайского края и традиционное крестьянское общество;

• крестьянство Алтайского края в досоветский, советский и постсоветский периоды: трудовые, бытовые, общественные и семейные традиции в крестьянской семье;

• заселение Алтайского края. Этнографические группы и историко-культурные группы русского населения и их взаимоотношения;

• переселения на Алтай в XX–XXI вв. Этнические мигранты и их взаимоотношения с местным населением и между собой;

• спецпереселения, депортации, ссылки на Алтай: «свои» и «чужие» в экстремальных условиях;

• традиции формирования и развития сети населенных пунктов, их типов в досоветский, советский, постсоветский периоды — деревень, заимок, хуторов, выселков, сел, рабочих поселений, городов. Развитие традиционной крестьянской и организованной административной планировки и застройки поселений, жилых усадеб, хозяйственных дворов и построек. Традиции огораживания жилого пространства в прошлом и настоящем. Формирование культурно-административных площадей и производственной среды населенных пунктов в крестьянский, советский и постсоветский периоды. Обустройство и демонология жилой среды в прошлом и настоящем;

• народная экономика: традиции земледелия, скотоводства, лесных промыслов, рыболовства. Демонология окрестных мест;

• социальные отношения в деревне в доколхозный и колхозный периоды: общественные порядки, организация деревенского самоуправления, социальные и этнокультурные группы, причины их формирования и их взаимоотношения. Участие в общественной жизни — возможности, ограничения, перспективы. Материальное и имущественное положение.

Успешно можно использовать устную историю для проведения комплексного исследования городского общества 1920-1930-х гг., соединяя урбан-историю, этнографию города и устную историю. Совместным проектом может стать тема «Городское общество в XX в.: повседневная жизнь и бытовая история».

Примером соединения собственно истории, этнографии и устной истории является изучение деревни в 1920-1930-е гг. Отечественная историография именно при рассмотрении социальной истории и социальной стратификации деревни в эти годы (период крестьянского единоличного хозяйствования и социалистической модернизации, включающей раскрестьянивание, раскулачивание, репрессии и обобществление производства) никак не может выбраться из «накатанной колеи», отойти от концептуального «прокрустова ложа». Любая попытка историков вогнать исторический процесс в методологические схемы, в том числе марксистско-ленинскую классовую парадигму, упрощает или искажает его, ограничивает методическую базу и исследовательские технологии. Примером является попытка историков определить содержание социальных категорий «кулак» и «батрак»/«бедняк». В советской историографии критерии кулачества как класса определялись идеологическими штампами, сформулированными в партийно-государственных директивах. Среди них — наличие механических орудий труда (что свидетельствовало о зажиточности), использование наемной рабочей силы (что трактовалось как эксплуатация). Современные концепции социальной дифференциации в доколхозной деревне недалеко ушли от советской историографии. Они по-прежнему вращаются вокруг этих показателей. Историки пытаются доказать, что наем сельчан на сельскохозяйственные работы у кулаков доколхозной деревни — это не эксплуатация, а применение машин — это не обогащение. Тем самым агитпроповские шаблоны переносятся из советской историографии в новейшую. В результате даже те историки, которые отказываются от классовой схемы социального развития деревни, сводят свою аргументацию к попытке доказать, что кулак не является «классовым врагом» или «врагом народа», а бедняк — наиболее сознательной личностью. Такой подход был нужен в период государственной и общественной реабилитации значительной части репрессированного российского общества, начатой перестройкой с середины 1980-х гг. Большая наука 1990-х гг. внесла свою лепту в анализ раскулачивания, его сущности, тем самым выполняя свое социальное назначение, и предоставила обществу возможность развивать полученные выводы с целью не только восстановления справедливости в отношении репрессированной части деревенского мира, но и формирования общественного мнения.

Однако устные исторические источники показывают, что к началу масштабных преобразований российской деревни в ходе коллективизации и раскулачивания 1930-х гг. мир алтайской деревни не являлся двумерным (богатые и бедные), а представлял собой общественную, хозяйственную, этнокультурную мозаику. В ходе освоения территории Алтайского края разновременными, поликультурными и полиэтничными мигрантами формировалась культурно-историческая специфика социумов по зонам расселения, отразившаяся на составе населения, хозяйственной специализации, уровне материального благополучия, имущественной, культурной, социальной дифференциации и т. д. Эти различия, помноженные на пестрые природно-климатические условия края, не только обусловили социальноэкономическую и этнокультурную пестроту деревенского мира Алтая, но и способствовали формированию социокультурных групп внутри одного сельского общества. Эти группы могли по-разному относиться к проводившейся советским государством политике коллективизации и раскулачивания. В частности, устноисторическая работа показала, что на позицию старообрядцев повлияла их многовековая традиция борьбы за свою веру; они по-своему встречали преобразования советской власти. Трудолюбие и хозяйственность старообрядческих семей, их крепкое семейное хозяйство обусловили особую позицию этой категории крестьян в годы коллективизации, поэтому в старообрядческих селах социалистические преобразования проходили не так, как в остальных. Казаки, с их менталитетом служилого сословия и привилегиями, способствовавшими их хозяйственной состоятельности, по-иному относились к политике советской власти. Реализация политики раскулачивания в казачьих селах приобрела особые формы, дополненные «расказачиванием». Переселенцы последней миграционной волны, находившиеся в начальном периоде адаптации и обустройства на новом месте, также имели свой взгляд на происходящие преобразования и также по-своему относились к советской политике. Этнические мигранты (мордва, мари, чуваши и др.) определяли собственные позиции, на которые положительно повлияла национальная политика 1920-1930-х гг. в области образования (открытие национальных школ) и культуры (создание нацотделов при региональных органах власти) и т. д.

Анализ советской и новейшей отечественной историографии показывает, что большая наука слабо учитывала этносоциальный и особенно этнокультурный фактор в формировании позиций участников советской реорганизации деревни в 1930-е гг. В определенной степени это являлось следствием использования ограниченной и неадекватной базы. И таких штампов в социальной истории, в том числе по стратификации деревенского общества и в 1920-е гг., и в 1950-е гг., много . Например, чтобы увидеть многофакторность имущественных, общественных и производственных отношений единоличного хозяйствования, необходимо включать в вопросники вопросы как традиционной социальной истории, так и этнографии. Это поможет рассмотреть многие вопросы, например истоки такого явления, как детский труд в единоличной деревне, и не только под углом зрения «батрачество или эксплуатация детского труда как особенности патриархального единоличного крестьянского хозяйства и многодетности крестьянских семей». Особенно эффективным взаимодействие устной истории и этнографии является в сфере изучения аграрной истории и крестьяноведения. В Приложение 5 включен ряд вопросников: 9. Строительство и обустройство крестьянского жилища: рациональные, сакральные и фольклорно-обрядовые представления; 10. Русское население Алтайского края: этнографические группы и их взаимоотношения; 11. Православие в представлениях сельского населения в советское и постсоветское время; возрождение православных соборов и открытие приходов; 12. Этнокультурные факторы в социально-экономическом развитии деревни в период единоличного хозяйствования.