Сообразно сказанному выше, приведу отдельные наблюдения, не вдаваясь в разъяснения и предположения.

Привожу выдержки из моего дневника.

…Я подошел со своими спутниками к дер. Теньгум-Мана. Желая отдохнуть (было очень жарко), я остановился на несколько минут в тени; в это время один из моих спутников сломил ветку со стоявшего по соседству дерева и, отвернувшись в сторону, что-то над ней нашептывал некоторое время, потом обошел всех членов нашей компании, причем немного поплевал каждому на спину и дал веткой несколько ударов.

Вслед за этим он пошел в лес и зарыл эту ветку в самом густом месте, под хворостом и сухими листьями. Ветка эта должна была защитить нас от всякой измены и опасности в Теньгум-Мана.

…Когда мы, я и мои папуасские друзья, утром были готовы к выступлению и когда наш хозяин закончил приготовление завтрака, я заметил, что он долго нагибался над горшками с таро и бататами, долго шептал над ними и продолжал что-то говорить, раскладывая кушанье по табирам. Потом он сплюнул на обе стороны и перебросил за спину несколько кусков сваренных плодов.

Туземцы держали себя серьезно и молчали во время этой процедуры. На мой вопрос: «Что это значит?» я получил ответ: «Это делается для того, чтобы мы благополучно дошли до дому и чтобы люди Энглам-Мана, которые будут нас провожать, счастливо вернулись в свою деревню»… Я бросил несколько кусков пищи, покрытых муравьями, на землю; сидевшие рядом со мною папуасы просили меня этого не делать, так как здесь нет собак, которые бы их съели; если же куски бау будут так валяться, то кто-нибудь из нас может умереть.

…Особенно они испугались, когда я бросил остатки кушанья в огонь! Позднее, при другом таком же случае, мне сказали, что много людей умерло от того, что враги последних, сидя за их очагом и бросая что-то в огонь, сделали огонь и дым вредоносными.

…У Богге (мужчина из Энглам-Мана) болел живот. Он ходил меланхолично взад и вперед и держал в руке зеленую ветку. При каждом повороте он говорил что-то долго ветке и, продолжая ходить, ударял слегка веткой по животу и по пояснице. Повторив эту операцию много раз, он закопал ветку в землю.

…Бугай пришел в Бонгу, когда я был там, чтобы взять у Саула лекарство для своей больной жены. Он дал Саулу сахарного тростника. Саул взял, сделал несколько шагов в сторону и начал шептать над тростником, что не мешало ему (так как его шептанье продолжалось долго) принимать участие в беседе присутствовавших и время от времени самому вставлять слово. Наконец он завернул сахарный тростник в лист и передал его Бугаю, который отправился довольный домой. Саул сказал мне, что это был «оним» (лекарство) для жены Бугая, больной лихорадкой.

 

 

…В Горенду меня опять настойчиво упрашивали приказать дождю перестать, так как от этого сильно страдают плантации. В сотый раз я повторял, что этого не могу, но мне продолжали возражать и упрекать меня в том, что «Маклай не хочет». «Так я еще раз сегодня попытаюсь», – сказал один туземец.

Он взял кусок корня «ли» (Zingiber officinale) и, бормоча себе что-то под нос, начал его жевать, потом вынул кусочек разжеванного корня изо рта и, завернув его в лист, бросил в огонь. Выйдя затем из хижины и продолжая говорить, он поворачивался поочередно к каждой из четырех сторон света, выплевывая при этом жвачку.

…В Били-Били я много раз видел туземцев, стоявших на берегу и произносивших какое-то заклинание, чтобы прекратился «караг» (сильный норд-ост).

…Туй пришел сегодня ко мне и жаловался, что в Бонгу нет больше бау для еды и что бау очень плохо растет; в этом виноват, продолжал он, один человек, у которого умер сын. Когда я пожелал узнать, какое отношение имеет смерть ребенка к урожаю бау, Туй сказал мне: «Да старик зол на всех и сделал оним, чтобы люди Бонгу не ели бау, так как его сын не будет уже его есть».

…И здесь я нашел широко распространенное поверие, что писание портрета влечет за собою смерть; только сравнительно значительными подарками мог я побороть страх мужчин, но не женщин.

Мне пришлось бы зайти слишком далеко, если бы я начал приводить все примеры суеверий; я удовольствуюсь поэтому только приведенными.

Табу. Существование обычая табу стало мне особенно ясным вследствие отношений и прав женщин к мужчинам. Они не смеют ходить в буамбрамру, не могут присутствовать почти на всех празднествах, и все кушанья, приготовленные для пиров, равно как и напиток кеу, строго запрещены женщинам и детям.

Места для сборищ мужчин, музыка, даже слушание музыки и все музыкальные инструменты – для женщин также табу. Как только дети или женщины услышат поблизости ай (музыкальный инструмент), они должны бежать. Ай вносят в буамбрамру и выносят из нее только тщательно завернутыми, чтобы женщины или дети как-нибудь их не увидели.

Я спрашивал папуасов много раз, почему женщины не смеют присутствовать при ай. «Нельзя, женщины и дети заболеют и умрут», – был неизменный ответ мужчин, которые были действительно в этом уверены (по крайней мере, некоторые).